Онлайн чтение книги Человек - Луч. Фантастический роман с иллюстрациями
Глава двенадцатая. КОРОЛЬ И ПРЕМЬЕР-МИНИСТР БИССЫ. ПОСЕЩАЮТ АКАДЕМИКА АНДРЮХИНА

Кроме сотрудников Академического городка во главе с Иваном Дмитриевичем Андрюхиным, Крэгса встречали на аэродроме десятки советских и иностранных журналистов.

Самолет бесшумно возник далеко в небе и через мгновение, снижаясь, уже взревел над аэродромом. Вскоре появились пассажиры. Впереди шагал, принужденно улыбаясь, костлявый, долговязый Крэгс; за ним, стараясь сохранять величие, семенил Хеджес; он прихрамывал, опираясь на плечо какого-то молодого великана в шляпе набекрень. Этого услужливого русского атлета, с лица которого не сходила улыбка, Хеджес приметил еще в баре Пражского аэропорта. Они сразу понравились друг другу и в самолете уселись рядом. Во всяком случае, Хеджес был очень доволен своим новым знакомым, носившим, правда, чертовски трудное имя — Степан Степанович. На вопрос о профессии Степан Степанович коротко ответил: «Математик-вычислитель», — и при этом любезно улыбнулся, показав ослепительные зубы.

Спускаясь по трапу, Хеджес оступился, и так неловко, что его новый приятель едва успел подхватить незадачливого премьер-министра Биссы. Цепляясь за молодого атлета, Хеджес впервые заподозрил что-то неладное. Лицо Степана Степановича преобразилось. Улыбку сменила плаксивая гримаса, губы задрожали, и все услышали странные жалобные звуки, отдаленно похожие на рыдания.

— Что с вами, что случилось? — пролепетал Хеджес в явном испуге.

— А, черт возьми! — Академик Андрюхин быстро подошел к юному великану и провел рукой по его кадыку: всхлипы прекратились. — Прошу извинить. По замыслу этот автомат, очутившись на твердой земле, должен был весело приветствовать встречающих. Но он почему-то повел себя, как при расставании… Напутали наши программисты. Черт знает что!..

— Позвольте! — пролепетал Хеджес. — Вы хотите сказать, что этот тип, — пятясь, он показывал пальцем на своего приятеля, — не человек?

Андрюхин соболезнующе развел реками:

— Он из серии Степанов Степанычей…

— Но мы с ним говорили о политике… Он пил пиво!..

— А почему бы и нет? — поднял брови Андрюхин.

Установленный порядок встречи не позволял подробнее останавливаться на этом вопросе, тем более что юный великан куда-то исчез.

Теперь прямо на Крэгса и Хеджеса среди расступившихся журналистов и ученых двигался краснощекий, толстый мальчик лет двенадцати с огромным букетом цветов.

— Дорогие гости… — пролепетал он вздрагивающим голосом, останавливаясь чуть ли не за две сажени. — Наши дорогие гости…

— А этот из чего сделан? — крикнул Хеджес и, подойдя вплотную к толстому мальчишке, довольно бесцеремонно ухватил его за плечо.

— Ну, это вы бросьте! — Мальчишка отступил на шаг, отмахиваясь от него букетом. — Я Лёня Бубырин, самый настоящий человек. А вы профессор Крэгс?

Крэгс, отодвинув Хеджеса, подхватил букет, попробовал было поднять в воздух и Леню, но не рассчитал свои силы.

— Это только Бычок может… — сообщил Лёня, хмуро поправляя шапку и втягивая живот.

Он так присматривался к Крэгсу, что тот, незаметно оглядев свой туалет и не обнаружив изъянов, попросил объяснить, чем он привлек внимание молодого человека…

— А вы не пират? — спросил Лёня Крэгса.

— Нет. — Крэгс с непривычным для него удовольствием рассматривал Бубыря и, что было совсем уже странно, искренне пожалел, что стал ученым, а не пиратом. — Но я живу на островах Южного океана и делаю черепах…

— Вы привезли их? — Глаза мальчишки сверкнули любопытством.

— Нет. — Крэгс даже чуть расстроился, заметив, как поблек в глазах своего нового знакомого…

Выступая перед микрофоном, Крэгс, между прочим, заявил, что хотя все на свете, в сущности, бесполезно, но по пути из Советского Союза домой он непременно посетит и Соединенные Штаты; представители американских агентств, ласково улыбаясь, тотчас закивали головой Хеджесу показалось, что это кивают два Степана Степановича, и он в ужасе отвернулся…

Ученые на нескольких машинах, не задерживаясь в Майске, двинулись в Академический городок, а Лёня с ребятами не торопясь, с сознанием исполненного долга отправился через весь город домой.

Его возвращение в Майск после нелегкого путешествия в Академический городок не было триумфальным. Знакомые мальчишки только недоверчиво хмыкали, когда он им кое-что рассказывал, а Пашка, выслушав восторженный лепет Бубыря, коротко бросил:

— Заливаешь…

Лишь Нинка, в присутствии Лёни еще более недоверчивая и насмешливая, чем другие, за его спиной только и говорила что о необыкновенных подвигах Бубыря.

— Вы думаете, его можно провести? — трещала она, всплескивая руками и делая большие глаза. — Ага, ага, попробуйте! Бубырь давно все заприметил. Он шел по следам Мухи. — Нинка закатывала глаза. — Он спас ее с опасностью для жизни. Увидите, ему еще медаль дадут за отчаянную храбрость. Только он скромный. Герои — они всегда скромны… Представляете, ночью идти через лес! А вы, может, думаете, что Бубырю бывало страшно? Ну да, как же! Вы знаете, сколько Бубырь шел? Сто километров! Почти сто километров, и половину прополз на брюхе! Я пробовала! Уж на что я ловкая, пусть все скажут, а переползла только половину школьного двора!.. Бубырь почему, думаете, молчит? Потому что знает страшный секрет… Государственная тайна!..

А Бубырь, по совету Пашки, действительно помалкивал и даже сердито огрызался, когда к нему слишком приставали. И это больше, чем что-нибудь другое, начало убеждать ребят в серьезности Бубыревых подвигов.

Вообще настроение у Лёни было неважное. Вчера Пашка после тренировки хоккеистов их двора сказал:

— Играешь последний сезон.

— Это почему? — осведомился робко Бубырь.

— Пузо отрастил — как слон… Толстый, неповоротливый…

— Что же мне теперь делать?

— Худеть надо. Гимнастику делаешь?

— А не то!.. И дрова колю, и холодной водой до пояса, и на лыжах, только у меня от всего этого аппетит растет…

— Это плохо, — сказал Пашка. — Я твой аппетит знаю. С твоим аппетитом не похудеешь…

Лёня горько усмехнулся.

— Наверное, я какой-нибудь ненормальный… — растравлял свою рану бедный Бубырь. — Все надо мной смеются, одна мама радуется. А тетки — и знакомые и незнакомые — норовят ущипнуть, как будто я неживой. Так меня хватит ненадолго… А почему? Целый день ем. Как мне перестать, не знаю! Главное, все получается само собой, я даже не замечаю, что ем. Вот, когда я не ем, тогда замечаю…

— Тогда вот чего, — задумчиво сказал Пашка: — давай объявляй голодовку…

Бубырь в грустном раздумье молчал и ковырял пальцем конек. Голодать не хотелось, но о том, чтобы оставить хоккей, не могло быть и речи.

Разве можно было не играть в хоккей, когда майский «Химик» уверенно рвался к победе в республиканском чемпионате, когда ребят тренировали самые лучшие, самые знаменитые игроки «Химика»? А недавно выяснилось, что на ответственнейшей встрече с кировским «Торпедо» будет снова играть сам Бычок, Юра Сергеев. Потихоньку передавали, что это его последнее выступление, потому что он полностью переключился на научную работу…

Еще в машине, после первых любезных слов и взаимных приветствий, Крэгс заговорил по-русски:

— Дорогой Иван Дмитриевич, я еще не совсем забыл ваш язык?

— Вы говорите почти без акцента, — дружески улыбнулся Андрюхин.

— Очень рад! Давайте же говорить и далее без всякого акцента! Полное чистосердечие. И пусть вас не смущает, — поспешно добавил Крэгс, почти не понижая голоса, — бесцеремонность и безграмотность моего спутника. Я связан с ним денежными обязательствами…

— Удаляясь на острова, вы, кажется, стремились к полной независимости, к освобождению от чьих бы то ни было влияний… — заметил Андрюхин.

— А, все равно, — нахмурился Крэгс. — У меня мало времени. Я действительно боюсь войны. Боюсь случайности, любой идиотской глупости, которая может ее развязать. Пьяный вояка на экране радара вместо скворцов увидел серию приближающихся ракет, нажал на спуск настоящих боевых ракет с водородной боеголовкой — и мир летит к черту!

— Мне приходится встречаться со многими людьми Западной Европы и Америки, — задумчиво сказал Андрюхин. — У значительной части вашей интеллигенции я вижу этот страх перед войной, ужас перед бомбой. Что ж, если бы этот ужас превращал их всех в борцов за мир, я мог бы вас приветствовать. Но нет… Ваша паника лишь расчищает дорогу врагам человечества. От страха, от преследующих вас кошмаров вы бессильно забиваетесь в щель, добровольно уступая место фабрикантам оружия, политическим авантюристам, чугуннолобым воякам…

— А почему вы не боитесь? — прямо спросил Крэгс. — Это самое главное, что я хочу понять. — Он ухватил Андрюхина за колено. — Почему вы не боитесь?

— Вас разочарует мой ответ, — суховато сказал Андрюхин. — Но поразмыслите над ним… Мы не боимся потому, что каждый из нас не чувствует себя в одиночестве… Я прочел немало отлично написанных, очень трогательных романов ваших нынешних лучших писателей. И почти в каждом из них герой, если он порядочный человек, обязательно одинок… Мы живем совсем иной жизнью. Когда наш ученый пишет, что творит и живет вместе с народом, — это не фраза, Крэгс. Это такая же простая истина, как если бы он сказал, что ежедневно завтракает… Вот почему мы не боимся.

— Простите меня, дорогой Иван Дмитриевич, — хмуро сказал Крэгс, — это все слова. Это то, что мы на Западе называем пропагандой…

Хеджес, которому наскучило сидеть молча, решил, что ученые повздорили. Он поспешил сказать что-нибудь любезное Андрюхину:

— Этот ваш металлический атлет великолепен! Я хотел бы его купить.

— Боюсь, что не смогу с ним расстаться.

— Клянусь, он был чертовски мил! Куда интереснее, чем наши проклятые черепахи. Он вполне корректный молодой человек. У вас много таких?

— О нет! Небольшая серия кибернетических автоматов для экспериментальных целей. Наша конструкторская молодежь заложила в их программу кое-что просто ради шутки, чтобы позабавить вас.

— Это очень мило с их стороны, очень мило… — Хеджес осклабился, показав золотые зубы во всем их блеске. — Слушайте, мистер Эндрюхи! Я вижу, что вы деловой человек. Его величество… (тут Хеджес покосился на Крэгса) его величество слишком мрачно смотрит на будущее. Он, конечно, прав, все людское стадо неминуемо разлетится в атомную пыль, это так. Но мы, люди умные, со средствами и возможностями, мы-то можем отсидеться, а? Вы знаете, профессор, я буду страшно рад, если вы докажете, что в этой каше можно уцелеть. Я бы не пожалел любых денег! Но этот сумасшедший только и знает, что делать своих черепах! — Он кивнул в сторону Крэгса. — Твердит, что в первый же час войны погибнет половина человечества, а вторая половина, пораженная лучевой болезнью, тоже вскоре скончаемся в страшных муках… Может быть, это вранье, а? И я зря вкладываю свой капитал?..

Он с тоской посмотрел на Андрюхина. Тот молча пожал плечами.

— Черт возьми, меня смущают и некоторые подсчеты… — Хеджес попробовал улыбнуться, но это у него не получилось. — Я ведь банкир, люблю цифры. И вот путем математических выкладок я остановил, что человечество слишком быстро размножается. Ежегодно население земли увеличивается чуть ли не на пятьдесят миллионов. Попробуйте их взвесить! Тяжесть какая! Земля не рассчитана на такую тяжесть. Вдруг она остановится. А? Что вы скажете? Тогда уже никому не спастись!

— Очень страшно, — вежливо согласился Андрюхин, с трудом удерживаясь от смеха.

— Картина гибели человечества, — заговорил Крэгс тоном пророка, — представляется страшной только потому, что погибнем и мы, ничтожнейшие атомы… Вы извините невежественность моего премьера. Он, знаете ли, в юности был бакалейщиком и поэтому рассматривает Вселенную как некую чашку весов в бакалейной лавочке… Но дело не в этом… Я считаю, что совместное существование людей и освобожденных термоядерных реакций невозможно. Война все равно испепелит все живое. Поэтому и нечего успокаивать себя фантазиями и пытаться отсрочить неизбежное…

— Вы самый опасный самоубийца, которого я когда-либо видел, — бросил Андрюхин, не выдержав наконец роли гостеприимного хозяина.

Крэгс молча поднял брови.

— Самоубийцы справляются со своей задачей обычно в одиночку, тайно, выбрав для этого тихий уголок, — продолжал Андрюхин, — вы же кричите о своих намерениях на весь мир и даже пытаетесь вместе с собой сунуть в петлю все человечество. К счастью, от вас сие не зависит… Между прочим, о фантазиях… — Андрюхин кивнул головой направо: — Мы подъезжаем сейчас к Институту научной фантастики…

— Фантастики? — Это слово, казалось, переполнило чашу терпения Крэгса. — Так вот зачем я сюда приехал! Да, я помню, вы и двадцать лет назад отличались этой детской склонностью.

— Склонность эта не совсем детская, — мирно возразил Андрюхин. — Институт научной фантастики призван воодушевлять науку, звать ее вперед, вдаль. Ленин говорил, что фантазия — ценнейшее качество исследователя. — И Андрюхин с удовольствием процитировал: — «Даже в математике она нужна, даже открытие дифференциального и интегрального исчислений невозможно было бы без фантазии…» У нас есть группа молодых ученых, которые полагают, что недостаточно изучать и использовать силы, данные нам природой в готовеньком виде. Нужно создавать новые комбинации сил, новые явления, совершенно неизвестные природе… Я сочувствию их смелости…

Машина остановилась на площади, у небольшого обелиска. Вокруг золотой стрелы вращались два светящихся рубиновых шарика, миниатюрные копии первых спутников Земли, некогда созданных советскими учеными.

Проходя мимо, Хеджес сморщился и пробормотал:

— Черт их знает, Крэгс. Они всегда преподносили нам сюрпризы.

Андрюхин весело подмигнул мрачному Крэгсу и шепнул:

— Устами младенцев глаголет истина…