Онлайн чтение книги Цена счастья
Глава 17

Так как мистер Монксли, сидевший до этого в Зеленой гостиной, был занят тем, что мысленно сочинял и репетировал свою вступительную речь этот совершенно неожиданный вопрос сбил его с толку. Он заморгал и забормотал, заикаясь:

— Он не от-отвратительный. Он очень м-модный.

— Чтобы я его больше не видел! Что тебе нужно?

Задетый за живое, мистер Монксли не знал, что сказать. С одной стороны, юноше очень хотелось защитить собственный вкус в области жилетов, с другой — ему был предоставлен шанс произнести свою вступительную речь. Он выбрал второе, еще раз глубоко вздохнул и начал на высокой ноте и излишне торопливо:

— Кузен Ротерхэм! Вы можете не находить приятным мой визит, вам может не понравиться то, что я должен сказать, вы можете не захотеть отвечать мне. Но тем не менее вы не можете меня прогнать. Мне необходимо…

— А тебя никто не гонит.

— Мне необходимо побеседовать с вами!

— Ты уже беседуешь со мной и наговорил довольно много. Сколько тебе нужно?

Задыхаясь от негодования, мистер Монксли сказал:

— Я приехал не за деньгами! Мне не нужны никакие деньги!

— Боже мой! Неужели у тебя нет долгов?

— Нет! Во всяком случае, больших, — поправился юноша. — И если бы я не должен был ехать сюда, в Клейкросс, денег у меня в кошельке было бы достаточно. Естественно, я не ожидал таких расходов. Невозможно жить экономно, если ты вынужден ехать через всю страну, но это не моя вина. Сначала я нанял лошадь до Олдерсгейта, потом купил билет на почтовый дилижанс, затем надо было дать чаевые охране и, конечно, кучеру. Наконец, нанял фаэтон, который довез меня сюда из Глостершира. А в результате я вынужден просить у вас дать мне деньги вперед из моего содержания на следующий квартал, если вы, разумеется, не захотите мне их ссудить. Вы, наверное, думаете, что мне следовало бы путешествовать в почтовой карете, но…

— Я так сказал?

— Нет, но…

— Тогда подожди, пока я сам скажу тебе это.

— Кузен Ротерхэм! — снова начал мистер Монксли.

— Мы не на общественном собрании. Не провозглашай «кузен Ротерхэм» всякий раз, когда открываешь рот. Скажи все, что хочешь, как нормальный человек, и садись.

Мистер Монксли побагровел, но послушно уселся, нервно кусая губу. Он гневным взглядом уставился на своего опекуна, развалившегося в кресле и поглядывавшего на него с легкой усмешкой. Юный Монксли приехал в Клейкросс с решительным намерением обличить проступки Ротерхэма, и, встреть его маркиз на пороге, он изложил бы свое дело с достоинством, красноречиво и убедительно. Но сначала его заставили ждать почти двадцать минут, потом он был вынужден забыть о своем ораторском красноречии и признать, что денежная ссуда оказалась бы весьма кстати, а если говорить по правде, то просто позарез необходима. А теперь его призывали к порядку, будто он какой-то школьник! Все это остудило пыл мистера Монксли, но когда он смотрел на Ротерхэма, ему вспомнились все обиды, которые он терпел от него, все болезненные уколы, которые маркиз нанес по его самолюбию, и чувство обиды придало ему новые силы.

— Все накладывается одно на другое! — внезапно воскликнул он, стиснув руки между колен.

— Что же именно?

— Вы сами прекрасно знаете. Возможно, вы думаете, что я не осмелюсь сказать вам это, но…

— Если я что-то и думал, то теперь признаюсь, что ошибался, — усмехнулся Ротерхэм. — И в чем ты, черт возьми, меня обвиняешь? — Маркиз почувствовал, что его воспитанник очень взволнован, и поэтому спросил того с повелительной интонацией, хотя и не очень сурово: — Ну же, Джерард! Соберись с мыслями! Что, по-твоему, я натворил?

— Вы сделали все, что могли, чтобы разбить все мои надежды, — ответил мистер Монксли, еле сдерживая свое негодование.

Лорд Ротерхэм выглядел ошарашенным.

— Очень убедительно! — сухо заметил он.

— Это правда! Вы никогда не любили меня. Не любили потому, что я не желал охотиться, заниматься боксом, играть в крикет, или стрелять, или… в общем, делать то, что нравится вам, за исключением рыбной ловли. Да и ее я люблю не благодаря вам, потому что вы запрещали мне пользоваться вашими удочками, будто я хотел сломать их… я имею в виду…

— Ты имеешь в виду, что я приучил тебя не трогать мои удочки без разрешения! Если это пример того, как я разрушил твои надежды, то…

— Хорошо, пусть это не пример! Только я… я бы даже не вспомнил об этом, если бы не все остальное. Одно к одному! Когда я уехал в Итон и у меня была возможность провести летние каникулы под парусом с друзьями, смог я уговорить вас дать мне на это разрешение? Нет! Вы послали меня к этому несчастному репетитору только потому, что мой преподаватель сказал, будто я не сдам первый экзамен на звание бакалавра в Кембридже. Много он понимает! Однако вы предпочли поверить ему, а не мне, потому что всегда получали злобное удовольствие от того, что разрушали мои планы. Вы знали, что я хочу поступить в Оксфорд вместе с моими друзьями, но послали меня в Кембридж! Если это была не злобность, то что тогда?

Ротерхэм, сидевший откинувшись на спинку кресла, вытянув вперед ноги и засунув руки в карманы брюк из оленьей кожи, разглядывал своего разъяренного воспитанника с насмешливым удивлением.

— Желание разлучить тебя с твоими друзьями. Продолжай!

Этот ответ, естественно, только подлил масла в огонь.

— А-а-а, так вы признаетесь в этом! — яростно завопил юный Монксли. — Так я и думал! Все сходится! И вы отказались ссудить мне деньги, чтобы я мог опубликовать свои стихи. Но этого вам показалось мало, вы еще и оскорбили меня!

— Разве? — удивился маркиз.

— Вы сами знаете, что оскорбили. Сказали, что хотели бы вложить свои деньги в более прибыльное мероприятие.

— Да, действительно, недобрый поступок. Во всем виноват мой злосчастный характер. Боюсь, у меня никогда не было ни малейшей утонченности. И все же мне не кажется, что я убил именно эту твою надежду. Менее чем через год ты станешь совершеннолетним и сможешь сам заплатить за издание своих стихов.

— Непременно! А также, — воинственно объявил Джерард, — выберу себе в друзья тех, кого сам захочу, и стану ездить туда, куда мне хочется, и буду делать все, что мне хочется!

— Удивительная храбрость! Кстати, я когда-нибудь выбирал для тебя друзей?

— Нет! Все, что вы делаете, это выступаете против моих друзей. Вы позволили мне поехать в Брайтон, когда лорд Гросмонт просил меня поехать с ним? Нет, не позволили. Однако это еще не самое худшее. А в прошлом году, когда я приехал в середине семестра после того, как Бонапарт сбежал с Эльбы, и умолял вас разрешить мне записаться добровольцем в армию? Разве вы выслушали хоть одно мое слово? Разве дали мне разрешение? Вы…

— Нет! — прервал вдруг Ротерхэм эти словоизлияния. — Нет, не разрешил…

Приведенный в замешательство этим неожиданным ответом на свои риторические вопросы, Джерард уставился на маркиза.

— Я подумал тогда, что не очень-то ты храбр, если ты так безропотно подчинился моему запрету.

Румянец залил щеки юноши.

— Я был вынужден, — вспылил он. — Вы всегда подчиняли меня себе. Я всегда был вынужден делать так, как вы приказывали, потому что вы платили и за мое образование, и за учебу моих братьев, и за Кембридж тоже. И если бы я когда-нибудь осмелился…

— Хватит! — В этом коротком слове прозвучал такой яростный гнев, что мистер Монксли вздрогнул от испуга. Ротерхэм уже не сидел, развалившись в кресле, и на лице его не осталось и следа от насмешливого удивления. Теперь на нем появилось такое неприятное выражение, что сердце Джерарда бешено заколотилось и он ощутил подступающую тошноту. Маркиз наклонился вперед и вцепился рукой в край стола. — Я когда-нибудь использовал это обстоятельство против тебя?

— Нет, — голос юноши нервно дрожал, — нет, но… Но я знал, что это вы послали меня в Итон, а сейчас послали туда и Чарли, и…

— Это я сказал тебе об этом?

— Нет, — пробормотал Монксли, который был не в состоянии вынести прямой взгляд этих горящих гневом глаз. — Моя мать…

— Тогда как ты смеешь так говорить со мной, ты, мерзкий щенок?

— Простите меня, — пролепетал пунцовый от стыда Джерард. — Я не хотел… Конечно, я благодарен вам, кузен Ротерхэм…

— Если бы мне нужна была твоя чертова благодарность, я сказал бы тебе, что взял на себя заботу о твоем образовании. Но я в ней не нуждаюсь!

Юноша покосился на него:

— Я рад. Мне было бы невыносимо знать, что я обязан вам, особенно теперь!

— Успокойся. Ты мне не обязан. Никто из вас мне ничем не обязан. Я ничего не сделал для вас.

Джерард изумленно поглядел на лорда Ротерхэма.

— Ты удивлен, не так ли? Уж не вообразил ли ты, что меня всерьез волнует, где и как ты учишься? Ты сильно заблуждаешься. Единственное, что меня беспокоит, это то, чтобы сыновья твоего отца были такими же образованными, каким был он сам. Такими какими он хотел их видеть. И все, что я сделал, я делал только ради него. Не ради вас.

— Я… я не знал, — запинаясь, проговорил удрученный Джерард. — Прошу прощения, сэр. Я не хотел говорить то, что сказал.

— Прекрасно! — буркнул маркиз.

— Я действительно совсем не думал, что вы…

— Будет, будет.

— Да, но… Я вышел из себя. Я не должен был…

Ротерхэм усмехнулся:

— Я не настолько жесток, чтобы не простить тебя за это. Ну что ж, ты закончил перечисление всех моих прошлых преступлений? В чем состоит мое нынешнее прегрешение?

Молодой человек, который был вынужден просить прощения у своего опекуна, не знал теперь, как бросить тому в лицо свое заключительное обвинение, как сделать это со страстностью, так необходимой для того, чтобы убедить маркиза в серьезности этого упрека и в своей собственной искренности. Сейчас он попал в невыгодное положение, и понимание этого вызывало у юного Монксли скорее раздражение, чем благородный гнев. Наконец он угрюмо произнес:

— Вы разрушили мою жизнь.

Эти слова звучали гораздо эффектнее, когда он репетировал свою речь, ожидая в Зеленой гостиной. Если бы лорду Ротерхэму посчастливилось услышать их в тот момент, они могли бы вывести его светлость из состояния презрительного равнодушия и даже проникнуть в его ледяное сердце и вызвать в нем раскаяние. Но сейчас они только слегка позабавили маркиза, и, похоже, это был их единственный эффект. Джерард украдкой взглянул на своего опекуна и увидел на его лице еле заметную улыбку. Теперь, когда оно было не таким пугающе мрачным, а угрожающий блеск глаз потух, юноша мог вздохнуть свободнее, однако это не изменило его отношения к Ротерхэму. Покраснев от злости, он спросил:

— Вам это кажется забавным?

— Чертовски.

— Да? Если вы бесчувственны, словно… словно камень, то считаете, что и у других людей нет никаких чувств?

— Напротив! Меня все время тошнит от чрезмерной чувствительности, демонстрируемой очень многими моими знакомыми. Но это к делу не относится. Удовлетвори мое любопытство — каким это образом я так неожиданно достиг того, что, по твоему убеждению, было моей целью вот уже много лет?

— Этого я не говорил! Может быть, у вас и не было намерения разрушить все мои надежды. Могу с готовностью поверить, что вы даже не удосужились подумать о том, что я должен был почувствовать, когда услышал… когда я обнаружил…

— Постарайся изъясняться логично, — прервал его Ротерхэм. — Уже тот факт, что я испытываю злобное удовольствие от крушения твоих планов, доказывает наличие у меня такого намерения. Нет, мне нужно было все-таки послать тебя учиться в Оксфорд. Ясно, что в этом Кембридже тебя не заставляют изучать логику.

— Замолчите, черт возьми! — вскричал Джерард. — Думаете, я ребенок, которого можно бранить и презирать? Ошибаетесь! — Его нижняя губа задрожала, а глаза наполнились слезами. Он торопливо вытер их и снова заговорил срывающимся голосом: — Вы даже не потрудились сообщить мне!.. Я узнал спустя несколько недель. А ведь вы должны были знать… должны были знать, каким ужасным ударом станет для меня эта новость! — Не находившие выхода эмоции душили юношу. Он судорожно вздохнул и закрыл лицо руками.

Лорд Ротерхэм насупился. Он внимательно поглядел на своего воспитанника и отошел к столу, на котором стояли несколько графинов. Налив вина в два стакана, маркиз вернулся к своему креслу и поставил один из них на стол. Потом, положив руку на плечо Джерарда, участливо сжал его:

— Ну, довольно. Успокойся. Я же говорил, что не люблю чрезмерной слезливости. Нет, я не браню тебя — теперь вижу, что дело гораздо серьезнее, чем я думал. Вот вино. Выпей его и объясни вразумительно что я такого наделал, что ты так разволновался.

Вряд ли в этих словах ощущалось большое сочувствие. Но в бесстрастном голосе маркиза уже не было насмешки.

— Я не хочу говорить об этом! Я…

— Делай то, что я велел!

В тоне Ротерхэма вновь зазвучала сталь. Юный Монксли тут же уловил это и непроизвольно вздрогнул. Схватив дрожащей рукой стакан, он немного отпил из него. Маркиз вновь уселся в кресло перед большим столом и тоже взял вино.

— А теперь, если можно, расскажи в нескольких словах, в чем дело.

— Вы сами знаете, в чем дело, — с горечью проговорил юноша. — Вы использовали свой титул и свое богатство, чтобы украсть единственную девушку, которая была мне дорога. — Он заметил, что Ротерхэм пристально глядит на него, и добавил: — Я имею в виду мисс Лейлхэм.

— Бог мой!

В этом восклицании прозвучало искреннее изумление, но Джерард продолжал:

— Вы очень хорошо знали, вы должны были знать, что я… что она…

— Несомненно, знал бы, испытывай я хоть немного интереса к твоим делам, на что ты явно рассчитывал. А так я действительно был в полном неведении! — Ротерхэм умолк и отпил вина, поглядывая поверх стакана на Монксли. Брови его вновь сдвинулись, а глаза сузились, и в них появился мрачный блеск. — Впрочем, это ничего бы не изменило, просто в этом случае я должен был сообщить тебе обо всем. Мне жаль, если эта новость явилась для тебя ударом. Но ты очень быстро оправишься от него, учитывая твой возраст.

Эта речь, произнесенная ледяным тоном, едва ли утешила молодого джентльмена, страдающего от мук первой любви. Было совершенно ясно, что маркиз считал это чувство не стоящим внимания, а его предположение, что Джерард скоро обо всем забудет, вместо того чтобы успокоить юношу, вызвало у того бурю негодования.

— И это все, что вы можете сказать? Мне следовало предугадать, что так случится. «Оправишься»!

— Ну да, оправишься, — повторил лорд Ротерхэм, и его губы скривились в усмешке. — Твои трагические излияния произвели бы на меня куда большее впечатление, если бы ты не так долго разыгрывал передо мной эту сцену. Я не знаю точно, сколько недель прошло с того дня, как была провозглашена наша помолвка, но…

— Я примчался в Глостершир, как только узнал о ней. Объявлений в газетах я не видел! Когда я в Кембридже, то иногда не заглядываю в газеты по много дней. И мне никто не сказал об этом, пока миссис Малдон не спросила меня, — меня! — не знаком ли я с будущей леди Ротерхэм. Естественно, я был удивлен, узнав, что вы помолвлены. Но это было ничто в сравнении с тем ужасом и оцепенением, которые просто лишили меня дара речи, когда я услышал имя… мисс Лейлхэм!

— Если эти чувства лишают тебя дара речи, то как бы мне хотелось, чтобы ты и сейчас испытывал ужас и оцепенение, — оборвал юношу маркиз. — Ты мне чертовски надоел со своей риторикой! Если бы ты поменьше актерствовал, то я, может, и поверил бы тебе. А сейчас… — Он пожал плечами. — Ты вернулся домой в начале июня, сейчас август. Твоя мать прекрасно знает о моей помолвке, а ты заявляешь, будто услыхал о ней всего несколько дней назад. Все это слишком подозрительно, Джерард! И правда состоит в том, что ты своими речами сам довел себя до этого театрального безумия — уж очень хочется тебе казаться интересным.

Юный Монксли вскочил, щеки у него пылали от гнева.

— Вы должны взять назад свои слова! Как вы смеете лгать? Я не видел свою мать — до вчерашнего дня. Я уезжал с Малдонами в Скарборо и, когда узнал помолвке, тут же помчался сюда на юг.

— Для чего, черт побери?

— Остановить это! — пылко воскликнул юноша.

— Что-что?

— Вот именно! Вам и в голову не пришло, что могу вам помешать, не так ли?

— Нет, не пришло. И теперь не приходит.

— Посмотрим! Я уверен, так же, как уверен в то, что стою сейчас здесь…

— А я бы не был столь уверен, так как не намерен долго слушать твое бахвальство.

— Ваши угрозы, милорд, не заставят меня замолчать!

— Да, похоже, тебя можно заставить замолчать только с помощью кляпа. И не называй меня «милорд». Произнося это слово, ты выглядишь еще более нелепо, чем всегда.

— Мне наплевать и на ваше мнение обо мне, и на ваши насмешки. Эмили не любит вас — она просто не может вас любить. Вы навязали ей эту ужасную помолвку. Вы и ее мать! И я говорю — этому не бывать!

Ротерхэм снова откинулся в кресле, насмешливо улыбаясь:

— Правда? И что же ты собираешься предпринять?

— Я переговорю с Эмили.

— Нет.

— Ничто, слышите, ничто меня не остановит! Я знаю, как все это было обстряпано. Меня там не было, а она — такая мягкая, робкая, одинокая — голубка, беспомощно трепыхающаяся в когтях у ястреба (то есть у леди Лейлхэм, будь она проклята) и у волка! Она… — Джерард остановился, услыхав смех Ротерхэма.

— Не думаю, чтобы голубка смогла бы долго трепыхаться в подобной ситуации.

Монксли, побелев от ярости, стукнул кулаком по столу, разделявшему их:

— Ах, какая великолепная шутка! Как забавно вести к алтарю девушку, чье сердце, как вы знаете, отдано другому! Однако вы не сделаете этого!

— Может, и не сделаю. Ты кричишь, чтобы я поверил, будто ее сердце отдано тебе?

— Вы можете сколько угодно насмехаться надо мной, но это правда. С того самого момента, как я впервые увидел Эмили на балу в прошлое Рождество, мы полюбили друг друга.

— Вполне возможно. Она — красивая девушка, а ты был первым молодым человеком, попавшимся ей на глаза. У вас был приятный флирт. Что ж, ничего не имею против.

— Это не было флиртом! Когда Эмили приехала в Лондон, до того, как вы устремили на нее свой хищный взор, наша взаимная привязанность окрепла. И если бы не нелепые амбиции ее матушки, которая не пожелала бы выслушать мое предложение, то сейчас была бы объявлена не ваша, а моя помолвка с Эмили!

— Да выбрось ты, наконец, из головы эту ахинею. Я не позволил бы тебе обручиться ни с мисс Лейлхэм, ни с какой другой девушкой.

— Охотно верю. Однако я не признаю за вами права вмешиваться в мои личные дела.

— Чего ты там не признаешь, не имеет абсолютно никакого значения. Но пока ты не стал совершеннолетним, у меня есть права по отношению к тебе, о которых ты, по-видимому, имеешь весьма смутное представление. Многими из них я не пользовался, однако сейчас снова говорю, что не позволю тебе ни связывать себя помолвкой, ни смущать мою будущую жену, навязывая ей себя.

— Навязывая себя? Ха! Так вы, кузен, воображаете, что она будет смущена?

— Ну, если ты разыграешь перед мисс Лейлхэм сцену, подобную этой, подозреваю, что у нее начнется лихорадка. А она ведь едва только начала оправляться от тяжелого приступа гриппа.

— Правда? — саркастически спросил Джерард. — А может, это был приступ, вызванный маркизом Ротерхэмом? Я знаю, что Эмили прятали от меня, — я узнал это в Черрифилд-Плейс в тот самый день. Я и не ожидал, что леди Лейлхэм сообщит мне, где сейчас находится ее дочь. Она бы позаботилась, чтобы я и близко не подошел к Эмили. Теперь, похоже, уже вы слишком напуганы, чтобы сообщить мне место ее проживания, — это говорит о многом, кузен Ротерхэм!

— Да нет, я не против того, чтобы ты знал, где она живет. Мисс Лейлхэм гостит у своей бабушки в Бате.

— В Бате? — Лицо Монксли просияло.

— Да, в Бате. Но ты, мой дорогой Джерард, туда не поедешь. Когда ты покинешь мой дом, то вернешься прямиком в Лондон или Скарборо. Как хочешь, мне все равно.

— Нет, туда я не поеду! — возразил юноша. — И не в вашей власти принуждать меня! Вы сообщили, где я смогу найти Эмили, и я отыщу ее. Она сама должна сказать, что ее чувства ко мне изменились, что она рада своей помолвке. Только тогда я во все поверю! Говорю это вам, потому что мне противно вас обманывать. Вы никогда не сможете сказать, что я отправился к мисс Лейлхэм, не уведомив вас о своих намерениях.

— Я никогда не скажу, что ты вообще туда поехал! — закричал Ротерхэм, резко отодвинув кресло и вскочив из-за стола. — И объясню тебе, петушок, почему. Потому что ты боишься! Пока я терплю тебя, ты еле слышно кукарекаешь, демонстрируя свое неповиновение. Однако, когда мое терпение лопнет, ты мгновенно притихнешь! Потому что, при всей своей браваде, ты так меня боишься, что одного моего взгляда достаточно, чтобы заставить тебя съежиться от страха! — Ротерхэм захохотал. — Он, видите ли, не подчинится моим приказам. Хотел бы я на это посмотреть! Да у тебя духу не хватит, чтобы не трясти поджилками, когда я распекаю тебя! Знаю точно, что ты сделаешь сейчас. Ты будешь бахвалиться своей храбростью, разыграешь несчастного любовника, чтобы вызвать сочувствие доверчивых глупцов, поплачешься своей мамочке по поводу моего деспотизма и оправдаешь собственную трусость тем, что боялся, как бы я не стал мстить твоим братьям, поэтому якобы и не смог противостоять моему диктату. А вот о том, что ты просто испугался моего кнута, ты бы умолчал! Хотя истинная причина именно в этом!..

Ротерхэм сделал паузу, внимательно разглядывая своего воспитанника. Джерард — весь белый, как нелепый воротничок его рубашки, — дрожал и прерывисто дышал, но не отводил горящих глаз от лица своего опекуна. И, храбро выдержав ответный пронизывающий и высокомерный взгляд серо-стальных глаз маркиза, он прошептал, стиснув кулаки:

— Я с радостью убил бы вас!

— Не сомневаюсь. Ты бы и ударил меня, однако не сделаешь этого. И больше не станешь разыгрывать передо мной своих патетических сцен… Можешь остаться здесь на ночь, но завтра же вернешься туда, откуда приехал.

— Я не останусь под вашей крышей ни на минуту, даже если бы вы меня озолотили!

— Джерард, я сказал: хватит с меня твоей патетики.

— Я уезжаю из Клейкросса. Сейчас же! — воскликнул Монксли и бросился к двери.

— Не торопись. Ты кое-что забыл!

Юноша остановился и оглянулся.

— Ты сказал, что твои карманы пусты, и это меня не удивляет, после того как ты проехал на почтовых через всю страну. Сколько тебе нужно денег?

Джерард замер в нерешительности. Отвергнуть это предложение было бы прекрасным жестом, причем именно тем, о котором он мечтал. С другой стороны, ему нужно было оплачивать дорожные расходы и жить целый месяц, прежде чем поступит содержание за следующий квартал. Его мелодраматический талант был унижен тем, что, по его убеждению, было реакцией чрезвычайно злобной натуры, и юноша произнес тоном, в котором начисто отсутствовала благодарность:

— Был бы обязан вам, если бы вы ссудили мне пятьдесят фунтов, кузен.

— Неужели был бы обязан? И сколько я должен дать тебе вперед на следующий квартал?

— Будьте уверены, я не попрошу у вас авансом ни пенни! — высокопарно заявил Монксли.

— Боишься попросить, не так ли? — Говоря это, Ротерхэм открыл старинный шкаф в дальнем конце комнаты и достал оттуда металлический ящичек. — И вместо этого попросишь у матери. Но так как ты сейчас оказался на мели исключительно по моей вине, я дам тебе твои пятьдесят фунтов. В следующий раз, когда захочешь выругать меня, напиши письмо.

— Если вы отказываетесь выдать мне вперед мои собственные деньги, я возьму ваши деньги только взаймы, — объявил Джерард, — и выплачу их сразу же, как только стану совершеннолетним.

— Как тебе будет угодно, — пожал плечами Ротерхэм, отпирая ящичек с деньгами.

— И я дам вам долговую расписку!

— Ну разумеется. Перо на столе.

Джерард бросил на своего опекуна ненавидящий взгляд, схватил перо, выхватил наугад из какой-то пачки бумаг листок и торопливо набросал долговую расписку. Затем швырнул перо на стол.

— Я уплачу этот долг самое позднее в тот самый день, когда получу основную сумму, причитающуюся мне. А если смогу, то и гораздо раньше. Я вам признателен. До свидания! — Он небрежно сунул чеки, протянутые маркизом, в карман и выбежал из библиотеки, громко хлопнув при этом дверью.

Маркиз убрал металлический ящичек на место и медленно прошел к своему столу. Взял в руки расписку и, нахмурив брови и крепко сжав губы, рассеянно разорвал ее на множество мелких клочков. Дверь снова приоткрылась, и он поднял голову.

Это был управляющий.

— Милорд, — проговорил тот негромко, но решительно, — позвольте мне поговорить с вами?

— Ну?

— Милорд, я видел, как мистер Джерард ушел. Конечно, не мое дело увещевать вас. Но, так как здесь нет никого, кто бы смог это сделать, я просто обязан взять это на себя. Вы не должны отпускать мальчика в подобном состоянии.

— Я чертовски рад тому, что он отсюда убрался! Не могу его больше видеть!

— Милорд, так дело не пойдет. Вспомните, ведь он ваш воспитанник! Я никогда раньше не видел у него такого выражения лица. Что вы такого сделали ему, что мистер Джерард стал весь белый как полотно?

— Что, по-твоему, я мог сделать этому бедному заморышу, которого способен скрутить одной левой рукой? — с яростью воскликнул Ротерхэм.

— Нет, вы употребили не силу, милорд, а язык.

— Да, в какой-то мере, — признался маркиз, мрачно улыбаясь.

— Милорд, что бы он ни делал…

— Да он ничего и не сделал. Я сомневаюсь, что он вообще способен на что-либо, кроме как вызывать у меня тошноту своей бравадой и напыщенной театральностью.

— Позвольте мне вернуть мистера Джерарда? — взмолился Уилтон. — Вы не должны так пугать его.

— Я просто не способен на это.

— Вы пугаете многих, милорд. Иногда мне кажется, что, когда вы хандрите, вам очень хочется пугать людей. Но я уверен — хотя и не знаю, почему, — что тех, кто вас боится, вы терпеть не можете.

Ротерхэм вскинул голову и с неохотой засмеялся:

— Да, верно…

— Еще не поздно. Позвольте мне вернуть мистера Джерарда?

— Нет! Согласен, не нужно было набрасываться на него, но я просто не мог не поддаться искушению. Это не повредит мальчишке, а, наоборот, пойдет ему только на пользу.

— Милорд!..

— Уилтон, я вас очень уважаю, однако не в вашей власти заставить меня передумать.

— Мне это известно, милорд. Это под силу лишь одному-единственному человеку.

В глазах Ротерхэма сверкнул гнев, но он промолчал. Управляющий внимательно посмотрел на него, потом повернулся и вышел из библиотеки.