Глава двадцать вторая. СИЯНИЕ НАД ЗЕМЛЕЙ

Онлайн чтение книги Человек - Луч. Фантастический роман с иллюстрациями
Глава двадцать вторая. СИЯНИЕ НАД ЗЕМЛЕЙ

Милая Родина! Ты в бою

Только мне протруби

А Недогонов

Прошло немало дней, прежде чем Юра очнулся и открыл глаза.

Однажды ночью Женя, дремавшая в кресле у его постели, проснулась от тревожного ощущения, что на нее смотрят, и, открыв глаза, увидела глаза Юры.

— Привет… — Юра хотел сказать это весело, но вышел шелестящий шепот. — Опять будешь терзать меня акупунктурой?

— Заговорил… — Она сползла с кресла на пол и, стоя на коленях, на мгновение прижалась вспыхнувшим лицом к бледной руке Юры. — Заговорил!..

Она метнулась к двери, но, не решаясь оставить его, только нажала кнопку звонка, который был установлен в каюте Анны Михеевны.

— Где это мы? — выговорил Юра, поводя глазами по сторонам.

Действительно, огромная комната, прямо-таки величественная кровать, хрустальные люстры, великолепные гобелены на стенах — все это совершенно не походило на строгий лазарет «Ильича»…

— Молчи! Молчи! — Женя бросилась к нему, но остановилась у кровати, прижав к груди худые кулаки и не решаясь даже нагнуться. — Юра! Заговорил…

— Так как же мне: говорить или молчать? — Он с радостью чувствовал, что живет, что силы снова начинают бродить в нем, даже попробовал пошевелиться; тотчас острая боль едва не швырнула его в беспамятство.

— Молчи! — еле выговорила Женя: лицо ее исказилось той же болью, которая пронзила его. — Не шевелись!

Привычно застегивая халат и поправляя белоснежную круглую шапочку, в дверях показалась Анна Михеевна, вопросительно глядя на Женю.

— Заговорил! — Женя поспешно отодвинулась от кровати.

— Здравствуйте, Анна Михеевна! — прошептал Юра, радостно глядя на сердитое, в веснушках лицо, над которым упрямо вились кудри седых волос.

— Ну-ну… Очень рада. — Она присела рядом с кроватью, ее широкая мягкая ладонь легла на лицо, на шею, отодвинула простыню.

И Юре, впервые после многих дней увидевшему свое тело, стало неловко за его слабость, неподвижность. Он опять попробовал шевельнуться, и снова мрак от дикой боли на мгновение затопил его мозг.

— Лежать! — прикрикнула Анна Михеевна. — Действительно, бычок… Настоящий бык. Никакая наука не может пока создать, брат, такое сердце, такие легкие. — Приложив к туго забинтованной груди большое, в смешных волосиках ухо и пристраивая его между бинтами, она, морща лоб, чтобы скрыть улыбку, потянулась за протянутым Женей фонендоскопом. — Не болтать! — снова прикрикнула она, заметив, что Юра собирается что-то сказать.

Выслушав его, она аккуратно свернула фонендоскоп и отдала Жене, продолжая рассматривать Юру.

— Кормить атмовитаминами, начнете с номера пятого… Утром сделайте вливание витоглюкозы…

— Вливание? — Юра умоляюще взглянул на Анну Михеевну.

— Запомните, — отрезала она, — вы находитесь на флагманском корабле нашего флота, линкоре «Советский Союз». Родина и весь мир оказывают вам величайшие почести. Вы — Человек-луч, Герой человечества и прочее… Но, пока вы мой больной, забудьте об этом. Вы будете делать только то, что я прикажу. Сейчас я приказываю спать. Женя, вы уйдете со мной.

— Но ведь я ничего не знаю! — пробормотал было Юра.

— Вот и отлично! — Анна Михеевна, пропуская Женю вперед, плотно закрыла за собой дверь.

Он долго лежал с открытыми глазами, удивленно улыбаясь, иногда хмурясь, вспоминая все, что с ним было, и думая о словах Анны Михеевны. Как он очутился на линкоре? Что это все значит? Что обозначают ее слова о почестях и прочем? Но слабость была еще так велика, что он не заметил, как заснул…

Профессор Шумило была права: Юра, Женя и академик Андрюхин, профессора Паверман и Ван Лан-ши, а также рабята — Пашка, Бубырь и Нинка возвращались домой на линкоре «Советский Союз». Родина выслала за героями специальную эскадру: линкор, флагман Краснознаменного Морского Флота и два крейсера. Почти все страны мира просили разрешения участвовать в почетном эскорте, и сейчас следом за нашими кораблями шло не менее семидесяти различных боевых кораблей всех флотов мира. Здесь были китайский крейсер и итальянский эсминец, английский авианосец и шведская подводная лодка, суда всех рангов, флаги всех стран… Даже ночью, даже в самую злую штормовую погоду корабли шли иллюминированные чуть ли не от ватерлинии до верхушек радиомачт, словно целый лес огромных новогодних елок.

Еще в Биссе к советским кораблям присоединились китайский крейсер и эсминец Индии. Каждый из них приветствовал нашу эскадру двадцатью одним залпом, салютом наций; им отвечали советские крейсеры. Линкор молчал; все знали, что там борется со смертью Юра Сергеев, Человек-луч. Корабли присоединялись к великому каравану на всем длинном пути, и каждый раз вновь и вновь звучали торжественные салюты, единственные залпы, радующие сердца людей. С авианосцев, линкора и крейсеров в воздух то и дело срывались, как стаи ласточек, самолеты. Фигурами высшего пилотажа, целым каскадом головокружительных взлетов, падений, своим виртуозным мастерством они пели песню бессмертному подвигу Сергеева, простого парня, хоккеиста, секретаря заводской комсомольской организации. Устраивались парады, банкеты следовали за банкетами; академик Андрюхин, осунувшийся и постаревший, говорил, что никогда он не жил такой напряженной жизнью, как в эти дни, а наедине с Паверманом даже признавался, что начинает чувствовать свои восемьдесят семь лет. Теперь уже не сотни, а тысячи корреспондентов пытались проникнуть к Сергееву, увидать академика Андрюхина или хотя бы поговорить с членами экспедиции. Во время стоянки кораблей на рейде в Сингапуре, когда Бубырь и Нина в сопровождении мистера Крэгса отправились в порт в надежде походить немного по твердой земле и посмотреть на заморские края, им даже не удалось высадиться. Необозримое скопище лодок ожидало вестей с линкора «Советский Союз»; шлюпку окружили еще за несколько километров от порта. Ей навстречу плыли яхты, джонки, лодки любых фасонов и названий, так набитые людьми, что кто-нибудь то и дело сваливался в воду. Двое фотографов долго плыли неподалеку от шлюпки и, поддерживая друг друга, фотографировали Крэгса и ребят. Потом они начали умолять, чтобы им сказали что-нибудь, что угодно, хоть несколько слов. Нинка не выдержала, подтолкнула Бубыря, и не успели их удержать, как они, хохоча, заорали:

— Ура! Ура! Ура!

Фотографы остались очень довольны! Потом выяснилось, что из этого вопля Бубыря и Нинки они соорудили целую статью, в которой доказывали, что Человек-луч безусловно выздоровел или выздоравливает со дня на день… Пока же шлюпке с Крэгсом и ребятами пришлось спасаться бегством на линкор, и старшина, командовавший шлюпкой, был рад-радехонек, когда очутился в безопасности, на родной палубе.

Джонки не отставали от линкора ни на миг все то время, пока корабли пробыли в Сингапуре. Стоило бросить что угодно за борт, как немедленно сотни пловцов ныряли с восторженными воплями в воду. Чаще всего им доставался окурок папиросы или спичечный коробок, но и то и другое считалось величайшей драгоценностью, так как пришло оттуда, с корабля, на котором плыл Человек-луч, на палубе которого иногда показывался академик Андрюхин со своими друзьями. Миллионы людей собирались в районе портов, куда заходил караван мира, составленный из военных кораблей всех стран. Люди собирались только для того, чтобы хоть издалека посмотреть на корабли, узнать, где среди них «Советский Союз», и потом, спустя долгие годы, вспоминать это важное событие и клясться, что своими глазами видели, как Человек-луч вышел на палубу и весело помахал им рукой…

Пожалуй, мир еще не видел ничего подобного! Ни сумасшествие, охватившее американцев, когда они на заре авиации встречали своего национального героя, Чарльза Линдберга, впервые перелетевшего через океан из Америки в Европу, ни бурная радость москвичей, превративших улицы города в цветочные оранжереи, когда победители полюса — Чкалов и его товарищи возвращались на родину, ни обожествление Тенцинга, тигра снегов, впервые ступившего на Эверест и ставшего для многих жителей Востока символом их возможностей и будущего величия, ни встреча наших астронавтов, экипажа Константина Потехина, первым из всех людей ступившего на Луну, — ничто не могло идти в сравнение с тем безумием восторга, которое охватило человечество, когда оно осознало грандиозность открытия Андрюхина и подвига Сергеева.

Два сейфа на линкоре были уже забиты орденами и почетными дипломами, которые непрерывным потоком шли на имя Андрюхина, Сергеева и других членов экспедиции от правительств, академий, организаций; даже Пашка, Нинка и Бубырь получили около сотни почетных жетонов от детских организаций разных стран. Пашка особенно гордился свидетельством, что он назначен юнгой флагмана китайского флота.

Не обошлось и без неприятностей. Пронырливые корреспонденты узнали кое-что о характерах и склонностях членов экспедиции, сообщили об этом всему миру, и в один прекрасный день Бубырь узнал, что он избран почетным членом французского гастрономического клуба «Чрево», а Нинка получила приглашение немедленно возглавить Брюссельский дом моделей. Она очень испугалась.

— Что я там буду делать? — приставала она ко всем.

— Откажись, — мрачно бубнил Бубырь, сам удрученный нахальством французских чревоугодников.

— Они прислали бумагу, с печатью! Что теперь будет! — ужаснулась Нинка.

Шел день за днем. Ребята уже несколько освоились на линкоре, два раза видели самого адмирала, о котором говорили только шепотом, уже не только Пашка, но даже Бубырь, даже Нинка различали флаги всех государств, чьи корабли шли в почетном эскорте… Нинка успела целый день проходить в сшитой для нее матросской форме и сбросила ее только под градом насмешек Бубыря и Пашки. Пашка был в гостях у боевого расчета одной из башен линкора, а Бубырь выиграл партию в шахматы у самого боцмана, отчего оба игрока испытали крайнюю неловкость и смущение… В общем, все шло отлично, если бы не одно обстоятельство.

С момента, когда вертолет опустился на экспедиционное судно «Ильич», и до настоящего времени никто из ребят не видел Юру Сергеева… Больше того — они не видели и Женю! Хотя ее поместили в одной комнате с Нинкой и Бубырем, она даже не заглянула в эту комнату. Все дни и все ночи она дежурила около Юры, которому было сначала очень плохо, а сейчас, говорят, он уже приподнимается и учится сидеть в кровати.

Они чувствовали что-то несправедливое и жестокое в том, что им не разрешают взглянуть на Юру. Нинка даже пыталась доказать, что это ухудшает его здоровье.

— А что? — убеждала она Пашку и Бубыря. — Юра нас любит? Любит. Ему хочется нас повидать? Хочется. А желание больных надо удовлетворять, их нельзя нервировать…

Она попробовала изложить свою теорию Анне Михеевне, но Женя ее прогнала.

Тотчас Нинка решила, что их главный враг — Женя.

— У нее такой характер, — объясняла она. — Ей всегда хочется быть главной. Командовать. Чтоб все ее видели…

Однажды Паверман, заблудившись на корабле, налетел на грустивших ребят. Поправив очки и взъерошив и без того стоявшую дыбом шевелюру, он подступил к Лёне и вдруг вспомнил, что должен готовить из него ученого.

— Что ты делаешь? — спросил он. — Мне кажется, ты теряешь даром время.

— Нет, мы думаем, — возразил Лёня. — Мы соображаем.

— Вот как! Что именно?

— Понимаете, — Лёня решил, что профессор Паверман может пригодиться, — нам очень хочется повидать Юру. Мы же старые друзья! Никто из вас, даже академик Андрюхин, еще не знал Юру, а мы уже были знакомы…

— Ты уверен, что знал Юру до академика Андрюхина? — сердито спросил Паверман. — Что ты познакомился с ним раньше, чем мы?.. — Словно спохватившись, он добавил: — А ты знаешь, что такое фамильярность?

— Нет, — сознался Лёня.

— Но ты применяешь ее на практике! Ты называешь просто Юрой человека, которого сопровождает на родину эскадра военных кораблей Советского Союза и военные корабли всех стран! Он — Человек-луч, гордость нашего отечества, а ты…

— Что ж, вы, может, думаете, если он Человек-луч, — немедленно вмешалась Нинка, — так не будет играть за «Химика»?

— За какого «Химика»? Вы же ничего не понимаете! — Паверман схватился за голову. — Дети…

Бубырь тотчас заерзал, оглядываясь по сторонам.

— Чего ты ищешь?

— Детей, — ухмыльнулся Бубырь. — Нет, правда, Юра будет играть за «Химика», хоть сделайте его десять раз лучом! Давайте пойдем и спросим его. Хотите?

— К нему, — торжественно заявил Паверман, — имеют доступ только Женя, Анна Михеевна и академик Андрюхин…

Наверное, профессор Паверман все же поделился с кем-нибудь этим разговором, потому что вечером, когда ребята уже укладывались спать, к ним таинственно заглянул сам Иван Дмитриевич Андрюхин.

Он закрыл за собой дверь и, сунув руки в карманы широких брюк, принялся прохаживаться между кроватями, хитро поглядывая на ребят, замиравших от любопытства.

— Спите? — спросил он наконец.

— Ага! — радостно хихикая, хором ответили Бубырь и Нинка.

— Вот и чудесно. Животы, носы, руки, ноги в порядке?

— В порядке! — подтвердили Бубырь и Нинка.

— А может быть, вы бациллоносители? — подумав, спросил он страшным голосом.

— Нет, нет, нет! — завизжала Нинка.

А Бубырь просто не знал, что это такое.

— Очень хорошо, — сказал Андрюхин, щелкнул Бубыря по носу и ушел.

Ребята тотчас уселись на своих кроватях и вытаращили друг на друга глаза.

— Орлы, не спать! — завопил Бубырь. — Сейчас мы пойдем к Юре!

— Пойдешь ты, как же! — не удержалась Нинка, всей душой веря, что Бубырь прав, и не спуская глаз с двери…

Но прошло полчаса, час… Заглянул приставленный к ним матрос и, ворча, выключил свет.

— Спать, воробьи! — хмуро сказал Пашка и демонстративно повернулся носом к стене.

На следующее утро их разбудили на рассвете. Женя вывела ребят на ют, усадила в плетеные кресла, сунула по булке с маслом и велела сидеть.

— А если кто будет гнать, скажите — вам здесь приказал сидеть сам адмирал.

И ушла.

Вскоре появились во главе с боцманом матросы и принялись натягивать леера, отгораживая именно ту часть палубы, где находились ребята.

— А ну давай отсюда! — хмуро брякнул боцман.

Проиграв партию в шахматы, он про себя совершенно твердо решил, что не дело ребятам быть на боевом корабле.

— Нам сам адмирал позволил! — заявил Бубырь.

— Я тебе покажу адмирала! — И боцман, ухватившись за плетеное кресло, поднял его было вместе с Бубырем, но откуда-то сверху начальственный голос коротко приказал:

— Отставить!

Торопясь поставить кресло, боцман чуть не уронил его.

— Продолжать работу! — изрек тот же голос.

После этого боцман решил, что Бубырь — самое серьезное испытание для моряка. Замкнув ребят в тугую ограду лееров, матросы ушли, зато вскоре начали накапливаться пассажиры линкора — ученые, писатели, журналисты, официальные представители правительств. Они толпились с двух сторон отгороженного пространства, оставляя свободной сторону, обращенную внутрь корабля. Ребята начинали чувствовать себя неловко. Было такое ощущение, что их посадили в клетку, а вокруг собираются зрители, правда с очень почтительными, даже радостными лицами, но явно ждущие чего-то. Ребята заерзали в своих креслах, пряча глаза от толпящихся взрослых и внимательно рассматривая зеленую бездну за бортом. Они не решались на глазах у всех переговорить друг с другом и выяснить, что же это все значит.

Вдруг раздались негромкие, осторожные, ласковые аплодисменты. Все смотрели в глубь корабля, на проход, по которому меж двух шеренг матросов в парадной форме медленно катилось большое кресло.

В нем с растерянным лицом, встревоженным и радостным одновременно, полулежал Юра Сергеев.

Ребята узнали его сразу, но сердца их сжались, когда они увидели, какой он стал худой, слабый и бледный до желтизны. Какой он стал беззащитный! Словно охраняя его, ни разу не взглянув по сторонам, не спуская глаз с Юры, шли по бокам Анна Михеевна и Женя, а сзади — академик Андрюхин.

Ребята давно встали со своих плетеных кресел и, не зная, что делать, то передвигали кресла в угол, то начинали тоже аплодировать, то оправлялись, стараясь принять независимый вид. Леера приподняли, кресло проехало к самому борту линкора, и тотчас на всех кораблях эскорта загремела музыка; заглушая ее, понеслись радостные крики, суда одно за другим стали выбрасывать сигналы: «Китайские моряки никогда не забудут этой минуты!», «Мы постараемся быть достойными вашего подвига, товарищ Сергеев!», «Человек-луч — ура!», «Да здравствует Человек-луч!..» При виде этого величественного зрелища, при первых звуках музыки и восторженных криках, приветствовавших его появление, Юра, забыв обо всем, хотел встать, но твердые руки не дали ему даже пошевельнуться.

Тогда он негромко заговорил:

— Дорогие мои друзья… Мне жаль, что я не могу всем вам пожать руки! Но произошла ошибка. Меня приветствовать не за что! Как и вы, я всем обязан нашей Родине, давшей нам среди других чудес великую науку нового общества! Многим мы с вами обязаны тем, кто ее создает, и прежде всего — великому русскому ученому Ивану Дмитриевичу Андрюхину… Не могу скомандовать кораблям салютовать в его честь, в честь науки… И все же я дам свой салют!..

И он беспокойно зашевелился. Ему протянули трепещущий белоснежный комок — голубя, затем другого, третьего… И вот один за другим из его рук несколько голубей взмыли в сияющее небо…

Большинство голубей вернулись на «Советский Союз», но некоторых удалось приманить другим кораблям. Потом рассказывали, что итальянские моряки, сумев залучить к себе голубя, устроили великий пир; голубь, как почетный председатель застолья, находился в золотой клетке в центре стола. Всю дорогу его охраняли приставленные для этой цели офицер и матросы, а по приходе в Неаполь голубь в специальном вагоне был доставлен в Рим и в торжественной обстановке вручен президенту республики.

Пока же восторг от того, что они наконец увидели Человека-луча, что он жив, безмерное преклонение перед подвигом Андрюхина и Сергеева вылились в импровизированный парад. Один за другим корабли всех стран, украшенные флагами, под звуки своих национальных гимнов проходили мимо «Советского Союза», сбавившего ход. Эскадрильи самолетов то исчезали далеко в океане, то появлялись, беззвучно мелькая над кораблями.

Пашка, Нинка и Бубырь, сбившись в кучу, растерянно и жадно следили за всем происходящим, то и дело возвращаясь взглядами к Юре. К нему один за другим подходили с приветствиями представители делегаций, полномочные представители стран, ученые и борцы за мир, чьи имена были известны всему человечеству.

Вдруг в этом торжественном шествии произошла заминка, и звучный голос академика Андрюхина провозгласил:

— Позвольте, друзья, приветствовать героя его самым старым приятелям, тем, кто любил его, когда еще мало кто знал даже о существовании Юры Сергеева.

И, пока академик, осторожно раздвигая знаменитых гостей, шел к ошеломленным, вытянувшимся в струнку ребятам, первой, выскользнув из рук Бубыря, кинулась к Юре Муха. Захлебываясь от визга и горячо сожалея, что собакам не дано разговаривать, она подскочила к Юри-ному креслу, сделала попытку вспрыгнуть к нему на колени, перевернулась, принялась, вскочив, прыгать на задних лапах и наконец, нежно повизгивая, замерла в своей классической позе, опрокинувшись на спину, елозя по полу и настоятельно требуя внимания и ласки.

Напряжение, выражение торжественности и неловкости словно смыло с бледного лица Юры, и на нем проступила знакомая широкая лукавая улыбка. Ребята с глубоким вздохом облегчения, узнавая прежнего Юру, осторожно приблизились к его креслу.

— Смотри ты, Пашка! — еще слабым, негромким, но веселым голосом сказал Юра. — О-о! Бубырь, Нинка! Здорово!..

— Здравствуйте, — пробурчал Пашка, впервые называя Юру на «вы» и не зная, куда девать руки и ноги.

— А вставать вы еще не можете? — тревожно спросил Бубырь.

Нинка, стоя рядом и что-то беззвучно шепча, сердито дергала за штаны то Пашку, то Бубыря, возмущаясь тем, что они все делают совсем не так, говорят не то и вообще оскандалились на глазах у всего человечества.

— Не бойся, друг, — с удовольствием глядя на Бубыря, говорил Юра, — встану. Выйду на лед. Все будет по-старому! И «Химик» станет чемпионом мира!

Пока он с передышкой выговаривал эти слова, Нинка, решившись наконец, подобралась, скользнув под локтем Андрюхина, к самому изголовью Юры, поправила ему ворот рубашки, тоненькими длинными пальцами разобрала и уложила по своему вкусу его волосы, подтянула одеяло и, мельком, но победоносно взглянув на Женю, так вцепилась в край кресла, что было ясно: отсюда ее не оторвать никакими клещами.

Лучшие радиокомментаторы, крупнейшие писатели вели для всего мира радиопередачу с линкора «Советский Союз», посвященную выздоровлению Человека-луча. На время радиопередачи были приостановлены все работы на земном шаре, движение всего транспорта!

В Париже, в зале Плейель, где собралось межевропейское государственное совещание по выработке плана уничтожения запасов ядерного оружия, делегаты совещания стоя выслушали эту передачу.

После этого было оглашено обращение к Советскому Союзу, единогласно принятое делегациями Англии, Франции, Германии, Италии, Голландии и других держав, входивших ранее в различные военные союзы.

В этом обращении говорилось:

«Руководствуясь принципами мира между народами и дальнейшего прогресса человечества, полномочные представители всех европейских стран обращаются от имени своих народов и правительств к правительству Советского Союза.

1. Мы просим помочь в уничтожении всех имеющихся на наших территориях запасов ядерного оружия, выбросив его за пределы земной атмосферы, с тем чтобы не допустить опасного заражения воздуха, воды и почвы.

2. Согласиться совместно с Соединенными Штатами на уничтожение ядерного оружия, ставшего ныне полностью бесполезным. Присоединение Советского Союза и Соединенных Штатов к нашему решению, находящему горячую поддержку всех народов, навсегда развеет мучительный страх перед войной, грозившей истреблением всему человечеству.

3. Поддержать наше предложение объявить всемирный конкурс на сооружение в Москве величественного и гордого монумента, прославляющего, на радость всему человечеству, единение науки и мечты, науки и подвига, — бессмертное деяние академика Андрюхина и испытателя Юрия Сергеева, ныне известного во всем мире как Человек-луч…»

Обращение было благоприятно встречено Советским Союзом, и, несмотря на неопределенную позицию Соединенных Штатов, Европа приступила к уничтожению тех арсеналов смерти, которые годами, как гнойные язвы, росли на ее теле.

Корабли проходили уже Северное море, когда необычайно высоко над горизонтом повисли сполохи, напоминающие северное сияние. Фотонные площадки академика Андрюхина чистили Европу, выбрасывая за миллионы километров от Земли ярчайшие стрелы лучей: это уходили с земли зловещие ядерные взрывы, смертоносная радиоактивная пыль, уходила смерть…

Через сутки корабли приближались к Ленинграду. Юра уже вставал. Анна Михеевна требовала, чтоб он ходил не меньше двух часов в сутки, и он с удовольствием убегал из отведенного ему салона. Его мучил этот салон. Пока Юра лежал, кровать под балдахином в каких-то золоченых побрякушках, огромный, мореного дуба письменный стол и кресло перед ним, похожее на трон, люстра из драгоценного хрусталя и золотых висюлек, французские гобелены во всю стену, ковры, в которых по щиколотку утопала нога, — вся эта внушительная роскошь не бросалась ему в глаза. Но, когда он встал и осмотрелся, ему стало не по себе в этой комнате. Он не подходил к этой обстановке.

Но все это было сущим пустяком по сравнению с той жизнью, которой был вынужден теперь жить Юра. Его почти не оставляли одного. Он не мог, как прежде, запросто поговорить с ребятами, с Женей, даже с академиком Андрюхиным. Как-то так получилось, что вся его жизнь проходила теперь на глазах у других, не очень знакомых, а часто и вовсе не знакомых людей, которых нельзя было просто попросить оставить его в покое. Это сочли бы грубостью…

Конечно, сердце непривычно замирало от гордости, когда он видел все эти корабли, самолеты, слышал музыку и артиллерийские залпы, гремевшие в его честь, знакомился с действительно замечательными людьми, о которых раньше только читал, удивляясь их мужеству или уму, но все эти почести не то чтобы расстраивали его, но держали в постоянном непривычном напряжении… Иногда во сне ему казалось, что он уже много дней подряд непрерывно играет дико затянувшуюся ответственную встречу по хоккею и что силы его на исходе…

В Финском заливе к Великому каравану присоединились суда Швеции, Польши, Германии, Финляндии, Норвегии, Дании, а за несколько десятков километров от Ленинграда их встретили корабли Балтийского флота и сотни яхт, моторок, катеров и пароходов…

Чем ближе были родные берега, тем веселее становилось на сердце у Юры. Он уже не принуждал себя улыбаться чужой, резиновой улыбкой, а, бесцеремонно обняв Женю и не обращая внимания на шокированных его вольностью джентльменов, хохотал до слез, глядя, как ребята на прыгающих по волнам яхтах пытаются под заливистый баян сплясать хлесткое «Яблочко»…

Корабли остановились на рейде Кронштадта. Вечером состоялась торжественная церемония прощания с экипажами кораблей. Рано утром два «ТУ-150», имея на борту более пятисот человек, приглашенных на празднование в Москву, поднялись в воздух. На первом самолете летели все члены экспедиции во главе с академиком Андрюхиным и Юрой.

Московское небо встретило их сотнями самолетов. И ученые и Юра летали в Москву и раньше, но теперь их поразила не встреча в воздухе, а вид самого города еще сверху, с высоты более тысячи метров.

Это был даже не муравейник… Больше всего город походил на бесконечные рои пчел, медленно стягивающиеся к центру. Можно было заметить, что люди использовали каждую возможность участвовать во встрече: крыши зданий, ограды парков, памятники, затертые в людских потоках автобусы и троллейбусы — все было унизано живыми гроздьями людей.

Из всего многодневного путешествия самым удивительным было вот это — дорога от аэродрома через Москву в Кремль.

Улицы были похожи на бесконечные яркие ковры или на аллеи цветов. Машины шли по розам, розы висели на капотах и крыльях машин, ими были завалены сиденья, цветов было так много, что их то и дело приходилось сгребать под ноги восторженно ревущей толпе. Юра и Андрюхин, обнявшись и слегка поддерживая друг друга, простояли всю дорогу в открытой машине, то на лету пожимая протянутую руку, то аплодируя, то приветствием отвечая на приветствие, то присоединяя и свои голоса к настойчивому хору:

— Мир! Коммунизм! Мир! Коммунизм!

Толпы на улицах почти не двигались; люди стояли так плотно, что невозможно было ни перешагнуть, ни нагнуться, ни выбраться из толпы. Похоже было, что москвичи все до единого высыпали на улицы. Окна всех домов были настежь открыты, и там в несколько рядов, как в театральных ложах, тоже виднелись люди. Ни на балконах, ни на крышах, ни на пожарных лестницах, ни на водосточных трубах нельзя было найти ни одного местечка. Наибольшую зависть москвичей вызывали экипажи вертолетов. Огромные машины, украшенные флагами и транспарантами и похожие на елочные бонбоньерки, выбросив лестницы, на которых удобно расположились все, кто только мог покинуть свой пост, неподвижно висели над московскими улицами. День был теплый, голубой, солнечный, но и толпы на улицах, и Юра с Андрюхиным, и все другие члены экспедиции не видели ни неба, ни солнца, полностью поглощенные тем, что происходило на земле.

Только у Большого Кремлевского дворца розовый от цветов квадрат площади был пуст: добровольцы из толпы, стоя в несколько рядов и намертво сцепив руки, сдерживали напор рвущихся вперед. И у охраны, хотя им приходилось нелегко, глаза горели той же огромной радостью, какой переполнена была Москва.

Когда путешественники, потрясенные встречей, ошеломленные силой народной любви, запыхавшиеся, растрепанные, осыпанные лепестками цветов, вытирая разгоряченные лица, вошли в Георгиевский зал, навстречу им уже двигалась небольшая группа людей.

Академик Андрюхин был знаком с членами правительства и представил Юру Сергеева, своих помощников, Лайонеля Крэгса, ученых Академического городка, а также участников экспедиции профессора Павермана.

Когда прошли первые приветствия, все познакомились, выпили по бокалу шампанского и, сидя за праздничным столом, начали несколько приходить в себя от всего, чем так обрадовала и ошеломила их Москва, плотный седой человек с тем бурым загаром, который бывает только у людей, не прятавшихся от вольного воздуха, очень похожий на старого шахтера, наклонился к Юре и негромко спросил:

— Как дальше думаешь жить?

Глаза его внимательно и дружелюбно рассматривали Юру.

— Уеду в Академический городок, — встрепенулся Юра: спросили о том, что сейчас его крайне занимало. — У академика Андрюхина есть кое-какие планы… Если здоровье позволит, будем готовить новый полет. А не смогу, что ж… Когда утихнет все это, — он смущенно кивнул на окна, откуда доносился гул праздничной Москвы, — вернусь в Майск, на свой комбинат. Буду работать, играть в хоккей, учиться…

И только сейчас, глядя на этого седого человека, так похожего на учителя, Юра понял, что говорит с одним из тех людей, которых знал всегда…

Седой шахтер, глядя на багрово вспыхнувшего Юру, понял, что с ним происходит, и молча сгреб его за плечи…


Читать далее

Глава первая. КАРТОШКА «АГ-181-ИНФ» 09.04.13
Глава вторая. КОРОЛЬ БИССЫ 09.04.13
Глава третья. ЕДИНСТВЕННЫЙ ДОКУМЕНТ 09.04.13
Глава четвертая. АНДРЮХИН 09.04.13
Глава пятая. ХОККЕЙ В АКАДЕМИЧЕСКОМ ГОРОДКЕ 09.04.13
Глава шестая. КОНФЕРЕНЦ-ЗАЛ 09.04.13
Глава, седьмая. ЖЕНЯ 09.04.13
Глава восьмая. ТАЙНА 09.04.13
Глава девятая. СТРАДАНИЯ Л. БУБЫРИНА 09.04.13
Глава десятая. ПОИСКИ 09.04.13
Глава одиннадцатая. В ЛЕСУ 09.04.13
Глава двенадцатая. КОРОЛЬ И ПРЕМЬЕР-МИНИСТР БИССЫ. ПОСЕЩАЮТ АКАДЕМИКА АНДРЮХИНА 09.04.13
Глава тринадцатая. «ВЕЛИКАЯ МИССИЯ» КРЭГСА 09.04.13
Глава четырнадцатая. НОЧЬ 09.04.13
Глава пятнадцатая. ОПЫТ 09.04.13
Глава шестнадцатая. ПОСЛЕДНЯЯ ИГРА 09.04.13
Глава семнадцатая. Л. БУБЫРИН С ДРУЗЬЯМИ. ПОСЕЩАЕТ КОРОЛЯ БИССЫ 09.04.13
Глава восемнадцатая. Л. БУБЫРИН С ДРУЗЬЯМИ. ПОСЕЩАЕТ КОРОЛЯ БИССЫ. (продолжение) 09.04.13
Глава девятнадцатая. РЕШАЮЩИЙ ДЕНЬ 09.04.13
Глава двадцатая. НАД ОКЕАНОМ 09.04.13
Глава двадцать первая. КЛИНИЧЕСКАЯ СМЕРТЬ 09.04.13
Глава двадцать вторая. СИЯНИЕ НАД ЗЕМЛЕЙ 09.04.13
Глава двадцать третья. ЧЕЛОВЕК-ЛУЧ, ЧТО ЖЕ ДАЛЬШЕ? 09.04.13
Глава двадцать вторая. СИЯНИЕ НАД ЗЕМЛЕЙ

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть