Онлайн чтение книги Куриный бульон для души. 101 история о чудесах Chicken Soup For The Soul. 101 True Stories Of Healing, Faith, Divine Intervention, And Answered
Глава 2. Целительная сила молитвы

Сарафина

Мне было двадцать два, и всего год отделял меня от диплома колледжа. Я еще не решила точно, что буду делать после учебы, но мне было ясно, что это будет связано с миссиями и сознательным служением. Именно так я представляла себе жизнь после сдачи последнего экзамена. Поэтому, вместо того чтобы работать, копя деньги, или просто отдыхать в последнее лето между третьим и четвертым курсом, я оказалась в маленькой африканской стране Свазиленд, помогая больным СПИДом и обнимая сирот.

В Южном полушарии выдался холодный день, и солнце уже закатывалось за горы. Наша группа должна была вернуться до темноты, так что мы собирались уйти из деревни, которую только что посетили. Когда мы миновали последнюю хижину, кто-то нас окликнул. Пожилая женщина, сидевшая на циновке, замахала рукой.

Эту женщину звали Сарафиной. Через своего переводчика мы узнали, что она уже два года не ходит, а последние пять суток ничего не ела. Она осталась одна, ее единственный сын жил далеко. Она не могла ходить к реке за водой и зависела от доброты соседей, отдававших ей остатки своих скудных трапез.

Когда Сарафина посмотрела на нас глазами, пораженными катарактой, я увидела на ее месте мою бабушку, на коленях выпрашивающую еду. Сердце мое заныло от боли. Я начала молиться про себя: «Господи, что мне делать?» – и услышала внутренний ответ: «Встань на колени».

«Что?» – переспросила я молча, не уверенная, что правильно поняла.

«Встань на колени».

Когда я встала на колени перед Сарафиной, это застигло ее врасплох. Она повернулась и посмотрела мне прямо в глаза.

Тогда я снова услышала внутренний голос: «Протяни руку».

Когда я потянулась к ней, Сарафина взяла меня за руку и засмеялась. Все оставшееся время мы сидели, держась за руки. С того момента это стало нашим обычаем.

Сарафина страдала старческим слабоумием и часто не могла припомнить собственное имя, не говоря уже о подробностях своей жизни. Когда ее разум начинал блуждать, я сжимала ее руку, называла ее по имени, и она возвращалась к разговору.

Следующие несколько месяцев я навещала Сарафину несколько раз в неделю. Иногда я приносила ей пап – африканское блюдо из кукурузной муки, смешанной с водой; но обычно приходила с пустыми руками. Мы просто сидели вместе и смеялись, наслаждаясь своей дружбой. Это было прекрасно.

Больше всего меня расстраивало, что я не знала духовных взглядов Сарафины. Как миссионер я хотела разобраться, слышала ли она об Иисусе… верит ли, что Он может простить ее грехи и обладает целительной силой.

На запястье и щиколотке Сарафина носила черные шаманские браслеты. Я сказала ей, что, на мой взгляд, есть другой путь:

– Бог способен исцелить тебя, Сарафина. Он может сделать так, что ты снова будешь ходить.

– О… – только и произнесла моя гого (так на сисвати называют бабушку), разглядывая свои браслеты.

Потом мы заговорили о другом, но я не могла забыть наш разговор. Я начала молиться, чтобы Сарафина сняла браслеты в знак своей веры в то, что Бог способен исцелить ее. Пусть с ее стороны это будет поступок веры.

Через два дня это случилось. Сарафина сняла свой последний браслет, отбросила его подальше, посмотрела мне в глаза и сказала:

– Пожалуйста, помолись, чтобы я снова ходила.

Я перевела дыхание. Мне трудно было даже вообразить это.

– Хорошо, Сарафина, я помолюсь, – пообещала я ей.

Всю следующую неделю я молилась про себя день и ночь. «Господи, моя вера так мала! Я знаю, что Ты обладаешь силой исцелять. Я знаю, что Ты можешь заставить хромых ходить – и уже делал это. Пожалуйста, Господи, коснись Сарафины. Пусть она снова ходит. Не позволяй моему маловерию помешать этому. Но, пожалуйста, пусть я буду там и увижу это. Позволь мне увидеть, как Ты сотворишь чудо».

Однажды на закате дня наша группа внезапно решила навестить Сарафину. Когда мы подошли к ее хижине, она сидела снаружи на своей циновке, глядя на дорогу.

– Где вы были? – требовательно спросила она. – Я вас жду у дороги целый день. Он сказал мне, что вы придете.

Я удивилась:

– Сарафина, я не говорила, что приду сегодня. Кто сказал тебе, что мы придем? – Тут я вспомнила детей, которых мы встретили по дороге. – Тебе сообщил кто-то из малышей?

Она помотала головой.

– Нет, – ответила Сарафина, прикладывая руку к груди. – Это Он сказал мне в моем сердце.

И тогда я поняла, что Бог собирается совершить нечто необыкновенное.

Сарафина в тот день была не такой, как обычно. Она вся сияла; ее память была совершенно четкой. Она вспоминала наши предыдущие разговоры, беседы о Евангелии.

– Да, Сарафина! – я была взволнована. – Бог действительно обладает способностью прощать. И способностью исцелять тоже.

Сарафина что-то спросила, глядя мне прямо в глаза. Я подождала перевода, но когда услышала его, мое сердце замерло.

– Когда я снова буду ходить?

Я замерла, не представляя, что ответить. Когда с моих губ слетели слова, я сама поразилась им:

– Встань.

Сарафина мгновение смотрела на меня, услышав перевод. Никто не двигался. Я с трудом могла дышать.

А потом она встала.

А потом пошла.

Из-за того, что долгие годы женщина передвигалась только ползком, ее ноги были слабы, и пришлось поддержать ее, чтобы она не упала.

Но она стояла на ногах и шла благодаря собственной силе!

Через пару недель, когда мне уже пора было уезжать из Свазиленда, ноги Сарафины окрепли. Она теперь ходила увереннее и дольше. Когда я в последний раз видела ее на ногах, при этом присутствовали пятьсот человек. Все они были свидетелями тому, что способен сделать Бог.

Всякий раз, вспоминая это лето, я думаю о Сарафине. Бог совершил невозможное и исцелил пожилую женщину со сломанными ногами, когда она уверовала, что Он это может.

Бородавки и прочее

Под жарким летним солнцем Техаса, в Пэнхэндле, где деревья, дающие тень, можно пересчитать по пальцам, требуется немало времени, чтобы выкопать яму, – особенно если ты девятилетняя девочка, а лопата выше тебя. Не помню, кто посоветовал мне закопать тряпку для мытья посуды, чтобы избавиться от бородавок, но я была готова испробовать любой способ.

Выглядели эти бородавки ужасно. Они расползлись под моими глазами и вылезли на всех пальцах. Одна из них особенно донимала меня – большая, угрожающего вида штука, громадная, как шляпка шестипенсового гвоздя. Она обосновалась с внутренней стороны сустава моего среднего пальца, незаметная другим людям. Но я чувствовала ее всякий раз, когда сгибала палец. Мама водила меня к врачу, чтобы избавиться от напасти, но бородавки не сдавались, а только множились.

Но в самом конце лета кое-что произошло.

Я не помню никаких других занятий летней библейской школы, кроме последнего. Я надела отцовский пиджак – такой огромный, что он волочился ниже коленей, мешковатую белую рубашку и закатала брюки, которые держались на моей талии только благодаря ремню. Я изображала Джона Уэсли, странствующего проповедника.

В тот день мы были особенно непоседливы, поскольку все нарядились в костюмы, но наш учитель все же прочел запланированный рассказ. Речь в нем шла об исцелении с помощью молитвы обычного человека.

Я никогда не произносила личных молитв. Мне в голову не приходило, что я могу чем-то заинтересовать Бога, – я, девочка, которая часто сердила свою мать, любила игрушечные пистолеты больше кукол и была уверена, что шуметь веселее, чем быть тихоней. Но вернувшись домой в тот день, я нашла уединенное местечко, опустилась на колени и взмолилась:

– Пожалуйста, Боже, исцели меня от бородавок!

На следующее утро они исчезли.

И по сей день я помню, как стояла в ванной комнате и смотрела в зеркало. Я вижу свои короткие волосы, кривую челочку, и мои пальцы касаются гладкой кожи под глазами. Я приближаю лицо к стеклу. Ни одной бородавки. Я делаю шаг назад и смотрю на кончики пальцев, на кожу вокруг ногтей.

Ничего.

Осталось посмотреть только в одном месте.

Я сделала глубокий вдох и медленно повернула правую руку ладонью вверх. Там не было ничего, кроме сустава, ни малейшего изъяна, ни красноты – только чистая гладкая кожа. Ни следа бородавки. Божья любовь захлестнула меня с головой.

Прошло больше пятидесяти лет, а это воспоминание остается со мной, как путеводный маяк. Оно не раз поддерживало меня.

Кто-то может спросить: «С чего бы Богу беспокоиться о каких-то маленьких бородавках, а не о громадных бедах мира?»

Может быть, дело в моей детской вере? Не думаю. Все дело было в Нем. Он хотел, чтобы я всегда помнила, что шрамы были на Его ладонях, а не на моих. Он видит во мне Свое дитя – без единого изъяна. По сей день.

Отец Дамиан

В 1942 году мне было всего шесть лет, и мир в оккупированном нацистами бельгийском городке Винтерслаг был полон опасностей. Но внутри нашего дома я и мои братья и сестры чувствовали себя защищенными коконом счастья и веры.

Мы были ревностными католиками, и нам часто приходилось поклоняться Богу дома. Во время войны лишь немногие священники служили мессу, и даже когда такие находились, мы опасались лишний раз выходить на улицу. Нацисты порой без всякого повода стреляли по людям.

Моя мать Мариетта Рейс и моя бабушка поощряли поклонение святым. Они рассказывали нам, что у каждого святого есть своя «специальность». Бабушка приходила к нам в гости в День святого Андрея и настаивала, чтобы мы, девочки, молились ему о достойных мужьях. Мы также молились святому Антонию, прося помощи в поиске пропавших вещей, и моей любимой святой Терезе – Цветочку – о защите в тревожные времена.

Однажды мама ходила гулять с маленькой сестрой и порезала руку металлом старой коляски. В рану попала инфекция. Мама еще не оправилась после родов. Питание в военное время было очень скудным, и ее организм не мог сам справиться с инфекцией. Воспаление распространилось на предплечье.

Никаких антибиотиков в продаже не было. На руку накладывали влажные компрессы, но мамино состояние ухудшалось. Местная клиника прислала к нам монахиню, чтобы та заботилась о маме, а также кормила и умывала нас, детей. Она была сестрой милосердия – из тех, что носят большие белые капоры. Эту миниатюрную женщину звали сестрой Елизаветой; мы, дети, называли ее сестрой Бабетт.

Несмотря на заботы сестры Бабетт, гангрена не желала уходить, и ткани маминой руки начали отмирать. У нее поднялась высокая температура, она впала в беспамятство, а потом и в кому. Отец привел нас к ней и велел попрощаться, потому что мама отправится на небеса. Мне было страшно видеть, как она лежит и не двигается. Я не хотела остаться без матери!

Мамин доктор Рейнерт имел в нашем городке репутацию атеиста. Речь его была грубой, нередко пересыпанной ругательствами. Он решил, что маме нужно ампутировать руку, чтобы спасти ее жизнь.

Сестра Бабетт возразила:

– Нельзя этого делать с женщиной, у которой четверо ребятишек, к тому же одна из них – грудная!

Но врач отмахнулся:

– Завтра я приду делать операцию.

В тот вечер сестра Бабетт наложила на мамину руку фотографию отца Дамиана и обвязала ее бинтами. Монахиня воспитывалась в родном городе отца Дамиана, Тремело, и хорошо знала вдохновляющую историю его жизни. Отцу Дамиану было всего тридцать три года, когда он приехал на остров Молокаи на Гавайях, чтобы помогать прокаженным в поселении Калавао. Он заботился о больных и духовно и физически. Отец Дамиан буквально обнимал свою паству. Он перевязывал язвы и умащивал их елеем во время таинства последнего причастия. Собственными руками он помогал своим прихожанам строить жилье. Он мастерил гробы для умерших и даже копал им могилы. Потом отец Дамиан сам заразился лепрой и умер в возрасте 49 лет.

За прошедшие годы сестра Бабетт прониклась особым почтением к отцу Дамиану. Поэтому в ту ночь, приложив к маминой руке его изображение, она молила святого о вмешательстве.

Доктор Рейнарт вернулся на следующее утро с хирургическими инструментами, среди которых была пила. Он снял бинты, увидел фотографию и грязно выругался.

– Что это за бесполезная дрянь?! – выкрикнул он.

– Это отец Дамиан, – сообщила ему сестра Бабетт.

Врач разорвал фотографию, но отпечаток лица Дамиана остался на маминой руке. Ее рана раскрылась, и гной вытек. Гангрена исчезла, а ткани руки восстановились.

Доктор Рейнарт повернулся к сестре Бабетт:

– Что ж, похоже, ваш святой справился со своим делом.

Мама полностью исцелилась. Теперь она, пианистка, снова наполняла наш дом музыкой. Никакой инвалидности!

Отец Дамиан не только исцелил мою мать, но и растрогал сердце доктора Рейнарта. Доктор рассказал всему городу о чудесном исцелении мамы. С того дня он стал верным прихожанином католической церкви.

После войны, в 1946 году, мы всей семьей поехали в Лувэн, город, где расположена штаб-квартира религиозного ордена отца Дамиана. У меня мурашки бегут по коже, когда я вспоминаю небольшое помещение с десятками костылей, прислоненных к алтарю. Стены там сплошь покрыты дарами людей, которые чудесно исцелились благодаря заступничеству отца Дамиана.

В Лувэне священники расспрашивали мою мать об этом чуде. Официальные бумаги со свидетельскими показаниями сестры Бабетт и доктора Рейнарта были подшиты к делу. Исцеление моей матери стало одним из официально перечисленных чудес, которые послужили основанием для причисления отца Дамиана к лику святых.

Когда-нибудь католическая церковь утвердит это решение. Но с той самой ночи, когда он исцелил мою мать, я знала, что отец Дамиан – святой.

Пять недель жизни

– Злокачественная меланома, – сказал врач. – Вам осталось жить пять недель.

Ей было всего тридцать, двое детей младше пяти лет. Как такое может быть? У нее столько планов! Отказавшись от карьеры, чтобы быть дома и растить детей, она с нетерпением ждала каждого дня, который могла подарить им – обучая их читать, играть в игры и печь любимое печенье.

А теперь это !

Всему, что она планировала, придет конец через пять недель…

Моя мать должна была лишиться жизни.

Однажды после посещения стоматолога мама взяла два зеркальца, чтобы взглянуть на его работу, и обнаружила темное пятнышко на верхнем нёбе. Обеспокоенная, она записалась на прием к врачу, который заявил:

– Боюсь, у меня для вас плохие новости, но нужно, чтобы другой врач подтвердил мой диагноз.

Вторая консультация выявила худшее. Врач сел рядом с ней, взял ее за руку и сказал:

– Это злокачественная меланома, и она неизлечима из-за своего расположения. Мы не можем удалить ее целиком или провести химиотерапию. Мы немедленно сделаем операцию, чтобы вырезать это пятно, и будем надеяться, что оно не распространится. Прогноз плохой, Джоанна. Вам осталось жить пять недель.

В тот вечер мама с папой пошли ужинать в ресторан. У них состоялся душераздирающий разговор о том, как отцу предстоит воспитывать нас с братом без нее. А потом они начали готовиться к ее похоронам и составили план, как провести эти ближайшие пять недель.

Без внимания остался только один вопрос – о важности молитвы в это время. Мама стала христианкой всего год назад и не вполне понимала, насколько нужна молитва и как она работает. По ее словам, «молитва – это то место, куда Бог уносил меня, когда я не знала, что делать».

Утром накануне операции маме позвонила ее подруга Нива и прочла по телефону библейский стих из книги Исаии, 43:5. «Не бойся, ибо Я с тобою», – говорилось в этом стихе. Мама повторяла этот отрывок всю дорогу до больницы и потом, пока шла по коридорам к операционной. Придя на место, она продолжала твердить про себя Двадцать третий псалом. Это была единственная молитва, которую она помнила с детства: «Господь – Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться: Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим, подкрепляет душу мою… Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла…» – а потом начала действовать анестезия.

После операции врач сказал маме, что ей будет очень больно и она не сможет есть твердую пищу несколько дней. Как ни удивительно, уже через час она съела обед из той самой твердой пищи. Врач был потрясен – и не в последний раз.

Через пару дней мама приехала на послеоперационный осмотр. Хирург, известный своими грубоватыми манерами, на сей раз тихо вошел в кабинет, сел рядом и сказал:

– Я сам не могу поверить в то, что сейчас скажу вам. Этому есть только одно объяснение… – Он указал вверх и повернулся к маме со слезами на глазах. – Мы получили результаты анализов, и в них нет никаких признаков онкологии или того, что она когда-либо существовала. Джоанна, ваш рак исчез! Если я не верил в чудеса прежде, то теперь я определенно в них верю.

Верит в них и моя семья!

Это случилось более тридцати лет назад, и с тех пор мы прочли немало книг, сыграли во множество игр и съели массу печенья. За эти тридцать лет мама полностью осознала силу молитвы – и реальность чудес.

Сердечные проблемы

– Исследование показывает, что у вас шумы в сердце. Вам когда-нибудь прежде ставили такой диагноз?

– Нет, доктор. Я даже не знаю, что это такое.

– В сущности, это нерегулярное сердцебиение. По вашей истории болезни я вижу, что вы боретесь с наркотической зависимостью. Как давно вы не употребляете препараты?

– Уже две недели.

– Что ж, хорошо. Я знаю, это может быть тяжело. А какой наркотик вы чаще всего употребляли?

– Марихуану и кокаин.

Он помолчал, сдвинув брови и поджав губы.

– Вдыхание больших доз кокаина известно как причина нерегулярного сердцебиения. Вы принимаете какие-нибудь лекарства?

– Да. Антидепрессанты, таблетки от головной боли, снотворное и лекарство от высокого кровяного давления.

– Это немало. В любом случае я ничего не могу вам прописать. Нам придется просто следить за сердцем. Запишитесь на прием через месяц, считая от сегодняшнего дня.

Выходя из кабинета, я думала о последствиях, которые возникнут, если я буду продолжать злоупотреблять наркотиками. Воздерживаться от них было одним из самых трудных испытаний за всю мою жизнь. Но я была рада, что продержалась до сих пор. Моя предыдущая попытка бросить продлилась шесть дней, так что четырнадцать суток стали большим достижением.

Я ходила на собрания анонимных наркоманов и изо всех сил старалась следовать совету своего спонсора: девяносто встреч за девяносто дней. Когда я позвонила этой женщине, она сказала мне, что этим вечером ее направили в группу выздоравливающих христиан.

– Хочешь пойти? Там кормят ужином, и ты можешь взять с собой Библию.

– С удовольствием.

На встречах АН использовался термин «Высшая Сила», который символизировал Бога. Я же хотела свободно произносить слово «Бог», называя свою Высшую Силу ее именем, и не бояться, что кого-то оскорбляю.

Мы встретились перед зданием на заднем дворе церкви. С Библией в руках я подошла к людям, стоявшим снаружи. Все они показались мне дружелюбными. Народу было много – все общались и разносили тарелки с едой. История каждого была написана на его лице. Они могли выглядеть побитыми жизнью и сломленными, и все же каждый человек здесь излучал внутренний свет. Я нуждалась в этом свете.

Представившись и сообщив всем, сколько дней я «чиста», я села на свое место. Мы сидели, составив стулья в кружок, и люди по очереди рассказывали, как Бог помогает им в самые трудные моменты их выздоровления. Я чувствовала себя здесь уютно, как дома. И хотя в тот вечер я не выступала, мне было ясно, что я еще вернусь сюда.

Я колебалась между встречами АН и христианскими. Разрывалась между желанием получать «баллы» за посещение АН – и потребностью произносить имя Божие вслух, четко и ясно. Наконец я решила бывать и там и там. Я становилась сильнее в Слове Божием и начала задавать вопросы, когда чего-то не понимала. Мне необходимо было Слово, чтобы держаться подальше от травки. И с каждой новой встречей в церкви погружение становилось все глубже.

Однажды мужчина по имени Чак рассказал о том, что́ Бог сделал с его жизнью. Он просил о нашей молитве, уезжая в заграничную миссию. Чак сам не мог поверить, как из наркомана он превратился в служителя. Все молились за него и хвалили его за то, что он исполняет план Бога.

Когда окончился этот сеанс, моя спонсор попросила Чака помолиться о ней. У нее были боли во всем теле, а он обладал даром исцеления. Я терпеливо ждала, не зная, что и думать.

Чак взял какую-то маленькую бутылочку и вылил ее содержимое себе на ладони. Затем возложил одну руку ей на голову, другую поднял высоко в воздух, закрыл глаза и с величайшей уверенностью обратился к Богу.

Моя спонсор покачивалась взад-вперед, по ее щекам текли слезы. Я не понимала, что происходит. Прошло несколько секунд, и она упала на пол, где пролежала с минуту. А еще через минуту мы с одним из участников помогли ей подняться.

Она улыбнулась и сказала:

– Я знаю, что исцелена.

Я тоже хотела исцелиться и подошла к Чаку:

– Вы могли бы помолиться за меня?

Он ответил:

– Конечно, – взял в руки бутылочку и спросил: – Какая у вас проблема со здоровьем?

– У меня шумы в сердце.

– Ладно. Давайте помолимся.

И снова он простер одну руку к небесам, а другую положил поверх моего сердца. Я не понимала, что должно произойти, и была напряжена. Я чувствовала, как мое тело начинает двигаться, описывая крохотную окружность, но ноги ему сопротивляются. Послышался голос женщины-спонсора:

– Расслабься, Киша. Доверься Богу. Расслабься.

Не успела я сообразить, в чем дело, как мои ноги подкосились и я оказалась на полу. Я ничего не видела, кроме вспышки белого света, которая почти ослепила меня. Я села, но тут же замерла, как бы вбирая в себя все окружающее. Я чувствовала Бога повсюду вокруг себя, ощущала покой и обновление. Потом я встала и посмотрела на свою знакомую.

– Что сейчас случилось?

– Ты была повержена в духе. Я расскажу тебе то, что один человек некогда рассказал мне. Почитай книги на эту тему, изучай их и молись о полном понимании. А еще наслаждайся и принимай могущественный способ исцеления Божьего.

В тот вечер меня невозможно было оторвать от Библии. Я молилась и плакала, плакала и молилась. На следующий день я позвонила врачу, чтобы подтвердить свое посещение. Мне не терпелось проверить, обнаружит ли он снова нерегулярное сердцебиение. В глубине души я знала, что врач ничего не найдет. Мне просто нужно было получить официальное доказательство. Я заранее говорила всем, что исцелилась от шумов в сердце, и это было невероятное переживание.

К концу недели я сидела в кабинете врача, дожидаясь результатов. Он вошел в кабинет, улыбаясь, с моей кардиограммой в руках и сказал то, что я и так знала:

– Что ж, Киша… Я не смог найти в ЭКГ никаких следов шумов. А ведь прошла всего пара недель. Это изумительно!

– Это Бог, – с улыбкой поправила я. – Это Он изумительный.

Чудесная девочка взаймы

Медсестра неслась по коридору, крича по-нидерландски: «Ребенок в критическом состоянии! Ребенок в критическом состоянии! Нужен педиатр!» Я невольно пожалела бедную мать этого ребенка. Через считанные минуты медсестра и врач вбежали в смотровую, где лежала моя дочь. И тут до меня дошло, что моя пятилетняя Оливия и была тем ребенком в критическом состоянии, а я – ее бедной матерью.

Педиатр назначил срочную и болезненную пункцию спинного мозга. Я пыталась подавить панику и начала произносить про себя первую из множества отчаянных молитв, вымаливая жизнь дочери.

В разгар этого хаоса подъехал мой муж Фрэнк. Мы обнялись, пряча свой страх в объятиях друг друга. Наша дочка извивалась от жестокой боли, а мы ничего не могли сделать – только ждать и молиться, когда врачи начали внутривенно вводить ей антибиотики. Никаких обезболивающих применять было нельзя, пока не определен диагноз.

Врач старался смотреть в сторону, сообщая новости. Хотя я худо-бедно понимала нидерландский, Фрэнк переводил его слова на английский:

– У Оливии бактериальный менингит – его еще называют гемофильной инфекцией. Сейчас начнут курс стероидов, обезболивающих и специфических антибиотиков, чтобы атаковать бактерии. Он говорит, что она, вероятно, будет дышать только через кислородную маску и у нее могут отказать почки. Возможно, она ослепнет или оглохнет… – Последние слова он едва смог выговорить.

«Боже, не может быть, чтобы это происходило на самом деле! Пожалуйста, забери меня из этого кошмара», – это были мои единственные мысли. В чем я ошиблась, где моя вина? Бесконечные «если бы»… Как она могла так сильно заболеть? Почему это случилось через шесть недель после нашего переезда в новую страну, а не в Америке, где я говорила на местном языке и понимала устройство системы здравоохранения? А теперь мы здесь: ни друзей, ни церкви, ни социальной сети.

Паника резала меня, как ножом. Фрэнк крепко обнял меня. Страх и отчаяние сближали нас. Я задумалась, хватит ли у него сил пережить смерть Оливии… или ее выздоровление.

Фрэнк вышел, чтобы позвонить на другую сторону океана, а я осталась у койки Оливии. Мне было так одиноко!

Врачи атаковали ее крохотное тельце все новыми антибиотиками, стероидами и обезболивающими. Они делали все, что в их силах, но прогноз оставался неутешительным. Состояние было слишком серьезным, чтобы перевозить ее в детскую больницу; дорогу она бы не пережила.

Оливия стонала от боли и, похоже, была в полубреду. Под ее глазами полумесяцами залегли темные тени, и сухие потрескавшиеся губы оставались приоткрытыми. Я убрала тонкие прядки светлых волос с ее лба. Она смотрела на меня остекленевшими жалобными глазами, словно моля хоть что-то сделать.

– Я люблю тебя, Ливи. Я останусь рядом с тобой, здесь. Я не уйду.

Это было лучшее, чем я могла ее утешить.

Посреди ночи, беспомощно глядя на страдания Оливии, я молилась Богу, чтобы Он либо поскорее забрал ее, либо исцелил. В этот момент я ощутила судьбоносное откровение: Оливия принадлежит не мне, а Ему. Она дитя Божье, и Он полностью властен над ее жизнью. Нам просто дали ее взаймы. И тогда я поняла, что Бог отозвался на мою молитву: дочка выживет. С этого момента она действительно начала поправляться.

Мы чувствовали, как нас поддерживали молитвами все наши друзья и родственники по другую сторону океана. Мы ощущали силу и покой, идущие извне.

Проведя месяц в больнице, Оливия вернулась домой, разучившись ходить и частично оглохнув на одно ухо. Она весила всего около 18 кг. По нескольку раз на дню ее мучили острые головные боли, которые вызывали приступы слез и криков. Улучшения происходили медленно, но она была жива.

В августе, через четыре месяца после выписки из больницы, мы переехали из Голландии в Юж-ную Францию, потому что Оливии нужно было солнце. Мы решили побывать в Лурде, где в 1858 году благословенная Дева Мария восемнадцать раз являлась Бернадетте Субиру, четырнадцатилетней крестьянской девочке. Оливия слышала о тысячах чудесных исцелений, которые происходили там с тех пор, и хотела погрузиться в целительные купальни. Мы объяснили, что ждать, возможно, придется долго, поскольку туда приезжает множество больных людей на носилках и в инвалидных креслах. Но дочь была тверда: она рассчитывала на полное исцеление.

Своей очереди мы дожидались около двух часов. Оливия, длинноногая пятилетняя девочка, странно выглядела в детской коляске, но ей было все равно. Атмосфера была спокойной и безмятежной. Подошла ее очередь, и помощники, прошептав молитву по-французски, погрузили ее в каменную ванну.

Выйдя из воды, Оливия объявила:

– Эта вода святая. Бог исцелил меня.

Так оно и было.

Через считанные дни она стала прямо и ровно держать голову и лучше ходить. Когда мы вернулись в Голландию, терапевт сообщил, что ее кратковременная память возвращается к норме. Головные боли исчезли, как и истерики. К изумлению сурдолога, «перманентная» потеря слуха сменилась нормальным состоянием.

Оливия посещала занятия физиотерапией, чтобы восстановить навыки движений и ходьбы. Речевая терапия должна была ускорить процесс изучения языка. К февралю наша дочь сдала тесты по нидерландскому для детского сада на «отлично».

Сегодня, одиннадцать лет спустя, Оливия – энергичная шестнадцатилетняя студентка-отличница, которая обожает петь, играть на классической гитаре и есть мороженое. Мы дорожим каждым моментом ее драгоценной жизни – Оливии, чудесной девочки, данной нам взаймы.

Малютка Лорен

Малютка Лорен родилась во Франции, в Париже. Меньше чем через час после рождения девочку спешно доставили в отделение неонатальной интенсивной терапии со скоростью сердечного ритма 280 ударов в минуту, то есть вдвое выше нормы. Такое быстрое сердцебиение в конечном итоге приводит к остановке изможденного сердца.

Сердечко Лорен подверглось дефибрилляции: разрядом тока его вернули в нормальный ритм. Ей стали вводить внутривенные препараты, чтобы поддерживать скорость и ритм сердцебиения в пределах нормы. Но она не реагировала на лекарства, и дефибрилляцию приходилось применять по нескольку раз в день в течение всего первого месяца ее жизни.

Лорен провела месяц в палате интенсивной терапии новорожденных с быстрым, летальным и неконтролируемым сердечным ритмом, и врачи решили отправить ее в Техасскую детскую больницу в Хьюстоне.

Девочку перевезли в клинику по воздуху и поместили в педиатрическую палату интенсивной терапии, которой предстояло стать ее новым домом на следующие четыре-пять недель. Лаборатория катетеризации сердца обнаружила причину быстрого сердечного ритма – множественные опухоли сердца. Ей назначили операцию на открытом сердце, крайне рискованную не только из-за маленькой массы тела Лорен. Такого типа операции в прошлом выполнялись всего несколько раз. Часть сердечной мышцы предстояло отделить, чтобы удалить опухоли.

Малютка Лорен отправилась в операционную меньше чем через неделю после прибытия в Техас. Я занималась своими обычными делами, заботясь о детях, которые поступали в кардиологическую клинику. Я думала о малютке Лорен и возносила за нее молитвы весь рабочий день.

Родители малышки жили в отеле. Еще при рождении дочери им сказали, что ее шансы выжить очень малы. Они разговаривали по телефону с лечащим врачом, но не приезжали в больницу целую неделю.

Позже я узнала, что некоторые родители просто не в состоянии вытерпеть такую муку.

В три часа дня кардиолог вышел из операционной и попросил меня позвонить родителям Лорен и вызвать их. Врач сказал, что хирург срезал почти 40 процентов ее сердечной мышцы, чтобы удалить опухоли. Малютка Лорен никогда не сможет жить без аппарата искусственного кровообращения, который использовали во время вскрытия сердца.

Я позвонила родителям малютки Лорен, почти ничего не рассказав им о состоянии дочери, – сказала только, что она чувствует себя не очень хорошо и что им надо приехать.

Как только я положила трубку, пришел расстроенный педиатр-кардиолог:

– Без сердечной помпы она не сможет. Поэтому они собираются все отключить и дать ей умереть.

Я ушла в старый чулан, перестроенный в ванную комнату, где проводила немалую часть своего дня в молитвах о больных детях и их родителях. Там среди мыла, антисептика и бумажных полотенец я стала горячо молиться, прося Бога дать Лорен шанс узнать, каково это – жить вне стен больницы, без боли, с родителями, которые могут обнимать и любить ее.

Я ждала родителей Лорен в послеоперационной палате. Трубки и провода оплетали маленькое тельце. Ее почти не было видно за спинами врачей и медсестер, окружавших койку, но я смотрела на сердечный ритм на мониторе. Она все еще была жива.

Хирургическая медсестра сообщила, что когда малютку Лорен отключили от аппарата искусственного кровообращения, кровяное давление у нее отсутствовало. Но потом, как ни удивительно, оно постепенно поднялось до приемлемого уровня. Ее сердце начало биться самостоятельно, а ритм стал нормальным и регулярным, без опасных ускорений.

В палату вошел главный хирург и подозвал всех врачей и сестер к ложу Лорен:

– Я хочу, чтобы все вы увидели происходящее здесь чудо. Этот ребенок не должен был выжить. Кто-то за ней присматривает.

Шли дни, малютка Лорен набиралась сил и начала вести себя как нормальный младенец. Через месяц родители Лорен приехали, чтобы забрать ее домой. Радостно было видеть, как мать и отец берут девочку на руки и обнимают – после того как она почти три месяца прожила с трубками и проводами.

Когда я смотрела им вслед, мне пришло в голову, что Бог ответил на мою молитву в ванной комнате именно так, как я просила. Малютка Лорен ехала домой, чтобы жить. Она была свободна от боли, и ее несли на руках любящие родители.

Руки наших друзей

В то пятничное утро мы с моим мужем Луи были в кабинете врача, дожидаясь назначенного приема. Врач залечил большой разрез на роговице глаза Луи, но рубцовая ткань на месте травмы никак не формировалась. Мы беспокоились, потому что отец Луи ослеп из-за такой же проблемы.

– Не волнуйся, – пыталась я утешить Луи. – Сейчас уже наверняка все в порядке.

Я оказалась не права. Спустя пару минут доктор осмотрел глаз Луи и сказал:

– Я должен назначить вам операцию на понедельник и снова заняться этим глазом, – Он покачал головой: – Мне неприятно говорить об этом, но рубцовая ткань так и не сформировалась. Вместо этого рана начинает расходиться.

Он глубоко вздохнул:

– Вам надо питаться высокопротеиновой пищей и как можно больше спать в эти выходные. Хотя я сомневаюсь, что за эти дни глаз успеет сформировать достаточное количество рубцовой ткани, если он до сих пор этого не сделал. Приезжайте к девяти утра в понедельник, и я еще разок взгляну на вас перед операцией. Вторая операция на той же роговице иногда приводит к серьезной потере зрения.

Я видела, как напряглись плечи мужа.

По дороге домой он решил позвонить членам взрослой воскресной школы, в которой вел занятия, и попросить их помолиться о том, чтобы к понедельнику его глаз нарастил необходимую рубцовую ткань.

Потом он сказал мне:

– Знаешь, впервые в жизни я размышляю о наложении рук на мой глаз. Но наша церковь и пастор никогда не участвовали в исцелениях верой.

– Пастор не отказался бы наложить руки, если бы ты попросил его, дорогой, – ответила я.

– Верно, – согласился Луи. – Он такой сострадательный человек, что не стал бы мне отказывать, но я не хочу, чтобы он чувствовал себя обязанным.

Добравшись до дома, мы встали на колени у кровати и взмолились Богу о чудесном исцелении глаза Луи. Я просила также, чтобы Луи смог спать, несмотря на неудобное положение, в котором ему нужно было лежать, чтобы не мешать исцелению.

– Я позвоню президенту воскресной школы и передам просьбу о молитве, только сперва переоденусь в пижаму, – сказал Луи.

Но телефон зазвонил до того, как Луи успел переодеться. Это была Робби из воскресной школы.

– У меня осталось говяжье жаркое после вчерашних гостей. Если хотите, я занесу, – сказала она. – Одна я столько не съем.

Откуда она узнала, что Луи нужен протеин?

Робби едва успела повесить трубку, как зазвенел дверной звонок. На пороге стояли Реда и Люси из воскресной школы. «Но мы же никому не звонили», – мелькнула у меня мысль.

Ред сказал:

– Я собирался в деловую поездку, и что-то словно подтолкнуло меня: надо проведать Луи. Я сказал об этом Люси, и вот мы здесь. Что случилось?

Робби пришла с жарким как раз в тот момент, когда подъехали пастор и его жена.

– Нас посетило чувство, что мы нужны Луи, – объяснил пастор.

После того как мы с Луи объяснили ситуацию пятерым прибывшим, пастор сказал:

– Давайте возьмемся за руки вокруг изголовья кровати, окружим Луи любовью и попросим, чтобы на его глазу сформировалось достаточно рубцовой ткани.

Все закрыли глаза. Пастор начал и завершил замечательную молитву, в которую каждый из нас внес вклад. Я готова была попросить его о наложении рук, но не стала делать этого без решения Луи.

Пока Робби разогревала жаркое, готовя сэндвич для Луи, я вышла проводить пастора и его жену к машине. Я поблагодарила его за прекрасную молитву и призналась, что чуть не попросила его наложить руки.

Он отступил на шаг и посмотрел на меня с радостным изумлением:

– Как удивительно! Ведь я на самом деле наложил руки на глаз Луи! У меня вдруг возникло сильнейшее желание это сделать. Поэтому я выпустил руку Луи и сложил ладони лодочкой поверх его глаза, когда мы молились. Это было прекрасное чувство.

Я поспешила обратно к Луи. Слезы радости текли из его глаз, когда он рассказывал мне:

– Пастор наложил руки на мой глаз. Я хочу, чтобы ты знала: я ни капли не пожалею о том, что попросил об исцелении, каков бы ни был результат.

Эта цепочка чудесных событий началась со звонка Робби, но на нем не закончилась. Все выходные Луи мирно проспал – «впал в глубокий сон», о котором несколько раз упоминается в Библии, хоть и лежал в неудобном положении, обязательном после операции. С вечера пятницы и до утра понедельника он проснулся только несколько раз, когда я приносила ему поесть. Когда я переступала порог спальни, он садился в постели, обтирался теплой влажной тряпкой, которую я ему приносила, ел богатую протеином пищу и снова засыпал.

Утром в понедельник наш замечательный доктор сказал:

– Знаете, я уверен, что рубцовая ткань не могла сформироваться за выходные, но не посмотреть не могу, – и он наклонился над Луи, разглядывая его глаз.

Потом выпрямился, снова посмотрел на глаз и крикнул медсестре в соседний кабинет:

– Отменяйте операцию! Это чудо! У нас тут полным-полно прекрасной рубцовой ткани!

Пустая палата

Однажды июльским утром мы неожиданно нагрянули домой к моему отцу в Брауэрвиль, штат Миннесота. Наш восемнадцатилетний сын Вон решил остаться дома с друзьями и поработать.

Я объяснила папе, почему мы оказались у него. На пути из Форт-Коллинза, Колорадо, мотор нашего 28-футового «дома на колесах» перегревался, если мы ехали со скоростью свыше 80 км в час. Он глох и не желал заводиться, пока не остынет. Ранее мы отвезли мою свекровь к ее брату. Но когда мы прибыли забрать ее, никого не было дома, поэтому мы решили заехать к папе.

Зазвонил телефон.

Папа снял трубку.

– Это чудо, что ты их застала. Я не ждал их сегодня, – и он протянул трубку мне.

Моя дочь, студентка университета Северного Колорадо в Грили, всхлипывала:

– Мама, мне позвонили из больницы! Вон попал в серьезную аварию на мотоцикле. Он сейчас в экстренной хирургии, и страховая компания говорит, что я должна получить ваше разрешение на подписание всех документов. А ему потребуются еще операции!

Я рухнула на ближайший стул.

– Погоди минутку… Какая авария? Какие операции?

Оказалось, Вон ехал на мотоцикле по каньону к Эстес-парку, чтобы позавтракать. Съезжая с горы, он попал на гравий и слетел с моста. Ему сейчас делают срочную операцию, и понадобится еще не одна.

Мы не беспокоились, оставляя Вона одного дома. В конце концов он был очень ответственным подростком.

– Это ужасно! Вам нужно вернуться домой, – умоляла дочь.

– Мы выезжаем.

Дрожа, я положила трубку, вытерла слезы и передала слова дочери отцу. А потом начала молиться.

Разум Гордона, четкий, как часы, сформулировал все, что нам нужно было сделать: позвонить в больницу, собрать вещи, забрать его маму… и БЫСТРО!

Но ни свекрови, ни ее брата опять не оказалось дома. Как мы сумели угадать нужный ресторан с первой попытки и найти их – ума не приложу!

Поскольку нам предстояло проделать немалый путь, мы старались не перегреть мотор. Я звонила в больницу с каждой заправки.

– Он еще в операционной.

Потом мне сказали:

– Он в критическом состоянии.

Через сотню километров от дома наш мотор стал захлебываться и снизил обороты.

– Никогда в жизни у меня не кончался бензин – и это случилось сейчас! – воскликнул Гордон, в сердцах стукнул по рулю и свернул к обочине.

Как только мы остановились, кто-то постучал в водительское стекло.

– Вам нужна помощь? – спросил незнакомец. Он отвез Гордона на заправку и обратно.

Гордон был безмерно удивлен.

– Служащий заправки одолжил мне канистру, наполнил ее бензином и сказал, что я могу заплатить, когда вернусь!

Каким-то чудом мотор завелся. Когда мы добрались до этой заправки, я снова позвонила в больницу.

– Он все еще в критическом состоянии, – ответили мне. Я закрыла за собой дверь трейлера, встала на колени и продолжила молиться.

Мы въехали на парковку больницы Форт-Коллинза около часа дня в субботу и пробрались сквозь толпу студентов к палате Вона.

Врач объяснил:

– Мы удалили ему селезенку, собрали сломанную бедренную кость и восстановили другие органы.

Еще они наложили корсет на переломанные ребра Вона, очистили его кровь и ввели ее обратно вместе с почти четырьмя литрами донорской.

– Мы делаем все возможное, чтобы он выжил, – заверил врач.

Вон очнулся. При виде нас его лицо осветилось радостью. Потом он попросил:

– Мам, пощупай мой живот.

Раздувшаяся, твердая как камень брюшная полость означала новые проблемы.

Через считанные минуты врачи ворвались в палату.

– Вону нужна новая операция. Немедленно! Он буквально истекает кровью изнутри.

Его спешно увезли.

После операции Вон лежал в коме.

– Кажется, лекарства не помогают, – сказал врач. – Если он не придет в себя этим вечером, боюсь, надежды мало.

Мы с Гордоном сели у койки сына вместе с Майклом, «кровным братом» Вона. Гордон задремал. Я похлопала мужа по плечу:

– Почему бы тебе не поехать домой отдохнуть? Мы с Майклом останемся.

Гордон обнял меня на прощанье и пообещал сменить нас.

Пробравшись между трубками и проводами, я поцеловала сына в лоб и принялась молиться усерднее, чем когда-либо в жизни.

В два или три часа ночи я почувствовала, что задыхаюсь в темной, мрачной палате, полной пищащих мониторов. Перед уходом мой священник сказал: «Я храню гостии[2]Гостия – евхаристический хлеб, который используется в литургии. в часовне». Будучи евангельским священнослужителем, я знала протокол. Я поспешила к часовне, нашла гостии и взяла одну из них.

Вернувшись в палату Вона, я сказала Майклу:

– Врачи сделали все, что могли. Остальное зависит от Бога.

Доверившись чуду евхаристии, я разломила гостию на три части. Один кусочек я положила на язык лежавшего в коме сына, второй дала Майклу, а остаток положила себе в рот и стала молиться:

– Дорогой Боже, пожалуйста, исцели Вона, потому что врачи не могут этого сделать. Прошу, вмешайся, чтобы мы получили назад своего сына.

Сделав все возможное, мы с Майклом отправились по домам. Я рассказала обо всем Гордону. Он принял душ и поехал в больницу.

Я едва успела переодеться, когда муж позвонил мне:

– Скорее! Возвращайся!

Я приготовилась к худшему.

Гордон добавил:

– Когда я вошел в палату Вона, там никого не было, с койки наполовину снято белье.

Я упала на стул, давясь рыданиями.

– Я запаниковал, – продолжал муж. – Я думал, что наш Вон умер.

Я вцепилась в трубку обеими руками.

– Думал?..

Гордон продолжал:

– У меня перехватило дыхание, и я упал на колени. Потом я вышел из палаты – и увидел чудо.

– К-какое ч-чудо? – заикаясь, спросила я.

– Стоя перед дверями пустой палаты, я увидел Вона, который со своей стойкой для капельницы шел по коридору. Он не был подключен ни к каким мониторам. Рядом с ним была медсестра. Она очень жалела, что они не записали это быстрое выздоровление на пленку, потому что врачи не могут его объяснить.

Зато могу объяснить я.

В ловушке под надгробным камнем

– Мама! – Вопль моей шестилетней дочери Блейк взорвал безмятежность мартовского дня.

Я почувствовала, что это не обычный возглас – «иди-посмотри-что-я-нашла» или «дай-ка-я-наябедничаю-тебе-на-брата». Случилось что-то серьезное. С бьющимся сердцем я бросилась в угол двора, где играли дети. Ничто не могло подготовить меня к тому, что я увидела!

Наш двухлетний сын Мэтью лежал на влажной траве маленького кладбища, граничившего с нашим участком. Его головку придавил к земле массивный надгробный камень из гранита. Малыш не шевелился и не издавал ни звука.

– Пожалуйста, Боже, нет! – взмолилась я вслух. – Не может быть, чтобы это было на самом деле. Пусть это будет ужасный сон, Боже. Пожалуйста!

– Тим! – крикнула я мужу. – Беги сюда!

Тим перепрыгнул через низкую изгородь, окружавшую кладбище. Хотя он большой и сильный мужчина – 196 см и 113 кг, – казалось невероятным, чтобы один человек мог сдвинуть гигантское надгробие. Но Тим на адреналине одним рывком откатил его от Мэтью и помчался к дому за телефоном.

Я подняла сына с земли и бережно прижала к себе безжизненное тельце. Глаза его были закрыты, он дышал слабо и с трудом. Кровь текла из носа, ушей и рта.

– Не умирай, – попросила я, покрепче обнимая его. – Пожалуйста, Мэтью, не умирай.

Тот мартовский день принес первое тепло в этом году, и нашу семью охватила весенняя лихорадка. Я мыла окна, а дети играли во дворе. Тим объявил, что такой день идеально подходит для того, чтобы заново покрасить старую плетеную мебель. Зная, что невысохшая краска и маленькие дети плохо сочетаются между собой, я отогнала Блейк и Мэтью подальше от дома.

– А можно, мы поиграем на кладбище? – спросила Блейк. Я согласилась.

Кладбище было предметом жгучего интереса с тех пор, как мы пару лет назад купили участок земли в сельской местности. Оно было заброшенным и заросшим. Мы не знали, кто несет ответственность за поддержание в порядке его могил – все они относились к XVIII–XIX векам. Поэтому мы стали неофициальными хранителями кладбища. Иногда мы прогуливались среди могил, читая надписи на надгробных плитах. Блейк дивилась большому числу детских могил.

– Почему в старину так много детей умирало? – спросила она.

– Тогда у людей не было такого хорошего медицинского обслуживания, как сейчас, – объяснила я.

Эти слова вспомнились мне, когда я держала на руках хрупкое тело Мэтью. Смогут ли доктора сегодня, в век медицинских чудес, вылечить маленького мальчика, чью голову придавил могильный камень? И доживет ли он до больницы?

Я закрыла глаза и снова начала молиться: «Пожалуйста, Боже, пусть Мэтью живет. Не отбирай у меня сына!»

Когда я открыла глаза, на меня снизошло странное спокойствие. «Сохраняй веру. Все будет хорошо. Мэтью в Моих руках». Эти слова переполнили мое сердце, когда я гладила мягкие волосы сына и ждала прибытия «скорой». «Сохраняй веру».

Вертолет коснулся земли через считанные минуты после того, как на наш участок въехала машина «скорой» с сиреной.

– У нас «горячий груз»! – прокричал шофер пилоту. – Доставьте его в больницу как можно скорее!

«Горячий груз»? Никогда раньше не слышала такого выражения. И все же эти слова не вызвали паники в моем сердце. Покой, который я ощутила несколько минут назад, остался со мной. «Мэтью в Моих руках».

В вертолете родителям лететь не разрешалось, поэтому мы сели в грузовик Тима и помчались в больницу. Когда мы добрались, Мэтью уже увезли оперировать. Друзья и родственники собрались в комнате ожидания. С каждым объятием или рукопожатием я чувствовала себя сильнее.

– С Мэтью все будет в порядке, – твердила я. – Я это знаю.

Пять долгих часов спустя нас с Тимом допустили в педиатрическую палату интенсивной терапии. В белой колыбели, иммобилизованный шейным воротником, с трубками, присоединенными к разным частям его тела, Мэтью ничем не напоминал того бойкого ребенка, который резвился в саду и залезал на могильные камни всего несколько часов назад.

– Он не умрет. Правда, док? – запинаясь, проговорил Тим. – Скажите мне, что с моим сыном все будет в порядке!

– Мы пока не можем этого знать, – мягко ответил врач. – Чудо уже то, что он вообще жив. Есть некоторая вероятность паралича. Может быть, и мозг поврежден. Возможно, пострадали его слух или зрение.

Кровь отхлынула от лица Тима, и он рухнул на стул. Я подошла и обняла его.

– С Мэтью все будет в порядке, – сказала я ему.

– Как ты можешь такое говорить? – воскликнул муж. По его щекам текли слезы. – Откуда тебе знать?

– Я знаю это от самого лучшего авторитета, – сообщила я. – От высшего.

Этот авторитет, как всегда, оказался прав. Ровно через неделю после несчастного случая Мэтью выписали из больницы. Он отправился домой с раздробленной лицевой костью, расплющенным ухом, сломанным носом и стержнем в пояснице для удаления жидкости из позвоночника.

– Я не думала, что такой малыш с этим справится, – призналась одна из медсестер, когда мы уезжали из больницы. – Это настоящее чудо.

Сегодня Мэтью – счастливый, здоровый подросток. Он любит спорт, видеоигры и хорошо учится в школе. Единственными напоминаниями о несчастье остаются очки, которые он носит, чтобы защитить свой «сильный» глаз, и пострадавшее чувство обоняния. Хотя настоящих воспоминаний о том дне у него не сохранилось, он столько раз слышал пересказы этой истории, что утверждает, будто помнит ее во всех подробностях.

Так что же спасло Мэтью от смерти тем судьбоносным весенним днем?

Одни говорят, что дело в земле, которая была в тот день такой мягкой, что под весом могильной плиты подалась достаточно, чтобы ребенка не расплющило в лепешку. Другие отдают должное системе идентификации 911 в нашем округе, которая позволила работникам «скорой» так быстро добраться до нашего дома. Третьи указывают на тот факт, что у нас большой двор и вертолету было куда приземлиться.

Все эти факторы, несомненно, сыграли определенную роль в чуде, случившемся с Мэтью. Но я знаю, что на самом деле спасло ему жизнь. Мэтью тоже это знает.

– Папа снял с меня могильную плиту, а вертолет отвез меня в больницу, чтобы врачи сделали операцию, – говорит он. – А Бог спас мою жизнь.

«Мэтью в Моих руках. С ним все будет в порядке, – шептал мне Бог в тот ужасный день. – Сохраняй веру. Сохраняй веру».

Я верила и верю по сей день. Теперь еще сильнее, чем прежде.

Сотворение Джейкоба

Мы с мужем ждали нашего четвертого ребенка. Беременность развивалась нормально примерно до 31-й недели, когда врачи заметили проблему с ростом малыша: он был гораздо меньше, чем положено на этом сроке. Врачи стали наблюдать меня внимательнее, проводя исследования и ультразвук дважды в неделю. В 34 недели они заметили, что вокруг ребенка скапливается избыток жидкости, его конечности короче, чем должны быть, и у него, похоже, желудок в форме «двойного пузыря». Врачи нашего городка в Юго-Восточном Нью-Мексико решили послать меня к специалисту – акушеру-гинекологу в Одессу, штат Техас (примерно в 130 км от нас).

В Одессе специалист провел еще одно ультразвуковое исследование. Он подтвердил проблемы, которые обнаружили мои «домашние» доктора, и смог найти им название. «Двойным пузырем» желудка малыша было отклонение, называемое дуоденальной атрезией; при нем трубка, ведущая от желудка к тонкому кишечнику, отсутствует или блокирована. Жидкость через нее не проходила, и желудок и почки ребенка чрезмерно раздулись.

Врач уверил меня, что, пока ребенок находится в утробе, с ним все в порядке, но понадобится операция, чтобы исправить дуоденальную атрезию вскоре после рождения. Поскольку у малыша была эта проблема, укороченные ручки и ножки, да еще избыток околоплодной жидкости, велика была вероятность рождения ребенка с синдромом Дауна. Из-за всех этих осложнений врач хотел отправить меня рожать в Даллас (примерно 650 км от дома), где были лучшие в мире хирурги-педиатры и отделения неонатальной интенсивной терапии.

Мы с мужем не могли прийти в себя от этих новостей. Выживет ли наш ребенок? Чего он не сможет делать, если родится с синдромом Дауна? Но хотя мы оба понимали, что рождение ребенка с синдромом Дауна станет для нас испытанием, в этой ситуации были свои светлые стороны – мы могли бы обеспечить ему наилучшую возможную жизнь. Сам синдром Дауна был не так страшен, как мысли об операции и процессе выздоровления. К тому же у нас было трое детей-школьников, которых нам пришлось бы оставить дома с родственниками, пока мы будем в Далласе.

У меня была почти неделя, так что я готовила к своему отъезду детей, а мы с мужем пытались подготовить к этому самих себя. Мы обзвонили родственников и были внесены в молитвенные списки по всей стране. Мой муж, дети и я сама каждый вечер молились за столом, как делали всегда, но теперь концентрировались на молитве за нашего неродившегося ребенка. Я часто плакала, но знала, что Бог поможет нам это выдержать – Он и раньше всегда нам помогал.

Мы поехали в Даллас, когда у меня было 36 недель беременности, и встретились с акушером-гинекологом и хирургом в детском медицинском центре. Они снова сделали ультразвуковое исследование и подтвердили поставленные диагнозы. На следующий день мне стимулировали роды. Прошло трое суток, а ребенок даже не думал появляться на свет. Тем временем все продолжали молиться за нас. Мы скучали по детям, они скучали без нас, и все мы волновались за малыша.

Однако Бог услышал молитвы наших друзей и близких. Несмотря на трудные обстоятельства, Он подарил нам покой, который я не в состоянии объяснить. Мы просто знали, что все будет хорошо, и продолжали молиться. После третьего дня врачи отпустили меня в отель на выходные и сказали, что мы попробуем все заново в понедельник. Но никакого прогресса не было, и тогда они наконец сделали операцию – кесарево сечение.

Мой маленький Джейкоб Стюарт Рич весил 2200 граммов и, похоже, чувствовал себя неплохо. Почти сразу после рождения нам сказали, что синдрома Дауна у него нет. Вечером медсестры из отделения неонатальной интенсивной терапии дали Джейку бутылочку и – удивитесь! – на следующее утро он покакал! Подразумевалось, что он не сможет этого сделать до операции, потому что его кишечник не прикреплен к желудку. Еще никогда мы с мужем не были так счастливы при виде грязного подгузника!

Джейка перевели в детский медицинский центр, чтобы разобраться, что случилось. Там ему исследовали верхний и нижний отделы желудочно-кишечного тракта, взяли анализы крови – словом, сделали все возможное. После чего нам сказали, что у Джейка не только нет синдрома Дауна, но и не удалось обнаружить никаких признаков дуоденальной атрезии. Наш малыш был маленьким, но совершенно здоровым.

Проведя две недели в Далласе, мы вернулись домой. Врачи извинялись за свои «ошибки», но я говорила всем и каждому: «Я не верю, что четверо врачей у нас дома, врач в Одессе и врач в Далласе дружно ошибались. Это Бог исцелил его».

Вероятно, Бог еще не закончил творить Джейкоба в первый день, когда мне стимулировали роды, и потому-то они продолжались трое суток. Бог все еще трудился над нашим сыном, исцеляя его, и был не готов к рождению Джейкоба!

Я точно знаю, что Бог исцелил моего сына, что Он слышал всех замечательных людей, которые поминали нас в своих молитвах. Я твердо верю, что Бог творит чудеса каждый день. Я чувствую себя безмерно благословенной не только потому, что родила здорового сына, – я пережила одно из Божьих чудес.