Онлайн чтение книги Черный замок над озером
Глава 2

Оклад Жене увеличили. Не намного, но все же. А главное, никто не заставлял заниматься рекламной стратегией продвижения на рынок поликарбоната или чем-то иным. Михал Михалыч, казалось, забыл и про поликарбонат, и про тот разговор. Женя успокоилась, работала так же, как прежде, но о карьере можно было забыть. Впрочем, денег ей хватало. Лукошкина даже машину приобрела. В кредит, разумеется. И, конечно, маленькую, но зато корейскую. Все было неплохо, или почти неплохо, если не считать того, что она была одна. Женя и жила теперь одна. В своей квартире. То есть почти в своей. Тетя Ника, сестра мамы, отдала ей свою, решив перебраться на дачу. От города не так далеко, а работой Ника Владимировна связана не была. Нет, она работала, как все люди, но каждый день ей не надо было появляться в офисе. Тетя Ника занималась переводами. Получала по электронке заказ на какую-нибудь книгу, потом ехала в издательство подписывать договор, возвращалась в загородный дом, работала, отправляла перевод так же по электронной почте и, если рукопись принималась, мчалась в редакционную кассу за гонораром. На пару месяцев жизни ей хватало. Могло бы хватить и на более длительный период, но у тети Ники это не получалось. Не получалось, потому что… Конечно, это невозможно было скрыть от окружающих. Вероятно, поэтому Ника Владимировна и перебралась за город, чтобы как можно меньшее количество народа встречалось на ее пути, когда она отправлялась в магазин. Дело в том, что тетя Ника пила. То, что начиналось когда-то как просто желание «махнуть» в кругу приятелей-интеллигентов рюмку-другую, как-то внезапно изменило круг ее общения. Да и ее саму тоже изменило. Теперь у нее в друзьях ходили опустившиеся личности, которые обычно толкутся у винных магазинов.

Конечно, сказать, что тетя совсем спилась, было бы неправдой. Она продолжала переводить англоязычных писателей и могла это делать в любом состоянии духа. Правда, иногда Ника Владимировна, просыпаясь утром, смотрела на монитор не отключенного с вечера компьютера и удивлялась: «Хм, кто это тут за меня такую фигню нафигачил?» Потом понимала, что видит, судя по всему, плоды собственного творчества, и снова усаживалась за рабочий стол. Впрочем, в издательстве она появлялась в нормальном состоянии. Или почти в нормальном. А работодатели, если и догадывались о чем-то, предпочитали не распространяться на эту тему – как переводчик Ника Владимировна их вполне устраивала.

Уже полтора года Женя жила в квартире тетки и почти четыре рекламировала все те же дренажные трубы. Дома она сделала ремонт и даже приобрела кое-какую мебель. А вот на работе к тому времени уже не все шло гладко. Сбыт упал, склад был забит готовой продукцией, коллектив винил во всех бедах финансовый кризис и Женю Лукошкину. Даже Михал Михалыч смотрел на нее теперь как-то косо.

И вот настал день, когда начальник попросил ее задержаться после работы. Ровно в восемнадцать ноль-ноль коллектив потянулся к выходу. В половине седьмого в конурку пиар-менеджера заглянула Броня.

– Ты еще здесь? – спросила секретарша.

– Работы много, – соврала Женя.

– Жаль, я думала, ты меня до метро подбросишь.

– В следующий раз обязательно.

Броня упорхнула. На какое-то время мир притих, а потом за стеной прозвучали шаги.

Шаги были медленные и тяжелые. Наверняка по коридору шел Михал Михалыч. Но у Жени пронеслось в голове: «Командор!» Только ей не стало смешно от собственной шутки, а даже наоборот, стало тревожно и немного жутко, словно сейчас должно случиться нечто неотвратимое и страшное. Шаги смолкли возле самой двери. Потом медленно повернулась дверная ручка, створка распахнулась – на пороге стоял генеральный директор.

– Кажется, мы одни в офисе, – произнес он.

Женя кивнула, а в ее голове снова пронеслась фраза: «Как тяжело пожатье каменной его десницы…»

Михал Михалыч подвинул к себе свободный стул и осторожно опустился на него. Стул испуганно скрипнул под его массивным телом.

– Как дела? – поинтересовался генеральный директор.

– Плохо, – ответила Женя. – Вы же сами знаете, мы буквально горим.

Михал Михалыч кивнул, соглашаясь. Потом посмотрел сотруднице в глаза, и Лукошкиной стало неуютно от его взгляда.

– Помните наш давний разговор? – спросил директор. И видя, что подчиненная не понимает, о чем он говорит, добавил: – Очень давний.

– По поводу поликарбоната? – догадалась Женя.

Михал Михалыч снова кивнул. Поднялся и опустил пластиковую шторку, хотя смежное помещение было безлюдным. Снова сел на стул, на сей раз осторожнее, и продолжил:

– Так вот, я развожусь. Жена не против – она думает, что я… то есть мы… короче, что наша с ней фирма разорена. Доходов нет, сплошные убытки, а еще долги по кредитам, за аренду офиса не платим четыре месяца, поставщикам задолжали, а тут вдобавок нами заинтересовалась налоговая. В общем, жена недавно заявила, что хочет развода: ей не нужен муж-неудачник. Мы договорились, что квартиру и загородный дом она оставляет себе в качестве компенсации за девятнадцать лет совместной жизни. Я для вида поспорил, в результате оставляю себе свой же «Мерседес»…

– Зачем вы мне все это рассказываете? – перебив, тихо спросила Женя. – Хотите предупредить, что предприятие скоро закроется и я вместе со всеми окажусь на улице?

Михал Михалыч мотнул головой.

– Я же предупредил, разговор будет по поводу поликарбоната. На самом деле я тут зарегистрировал одну фирму. На своего школьного приятеля. Еще три года назад это сделал. Новая моя фирма занимается производством как раз поликарбоната. Я в нее неплохо вложился, все три года нашу прибыль туда сливал. Зато отдача сумасшедшая. Приятель мой, которого я взял для ширмы, потому что он едва ли не бомжевал, теперь валютный миллионер, а я огреб столько, что, сообщи я жене свой совокупный доход за это время, мог бы не разводиться, потому что в одну секунду стал бы вдовцом… Но речь не о том. Эта фирма не закроется, а сократится в штате. Жена выходит из состава учредителей, я ей уже выплатил отступные под расписку. Трубы продолжим производить, только менеджеров в офисе будет поменьше, да и отдел общественных связей мне больше не нужен.

– Я поняла, – вздохнула Женя. – Сказали бы напрямую, без преамбулы.

– Ни фига ты не поняла! – усмехнулся генеральный директор. – Ты уходишь со мной в новую структуру. Будешь моим заместителем. Кроме того, я делаю тебе и другое предложение. Повторяю, я развожусь, а один жить не хочу, мне нужны семья и дети. И ты достойная кандидатура…

– В дети? – усмехнулась Женя и сама испугалась своей смелости.

– В жены. Ты мне нравишься…

Лукошкина покачала головой.

Михал Михалыч напрягся, но стерпел, продолжил:

– Очень нравишься. Я теперь одинокий, у тебя тоже никого. Ну, не считая того радиобалаболки, который, кстати, женат и разводиться не собирается.

– Вы что, за мной следили?

– Броня доложила. Прошу, не перебивай больше, я этого не люблю… Короче, в свое время я женился по глупости. Снял когда-то танцовщицу из «Голливудских ночей» и завис на ней. Она жила у меня, спала со мной, а каждый вечер спешила на сцену – раздеваться перед публикой. Меня так колбасило от ревности и злости! Сижу как-то в зале, она спускается, но не ко мне идет, а к другому столику. И перед каким-то кренделем начинает… Тот ей стоху баксов в трусики, потом вторую… Я не выдержал, подлетел к тому козлу и по репе. Тот, оказалось, с двумя телохранителями был. Ну, и понеслась езда по кочкам… Еще охрана кабака подскочила. Короче, скрутили меня, два дня в предзаке проторчал. Но потом друзья меня вытащили. Оба дня моя будущая жена передачи таскала, под окнами стояла, ревела и кричала: «Я люблю тебя! Я тебя ждать буду!» Я и клюнул на эту лабуду. Теперь ей тридцать восемь, и для нее не все потеряно – с теми-то бабками, что я ей отвалил. К тому же у нее есть Стасик. Он моложе ее на десять лет. Тоже, кстати, стриптизер. Альфонс, правда, и бисексуал, но, как говорится, любовь слепа. Дай бог моей бывшей жене удачи и счастья. Однако речь сейчас не о ней.

Михал Михалыч посмотрел на Женю, а та молчала, не зная, что сказать. Точнее, не зная, как отказать, чтобы не обидеть начальство.

– Я тебя не тороплю, – снова заговорил Михал Михалыч. – Понятно, что сразу соглашаются только дуры. А у меня к тому же бандитское прошлое и условная судимость, хотя и погашенная. Подумай хорошенько. А звезду радиоэфира постарайся забыть – он не стоит тебя.

– Мы с ним просто друзья, – постаралась успокоить начальника Женя.

– Да мне плевать на него. Что было, то было. Он пустое место для меня и вообще по жизни ничтожество. Пока со своим тестем дружит, у него все будет нормально, а если с тестем что-нибудь случится или тестя вдруг заклинит, получит звезда под зад коленом… Вот так-то. Я же Петю Гагаузенко хорошо знаю – крышевал его, когда тот еще ларьки у метро держал. А теперь медиамагнат, блин. В прошлом году в самолете его встретил, когда в Штаты летел. Я в экономклассе, а он в бизнес-салоне. Ведь видел меня, но мимо хотел пройти, будто бы не заметил. Но я ногу выставил. «Че, – говорю, – Гагауз, нос воротишь? Крутым стал? Так я могу напомнить, кто ты на самом деле». Он сделал вид, что удивился, а потом говорит: «Я, Мишаня, теперь с самим Метлой работаю. Так что убери ногу с прохода, если неприятностей не хочешь». Врезал бы я ему, но мы на американском самолете летели, и по прибытии в Нью-Йорк меня бы быстро упаковали. Кстати, Метлу я и сам неплохо знаю. Но поскольку вовремя соскочил с этой темы и не при делах теперь, тереть с законником ничего не хочу. А Гагаузу потом припомню, как он отказался со мной за все хорошее коньячку хряпнуть, чтобы время в пути сократить. Ладно…

Генеральный директор поднялся, повернулся к дверям и, не оборачиваясь, бросил:

– Я предложил, а ты думай.

– Вообще-то я сама уволиться хотела, – быстро соврала Женя, – нашла себе другую работу.

– Думай! – повторил Михал Михалыч и вышел.

Дверь затворилась. Неторопливые тяжелые шаги прозвучали в коридоре и стихли где-то вдалеке. Женя так и сидела в своем кресле – сил подняться и убежать не было. А куда бежать? Завтра ведь все равно придется возвращаться в офис, делать вид, что она здесь трудится над чем-то необходимым и важным. Необходимым и важным для кого? Для Михал Михалыча? Генеральный всегда казался ей странным человеком. У него тяжелые шаги и тяжелый взгляд, но разве могла она себе представить, что Михаил Михайлович был когда-то бандитом? Впрочем, многие бывшие уголовники сейчас наверху. Одни возглавляют крупные банки, известные предприятия, заседают в Государственной думе, придумывают законы – не для себя, разумеется, а для тех, кто и так раздавлен жизнью.

Женя достала из принтера лист бумаги и написала заявление об увольнении по собственному желанию. Потом выдвинула ящики стола, стала доставать из них и складывать в сумочку личные вещи. Перламутровый лак для ногтей, маленький фонарик в виде брелока для связки ключей, купленный в Тунисе серебряный перстень с крупным красным гранатом, который едва налезал на палец и целый год ждал, когда она отнесет его на растяжку… Еще книжка в потертой обложке – Франсуаза Саган «Здравствуй, грусть». Диск с альбомом Стинга, конверт с распечаткой графика погашения долга по автокредиту. Все это полетело в сумочку.

Из книжки выскочила фотография и упала на пол. Женя наклонилась и подняла. Посмотрела на снимок. На нем она и Слава Нильский, улыбаясь, стоят возле входа на журфак. Слава обнимает ее за плечи, а она со счастливым лицом обхватила его талию и прижимается к статному красавцу, как последняя дура…

После первой их ночи Женя прилетела домой, уверенная, что очень скоро Слава примчится делать ей предложение. Маме сказала, что всей группой после последнего экзамена были в кафе, а потом гуляли всю ночь по набережной и смотрели, как разводят и сводят мосты. Мама поверила. И даже вздохнула, заметив, что тоже любила гулять белыми ночами по набережным.

Нильский позвонил через день, сообщил, что улетает в Крым к приятелю на все лето.

– А я на даче буду, – прошептала Женя, надеясь, что Слава и ее позовет с собой.

Но не позвал. Сказал только:

– Лето быстро пролетит.

И попрощался.

Через минуту позвонил снова.

– Забыл сказать, что люблю тебя.

Женя вытерла успевшие скатиться слезы и шепнула в трубку:

– Я тебя тоже. Очень и очень.

Он потом звонил несколько раз из Крыма. Три или четыре раза. Каждый раз говорил, что скучает и считает дни до того момента, когда увидится с нею снова…

Дачный участок был большой. Одну половину его территории занимали сосны, другую – яблони. Дом стоял как раз на границе между соснами и яблонями. Дом был старый. Его давным-давно построил дедушка, когда мама Жени и тетя Ника были еще девочками. Потом дедушка умер. А мама с сестрой поссорились, и тетя Ника перестала приезжать на дачу. Вскоре на свет появилась Женя. Каждое лето с самого раннего детства она жила на даче с родителями. Но в год, когда Женя поступила в университет, мама возобновила отношения с сестрой, и тетя Ника вновь стала приезжать в не чужой для нее дом.

Своей семьи и своих детей у тетки не было, а потому она привязалась к Жене с бешеной страстью, которую скрывала, но которая вырывалась наружу в виде неожиданных подарков. Ника Владимировна внешне была замкнутым и мрачным человеком, но с племянницей могла беседовать часами. Могла утром прийти в комнату Жени, зная, что та уже проснулась и нежится в постели.

Заходя, спрашивала каждый раз:

– Не спишь? Ну ладно, поваляйся еще немного. А я тебе подарочек хочу сделать.

Чаще всего она протягивала племяннице очередную книжку какого-нибудь англоязычного графомана в своем переводе. Романы были о любви и в большинстве случаев тупые, но издательство, с которым сотрудничала Ника Владимировна, сделало на них ставку и прогорать явно не собиралось. Удивительно только, что, судя по тиражам, в России находилось немало женщин, которым нравилось читать про страдания миллионерш, которых коварный любовник сбрасывал в пруд, кишащий крокодилами, или перепиливал тормозные шланги в «Порше», зная, что подруга любит носиться по горным дорогам со скоростью сто десять миль в час. С таким же спокойствием на лице тетка подарила Жене старинные сережки с рубинами, золотое колечко с крохотным бриллиантиком, тоненькую книжку стихов Анны Ахматовой «Четки», изданную сто лет назад. А потом и свою квартиру.

Тогда тетя Ника если и пила, то тщательно скрывала это. Конечно, Женя с мамой догадывались о ее пристрастии. Да и трудно не догадаться, если вдруг немногословная тетка удалялась работать в свою комнату, а через часок появлялась вновь – веселая и разговорчивая, с неизменной сигаретой во рту. Догадывались, но молчали. Потому что обе знали, отчего Ника Владимировна такая – просто ей не повезло в жизни: ни семьи, ни своих детей нет, и нет даже любимого человека, а может, и настоящей любви не было у нее никогда…

Женя вышла из своей конурки, держа в руке листок с заявлением об уходе, и направилась к секретарской стойке, чтобы положить бумажку на нее. Вечером она позвонит Брониславе и попросит подсунуть заявление на подпись шефу. Сама Женя намеревалась взять больничный и появиться на работе только для получения расчета – видеть лишний раз Михал Михалыча не хотелось. Вернее, Женя боялась еще раз увидеть его. Особенно сейчас, когда они одни в этом помещении, наполненном лишь звенящей тишиной. Девушка, осторожно ступая, подкралась к стойке, протянула руку с листком, обернулась на всякий случай и… вздрогнула – Михал Михалыч стоял у нее за спиной, огромный и властный. Как он смог так незаметно подойти, Женя не поняла.

– Заявление написала? – спросил генеральный.

Лукошкина кивнула.

– Давай сюда.

Она протянула ему листок. Генеральный взял его, не читая, сложил вчетверо и сунул в боковой карман пиджака.

– До свидания, – слабым голосом произнесла Женя, испугавшись того, что это свидание рано или поздно состоится.

Затем проскользнула к выходу, вышла на ослепленную солнцем улочку, шагнула к своей машинке, чувствуя, что Михал Михалыч идет следом. Теперь, вероятно, шеф закрывает дверь, а может, просто стоит на крыльце и смотрит ей вслед. Но ее машинка совсем рядом с его огромным черным «Мерседесом»… Женя быстро юркнула за руль, запустила двигатель, сразу попыталась выехать, но мотор заглох. Она сделала еще одну попытку, видя, как трясется ее рука, тронулась с места и – опять машинка заглохла. Михал Михалыч подошел, приоткрыл дверь ее «коробочки».

– Короче, – сказал он, – соглашайся. Чем скорее ты это сделаешь, тем скорее у тебя будет другая, нормальная тачка. Как у меня или даже круче.

Мужчина захлопнул дверцу. Сел в свой автомобиль и стремительно отъехал.

Женя какое-то время сидела неподвижно. Было обидно и горько. На душе лежал огромный валун, который придавливал ее к сиденью и не давал пошевелиться. Хотелось плакать от того, что она одна на этом свете и заступиться за нее некому.

…Вернувшись из Крыма, Слава позвонил, и Лукошкина помчалась к нему. Мама была на даче, и потому три дня Женя прожила у Нильского на его съемной квартире. Он был загорелым до черноты, только узкий след от плавок казался молочно-белым. Слава ходил по квартире голый, явно гордясь своим загорелым мускулистым телом.

За день до начала занятий в университете Женя примчалась домой, где ее встретила вернувшаяся с дачи мама. Мама уже сутки была в городе, а Женя, находясь в раю, не удосужилась это проверить. Пришлось объяснять, что теперь в ее жизни появился достойный молодой человек, за которого Женя собирается замуж. Мама обняла дочку и заплакала от счастья.

На самом деле замуж собиралась только Женя, а Слава с предложением руки и сердца не спешил. Теперь она ждала его у дверей факультета, чтобы появиться на лекциях вместе. Часто Нильский опаздывал, тогда опаздывала и она. После занятий вместе ехали к нему домой. Иногда Женя оставалась до утра, и тогда не торопились на занятия уже вдвоем. Она не сомневалась, что Слава любит ее – иначе зачем тогда все это? Правда, днем девушка была не так уверена, но все равно особых сомнений не было.

Так пролетели почти четыре месяца. А в конце декабря на факультете снова появилась Алла Пасюк. Высокая и стройная. Она стала еще красивее и одета была шикарно.

Женя зашла в курилку за компанию с девочками и сразу увидела бывшую сокурсницу. Та сидела, закинув ногу на ногу, демонстрируя сапоги на высокой шпильке с узкими голенищами, усыпанные стразами и прошитые серебряной нитью. Женя растерялась и поздоровалась, перед глазами стали расплываться радужные круги. Лицо Пасюк тоже уплывало куда-то, в фокусе оставались лишь острые носки сапожек из серебристой змеиной кожи. Девчонки наперебой стали приставать к Алле с расспросами, и она весело рассказывала, что побывала в Италии, в Голландии, во Франции. В Париже поработала в модельном агентстве, где имела успех, и совершила рекламный тур по Латинской Америке. Только ее замучили поклонники, но еще больше ностальгия, а потому Алла решила вернуться на родину и восстановиться на факультете.

Потом девочки поспешили на лекцию, а Пасюк придержала Женю за рукав.

– Погоди.

Лукошкина присела рядом, понимая, чего от нее хочет бывшая сокурсница.

– Хорошо выглядишь, – усмехнулась Пасюк.

– Куда мне до тебя, – вздохнула Женя.

– Это хорошо, что ты все понимаешь. Короче, оставь Славку в покое. Он был моим, моим и останется. Если будешь у меня под ногами путаться, я тебя раздавлю.

– Пусть Слава сам решает.

– Он давно уже все решил. А я просто тебя предупреждаю: один взгляд в его сторону, и тобой займутся серьезные люди. Переломают всю и на трассу выставят. Хочешь?

Женя поднялась и выскочила из пропахшей табачным дымом комнатушки.

Слава в тот день на факультете не появился. Вечером Женя позвонила ему домой, но трубку никто не снял. И следующий день занятий Нильский пропустил. А когда Женя позвонила ему в очередной раз, трубку сняла Пасюк.

– Хеллоу, – долетело до Жени грудное придыхание Аллы.

Женя не бросила трубку сразу, продолжая молчать. А потому Пасюк догадалась, кто звонит.

– Слушай сюда, Лохушкина, я тебя предупредила и сто раз повторять не собираюсь. Считай, что проблемы у тебя начались.

– Передай трубку Славе, – попросила Женя.

Она не сомневалась, что Нильский стоит, а может, даже лежит рядом с Аллой.

– Да пошла ты! – ответила Пасюк и бросила трубку.

На следующий день Слава наконец появился на факультете. Столкнувшись в коридоре с Женей, проскочил мимо, словно не заметив ее. Она не стала его окликать и даже смотреть ему вслед. Спустилась по лестнице, минуя гардероб, вышла на улицу. Декабрь хлестал ледяным дождем, но Жене было все равно, потому что жизнь кончилась. Ей хотелось только одного – простудиться и умереть поскорее, по возможности без мучений и кашля.