Онлайн чтение книги Честная игра
ГЛАВА XVI

На Рождество все еще было зелено; погода стояла мягкая, почти осенняя, но, несмотря на это, в воздухе чувствовалось что-то таинственное, возбуждающее, волнующее и приятное.

В большом холле возвышалось двадцатипятифутовое дерево, и огромные букеты вечнозеленых остролиста и барвинка украшали глубокие амбразуры и поблескивали на каменных стенах.

Филиппа воспринимала этот праздник чисто по-детски, окружала себя таинственностью и прятала приготовленные подарки. Нервы ее были приподняты; она растрогалась почти до слез, слушая благовест колоколов в сочельник и рождественское славословие, пропетое детьми во дворе.

— Меня бросает в жар каждый раз, как открывается дверь, — признавалась она с сияющими от радости глазами.

— Какая вы счастливая или, вернее, впечатлительная! — улыбнулась ей в ответ Леонора.

Леонора не была приглашена Филиппой, но поехала к ней и откровенно и очаровательно напросилась сама в гости на Рождество.

— Дикки приходится остаться еще в Америке, и… хотя это кажется ужасно назойливым, но, маленькая Филь, я уверена, что вы сказали бы прямо, если б это было неудобно… Одним словом, не разрешите ли вы мне приехать к вам на Рождество? Это было бы такое доброе дело с вашей стороны! Все мои родственники разъехались, а все те, кого я знаю и кто действительно мил, как Марджи Фэн, Портеры, Маунтли и Тедди, все с восторгом твердят, что едут в этот восхитительный Фонтелон, и спрашивают, не еду ли и я…

— Конечно, приезжайте, — ответила Филиппа, — мы будем очень рады. Если вы не захотите ехать в автомобиле, то есть очень удобный поезд, в два с чем-то…

Леонора в этот же вечер сообщила Тедди, что Филиппа пригласила ее на Рождество, на что он ответил:

— Вот славно! — надеясь, что интонация голоса его не выдала.

В действительности он готов был задушить ее за то, что она посягнула на эти немногие благословенные дни.

«Сказать ли ей, что я уеду на Новый год?» — спросил он себя снова и решил не говорить. У него уже было окончательно решено ехать к брату в Кению.

Побыть в последний раз с Филиппой — а там он сумеет порвать со всем этим и начать новую жизнь.

Он сознавал, что следовало бы сказать об этом Леоноре, хотя бы из-за меблировки квартиры… Он глубоко вздохнул; ему так опротивели его маленькие, неуютные комнаты…

— У тебя должен быть приличный адрес, дорогой мой, — говорила ему Леонора, для которой достоинство человека в значительной степени зависело от его местожительства и состояния. Лично для Тедди адрес не имел значения, но его страшно баловали, и сам он был слишком беспечен, чтобы решительно протестовать.

Все это и так должно было скоро кончиться.

И Тедди решил, что даже присутствие Леоноры в Фонтелоне не помешает ему наслаждаться в полной мере каждой минутой времени, воспоминание о котором, как он говорил себе, будет все, что у него останется и чем он будет жить в Африке в течение пяти лет.

— Ты, конечно, поедешь со мной? — спросила его Леонора, и Тедди ответил:

— Конечно!

Главное было ехать в Фонтелон, а с кем — не все ли равно?

Было около пяти часов, когда мотор свернул в высокие красивые железные ворота. Домик привратника был весь освещен; свет падал из дверей и из быстро промелькнувших окон. Когда же за поворотом аллеи показался большой дом, то даже у Леоноры вырвалось невольно:

— Как красиво!

Свечи горели в бесчисленных окнах; великолепное здание вырисовывалось на мягком, темном небосклоне; настежь открытые широкие двери заливали мощеный двор целыми потоками золотых лучей.

Чай был сервирован в холле, у одного из огромных каминов, где весело пылали пятифутовые поленья, издавая чудесный запах.

Филиппа в шотландском джерси, коротенькой юбочке и высоких сапогах делала вид, что разливает чай; все стояли и сидели вокруг нее, разговаривая, смеясь и куря, передавая друг другу чай и кладя себе печенье, варенье и куски рождественского пирога. Все выглядели счастливыми. В середине зала стояла елка, мягко поблескивая серебряными, золотыми и цветными украшениями; воздух был напоен разогретым пряным запахом хвои, смешанным с густым ароматом китайского чая, цветов и духов.

— А, вот великолепно! — воскликнула Филиппа при входе Леоноры и Тедди. — Вот и вы! Джервэз, голубчик, миссис Ланчестер и Тедди приехали, теперь мы все в сборе. Тедди, как насчет мороза? Он должен быть.

— Не всегда бывает то, что должно, — быстро ответил Тедди, идя прямо к Филиппе и восторженно улыбаясь ей сверху вниз. — На дворе слякоть, смесь осени и весны.

— Но на Рождество должен быть снег. Это так полагается, — заявила Филиппа.

— Мне кажется, что и без того есть все, что полагается, и все прекрасно, — ответил Тедди.

Он оставался при ней, пока было возможно, не обращая никакого внимания на взгляды Леоноры, которые когда-то так терзали его.

Ничто, казалось, не имело теперь значения; через неделю в это время он будет спешно укладываться в городе. Это будет его последняя ночь. По секрету он сказал об этом Филиппе.

— Мне не хотелось бы, чтобы об этом говорили уже теперь, — сказал он.

Филиппе было жалко, что он уезжает, и она так и сказала ему:

— Мне жаль, и вместе с тем я рада. Что может молодой человек делать в Англии? Ничего. А это — отважное предприятие, это — настоящее дело. Вообразите себе день в Африке (это звучит комично, но мне не до шуток!) — я хочу сказать, возьмите день в Кении. Там или будет труд, довольно тяжелый труд, или охота, или какое-нибудь напряжение, игра мускулов, что-нибудь жизненное… И сравните это с будничным днем в Лондоне!.. Забота о туалете, катанье, обычный завтрак, почти всегда с теми же людьми; в четыре часа закрывается биржа, не так ли? А затем вы свободны, и надо снова одеваться, танцевать или праздно проводить время. У нас свободы нет никакой, тогда как там…

Тедди одобрительно кивнул; он так любил в ней этот живой энтузиазм. Он уже стал бодрее смотреть на жизнь в Кении.

— У вас все выходит лучше… вы всему придаете красоту, — сказал он отрывисто.

Филиппа на секунду была сбита с толку.

— Все это так интересно, — промолвила она с некоторым смущением.

Но Тедди не спускал с нее глаз, в которых светилось открытое, несомненное обожание.

— Филь, — сказал он с чувством, — вы, конечно, не могли не знать…

Филиппа слегка отвернулась; слова Тедди и глубокая искренность, звучавшая в его голосе, не возбудили в ней любви; но сердце ее дрогнуло от неподдельной нежности к нему. Затем она снова обернулась к нему и коснулась на секунду его руки:

— Тедди… я… мне очень жаль… и я польщена, и это меня очень огорчает… И… и, пожалуйста, будемте счастливы.

Он улыбнулся ей милой обезоруживающей улыбкой, совершенно его преобразившей; на мгновение из скучающего светского человека с легким отпечатком рассеянной жизни и душевного утомления на очень красивом лице он превратился в пылкого, бескорыстного поклонника.

— Все хорошо, моя дорогая, любовь моя прекрасная, — сказал он заглушенным голосом. — Все хорошо, теперь и всегда. Осуждайте меня за признание — только не считайте нечестным. Клянусь вам, я не хотел этого говорить. Но вся жизнь моя в том, чтобы любить вас, Филь! Не забывайте этого, прошу вас, никогда.

Он опомнился в западном флигеле дома. Под окнами проходила великолепная терраса; он вышел и присел ненадолго на низком выступе крыши, у стены. Было не холодно, воздух был скорее мягкий и влажный; где-то раздавался благовест.

Почему-то он чувствовал огромное облегчение от того, что признался Филь, и признался именно так. Тяжесть, казалось, спала у него с сердца. Он не мог бы объяснить почему, но это было так. Он поднял голову и стал смотреть на звезду, спутницу луны. Со смерти матери у него на сердце не было ощущения такого ясного и чистого счастья.

Чей-то голос мягко проговорил:

— Ага!

Это Леонора вышла на террасу и направлялась к нему.

— Где твоя комната?

— Здесь — вот она, спереди.

— А моя на четыре комнаты дальше. — Тедди встал.

— В… вероятно, уже поздно. Вы изменились.

— И вы также… мне кажется. — В ее голосе звучали и смех и угроза. Она схватила его за руку: — Тедди, голубчик…

— Это очень людное место, — быстро сказал он.

— Я стараюсь вам растолковать, что на четыре комнаты дальше не будет людно… во всяком случае.

Где-то прозвучал удар гонга; высвободившись, Тедди старался смеяться и быть естественным, а затем побежал к себе.

Спеша скорее принять ванну и одеться, он все же успел сказать себе то, что говорили до него тысячи молодых людей в его положении:

— Боже мой, зачем я встретился с нею! — Зачем вообще он затеял эту любовную историю, почему не порвал много лет назад? Он и рад бы, но был слишком слаб.

— Подлец и трус, — сказал он самому себе с горечью.

Но в обществе все были так радостно настроены, Филь во главе стола выглядела божественно, вся розовая, со светящимися глазами… А затем елка, подарки всем, ему трубка, как раз такая, какие он любил, кусок чудесного мыла, всякие забавные безделушки… и музыка, музыка все время. В конце концов, ведь это было Рождество; а затем, стоит ли думать о том, чего не изменишь?

Все пошли спать, смертельно усталые. У дверей обменивались действительными пожеланиями доброй ночи, и этим было все сказано.

В первый день Рождества погода была великолепная, солнечная, весенняя. Состоялся чудесный футбольный матч, затеянный отчасти ради шутки, отчасти для серьезного спорта. После полудня пришла огромная почта; в шесть часов должен был быть «чай» для всей деревни, с танцами.

Тедди удалось остаться наедине с Филиппой, идя на этот матч, и было решено, что он будет помогать ей за «чаем».

Не получив ответственного поста, он ушел играть в мяч с Маунтли, веселым брюнетом лет тридцати, приводившим в отчаяние всех матерей, так как представлял хорошую партию, но в то же время был совершенно неуловим.

Они играли в мяч до изнеможения и выглядели и чувствовали себя совсем по-летнему, когда расстались, чтобы принять ванну и отдохнуть.

Тедди только вышел из ванны, как получил записку.

Записка была от Леоноры: «Пожалуйста, приходите в западную галерею через полчаса. Мне необходимо вас видеть».

Он грубо выругался. Она ему смертельно надоела, и он выглядел злым-презлым, когда вышел из комнаты и направился в галерею, не успев даже хорошенько отдохнуть.

Леонора уже шла ему навстречу.

— Мне очень жаль отвлекать тебя от твоих развлечений, но мне необходимо что-то показать тебе.

И она подала ему письмо.

Письмо было от мужа, кратко сообщавшего, что у него есть основание считать, что она его обманывает, и что он предполагает заняться этим делом по приезде домой через месяц.

Читая и перечитывая написанные на машинке слова, Тедди думал: «Не мог же он диктовать это?.. Но кто бы подумал, что он сам умеет печатать?»

Он встречался с Ланчестером всего два раза, и каждый раз с горечью и отвращением. Каков бы он ни был, он не принадлежал к разряду молодых людей типа «ручных собачек»; ему противно было пользоваться гостеприимством Ланчестера, есть его хлеб-соль, и он так и сказал об этом Леоноре, решительно отказавшись бывать у них в доме.

— Но было бы приличнее, если бы ты бывал, — настаивала Леонора.

— Мне дела нет до этого, — ответил Тедди. — Я знаю, что я чувствую, и этого с меня довольно.

И вот удар разразился, да еще в самое Рождество, в доме Филь, в этом божественном месте. Он бессознательно провел языком по сухим губам.

Где-то в мозгу упорно вертелись слова: «Выхода нет, нет выхода!»

Да, выхода не было, это правда.

Складывая письмо, он взял руку Леоноры, крепко пожал ее и тихо промолвил:

— Хорошо… но мы же не будем ссориться, не правда ли? Я все избегал тебе говорить, но теперь скажу. Майлс все устроил, чтобы мне ехать к нему. Теперь мы поедем вместе, не правда ли?

Несмотря на все опасения и гнев, у Леоноры промелькнуло нежное чувство. Она была немного тронута; она никак не ожидала такой шаблонной развязки. Она все еще надеялась, что вывернется… ведь она умела справляться с Диком, когда он был дома… и показала письмо Тедди, только чтобы заставить его прийти в себя… С нее было довольно этой истории с Филиппой. Тедди принадлежал ей, Леоноре, он был нужен ей, и она хотела сохранить его для себя. И теперь особенно он был «ее», когда уезжал в Африку, в какое-то забытое место, да еще так скоро.

И, слегка прижавшись к нему, она спросила:

— Значит, ты действительно меня любишь?.. О дорогой мой…

— Я буду беречь тебя, — стойко ответил Тедди, между тем как его сердце замирало от ужаса. Ему придется жениться на ней… и там, в Кении, он никогда не будет свободен…

Вслух он сказал:

— Никакой скандал тебя не коснется… мы уже будем в Кении, когда это разразится. Я сейчас же напишу Майлсу.

— Поддержи меня немного не только тогда, но и теперь, — прошептала Леонора. — Ты мне так нужен…

Тедди еще раз провел влажным языком по губам.

— Клянусь, что я тебя не покину, — сказал он.

Вернувшись к себе, Леонора глубоко вздохнула. Тедди был ненадежен, ох ненадежен! Она тихо засмеялась: она и теперь льстила себе! Она уж почти потеряла его… но теперь он вернулся к ней, и нечего было опасаться невнимания с его стороны в течение последних дней ее пребывания в Фонтелоне.

Сидя перёд зеркалом, она принялась рассматривать положение со всех сторон. Что, если ей не удастся загладить все перед Диком, что, если она поедет в Кению?

По вульгарному, но образному выражению Дика, она «засолила про запас» за время своего замужества, по крайней мере, пятьдесят тысяч, и, кроме того, у нее были драгоценности… а Тедди был молод, и она была страшно увлечена им… и он, конечно, женится на ней. Жизнь с Диком была, во всяком случае, довольно непривлекательна… Как жена Тедди она будет счастливее. А кто теперь обращает внимание на развод? Она все это обдумает не спеша. Тедди нуждался в хорошей встряске — и он получил ее!

Тедди тоже сидел задумавшись.

Майлс никогда не простит ему, так же, как отец, а Филь поверит самому худшему… Почему бы нет?

А он только что был действительно счастлив!

Он вдруг опустил голову на ручку кресла.