1906 год

Онлайн чтение книги Честь
1906 год

Группами и в одиночку, поездами и пароходами тянутся в родной корпус к началу учебного года маленькие и взрослые кадеты. Как братья одной семьи, они радостно встречаются на пароходных пристанях, узловых станциях железных дорог и к 15-му августа, молодым, шумливым потоком вливаются в корпус. Три месяца вольной жизни, баловство родителей и родственников, сладость относительной вольности конечно отдалили их от казенной жизни и суровой дисциплины корпуса. Первые дни непривычно, тяжело, но неизбежное очень скоро берет верх, и жизнь сама собой укладывается в рамки уроков, перемен, завтраков, обедов, шалостей, наказаний, праздничных отпусков, временно оборвавшихся встреч и развлечений.

В жизни корпуса 1906 год был годом, выходящим из круга обычных учебных лет. Как только кадеты съехались с каникул, в одну из больших перемен все три роты корпуса были выстроены в портретном зале строевой роты. Воспитатели не объяснили причины экстренного сбора, и кадеты, в особенности старших классов, сгорали от любопытства и инстинктом ожидали какого-то сюрприза.

— Смирно! Равнение направо! — скомандывал командир 1-ой роты, полковник Максимович, и подошел с рапортом к директору корпуса.

— Здравствуйте кадеты!

— Здравия желаем Ваше превосходительство! — не совсем стройно ответили кадеты, за три месяца каникул отвыкшие от обычной практики. Директор корпуса не торопясь обошел фронт трех рот, построенных буквой «П» и отошел на средину. Он выдержал большую паузу и спокойно начал: — Кадеты Симбирцы! Я имею сообщить вам великую радость… Его Императорское Величество Государь Император всемилостивейше соизволил даровать Симбирскому Кадетскому Корпусу знамя. Его Величество повелел главному начальнику военно-учебных заведений Великому Князю Константину Константиновичу лично вручить корпусу дарованное знамя, и мы каждый день должны быть готовы достойно встретить августейшего гостя… Ваши воспитатели и законоучители подробно объяснят вам значение монаршей милости и знамени… Ротные командиры, ведите роты на завтрак: — сухо закончил сухой директор.

Роты разошлись на завтрак и каждая, в зависимости от возраста, по своему расценивала и переживала объявленную директором новость. Малыши 3-ей роты вообще никак не реагировали на нее и больше были заняты вкусным завтраком. Кадет 2-ой роты больше интересовал приезд в корпус любимого ими Великого Князя и обычный двухдневный отпуск, которым он всегда дарил кадет, уезжая из корпуса. И только кадеты старших классов, знакомые по военной историе и литературе с геройскими подвигами защиты и спасения знамен, полностью осознали великую честь монаршей милости. Они как-то сразу выросли морально и искренно были огорчены тем, что знамя будет храниться не у ротного образа, а в корпусной церкви.

Чуткий отец Михаил сразу учел повышенный и жертвенно-искренний интерес кадет к предстоящему событию и в один из своих уроков принес и роздал кадетам отпечатанные листы с текстом присяги. Он хорошо знал, что кадет к присяге не приводят, но каждый урок в старших классах он последовательно объяснял кадетам сущность и глубокий смысл текста тяжелой и трудно усваиваемой присяги, написанной Петром Великим. Дольше и чаще всего он останавливался на заключительных словах присяги, где присягаемый повторял:

«…но за оным (знаменем) пока жив следовать буду и во всем так себя вести и поступать, как честному, верному, послушному солдату надлежит. В чем да поможет мне Господь Всемогущий. В заключение сей клятвы целую слова и крест Спасителя моего. Аминь.»

В корпусе все, от начальства до кадет, знали, что Великий Князь никогда не извещает о своем прибытии и обычно приезжает «инкогнито.» Администрация корпуса почему-то решила, что августейший начальник приурочит свой приезд, освящение и прибивку знамени, ко дню корпусного праздника — 8-го Сентября. Началась подготовительная гонка. Полковник Максимович долго не мог остановить своего выбора на знаменщике и наконец остановился на кадете 7-го класса Георгие Ломанове. Средняго роста, стройный, коренастый, Ломанов, помимо всего, имел природную гордость в посадке головы и эластичное достоинство в движениях. Ассистентами были назначены молодые офицеры: капитан Аноев и штабс-капитан Аноишн. Начались репетиции. Кадет в головных уборах, строевая рота при винтовках, много раз выстраивали в портретном зале. Корпусной оркестр гремел «встречу». Директор корпуса выступал в роли «АВГУСТЕЙШЕГО» и, шаловливым детским умам казалось, что он был искренне рад, когда, на его приветствия, кадеты дружно отвечали: — «Здравия желаем, Ваше Императорское Высочество.»

Вице-фельдфебель строевой роты, Авенир Ефимов, с гордо поднятой головой, как изваяние, стоял с древком будущего знамени, торжественно, в положенный для этого момент, вручал его знаменщику Ломанову. Ломанов с достоинством нес воображаемое знамя на средину зала, с противоположных сторон с шашками на голо, шли ассистенты… Много раз раздавалась команда: — «На молитву шапки долой»… «Накройсь»… «Под знамя слушай, на краул»… Оркестр играл гимн, и молодое «ура» оглашало огромный зал.

Каждая следующая репетиция проходила более гладко, чем предыдущая, а в осанке директора, в манере держаться, чувствовалось, что то «ВЕЛИКОКНЯЖЕСКОЕ». Расчет всех не оправдался, прошло 8-ое сентября, а Великий Князь не приехал. Прошел октябрь… пришла зима, а с нею новые беспочвенные гадания с смутным решением возможного прибытия августейшего гостя в один из дней ротных праздников: 8-го ноября — 2 роты, 26-го ноября — 3 роты и 30-го — строевой. И на этот раз надежды предсказателей не сбылись…

Корпус готовился к традиционному концерту и балу 6-го декабря. День 6-го декабря корпус праздновал особенно торжественно. После литургии и молебна, на внутреннем плацу корпуса производился зимний парад всех трех рот, во время обеда играл корпусной оркестр, и сам обед состоял не из трех, а из четырех блюд. В 8 часов вечера в портретном зале строевой роты на эстраде, сплошь украшенной живыми цветами, светящимися вензелями и флагами, силами учащих и учащихся давался разнообразный концерт, после которого открывался первый зимний бал.

Огромный зал строевой роты переполнен до отказа. Дамы в бальных туалетах различных цветов и оттенков, словно нежные цветы на клумбах, военные в парадной форме при орденах, штатские во фраках. Первые три ряда заняты высокопоставленными гостями, за ними коричневые ряды гимназисток Мариинской гимназии и серые Якубовской, ряды воспитательского и преподавательского персонала с семьями, и у задней стены черная масса кадет с сверкающими в огнях люстр: галунами мундиров, начищенными пуговицами и бляхами поясов. Жоржик Брагин с самым маленьким кадетом корпуса Володей Симогуловым стоит на украшенной цветами площадке двухсторонней симметричной лестницы в створе 1-го ряда. На эстраде мать Володи, преподавательница музыки, мастерски играет один из этюдов Шопена.

— Встать смирно! — громом проносится по залу. Аккорд Шопена обрывается нестройным диссонансом. За шумом подымающихся с мест мужчин, наступила тишина. Головы всех с любопытством потянулись к площадке лестницы, на которой, в сопровождении блестящей свиты, показалась высокая, худощаво-стройная фигура Августейшего гостя — Великого Князя Константина Константиновича в красочной форме 4-го Его Величества стрелкового полка. Потерявший великокняжескую осанку директор корпуса подбежал к Августейшему гостю, что то взволнованно отрапортовал, но чарующая улыбка и протянутая рука Великого Князя быстро возвратили ему на момент утраченное спокойствие и самообладание.

«Здравствуйте, Симбирцы» — радостно приветствует Великий Князь, высоко подняв голову и устремив полный ласки взор в черную массу кадет.

— Здравия желаем Ваше Императорское Высочество, — дружно гремит в воздухе, и зал снова погружается в тишину.

— Продолжайте концерт…

Направляясь в первый ряд, Великий Князь, словно случайно, подхватил на руки маленького Володю и опустился в кресло, посадив, растерявшегося от счастья, кадета к себе на колени. Жоржик с завистью смотрел на счастливую рожу Володьки и искренне сожалел, почему он Брагин, а не Симогулов. Концерт продолжается… Мать Симогулова, выйдя на эстраду и увидев своего сына на коленях Великого Князя, теряет контроль над собой и безжалостно коверкает Шопена, за что очевидно и награждается бурными апплодисментами всего зала. Эстраду занял большой хор корпуса, с регентом Александром Михайловичем Пузыревым. Кадеты старательно пропели: «Ворон к ворону лети», «Бородино» и под шумные апплодисменты всего зала закончили «Калинкой». Наступил момент выступления Жоржика Брагина. Он заметно волнуется… Преподаватель русского языка Александр Александрович Мирандов ободряюще гладит его по голове и что то шепчет на ухо… Жоржик нерешительно выходит на эстраду, в горле стоит какой-то клубок, который он силится проглотить и не может.

Перед глазами в бешеном вихре вращаются неведомо откуда-то взявшиеся белые круги, в которых он явственно видит улыбающееся лицо Великого Князя и счастливую рожу Володьки… Где то справа мелькнула улыбка Мирандова…

— « Уволен » — стихотворение К. Р., — взволнованным голосом чуть слышно проговорил Жоржик…

Уволен! Отслужена служба солдата,

Пять лет пронеслись словно день;

Попрежнему примет родимая хата

Его под радушную сень.

Там ждет не дождется жена молодая,

Там ждут и сынишка и мать…

Малютка-то вырос, отца поджидая,

Пожалуй, его не узнать.

Уж близко теперь: вот знакомые нивы,

И речка, и жиденький мост;

Вот церковь белеет, и старые ивы

Склонились на мирный погост.

Вот избы: все снегом пушистым одето,

Овин, огороды, гумно,

И трудно поверить ему, что все это

Покинуто им так давно.

Как будто вчера лишь с родной, дорогою

Семьей разлучали его.

Седая старушка дрожащей рукою

Крестила сынка своего…

Жоржик не слышит произносимых им слов и только замечает, как улыбка Августейшего автора постепенно сменяется сосредоточенным выражением лица. Он чувствует на себе добрые глаза Великого Князя и, овладев собой, каким-то подсознательным наитием, детским звонким голосом смело бросает в огромный зал: слова, фразы, мысли, постепенно развертывающие правдивые и яркие картины беспорочной службы солдата Государевой роты, одного из гвардейских полков, радость увольнения в запас, приезд в родную деревню…

Вот с края деревни знакомая крыша

Приветливо манит к себе:

Все шибче, земли под ногами не слыша,

Бежит он к родимой избе,

И все с каждым шагом растет нетерпенье…

Вот, вот она, хата его…

Но что это значит? В каком разрушении…

Дверь настежь, внутри — никого,

Повыбиты стекла, свалились ворота…

Но что же жены не видать?

Иль может нашлась ей какая работа,

А с ней и сынишка и мать?

И душу тревожит дурная примета…

Жоржик остановился, но не потому, что забыл заключительную часть стихотворения. Его парализовала мертвая тишина зала, тысяча вопрошающих глаз, как бы требующих от него правды. Они нашли жестокую правду на кладбище у развесистой сосны, где был схоронен отец солдата…

Других два креста та сосна осенила

Угрюмою тенью своей,

И свежая детская чья-то могила

Ютилася тут же под ней,

Случайным, рассеянным взглядом невольно

Прочел имена он, и вдруг

В глазах помутилось, грудь сжалась так больно,

И выпала шапка из рук…

Не слыша произносимых слов, Жоржик в заключительных строфах открыл картину ужасной, незаслуженно жестокой правды осиротелого солдата, и сам очнулся только тогда, когда огромный зал загремел апплодисментами. Великий Князь и Володька тоже апплодировали. Директор корпуса подошел к Великому Князю и о чем то почтительно попросил его. Великий Князь встал, утопил Симогулова в своем кресле и вышел на эстраду. Волна несмолкаемых оваций огласила зал. В заключительном номере программы пел кадет Устимо-Руткевич, аккомпанировал певцу Августейший гость…

Кончился концерт… К оставшемуся на эстраде Великому Князю потянулись: представители города, командования и администрации корпуса. Взрослые разбрелись по гостиным, а молодежь в длинный ротный зал, превращенный в зимний сад с тремя аллеями елок, садовыми скамейками, лунным полумраком, фонтаном и затейливой избушкой с мороженым и прохладительными напитками. Малышей 3-ей роты против их желания быстро увели в столовую, где их ждал поздний, праздничный, вкусный ужин. Дядьки корпуса быстро расставили стулья по стенам зала и 12-ю щетками прошли шлифованную поверхность паркета. Блестя медью начищенных инструментов, оркестр корпуса занял эстраду. На руках кадет снегом забелели замшевые перчатки.

«ВАЛЬС», — громко и четко возгласил распорядитель танцев.

Великий Князь склонил голову перед седеющей, слегка располневшей, но сохранившей прелесть женского очарования, женой директора корпуса, и открыл бал. Его примеру последовала молодежь и зал закружился в первом вальсе.


Читать далее

1906 год

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть