Онлайн чтение книги Червь Уроборос
XXVIII. Зора Рах Нам Псаррион

О полете лорда Юсса на гиппогрифе на Зору Рах, и о напастях, встретившихся ему в том проклятом месте, и о том, как он завершил свое великое предприятие по освобождению своего брата из уз.

Убаюканное легкими ветерками, слишком слабыми, чтобы потревожить его зеркальную гладь, ветерками теплыми и благоуханными, напоенными ароматом неумирающих цветов, зачарованное озеро Равари дремало под луной. Оставался еще час до рассвета. Заколдованные лодки, будто сотканные из сияния светлячков, колыхались на сверкающей озерной глади. Над лесистыми склонами нависали в лунном сиянии горные отроги: неизмеримые, громадные, загадочные. Далеко за ними в ночной вышине мерцали шпили Коштры Пиврархи и девственные снега Ромшира и Коштры Белорн. Ни птица, ни зверь не шелохнулись в тиши, лишь пел звездам соловей в оливковой рощице у шатра королевы на восточном берегу. И была эта песнь не похожа на пение птицы из срединного мира; песнь эта была способна заворожить летящих в дуновении ветра духов или пленить бессмертные разумы Богов, причащающихся святой Ночи, и даровать в их глазах совершенство ей и всем ее светилам и голосам.

Вратами в видение раздвинулись перед королевой, питомицей всевышних Богов, закрывавшие вход в шатер шелковые занавеси. Она приостановилась в шаге или двух за порогом, взирая туда, где демонландские лорды, Спитфайр и Брандох Даэй, вместе с Гро, Зиггом и Астаром, закутавшись в плащи, лежали на спускавшихся к воде росистых берегах, усыпанных маргаритками.

— Спят, — прошептала она. — Как спит до самого рассвета и то, что заключено внутри. Воистину, лишь на груди у великого мужа сон обретает столь мягкое ложе, когда грядут великие события.

Словно лилия или пробравшийся в молчаливый лес сквозь полог листвы лунный луч, стояла она там, подняв глаза к звездной ночи, чей воздух был весь пропитан серебристым сиянием луны. И тихим голосом начала она молиться Богам из вечности, по очереди взывая к ним по их священным именам: к сероглазой Палладе, к Аполлону и быстроногой Охотнице Артемиде, к Афродите, и к Гере, Небесной царице, к Аресу, и к Гермесу, и к темнокудрому Сотрясателю Земли[94]Посейдон.. Не страшилась она обращать свои святые молитвы ни к тому, кто из своей затененной галереи у Ахерона и Леты подчиняет своей воле подземных бесов[95]Аид., ни к великому Отцу Всего Сущего[96]Зевс., в чьих глазах время от начала и до нынешнего дня — лишь жезл, погруженный в безбрежный океан вечности. И молилась она святым Богам, настоятельно прося их, чтобы под их покровительством протекал сей полет, подобного которому мир не знал: полет на гиппогрифе не безрассудного осла, приведший того к гибели, как это произошло ранее, но мужа из мужей, что чистотой своих помыслов и несокрушимой твердостью заставит его отнести его туда, куда рвется его сердце.

И вот, на востоке, за подернутыми дымкой вершинами и огромной снежной стеной Ромшира отворились врата дня. Спящие проснулись и поднялись на ноги. Из шатра доносился сильный шум. Они обернулись, вытаращив глаза, и из-за занавесей у входа показалось вновь вылупившееся существо, слабое и нерешительное, будто мерцавший в небесах новорожденный свет. Подле него ступал Юсс, погрузив руку в его сапфировую гриву. Возвышенным и полным решимости был его взгляд, когда он пожелал доброго утра королеве, своему брату и друзьям. Те не промолвили ни слова, лишь один за другим пожали ему руку. Час настал. Ибо, как вступающий в снеговые поля на востоке день изгонял ночь из небесных высей, так, такою же стремительной и сверкающей волной, зарождались и телесная мощь и жажда полета в этом диком скакуне. Он засиял, будто освещенный изнутри неким неуемным светом, втянул носом сладкий утренний воздух и заржал, топча траву у воды и вырывая ее своими золотыми когтями. Юсс потрепал изогнутую шею существа, осмотрел узду, что приладил к его пасти, проверил застежки на своих латах и выдвинул из ножен свой огромный меч. И тут появилось солнце.

Королева промолвила:

— Помни, когда увидишь своего лорда-брата в его собственном обличье, это не будет иллюзией. Всему же прочему не верь. И да защитят и поддержат тебя всемогущие Боги.

Тут гиппогриф, словно обезумев от солнечных лучей, рванулся, будто дикая лошадь, широко раскрыл свои радужные крылья, стал на дыбы и взмыл в воздух. Но лорд Юсс вскочил на него верхом, и колени его, сжимавшие ребра зверя, были подобны бронзовым тискам. Земная твердь будто устремилась под ним назад, и в одно мгновение озеро, берег и острова стали крохотными и далекими, а фигурки королевы и его спутников показались игрушечными, затем превратились в точки, а затем и вовсе исчезли, и безбрежное безмолвие небес простерлось перед ним и окутало его полным одиночеством. В этом безмолвии земля и небо кружились, будто взболтанное в кубке вино, пока дикий скакун взмывал огромными спиралями все выше и выше. Волнисто-белое облако выросло в небе перед ними; все ярче и ярче становилось оно в своей ослепительной белизне, а они все неслись к нему, пока не коснулись его и все великолепие не растаяло серым туманом, становившимся все темнее и холоднее, но вот они внезапно вынырнули с дальней стороны облака в ослепительное голубое и золотое сияние. Некоторое время летели они без какого-либо определенного направления, лишь подымались все выше, пока, наконец, послушный власти Юсса, гиппогриф не прекратил свою гонку и не повернул покорно на запад, стремительно мчась по прямой линии и постоянно поднимаясь над Равари вслед за уходящей ночью. И вот уже, казалось, они и впрямь обогнали ночь в ее западных владениях. Ибо небеса вокруг них становились все темнее, пока высившиеся вокруг Равари великие вершины не скрылись и вся зеленая страна Зимиамвия со всеми ее равнинами, извилистыми реками, холмами, возвышенностями и зачарованными лесами не потерялись из виду в недобрых сумерках. А небесная высь кишела предзнаменованиями: целыми армиями сражавшихся в воздухе людей, драконами, дикими зверями, кровавыми полосами, пылающими кометами, огненными вспышками и прочими неисчислимыми видениями. Но вокруг было безмолвно и холодно, так что руки и ноги Юсса онемели от холода, а усы его заиндевели.

Перед ними, доселе невидимый, показался суровый пик Зоры Рах: черный, мрачный и огромный, все нависавший над ними, сколь бы высоко они ни воспаряли, величественно и одиноко высившийся над застывшими пустошами Псаррионских Ледников. Юсс смотрел на этот пик, пока бивший ему в лицо ветер не застлал его глаза слезами, но он был еще слишком далеко, чтобы можно было различить то, что он так жаждал увидеть: не было ни медной цитадели, ни огненного венца, ни часового на вершине. Зора, будто темная царица Ада, исполненная презрения к дерзкому смертному взгляду, осмелившемуся взирать на ее страшную красоту, скрыла свое чело вуалью грозовых туч. Они летели и летели, и этот стально-синий покров грозовых испарений накатывался на них, пока не закрыл все небо над ними. В поисках тепла Юсс засунул обе руки в покрытые перьями подмышечные впадины гиппогрифа, туда, где крылья присоединялись к телу зверя. Был такой пронизывающий мороз, что даже его глаза замерзли и застыли, но боль эта была незначительной по сравнению с гнездившимся в нем теперь чувством, подобия которому он доселе не знал: со сжимавшим его сердце смертельным ужасом перед бесприютным одиночеством и пустотой.

Наконец они опустились на утес из черного обсидиана чуть пониже облака, что скрыло самые высокие скалы. Припав к крутому склону, гиппогриф повернул голову, чтобы взглянуть на Юсса. Тот почувствовал, как дрожит тело зверя под ним. Его уши были прижаты к голове, а глаза расширены от ужаса.

— Бедный детеныш, — сказал он. — Я взял тебя в худое путешествие, а ты всего час назад вылупился из яйца.

Он спешился, и в тот же самый миг лишился скакуна. Ибо гиппогриф с лошадиным воплем ужаса расправил крылья и растворился во тьме, стремительно прянув прочь, на восток, обратно в мир жизни и солнечного света.

И лорд Юсс остался один во владениях страха, мороза и угнетающего душу мрака, у черных скал вершины Зоры Рах.

Обратив, как посоветовала ему королева, свое сердце и разум к той единственной поставленной перед собой грозной цели, он повернулся к ледяному утесу. По мере подъема холодное облако окутало его, но оно не было чересчур густым, и он мог видеть на расстояние десять шагов перед собой и вокруг себя. Недобрые образы, способные поколебать решимость даже сильного человека, маячили на его пути: фигуры отвратительных демонов и страшилищ из ада преграждали ему дорогу, грозя смертью и злым роком. Но Юсс, стиснув зубы, продолжил лезть вверх и прошел сквозь них, ибо были они нематериальны. Тогда раздался жуткий вопль: «Что это за человек из срединного мира, потревоживший наш покой? Покончить с ним! Позвать василисков. Позвать Золотого Василиска, что одним выдохом воспламеняет все, что видит. Позвать Звездного Василиска, и все, что он видит, тут же съеживается и гибнет. Позвать Кровавого Василиска, и если он увидит или коснется любого живого существа, оно тут же истечет, не оставив ничего, кроме костей!»

От этого голоса кровь стыла в жилах, но он продолжал путь, говоря про себя: «Все здесь иллюзия, кроме того, о чем она мне сказала». И ничего не случилось, лишь сгущались безмолвие и холод, да скалы становились все круче, а ледовая корка на них все опаснее, уподобляясь своей сложностью тем Барьерам Эмшира, по которым он взбирался вслед за Брандохом Даэй два года назад и на которых повстречал и убил чудовище мантикору. Проплывали тягостные часы, и вот уже наступила ночь, морозная, черная и безмолвная. Мучительная усталость охватила Юсса, и душа его была изнурена, а сам он близок к смерти, когда забрался в укрытую снегом расселину, что глубоко врезалась в склон горы, чтобы дождаться там дня. Он не осмеливался уснуть в эту морозную ночь; он едва решился отдохнуть из страха, что холод одолеет его, но ему приходилось постоянно двигаться, притопывать и растирать руки и ноги. И по мере того, как неспешно проползала мимо ночь, смерть казалась желанной, ибо способна была положить конец этой запредельной усталости.

Настало утро, лишь чуть изменив оттенок тумана с черного на серый и обнажив засыпанные снегом молчаливые, угрюмые и мертвые скалы. Заставив свое полузамерзшее тело продолжить подъем, Юсс столкнулся со скорбным зрелищем, слишком ужасным для глаз: молодой человек в шлеме и латах из темной стали, чернокожий, пучеглазый и с оскаленными белыми зубами, держал за шею прекрасную юную леди, стоявшую перед ним на коленях и обхватившую его колени, будто в мольбе, и кровожадно воздевал ввысь свое копье шести футов в длину, словно намереваясь лишить ее жизни. Увидев лорда Юсса, эта леди весьма жалобно взмолилась к нему о помощи, зовя его по имени: «Лорд Юсс из Демонланда, смилуйся и остановись на мгновение в своем триумфе над силами ночи, дабы вызволить меня, бедную страдалицу, из рук этого жестокого тирана. Разве твой возвышенный дух, что порабощал королевства, не справится с ним? О, это лишь подтвердит твое благородство и принесет благословение навеки!»

И само сердце застонало в нем, и он уже схватился, было, за меч, желая исправить столь жестокую несправедливость. Но в этот момент вспомнил он об уловках обитающего в этих местах зла и о своем брате, и с громким стоном прошел мимо. И в тот же миг он увидел краем глаза, как жестокий убийца ударил копьем эту хрупкую леди и рассек две главные артерии на ее шее, так что та упала, обливаясь кровью. Юсс быстро добрался до верхнего края расселины, а, оглянувшись назад, увидел, что и чернокожий и леди превратились в двух змей. И он продолжил взбираться, потрясенный в душе, но довольный, что ускользнул от сил, пытавшихся заманить его в ловушку.

Все темнее становился туман, все тяжелее нависал страх, что, казалось, являлся составной частью воздуха вокруг этой горы. Остановившись, почти обессиленный, на крохотном пятачке снега, Юсс увидел фигуру вооруженного человека, катившегося навстречу, широко расставив руки, цепляясь ногтями за твердые камни и смерзшийся снег, и снег за человеком представлял собой сплошное кровавое месиво, а сам человек сдавленным голосом заклинал его не идти дальше, но поднять его и отнести к подножию горы. И когда Юсс после мига колебаний между жалостью и решимостью уже, было, прошел мимо, человек воскликнул: «Стой, ведь я и есть твой брат, которого ты ищешь, хотя король своими чарами придал мне иной образ, надеясь обмануть тебя. Ради любви своей, не дай себе обмануться!» И теперь голос его стал похож на голос его брата Голдри, хотя и был слаб.

Но лорд Юсс вновь вспомнил о словах королевы Софонисбы, что он должен увидеть своего брата в его собственном обличье, а всему прочему верить не следует, и подумал: «И это, это тоже иллюзия». И тогда он сказал:

— Если ты действительно мой дорогой брат, прими свое истинное обличье.

Но человек воскликнул будто бы голосом лорда Голдри Блусско: «Не могу, пока не спущусь с горы. Отнеси меня вниз, или проклятие мое останется на тебе навеки».

Лорд Юсс разрывался между состраданием, сомнением и удивлением, снова слыша взывающий к нему голос своего дорогого брата. Но он ответил:

— Брат, если это и впрямь ты, то подожди, пока я не взберусь на вершину горы к цитадели из меди, что видел я во сне, дабы убедиться наверняка, что ты не там, но здесь. Тогда я вернусь и помогу тебе. Но пока я не увижу тебя в твоем собственном обличье, не буду я доверять ничему. Ибо я явился сюда с края земли, чтобы вызволить тебя, и не поставлю все на один сомнительный бросок, лишившись столь многого и столь многое подвергнув опасности ради тебя.

И с тяжелым сердцем он вновь схватился за эти черные скалы, обледеневшие и скользкие под его руками. Тут раздался жуткий крик: «Возрадуйтесь, ибо этот смертный безумен! Возрадуйтесь, ибо не настоящий друг тот, кто бросил своего брата в беде!» Но Юсс продолжал взбираться, и, через некоторое время оглянувшись назад, увидел, что на месте мнимого человека извивается отвратительная змея. И он был рад, насколько можно радоваться на этой горе горя и отчаяния.

И вот, когда силы его почти иссякли, а день опять перешел в ночь, он взобрался на последние утесы перед пиком Зоры. И он, что всю свою жизнь пил вдоволь из родника радости существования, великолепия и чуда жизни, еще сильнее и глубже ощутил в своей душе то одиночество и темный ужас, которые впервые вкусил за день до этого, в первый раз увидев вблизи Зору, когда летел сквозь холодный и насыщенный предзнаменованиями воздух, и сердце его зашлось от боли.

И вот он добрался до огненного кольца, что опоясывало вершину горы. Он был уже по ту сторону страха или жажды жизни и пошел через огонь, будто это был порог его собственного дома. Голубые язычки пламени умирали под его шагами, давая ему дорогу. Медные ворота стояли, распахнутые настежь. Он вошел, он поднялся по медной лестнице, он остановился на том верхнем ярусе, что видел в своих снах, он будто во сне посмотрел на того, в поисках кого пересек владения мертвых: на лорда Голдри Блусско, несшего свой одинокий дозор на нечестивой вершине Зоры. Нисколько не изменился Лорд Голдри, ни на волосок, по сравнению с тем, когда Юсс видел его той первой ночью в Коштре Белорн, столь давно. Он полулежал, облокотившись на медную скамью, подняв голову, вперив взгляд словно бы куда-то вдаль, всматриваясь в пучины за звездным сиянием, будто ожидая конца времен.

Он не обернулся на приветствие своего брата. Юсс подошел и стал возле него. Лорд Голдри Блусско не шевельнул и веком. Юсс заговорил снова и коснулся его руки. Она была окостенелой и походила на ощупь на сырую землю. Ее холод пронзил тело Юсса и поразил его в самое сердце. Он сказал про себя: «Он мертв».

При этом ужас окутал душу Юсса подобно безумию. Он испуганно огляделся вокруг. Туча поднялась над вершиной горы и пеленою повисла над ее наготой. Ледяной воздух, словно дуновение из могилы всего мира, необъятные и пустые стены туч, неясные и отдаленные образы, скованные снегом и льдом, безмолвные, одинокие, бледные, будто горы мертвых, — все было так, будто открылось дно мира, обнажив истину: извечное Ничто.

Чтобы не впустить ужас в свою душу, Юсс обратился воспоминаниями к славной земной жизни, к тем вещам, которые были ему дороже всего, к мужчинам и женщинам, которых он больше всего в жизни любил, к битвам и победам его возмужания, великим празднествам в Гейлинге, золотым летним полдням под вестмаркскими соснами, утренней охоте на высокогорных вересковых пустошах Миланда, ко дню, когда он впервые сел на коня, весеннему утру на усеянной примулами опушке, выходившей к Лунному Пруду, когда его крошечные смуглые ножки были не длиннее его теперешнего предплечья, а его любимый отец придерживал его за ногу, когда он ехал верхом, и показывал ему, где белка устроила свое гнездо на старом дубе.

Он наклонил голову, словно уворачиваясь от удара: столь явственно послышалось ему, как что-то внутри него кричит высоким и громким голосом: «Ты ничто. И все твои желания, воспоминания, мечты и любовь — ничто. Крохотная мертвая мокрица была бы полезнее тебя, если бы не была таким же ничем, как и ты. Ибо все есть ничто: и земля, и небо, и море, и все, кто там живет. И не утешит тебя иллюзия, что, когда ты исчезнешь, все это продолжит существовать, звезды — вращаться, месяцы — сменять друг друга, люди — стареть и умирать, а новые мужчины и женщины — жить, любить, умирать и быть забытыми. Ибо что в том тебе, который будет подобен задутому пламени? И все сущее на земле и на небесах, все прошедшее и будущее, вся жизнь и смерть, и сами элементы пространства и времени, бытия и небытия — все будет ничто для тебя, ибо ты будешь ничем, навечно».

И лорд Юсс громко застонал в муке:

— Бросьте меня в Тартар, отдайте меня черным адским фуриям, пусть меня ослепят и сварят в горящем озере. Ибо и тогда еще будет надежда. Но в этом ужасном Ничто нет ни надежды, ни жизни, ни смерти, ни сна, ни пробуждения, навечно. Навечно.

В этом черном ужасе пребывал он какое-то время, пока звук плача и рыданий не заставил его поднять голову и не увидел он одного за другим ступавших по медному полу плакальщиков, облаченных в траурные черные одежды и скорбящих о гибели лорда Голдри Блусско. И они перечисляли его славные деяния и восхваляли его красоту и доблесть, стать и силу. Стенали мягкие женские голоса, и душа внимавшего им лорда Юсса словно вновь воспарила из Пустоты отрицания, и его сердце снова смягчилось, дав волю слезам. Он ощутил на своей руке прикосновение и, подняв голову, встретился с взглядом кротких, как у голубя, глаз, наполненных слезами и взиравших на него из темноты под траурным капюшоном. Раздался женский голос:

— Сегодня годовщина смерти лорда Голдри Блусско, который мертв уже год, и мы, его товарищи по заточению, оплакиваем его, как ты видишь, и будем оплакивать снова, год за годом, пока живы. О тебе же, великий господин, скорбим мы еще безутешнее, ибо за все твои великие труды это — ничтожная награда, точка рядом с твоими устремлениями. Но сейчас утешься, ибо всякой власти Судьба положила свой конец, и нет короля на дороге смерти.

И лорд Юсс, оцепенев от горя и отчаяния, позволил ей взять себя за руку и препроводить вниз по винтовой лестнице, что вела с этой медной площадки во внутренние покои, благоуханные и восхитительные, освещенные колеблющимся светом ламп. И жизнь с ее суетой будто поблекла и превратилась в отдаленный и никчемный шорох, а ужас пустоты казался там, в гнетущей сладости этих покоев, лишь праздной игрой воображения. Ощутив головокружение, он повернулся к своей закутанной с головы до ног провожатой. Внезапным движением она сбросила свой похоронный плащ и предстала перед его взглядом обнаженная, во всей своей красе, с распростертыми объятиями — зрелище, способное помрачить рассудок любовью и жаждой наслаждения.

Он уже, было, прижал к своей груди это ослепительно прекрасное видение. Но фортуна, или высокие Боги, или сила его собственной души, вновь пробудили в его одурманенном мозгу воспоминание о его цели, и яросто он отвернулся от приманки, приготовленной ему на погибель, и вышел из покоев на крышу, где, будто мертвый, восседал его брат. Юсс схватил его за руку:

— Заговори со мной, родич. Это я, Юсс. Это Юсс, твой брат.

Но Голдри не шевельнулся и не ответил ни слова.

Юсс взглянул на руку, покоившуюся в его руках, столь похожую на его собственные вплоть до самой формы ногтей и до волосков на тыльной стороне кисти и пальцев. Он отпустил ее, и рука безжизненно упала.

— Несомненно, — сказал он, — ты каким-то образом заморожен, и дух твой и сознание замерзли и застыли в тебе.

С этими словами он наклонился, чтобы заглянуть Голдри в глаза, касаясь его руки и плеча. Тот не шевельнулся, не мигнул и веком. Он схватил его за кисть и за рукав, словно пытаясь силой поднять его со скамьи, громко зовя его по имени и грубо тряся:

— Заговори со мной, своим братом, что пересек весь мир, чтобы найти тебя.

Но тот оставался висеть мертвым грузом в руках Юсса.

— Если ты мертв, — сказал Юсс, — то и я умру вместе с тобой. Но до тех пор я ни за что не поверю, будто ты мертв.

И он сел на скамью подле своего брата, взяв его руку в свою, и оглянулся вокруг. Ничего, лишь полное безмолвие. Опустилась ночь, и спокойное сияние луны и сверкание звезд смешались с бледными огнями, опоясывавшими вершину этой горы неверным светом. Ад не подослал больше ни одного из своих обитателей, и с того момента, как Юсс в тех внутренних покоях стряхнул с себя то последнее наваждение, ни единого таинственного образа не увидел он, ни единого подобия человека или дьявола, кроме одного лишь своего брата Голдри; и тот ужас не способен был больше подчинить себе его благородное сердце, но воспоминание о нем было, словно пронизывающий холод зимнего моря, что на миг захватывает дыхание пловца, когда тот бросается в ледяные воды.

Так, со спокойным и непоколебимым рассудком, провел там Юсс свою вторую ночь без сна, ибо не осмеливался он уснуть в этом проклятом месте. Но, довольный тем, что вновь нашел своего брата, хотя и казалось, будто не осталось в том ни голоса, ни зрения, ни слуха, Юсс едва ли осознавал свою огромную усталость. И он насытился амброзией, что дала ему королева, ибо хорошо знал, что все силы его тела понадобятся ему для выполнения той задачи, которую он теперь себе поставил.

Когда наступил день, он встал и, подняв своего брата Голдри на спину, пошел прочь. Через ворота из меди нес его Юсс, и через стену огня, и с трудом и постепенно спустился по длинному северному гребню, что нависает над Псаррионскими Ледниками. Весь тот день, всю следующую ночь и еще день находились они на горе, и полумертв был Юсс от усталости, когда на второй день, за час или два до заката, они достигли морены. Но в сердце его было ликование и счастье от свершенного великого подвига. Они пролежали ту ночь в роще земляничных деревьев под крутыми утесами у подножия горы в каких-нибудь десяти милях от западного берега Равари, и встретили Спитфайра и Брандоха Даэй, что две ночи дожидались с лодкой в назначенном месте, с наступлением вечера на следующий день.

Как только Юсс унес его с горы, бывший как замороженный лорд Голдри оттаял настолько, что мог стоять на своих ногах и ходить, но ни слова не мог он произнести, и ни взгляда не бросил на них, и взор его по-прежнему оставался неподвижным и неизменным, будто он смотрел сквозь своих спутников на что-то позади них, что-то далекое и туманное. И каждый был втайне встревожен, боясь, что это состояние лорда Голдри Блусско окажется неизлечимым, и что они привели из темницы лишь жалкие остатки того, кого так жаждали обрести.

Они пристали к берегу и отвели его к королеве Софонисбе, которая поспешила встретить их на красивой лужайке перед своим шатром. Королева, будто уже зная наперед об их беде и о средстве против нее, взяла лорда Юсса за руку и сказала:

— О господин мой, тебе, одолевшему ужасы за пределами понимания человека, чтобы привести его обратно, остается сделать еще кое-что, дабы освободить его окончательно: венчающий твое здание крохотный камушек, без которого, однако, все было бы напрасно, как и сам он оказался бы напрасен без всего того, что ты сделал. Принадлежит он мне, и с чистым сердцем дарую я его тебе.

С этими словами она заставила лорда Юсса наклониться, чтобы она могла нежно и печально поцеловать его в губы, одним легким поцелуем. И она промолвила:

— Отдай это своему брату.

И Юсс так и сделал, поцеловав своего дорогого брата подобным же образом в губы, а она сказала:

— Возьмите его, дорогие мои лорды. Я же полностью стерла воспоминания обо всем этом из его сердца. Возьмите его и благодарите за это высоких Богов.

При этих словах лорд Голдри Блусско взглянул на них и на прекрасную королеву, на горы и леса, и на прелестное прохладное озеро, будто очнувшись от глубокого сна.

И радость пребывала в их сердцах весь тот день.