Онлайн чтение книги Черный человек
XXIII

Однако на самом деле Дунька назначила свое показание под присягой через день недаром, а с некоторым, не лишенным предусмотрительности расчетом. Дело было в том, что она договорилась-таки с Труворовым относительно его кафтанов. Они порешили на том, что если Никита Игнатьевич отдаст ей два расшитые кафтана, тогда она сделает так, что приговор будет задержан в исполнении.

Она в душе рассуждала, что это, в сущности, — пустяки и ничего не изменит, и задержать, конечно, можно, если настоять у Косицкого, — не все ли ему равно? А между тем два богатых кафтана все-таки что-нибудь да значат.

Теперь сама судьба помогла ей открывшимся новым обстоятельством в деле Гурлова, и придание веры этому обстоятельству зависело от того показания, которое она даст под присягой. Она это показание и отложила на день, то есть, если ей Труворов достанет кафтаны и привезет к ней, как уговорился, то она покажет в пользу Гурлова, если же нет, то отречется от всего и скажет, что ничего не знает.

За кафтанами, которые были в Вязниках, спешно отправились Труворов и Чаковнин с тем, чтобы как можно скорее привезти их.

Они выехали из города на ямских лошадях с самого раннего утра, добрались до Вязников, уложились там и, не оставаясь ночевать, торопились выехать уже на вязниковской лихой тройке.

По расчету времени ночь должна была застать их в дороге, но они об этом не беспокоились, потому что нужно было очень спешить, чтобы попасть к утру в город, так как это был последний день. Опоздай они своим приездом, и Дунька ничего не сделает для них.

В Вязниках благоразумные люди отговаривали их ехать ночью и советовали лучше заночевать дорогою, если уж они не хотят остаться в Вязниках, так как было небезопасно по ночам на дорогах.

При покойном князе Гурии Львовиче губернская полиция не смела соваться в его владения. Он сам распоряжался тут и сам держал всех в страхе, трепете и порядке. После его смерти, когда стал владеть имениями князь Михаил Андреевич, страха и трепета не было, однако, порядок не нарушался, и полиция спала по-прежнему спокойно. Она продолжала спокойно спать и после ареста Михаила Андреевича. Но в течение этого времени много дворовых из прежней челяди Гурия Львовича разбежалось, куда глаза глядят. Большая их часть застряла в окрестностях и стала заниматься открытым грабежом. Образовалась даже вполне организованная шайка, как следует, с атаманом, и она становилась с каждым днем более дерзкою и опасною. Против этой-то шайки и предостерегали Чаковнина с Труворовым, чтоб они не слишком рисковали дорогой.

Чаковнин не обратил внимания на предупреждение и, засветло отъехав с Труворовым далеко от Вязников, продолжал путь и после того, как стемнело.

Тройка была хорошая. Сильные лошади легко несли широкие сани по мягкой снежной дороге, но ямщик жался, видимо, робел и был недоволен, что его заставили ехать ночью. Он все совался на облучке из стороны в сторону, поглядывая из-за лошадей вперед. Луны не было на небе, но яркие зимние звезды своим голубоватым светом разряжали тьму в сумерки, и снег, казавшийся светлее неба, белел на далекое пространство.

Вдруг ямщик беспокойно задергал вожжами, сбавил хода лошадям и обернулся к седокам.

— Не повернуть ли обратно от греха? — спросил он, указывая кнутовищем вперед.

Чаковнин приподнялся. Впереди на дороге чернели сани-розвальни. Трудно было различить, стояли они на месте или двигались. Во всяком случае, если и двигались, то очень тихо.

— Чего там поворачивать! — рассердился Чаковнин. — Пошел вперед!

Ямщик снова пустил тройку и быстро нагнал передовых. Это были действительно розвальни. Они остановились посреди дороги. Человек десять народа сидели на них.

— Приехали? — спросил Труворов, просыпаясь, потому что их сани должны были остановиться пред загородившими дорогу розвальнями.

— Дай дорогу! — повелительно крикнул Чаковнин. — Чего застряли?

Этот его крик послужил как бы сигналом. Люди выскочили из розвальней, окружили проезжих и, как ни отбивался Чаковнин, барахтаясь в своей шубе, которую не успел сбросить, его вышибли из саней, повалили на снег, насели на него и скрутили по рукам и ногам.

Никита Игнатьевич не был в силах сопротивляться. Не успел он опомниться, как тоже лежал связанным в санях. Туда же положили к нему и Чаковнина.

На облучок, рядом с ямщиком, сел здоровенный парень, и тройка, сопровождаемая розвальнями, шагом повернула к лесу.

Их везли по лесной прогалине, очевидно, без дороги. Несколько раз сани подкидывало на рытвинах так сильно, что Чаковнин громко выражал свою злость бессильным окриком:

— Забодай вас нечистый!

Через лес протекала речка, скованная теперь льдом и покрытая пеленой пушистого снега. У речки стояла полуразрушенная, давно заброшенная мельница, которую молва называла «местом нечистым», вследствие чего народ в суеверном страхе даже днем обходил ее. Говорили, что старый мельник, умерший лет десять тому назад, был колдун и заворожил свою мельницу.

К этой-то мельнице привезли Чаковнина с Труворовым, вытащили их из саней и внесли под крышу.

Странное было тут устройство: дырявые стены были кое-как забиты и законопачены и в одном углу обвешаны коврами; на поваленных на пол перинах спало несколько человек. Посредине тлел костер под устроенной деревянной вытяжной трубой в крыше.

Когда внесли сюда связанных пленных, люди, лежавшие на перинах, подняли головы, и один из них — черноглазый и чернобородый — недовольно хмурясь, спросил:

— Что там еще?

Зашатались и заползали по стенам тени от красного света, который бросал костер, и знакомый Чаковнину голос ответил:

— С находочкой поздравляем, Тарас Ильич! Барственную животинку удалось к рукам прибрать…

Чаковнин поглядел на говорившего и узнал в нем гайдука Кузьму, того самого, который был в дворне Гурия Львовича, а потом у черного доктора.

Чернобородый и черноглазый, которого Кузьма почтительно величал Тарасом Ильичом, нахмурился еще больше, сел, поджав по-турецки ноги, на перине и проговорил:

— Дерзки вы стали очень! А, ну-ка, — покажите мне их!

Чаковнина с Труворовым подняли, развязали им ноги, но руки оставили скрученными за спину, и заставили сесть на корточки возле костра.

— Ну, уж и силен же ты, барин! — добродушно проговорил Кузьма Чаковнину, помогая ему сесть, как следует, — кабы нас хоть одним меньше было, кажется, с тобой и не справились бы.

— Баре настоящие! — одобрил и Тарас Ильич. — Ну, а насчет поклажи как?

Тюк, который вез с собою Никита Игнатьевич, был немедленно развернут и разобран.

Самое ценное, что нашлось в нем, были два расшитых кафтана, которые нужно было завтра утром доставить Дуньке для спасения Гурлова. В этих кафтанах была единственная надежда оказать Гурлову посильную помощь.

Однако теперь не только кафтаны, но и сами Чаковнин и Труворов были в руках разбойников, и, конечно, не предвиделось никакого вероятия, что предполагаемая «благодарность» Дуньке попадет к ней. Весьма похоже было на то, что едва ли Труворов и Чаковнин вырвутся отсюда живыми. Приходилось пропадать не только Гурлову, но и им самим.

— Кафтаны знатные! — снова одобрил Тарас Ильич. — А, ну-ка, Кузьма, примерь!

Кузьма с осклабленным в глупую улыбку лицом скинул полушубок и охотно стал натягивать на себя расшитый атласный кафтан. Он просунул руки в рукава, двинул ими — кафтан затрещал и лопнул во всю длину спины. Раздался общий смех, и несколько голосов, по-видимому, очень довольных случившимся, среди хохота заявили, что «великатная» материя не выдержала Кузькиной спины.

— Что вы делаете! — крикнул Чаковнин. — Если бы вы знали, забодай вас нечистый, что вы делаете!..

— А ты, барин, не ругайся, — послышались снова голоса, — не то мы тебя живо угомоним.

Но Тарас Ильич окриком остановил говор и, обратясь к Чаковнину, спросил:

— А что ж такое мы делаем?

— А то, забодай вас нечистый, что кафтаны эти везли мы в город, чтобы спасти человека из тюрьмы. А вы дерете их зря.

— Знаем мы сказки-то! Слышали! — проговорили в толпе.

Чаковнин стиснул зубы и стал ворочать руками, чтобы освободить их от веревок — уж очень злость подступила ему к сердцу. Однако руки были крепко скручены за спиной, и все его усилия оставались напрасными. Он затопал ногами и процедил сквозь зубы:

— Анафемы!..

— Ну, кафтаны кафтанами, — сказал Тарас Ильич, — а насчет денег как?

Чаковнина с Труворовым мигом охватило несколько рук, обыскивая. Карманы их были выворочены и камзолы расстегнуты, но многого не нашлось у них: у Чаковнина были серебряные часы луковицей да два червонца, а у Труворова — три серебряные рубля.

— Ну, что там деньги! — заговорил Никита Игнатьевич, молчавший до сих пор и покорно и тихо сидевший. — Ну, какие там деньги!.. Кто же с собой деньги того… возит? Кабы вы того… так большие деньги бы получили.

— Ты, барин, загадок не загинай, а говори прямо: какие-такие деньги? — строго сказал ему Тарас Ильич.

— Ну, что там говорить! — запел Труворов снова. — Какой там говорить? Руки того… неспособно! — и он сделал неловкое движение руками.

Он так скромно вел себя до сих пор, что казался совсем безопасен. Очевидно, благодаря этой скромности, Тарас отдал приказание:

— Развязать!

Труворову освободили руки.

Но, когда подошли для того же самого к Чаковнину, он снова затопал ногами и громко закричал:

— Не трогай! Развяжете руки — убью первого попавшегося из вас… Так и знайте!

От него отступили, а освобожденный до некоторой степени Никита Игнатьевич начал говорить.

Речь Труворова была довольно-таки бессвязна, но с некоторым усилием можно было понять, что он старается объяснить, что в тюрьме сидят невинно обвиненные в убийстве князя Гурия Львовича: князь Михаил Андреевич и молодой человек Гурлов. Никита Игнатьевич предлагал кому-нибудь из разбойников пойти и повиниться в этом убийстве, и тогда неправильно обвиненных отпустят, а князь Михаил Андреевич выдаст за это сто тысяч рублей всему вольному товариществу. Сначала цифра «сто тысяч рублей» произвела некоторое действие, но когда большинство сообразило, в чем именно заключалось предложение Никиты Игнатьевича, то вдруг раздался неудержимый хохот.

— А и веселый ты шутник, барин, право, веселый! Ишь ты, не робеет: самому ему животишко беречь надо — а он на, поди: «Ступай, — говорит, — для моего удовольствия в тюрьму добровольно!»

— Ну, что там… добровольно, — обиделся Труворов за то, что его высмеяли, — ведь все равно там будете все, а тут один…

— Ну, это еще бабушка надвое сказала, будем ли!

— Будете! — уверенно произнес Труворов.

Чаковнин, когда заговорил Никита Игнатьевич, вдруг притих и стал соображать. Ему показалась мысль его товарища по несчастью вовсе не такой уж нелепой, чтобы не поддержать ее.

Он вспомнил, что пред арестом их в Вязниках Гурлов только что вернулся из объезда по вотчинам князя и привез с собою деньги. Они должны лежать спрятанными в Вязниках, и на них рассчитывать было весьма возможно. Оружие, значит, было в руках у них. Оставалось только умеючи пустить его в дело.

Разумеется, продолжать разговор так, как начал его Труворов, было неудобно, но отчего в самом деле не попытать счастья и не прибегнуть к более разумным убеждениям?

— Слушайте, — начал Чаковнин на этот раз спокойно, — давайте говорить рассудительно! Ничего такого смешного в том, что предложили вам, нет… Сто тысяч! Да ведь такой уймы денег никогда не захватить вам. С тех пор, как вы на дороги выезжать стали, никто таких денег не повезет с собой без сильной охраны. В усадьбах только винными бочками в подвалах да коврами, да перинами поживиться можете… А денег таких никогда не набрать вам… Ну, а тут будут выданы вам всем вольная и сто тысяч в раздел. Каждый из вас купцом станет — делай, что хочешь!.. А что для этого нужно? Чтоб один из вас повинился… Ну, он пойдет, повинится, посадят его, да ведь со ста-та тысячами освободить его пустяки будет. Сами знаете — смазать только, так и из тюрьмы через два дня дадут ему возможность убежать… И будет он на свободе, да и вы все вольными станете, денежными — не чета теперешней жизни.

Чаковнин говорил и следил главным образом за выражением лица Тараса, за тем, какое действие производят на него высказываемые соображения?

Тарас сидел, задумавшись; остальные разбойники слушали молча. Они были, по всей вероятности, поражены неожиданным, нелепым, с их точки зрения, предложением. Оно было так необыкновенно, что никто из них не мог найтись, чтобы ответить сразу. Но «сто тысяч» звучали приятно для них…

Вдруг один старый, с жиденькой седой бороденкой разбойник встал и заговорил, когда Чаковнин приостановился:

— Ежели князь так богат, что может отдать нам сто тысяч, то отчего же сам он не откупается из тюрьмы и для чего нужно, чтобы другой откупался за него?

Очевидно, это было первое, что могли возразить разбойники. Но у Чаковнина был уже готов ответ на это:

— Неужели вы не понимаете, что князю откупаться от тюрьмы неловко? Если бежать ему, так, значит, нужно жить потом по чужому паспорту и лишиться и княжества, и богатства своего.

— Ну, а как же мы получим эти сто тысяч-то? — спросил Тарас.

— А в этом условиться надо, — проговорил Чаковнин. — Может быть, так сделаем, что вот вы отпустите Никиту Игнатьевича Труворова, а меня в заложниках оставите. Он и привезет часть денег в задаток… Ну, а потом столкуемся!

— А если он вместо денег приведет на нас рейтарскую роту, чтобы забрать нас, тогда что? — снова спросил старик.

Чаковнин не задумался и на это ответил:

— Какая же выгода ему приводить солдат и забирать вас, когда князь Михаил Андреевич в тюрьме останется? Нам нужно его освободить, а не вас забирать; гуляйте себе на здоровье.

Такие быстрые, прямые и определенные ответы Чаковнина, видимо, окончательно взбесили старика: он вдруг задергался, замахал руками и заговорил, обращаясь к Тарасу:

— Ты, Тарас Ильич, не верь им, не верь, потому надуют, а верь мне. Я — птица стреляная: два раза в Сибири побывал, два раза бежал оттуда, видал виды на своем веку. Знаю, все знаю… И вот тебе мой совет: есть среди нас много новеньких, есть и бывалые люди, да не связаны еще. Помни: не крепка та кучка, что кровью не связана. Надо связать ее, тогда можно на всех надеяться, а для этого, вместо того чтобы тары-бары разводить, вели-ка нам господ прикончить. Послушайся старика! Такой кровью всех нас свяжешь, и все мы в руках друг у друга будем.

Старик, видимо, пользовался влиянием. При его словах послышалось в толпе гудение.

— Ну, будет! — решительно произнес Тарас Ильич. — Утро вечера мудренее!.. Отведите господ в чулан на ночь, а там завтра посмотрим.

Чаковнина с Труворовым отвели в темный чулан и заперли. Искра некоторой надежды загорелась в них.