Онлайн чтение книги Отец Кристины-Альберты Christina Alberta's Father
Глава II. Обретение учеников

1

В рассказах и мнениях о том, в каком порядке и как именно Саргон обретал последователей, уже существуют значительные разногласия. К счастью, мы располагаем возможностью изложить эти обстоятельства со всей необходимой точностью, а также весомостью, которая предвосхитит и обезоружит самую дотошную придирчивость. Была примерно половина седьмого вечера, когда Саргон вышел на Чипсайд, и движение на этой оживленной городской магистрали уже замирало. Его лицо преобразилось и словно бы испускало матовое сияние, которое создается только самым тщательным и изнуряющим бритьем. Ему была возвращена юношеская гладкость. Щечно-губная грива, пышнейшие усы, которая так долго укрывала его лик от человечества, упокоилась клочьями волос и мыльной пены в тазике парикмахера. Лицо теперь было таким же открытым всем взглядам, как лицо юного Александра Македонского — свежее, искреннее, невинное, говорящее ясным, ни через что не процеженным голосом. На нем играл естественный румянец волнения, и оно плыло над Чипсайдом, изучая физиономии встречных в процессе неимоверно важных мистических поисков. Синие глаза под благообразной шляпой горели огнем. Вот этот? Или вон тот?

2

Первым призванным суждено было стать молодому человеку из Лейтонстона по имени Годли, молодому человеку с крупным, серьезным до мрачности серым лицом и важной медлительностью речи, смахивавшей на заикание. Он нес микроскоп в деревянном футляре. Он был студент-биолог, специализирующийся на цитологии, по природе очень вежливый, склонный к точности и раздумчивости во всем, что говорил и делал. Он шел от станции «Ливериуль-стрит» к институту Биркбека кружным путем, потому что до начала занятий оставался почти час. Он остановился на краю тротуара, на углу, собираясь перейти улицу и выжидая, чтобы проехали два фургона, когда зов настиг его.

Он увидел рядом с собой глянцево выбритого низенького человека, очень сосредоточенного, чьи синие глаза быстро обшарили его лицо, и тут же на его локте сомкнулись пальцы.

— Я думаю, — сказал Саргон, — это вы.

Мистер Годли не был лишен юмора, и хотел было ответить, что он, безусловно, он, но обычная медлительность речи, отчасти природная, но главным образом культивируемая, заставила его остановиться на «безусловно», и он все еще рассекал профилем воздух, когда вновь заговорил Саргон.

— Мне нужна ваша помощь, — сказал Саргон. — Начало великому делу положено.

Мистер Годли забился в конвульсиях сообщения, что в его распоряжении добрая часть часа, и он готов оказать любую посильную помощь при условии, что ему объяснят, для чего она требуется. Ведь его время ограничено. Он никак не может опоздать в Биркбек на занятия. Саргон не обратил ни малейшего внимания на смысл различных звуков, которые откусывал и проглатывал мистер Годли. Он, крепко держа своего пленника за локоть, повлек его вперед, жестами свободной руки поясняя всю важность обращенного к нему призыва.

— Вы, я замечаю, молодой человек, подвизающийся в области науки. Ваши знания понадобятся. Не знаю, узнали вы меня или нет — ваша память еще может страдать провалами, — но я узнал ваше лицо — главы мудрецов при нашем древнем дворе. Да-да, главного среди наших мудрецов.

— Н-н-е у-у-верен-н-н, ч-ч-то я в-вас п-п-понял, — сказал молодой человек. — М-м-моя раб-б-бота п-п-пока в-в-вряд ли извест-т-тна.

— Мне известна, — категорично объявил Саргон. — Я вас разыскивал. Пусть мое скромное инкогнито вас не обманывает. Поверьте, за мной стоят колоссальные силы. Вскоре все люди просветятся. Век сумятицы близится к концу, начинается новый век. Мы первые две частицы, самые первые, в великом выкристаллизовывании…

— К-к-куда мы, с-с-собственно, ид-д-д-ем? — осведомился молодой человек.

— Доверьтесь мне, — мужественно сказал Саргон. — Держитесь меня.

Молодой человек боролся с двумя-тремя сложными вопросами, но тут под магическую силу зова попали три новых индивида, и вопросы молодого человека выпаливались по кусочкам в неслышащие уши. Эти новые последователи стояли небольшой группой возле маленькой, почти безголосой шарманки, на которую был водружен плакат, гласивший: «Нам нужна работа, а не благотворительные подачки, но в так называемой цивилизованной стране для нас работы нет!» Одеты они были в выцветшую солдатскую форму, и ни одному из них не было и двадцати пяти.

— Нет, вы только посмотрите! — сказал Саргон. — Разве не пора начаться новому веку?

Он обратился к тому, что стоял справа от шарманки.

— Все это необходимо изменить теперь же, — сказал он. — У меня есть для вас работа.

— А! — откликнулся недавний солдат голосом человека, получившего хорошее образование. — И какая?

— Мы не волыним, — сказал шарманщик. — И согласны. Если работенка нам по силам. Мы дурака не валяем. Что за работа-то?

— Шиллинг за час? — спросил третий.

— Больше. Много больше. А работа важная и очень ответственная. Жатва! Чудесная жатва! Вы будете вести других. Следуйте за мной.

— Далеко? — спросил тот, кто ответил ему первый.

Саргон сделал жест, удачно замаскировавший тот факт, что никакого ясного плана у него нет, и зашагал впереди них по тротуару.

— Веди нас, Макбет! — сказал шарманщик и вскинул шарманку за спину. Двое других бывших солдат обменялись мнением, что все вроде бы в порядке, да и вообще надо посмотреть, что им предлагают. Мистер Годли, шагая бок о бок со своим вождем, предпринял сильнейшую и в конечном счете тщетную борьбу с очередным вопросом.

Следующий ученик был не столько призван, сколько врезался в растущие ряды саргонистов. Это был высокий джентльмен с кожей сочного коричневого цвета, курчавыми волосами и широкой обезоруживающей улыбкой. Одет он был в прямо-таки излучающий свет серый сюртук — розовый галстук, желтые штиблеты и шляпа, не уступавшая в солидности шляпе самого Саргона, довершали его костюм. Крупные, почти медного оттенка пальцы протягивали листок бумаги, а сочный мощный бас произнес: «Извините!» Вверху листа было напечатано «Лин и Маккей, 329, Лиден-холл-стрит», а ниже написано чернилами: «Мистер Кама Мобамба».

Саргон несколько секунд смотрел на владельца листа и узнал его.

— Царь Элама! — сказал он.

— Не понимай, — сказал темнокожий джентльмен. — Португал.

— Нет, — ответил Саргон с жестом, объяснявшем его намерение. — Провидение. Следуйте за мной.

Темнокожий джентльмен доверчиво пошел за ним.

— Послушайте-ка! — заявил один из экс-солдат. — Это что же, работа и для цветных?

— Спокойствие! — сказал Саргон. — Очень скоро вам все будет показано.

— П-по-моему, вам не следует вводить людей в заб-блуж-дение, — сказал мистер Годли, которого поведение Саргона все более заинтриговывало и ставило в тупик.

Саргон ускорил шаги.

— Этот… этот джентльмен п-простосп-п-прашивал, как н-найти дом.

В своем стремлении втолковать это Саргону он несколько позабыл о своем микроскопе и нежданно стукнул его футляром по колену проходившего мимо джентльмена в цилиндре. Жертва громко и яростно выругалась и остановилась посреди тротуара, подпрыгивая на одной ноге и прижимая ладонь к ушибленному месту. Затем джентльмен в цилиндре поддался страстному порыву поведать мистеру Годли, что именно он думает о его поведении, его воспитании и о том типе людей, к которым он принадлежит. И, прихрамывая, присоединился к последователям Саргона, восклицая «эй!» придушенным голосом. Несколько нетрезвый мужчина в глубоком трауре видел все, что произошло, и поспешил, слегка промахнувшись к рассерженному джентльмену в цилиндре.

— Возмутительная грубость, — сказал он. — Возмутительная! Если свидетель нужен, так я, пожалуйста.

Он намеревался подойти к джентльмену в цилиндре, но в его организме эмансипировались некоторые химические факторы, которые отклоняли его то вправо, то влево. Результатом явилась прихотливая кривая, незамедлительно натолкнувшая его на тачку с апельсинами у края тротуара. Соприкосновение не было ни серьезным, ни длительным, но привело к тому, что толика апельсинов рассыпалась, а ко все возрастающей свите Саргона добавился очень рассерженный подручный зеленщика, порицая и настаивая на возмещении убытков.

Мораль аллегории полностью зависит от выбранного уподобления, и, если камень, катясь, больше не становится, то катящийся снежный ком в размерах увеличивается. Небольшая кучка людей, торопливо шагающая по лондонской улице, представляет собой движущиеся тело типа снежного кома. Его притяжение весьма значительно, оно пробуждает любопытство и способствует сплочению человечества. Саргон, синеглазый и экстатичный, вкупе с мистером Годли по его левую руку, сосредоточенным и красноречивым, а также с мистером Камой Мобамбой, высоким, безмолвным, улыбающимся, чье лицо цвета черного дерева сияло уверенностью, что его вот-вот представят пред очи господ Лина и Маккея, возглавлял процессию. За ними шли три безработных экс-солдата, уже втянувшихся в неясный протесты и объяснения с джентльменом в цилиндре и с ловким, но не очень удобопонятным юным репортером, который постигал родной язык в Олдхеме и только-только приехал в Лондон делать карьеру, а потому мечтал о чем-нибудь «горяченьком». И как будто решил, что Саргон и есть искомое «горяченькое». К ним присоединились двое двусмысленного вида субъектов в кепках и шарфах, возможно с темными намерениями, уличная девица с туповатым лицом и в видавшей виды пурпурной шляпке осведомлялась, «чего это они», а нетрезвый мужчина в трауре объяснял со всем возможным остроумием и неясностью. А по сторонам уже зашмыгали подростки. А еще итоновец. Он был очень-очень юным и румяным отпрыском одного из древнейших и прославленнейших семейств в Англии и ярым коммунистом. Он с закадычным другом направлялся в прославленный магазин игрушечных моделей в Холборне, когда мимо прошествовал Саргон, и ему бросилась в глаза надпись на шарманке.

Он был очень инициативным мальчиком, склонным к драматизации.

— Извини, старина, — сказал он своему другу. — Но я чувствую, что момент настал. Или я очень и очень ошибаюсь, или эта компания кладет начало социальной революции, и я обязан исполнить свой долг.

— Да, ну, Кролик, — возразил друг. — Сначала давай купим паровой катер, как хотели.

— Какой еще паровой катер? — презрительно бросил Кролик и повернулся, чтобы последовать за Саргоном.

Он бы предпочел начать с быстрого крепкого рукопожатия, но когда человек не вынимает рук из брючных карманов, сделать это трудно. Он ускорил шаг, а его друг, не зная, то ли смеяться, то ли прийти в ужас, пошел за ним на расстоянии, по его мнению, достаточным, чтобы его нельзя было заподозрить в личной причастности к социальной революции.

— Куда мы идем? — спросил юный питомец Итона, нагнав последнего из безработных экс-солдат.

— Вон он знает, — сказал безработный экс-солдат, указывая на Саргона.

3

Но именно этого-то наш милый Саргон и не знал. Он уже больше не был убежденным и единым Саргоном. В его существо старался вернуться перепуганный, сомневающийся и протестующий Примби.

До начала обретения учеников Саргон царил в своей душе без колебаний и противников. Но он ожидал, что ученики, услышав его зов, узнают, вспомнят, тут же все поймут и будут готовы помогать. Зов должен был, так сказать, зажечь фонарь, озарить их умы и мир вокруг. Он ожидал не только четкой и неколебимой убежденности наподобие его собственной, но подтверждения и укрепления ее. Так, чтобы от души к душе ширилась реставрация Человечности, Империи Саргона. К ученикам, которые ставили условия, к ученикам, которые следовали за ним, странно жестикулируя, и брызжа слюной, и побулькивая, заикаясь и давясь вредной критикой, к ученикам, требующим минимальной заработной платы, и к ученикам, которые прихрамывают следом за тобой и восклицают «эй!», будто ты извозчик, — к таким ученикам Саргон был абсолютно не подготовлен.

Не поторопился ли он призвать учеников? Снова поспешил? Совершил еще ошибку? Такие вредные и неотложные вопросы допекали Владыку, пока он энергично шагал по Холборну, никуда конкретно не направляясь, со скоростью около четырех миль в час, а его последователи чуть не наступали ему на пятки. Быть может, всякое руководство — своего рода бегство. Быть может, в каждом вожде спит беглец. В Саргоне в этот момент он уже не спал, а проснулся и зашевелился, и имя его было Примби.

Едва лишь человечество в своем медленном возвышении над чистой животностью начало подчиняться пророкам, великим учителям, несомненно тогда же зародился и этот конфликт между величием миссии и чем-то неясно меньшим, а еще, конечно, всегда присутствовало это режущее несоответствие чаяний учителя с качествами и побуждениями учеников. В самом призыве учеников словно заключено свидетельство слабости пророка. Оно накладывает на него обязательства. Обязательства перед ними. И он знает, что они потребуют их исполнения, если он споткнется. Глубокие стадные инстинкты подсказывают ему, что он не отступит от своих заявлений им, даже если ему придется отступить от себя. Они-то от него отступятся — это неизбежно. Во всей известной истории мира есть только один-единственный неизменно верный ученик — Абу Бекр. Все прочие ученики подводили, калечили своих Учителей, вводили их в заблуждение. Они покидали пророка или вынуждали идти туда, куда он не хотел идти. Великое и сходное с ним малое подчиняются сходным законам. Во главе этого бурлящего клинышка, который двигался по озаренному фонарями Холборну в октябрьских сумерках, шел Саргон, Владыка и Защитник Человечества, Возродитель Веры и Справедливости, Саргон Великолепный, и хотя он уже понял, какую ошибку допустил и какие опасности на себя навлек, он по-прежнему был исполнен решимости совершить нечто великое каким-то невероятнейшим образом на самой грани катастрофы. И ближе собственной тени к нему был Примби, почти обезумевший от страха, готовый кинуться наутек в первый же переулок, сбежать от объяснений, сбежать от свершений, сбежать назад в примбизм и бесконечное ничтожество.

Внезапно до Саргона донесся успокоительный голос — голос того, кто как будто уверовал и принял его.

Прежде чем Бобби перебежал улицу, он выдержал стычку с Билли.

— Вон он! — сказал Бобби.

— Да не он это, — сказал Билли. — Где усы? Он же был сплошные усы.

— Сбрил, — ответил Бобби. — Я его где хочешь узнаю. Такая гарцующая походка. Это наш пророк, Билли, и ему явно грозят неприятности.

— Больше смахивает на аферу, — сказал Билли. — Где он раздобыл этого экстазного негритоса? Тут что-то нечисто, Бобби. Лучше не суйся. Вон полицейский надвигается.

Бобби поколебался.

— Не могу я его так бросить, — сказал он и юркнул через дорогу, как раз когда четыре мчащихся автобуса заслонили саргонистов от Билли.

— Извините, но куда вы? — спросил Бобби, нагибаясь к благодарному уху Саргона, несмотря на сильный толчок, на который не поскупился мистер Годли.

— Я объявил о себе, — сказал Саргон и тотчас уверенность вернулась к нему. Это же был Первый Ученик, и он отыскал своего Учителя. И теперь Саргон совершенно ясно увидел, что ему следует сделать. Этих первых последователей следовало наставить на путь истинный. Пора настала приобщить их к Учению. Для чего необходимо было отъединить их от шума и суеты улицы. И Саргону предстало видение — длинный ярко освещенный стол, ученики за ним, задающие вопросы, — и достопамятные ответы, великие изречения. И прямо впереди сиял, взрывался светом, уже друг в нужде, — внушительный и приветливый ресторан «Рубикон», пионер в замечательном замысле предлагать изысканные обеды по сходным ценам.

— Вон там, — объявил Саргон, описав рукой широкий полукруг, — мы отдохнем, вкушая пищу; я буду говорить, и все недоумения разъяснятся.

Светлое видение беседы с учениками за столом настолько восстановило величие Саргона, что входа в ресторан «Рубикон», который зазывно выпячивается на углу, он достиг, обретя еще двух учеников. Нищего, почтенной наружности, предлагавшего спички прохожим, и крайне умного вида мужчину лет пятидесяти, тощего, с жидкой бородкой, книгой о духоборах под мышкой, в митенках и выпуклой черной фетровой шляпе весьма необычной формы вроде паровозной трубы. Это последнее приобретение было сделано у самых дверей ресторана.

— Войдите, — сказал Саргон, сжав его локоть, — и поужинайте со мной. Я расскажу вам о вещах, которые изменят вашу жизнь.

— Так неожиданно! — произнес умного вида мужчина с напоминающей ржание нотой протеста английского ученого и джентльмена, подчиняясь хватке Саргона.

4

Само вторжение в ресторан «Рубикон» произошло бестолково и быстро. Саргону теперь все представлялось ясным и простым: либо он претворит в явь это видение длинного белого стола с его учениками вокруг, либо навлечет на себя страшное поражение. Его последователями руководило смешение неравноценных и несовместимых побуждений, как всегда бывает с последователями, а число их теперь почти достигало тридцати — более точному определению оно не поддается, так как пополнилось зеваками и прохожими из-за наименее достойного из трех экс-солдат, который, едва впереди замаячил ресторан «Рубикон», принялся испускать магические слова: «Пожрать на дармовщинку».

В этот момент внимание бдительного наружного стража — швейцара — отвлекли гости, подъехавшие в автомобиле, и поэтому саргонисты ворвались внутрь, не встретив иной помехи, кроме вращающейся двери, рассекшей их на пары и тройки, прежде чем впустить в вестибюль. Примерно двадцать их оказалось в этом помещении из мрамора, красного дерева и услужливых гардеробщиков, когда из-за технической неопытности мужчины в глубоком трауре механизм заело, подручный зеленщика вмешался без малейшего толку, и в конце концов его извлек оттуда вежливо негодующий швейцар. Человек с ушибленной голенью как будто отстал еще до приближения к ресторану, а туповатая девица в пурпурной шляпке удалилась восвояси в никем не замеченный момент.

В обширном, сверкающем и полном наблюдательных глаз вестибюле проявилась тенденция к рассосредоточиванию. Безработный экс-солдат с шарманкой в припадке внезапной застенчивости направился к мужскому гардеробу, чтобы сдать туда свой инструмент, и был тут же втянут в спор со своими коллегами. Двое двусмысленных субъектов в кепках и шарфах, казалось, усомнились в корректности своих костюмов. Но Саргон крепко держал новоизловленного джентльмена, а почтенный продавец спичек не собирался разъединяться со своим патроном в месте, полном света, роскоши и опасности. Мистер Кама Мобамба, высокий, улыбающийся, глянцевый, вручил шляпу с зонтиком гардеробщику и старался не отставать от Учителя, в безмятежной уверенности, что вступил в величественный портал фирмы африканских коммерсантов Лина и Маккея. А мистер Годли, с его врожденной потребностью в ясности, не желал расставаться с Саргоном без исчерпывающего объяснения, почему он не находит возможным сопровождать его и далее. Он следом за другими вошел в Большой зал, издавая неясные звуки, как разладившиеся часы с кукушкой. Репортер из Олдхема также еще держался, хотя уже пребывал в сомнении, о чем, собственно, он сможет написать. Воспитанник Итона, почти осознавший свою ошибку, предпочел несколько отъединиться, когда вошел в зал, оставив в гардеробе шляпу и зонтик.

А Бобби туда не вошел. В вестибюле его нагнал и остановил Билли.

— Тебя это не касается, Бобби, — сказал Билли. — Совсем не касается.

— Не могу понять, что он затеял, — сказал Бобби. — Как бы это не кончилось для него плохо.

— Не важно.

— Для меня важно.

— Администрация перепугалась, — сказал Билли. — И послала за полицией. Снаружи собралась толпа. Только посмотри, как они липнут к стеклам. Видишь, как вон тот пялится в дырочку. Как приятно будет Тесси и Сьюзен, если мы окажемся в полицейском суде.

— Но не можем же мы его бросить в такой переделке?

— А чем мы ему поможем?

5

В стенах ресторана Саргон сделал свое высшее и заключительное усилие, понеся мгновенное и полнейшее поражение. Но как бы то ни было, в бегство он не обратился. Он ринулся во фронтальную атаку на мир, который отправился покорять — как Саргон. И как Саргон, непобедимый Саргон, он претерпел полный разгром.

В ресторане «Рубикон» еще не воцарилось вечернее оживление. К тому же в «Рубиконе» оживление по вечерам царит меньше, чем в обеденные часы; он расположен далековато от Вест-Энда, и потому оживлен преимущественно днем. А час отведенной ему меры вечернего оживления еще не настал. Стройность рядов белых столиков (каждый со своей лампой и своими цветами) лишь кое-где нарушалась посетителями. Семейство с билетами в цирк, компания, подкрепляющаяся перед митингом в Кингсуэй-Холле; три-четыре пары театралов в вечерних костюмах; три-четыре странноватые пары, состоящие из довольно неопытного вида бизнесмена средних лет и крайне неопытного вида молодой женщины в обеденном туалете небезупречной элегантности — пары, которые в Лондоне встречаются повсюду, и еще трое бизнесменов с севера в по-шотландски солидных серых костюмах, обедающие с исчерпывающей полнотой от коктейля до ликера к кофе. Вот и все, кто пока украшал своим присутствием зал ресторана. На нижней галерее смутно маячили одна-две фигуры, а верхняя не была освещена. Атмосфера все еще была пронизана холодом и робостью. Даже троица с севера познавала лондонскую роскошь сдержанно, если не сказать — опасливо.

Обслуживающий персонал в подавляющем большинстве еще занят не был. Старшие официанты, официанты, подающие вина, просто официанты поправляли салфетки, переставляли бокалы и рюмки или тихо стояли сложа руки, с тем выражением меланхоличности и легкого удивления себе, которое отличает официантов. Нестройный шум в вестибюле и звон разбитого стекла вращающейся двери — результат последнего усилия мужчины в трауре — возвестили появление Саргона.

Все повернули головы. Посетители забыли про еду и застольные манеры, официанты забыли свои тайные печали. Появился Саргон — ничем не примечательная фигура, маленькое, белое, почти светящееся лицо, круглые блестящие глаза. Одной рукой он все еще удерживал своего последнего ученика. Другой отмахивался от словесных комьев, которые сыпал на него мистер Годли. Над ним, точно щит из черного дерева и слоновой кости, маячило лицо негра, полного приятных ожиданий. Сзади шли продавец спичек и другие саргонисты, чью социальную принадлежность определить было труднее.

Перед ним встал метрдотель, за которым виднелся управляющий, а чуть дальше помощник управляющего перекладывал с места на место фрукты на буфетной стойке.

Саргон выпустил свою последнюю добычу и шагнул вперед.

— Поставьте здесь стол, — произнес он с величавым жестом. — Поставьте стол для многочисленного общества. Я созвал последователей и должен наставить их.

— Стол, сэр, — сказал метрдотель. — На сколько персон?

— Для большого общества.

— Все-таки, сэр, — сказал метрдотель, умоляюще взглянув на управляющего, — нам бы хотелось знать примерно, на сколько персон.

Управляющий выступил вперед, чтобы взять дело в свои руки, и помощник управляющего, оставив в покое пирамиды фруктов, подошел к нему сзади для поддержки. Саргон заметил, что столкнулся с сопротивлением, и собрал воедино все заключенные в нем силы.

— Это большое общество, — сказал он. — Оно должно сесть здесь со мной за трапезу, и я должен наставить его. Люди там могут присоединиться к нам. Составьте все столы один к одному. День разобщенных столов и разобщенных жизней окончен. Пусть даже столы возвестят Братство Людей Под Нашей Властью. Составьте их.

При словах «Братство Людей» один из трех бизнесменов с севера был оглушен внезапным озарением.

— Это кровавый большевик, — сказал он (или что-то похожее). — Вломился сюда! Нашел место!

— Это недопустимо, — сказал его друг. — Нам что, нигде от них покоя не будет?

Первый бизнесмен выразил глубокую антипатию к обагренным большевикам и принялся торопливо, нервно и раздраженно поедать хлеб.

— Когда наконец принесут это фрикасе из цыпленка? — сказал он.

— Не иначе, как уронили его на пол или еще что-нибудь устроили.

Но управляющий мыслил даже быстрее этого бизнесмена. Саргон еще только начал свою речь, а молниеносный сигнал был уже подан. Официант, посланный за полицией, уже промчался мимо Билли, Бобби и прочих, нерешительно толпящихся в вестибюле, где теперь было тревожно и сквозило, потому что во вращающейся двери не было стекла, которое выбил мужчина в трауре.

Однако Саргон не заметил эти побочные события. Он поступил так, как только и мог поступить при таких обстоятельствах — попробовал сломить сопротивление, с которым столкнулся.

— В этом зале, сэр, мы банкетов не устраиваем, — сказал управляющий, чтобы выиграть время. — Банкет вы можете дать в Сирийском зале или Енисейском кабинете, а то в Большом масонском или Малом масонском зале — заказав заблаговременно и после необходимых приготовлений, но это общий зал. Вы не можете так сразу устроить здесь банкет для неизвестного общества или там собрания. Мы таких услуг не предоставляем. Так не делается.

— Но сегодня так будет сделано, — возвестил Саргон с таким взглядом, интонацией и жестом, что весь грёзовый Шумер упал бы на колени.

Но управляющие европейских ресторанов, видимо, слеплены из глины покрепче, чем древние шумеры.

— Боюсь, что нет, сэр, — сказал он с вежливой непоколебимостью.

— Знаете ли вы, — вскричал Саргон, — с кем вы имеете дело?

— Не с нашим постоянным клиентом, сэр, — ответил управляющий с извиняющимся видом человека, приводящего неопровержимый аргумент.

— Послушайте, — сказал Саргон. — Сегодня эпохальный день. Это Конец и Начало Века. Люди будут помнить банкет, который я устрою тут, как зарю нового мира. Я — Саргон, Саргон Великий, Саргон Восстановитель, и пришел объявить о себе. Это множество моих последователей должно накормить и наставить здесь, накормить телесно и накормить духовно. Потрудитесь исполнить положенное вам.

Говоря о своих последователях, он указал себе за спину, но позади него теперь, увы, не было последователей, исключая верного, но заблуждающегося африканца, да недоумевающего, но настойчивого репортера из Олдхема. Питомец Итона уже полностью отъединился. Он сел за столик в стороне, где к нему присоединился его друг, и они, переговариваясь вполголоса, наблюдали за происходящим. Даже мистер Годли со своим микроскопом и джентльмен с книгой о духоборах к этому времени скрылись из этого повествования и шли теперь по Холборну, обмениваясь объяснениями, перебивая друг друга, и высказывали предположения об этом необычайном случае, который столь нежданно сбил их с высокого и разумного жизненного пути.

— Могу только п-п-п-предположить, — сказал мистер Годли, — что он с-с-сумасшедший.

Пока свита Саргона таяла, свита управляющего увеличивалась. Теперь позади него выстроились всяческие официанты — пожалуй, три дюжины разных и в то же время единообразных официантов: высокие официанты и низенькие, толстые и худые, волосатые и лысые, старые и молодые, официанты в фартуках, а один так даже без фрака.

— Боюсь, вы нарушаете здесь порядок, — сказал управляющий. — Боюсь, я должен попросить вас уйти, сэр.

Уйти — ему? Никогда!

— О поколение слепых и глухих! — вскричал он, поднимая голос в надежде, что его услышат за столиками позади этой угрюмой толпы официантов. — Или вы не узнаете меня? Нет у вас ни памяти, ни прозрения? И вы не видите света, который открывается вам? Не слышите зова, оглашающего мир? Час пробуждения настал. Он нынче, он сейчас. Вы можете перестать быть игрушками привычки и раболепства, и можете стать хозяевами возрожденного мира. Сейчас! Сию минуту. Пожелайте измениться со мной, и перемена придет к вам. Вас призывает Саргон, Саргон Древний и Вечный, Мудрый Правитель и Дерзновенный, призывает вас к свету, к благородству, к свободе.

— Боюсь, мы не можем позволить, чтоб вы тут произносили речи, — сказал управляющий, простирая руку.

— Да вышвырнуть его сразу, и дело с концом, — сказал приземистый коренастый официант.

— Вышвырните его! — вскочив, сказал антибольшевистски настроенный бизнесмен голосом, исполненным негодования и набирающим силу с каждым словом. — А потом принесите нам наше Фрикасе из Цыпленка. Мы уже Десять Минут ждем ЭТО ФРИКАСЕ ИЗ ЦЫПЛЕНКА!!!

И тут раздался другой голос:

—  Эточтотакое ?! — И на Саргона внезапно надвинулся полицейский.

Волна ужаса оледенила его душу, чисто примбийская волна ужаса.

За всю свою законопослушную жизнь он ни разу не вступал в столкновение с Полицией. «О Господи! О Господи! — вопиял ужас в его душе. — Что я натворил? Меня арестуют!» Синие глаза округлились еще больше, он с трудом дышал, но никто вокруг не заметил, как близок он был к бесславному крушению. Примби затрясся и исчез. Саргон поперхнулся и сказал непоколебимо:

— Как так, страж порядка? Ты посмеешь наложить руки на Владыку Мира?

— Эта моя обязанность, сэр, если он нарушает спокойствие, — сказал полицейский. — Владыка там или не Владыка.

Саргон молниеносно приспособился к такому обороту событий. Он потерпел поражение. Его сейчас уведут. Да, но он все равно Саргон. Та Сила, которая управляет им, навлекла на него поражение, но, конечно, это лишь испытание. Он не ожидал от Силы подобного, но раз такова была воля Силы, ему оставалось лишь смириться.

— Вы понимаете, господин полицейский, что вы делаете? — сказал он величественно и мягко.

— Вполне, сэр. Надеюсь, вы нам хлопот не доставите.

Пленник! Не так он представлял себе явление Владыки миру. Он в последний раз оглядел пышное убранство большого ресторанного зала, в котором должен был произойти начальный пир. Не здесь, но в каком-то замызганном полицейском участке должна быть объявлена Новая империя Справедливости и Братства.

Он молча повернулся и смирно пошел рядом с полицейским в глубоком размышлении.

6

Так завершилась первая попытка Саргона вступить во владение своей Империей. Если, конечно, не считать первой попыткой его визит в Букингемский дворец.

Но перед тем как перейти к нежданному и ужасному испытанию, которое его ожидало, нам следует сообщить об одном-двух второстепенных обстоятельствах его пленения.

Во-первых, поведение мистера Камы Мобамбы. Он наблюдал заключительные эпизоды в ресторане со все возрастающим изумлением на широком бронзовом лице. Неужели этот синеглазый человечек и правда завел его не туда? Когда Саргона уводили, мистер Мобамба сделал шаг, словно все-таки собираясь последовать за ним. Затем остановился, задумчиво сдвинул брови и порылся в кармане. С некоторым усилием он извлек лист бумаги, который, казалось, был единственным звеном между ним и Лондоном. Лист теперь выглядел изрядно измятым. Разгладив его на могучей ладони, мистер Мобамба двинулся к управляющему и протянул лист ему.

— Что это еще? — спросил управляющий.

Черный джентльмен поклонился с изящнейшей элегантностью, не опуская листа.

— Не говору англиски, — сказал черный джентльмен. — Португал. Лин-и-Кей. Лемонаолстрит.

Объяснить ему дорогу оказалось крайне трудным.

Тем временем в вестибюле Бобби безмолвно отрекся от какого-либо знакомства с Саргоном. Он все еще медлил там с Билли, удерживаемый странной, почти материнской тревогой за Саргона. Экс-солдаты «слиняли», по красочному выражению владельца шарманки, едва появилась полиция. Мужчина в трауре со всеми его бедами был удален. Но довольно много людей еще оставалось там в смутном ожидании, а юный репортер старался отыскать хоть кого-то, кто понимал редкий и неясный язык Олдхема в попытке найти подтверждение собранным фактам. И еще там находилось несколько полицейских, причем один был явным начальником — красавец в кепи и мундире с галунами.

— Вон он! — сказал Билли, и из зала вывели Саргона.

Пока он шел через вестибюль к вращающейся двери, царила полная тишина. И Бобби почудилось в Саргоне прежде не замечавшееся высокое достоинство. Он не смотрел ни направо, ни налево, а в глазах у него пряталась глубокая грусть.

— Но что они с ним сделают? — спросил Бобби.

— А вы, случаем, с ним не знакомы, сэр? — внезапно спросил начальник.

— Да вовсе нет, — ответил Билли, опередив Бобби. — Никогда прежде его не видели. Просто затянули сюда посмотреть, что происходит.

И своим молчанием Бобби подтвердил его слова.

— У меня нет права приказать вам не толпиться тут, — сказал полицейский чин, многозначительно улыбнулся Билли и сделал знак подчиненным, что они свое дело здесь завершили.

— Лучше пойдем домой, — сказал Билли, правильно истолковав улыбку.

7

Трое друзей сидели у огня в белой комнате с лиловыми занавесками, и Бобби горько каялся в том, что отрекся от Саргона.

— Они забрали его, Тесси, — повторил он в третий раз, — и я не знаю, что они с ним сделают.

— Отпустят, предупредив, — сказал Билли, балансируя на колене чертежную доску. — Насколько могу судить, он ничего такого не натворил.

— А потом? — пробормотал Бобби, глядя на огонь. — Я загляну в полицейский суд и попробую привести сюда, если его отпустят, — добавил он после некоторого молчания.

— Лучше не вмешивайся, — сказал Билли.

А Тесси сидела в кресле между Билли и огнем, поглядывая из теплых теней на сосредоточенный профиль Бобби довольно-таки нежно. И никто ее не видел.

— Его отпустят с предостережением, Бобби, и он сам сюда вернется, — сказала Тесси успокаивающе.

— Ну, конечно, придет, — сказал Билли.

— Вполне возможно, Тесси, — сказал Бобби. — А что, если его не отпустят? — Он встал и постоял у огня. — Пожалуй, мне следует подняться к себе и поработать.

— Да, конечно, — сказал Билли.

— Как продвигается роман? — спросила Тесси.

— Пока не очень, — сказал Бобби. — Пророк мешал сесть и писать. Но я узнал очень много, и это когда-нибудь проявится. Ну, и конечно, я должен разделаться с почтой Тетушки Сюзанны. Тетушка Сюзанна становится все популярнее и популярнее. Вы и вообразить не сумеете, о чем меня спрашивают. И в конечном счете все это тоже материал. Но… требует времени… Конечно, они заперли его в мерзкую тесную камеру. И он поражается, как они не видят, что он правда великий Саргон, вновь явившийся в этот мир… Билли, мир опасное место, опасное, недоброе. Почему они не позволили ему немного порезвиться? А его трогательная крохотная карта Всего Мира наверху? Он ее так и называл: Весь Мир. И его трогательная бумажная звездная моделька, и его трогательная пустая комнатушка, и его трогательная пустая кроватка.

— Протестую! — заявил Билли, откладывая чертежную доску. — Бобби, ты страдаешь патологическим переизбытком сочувствия. Ты — новая болезнь. Типичный случай боббиизма. Хватит и того, что ты открыто выражаешь сочувствие этому дьяволенку Сьюзен, стоит мне ее отшлепать, и тем сводишь на нет всю мою воспитательную работу. Хватит и того, что ты делаешь за миссис Ричмен треть ее работы, потому что ей требуется солнечный свет и воздух. Нет, я даже способен понять твою эмоциональную связь со всякими бездомными кошками и голубями. Но когда ты начинаешь изливать сочувствие на трогательную пустую кроватку в меблированных комнатах, это уже предел. Да, Бобби, предел! Трогательная пустая кроватка! Это уже патология, Бобби, патология!

— Но ведь он же думает о Саргоне, — сказала Тесси. — Ты сходишь завтра в полицейский суд, Бобби?

— Схожу — что бы Билли там ни говорил. Мне все равно, если это болезнь. Я опасаюсь за этого человечка. Я боюсь. Он слишком уж ясноглаз для этого жестокого мира.

И на следующее утро Бобби пошел. Он пошел в суд на Лемон-сквер и просидел там все мрачное утро в ожидании Саргона, который так и не появился. Он все утро слушал, как перед судьей представали пьяницы и им подобные. Дело об украденных сифонах содовой, два супружеских скандала и все подробности преднамеренного разбития зеркального стекла витрины с целью ограбления. Но о Саргоне — ничего. Судья удалился, присутствующие начали расходиться. Он расспросил полицейского, но тот ничего о Саргоне не слышал, как и о небольшом переполохе в ресторане «Рубикон». А в тот ли суд он пришел, спросил полицейский. И Бобби кинулся стремглав на Минтон-стрит. Минтон-стрит тоже, казалось, понятия не имела о Саргоне. А заглянуть в участок Бобби ни там, ни там в голову не пришло. Он ушел в полной растерянности. Попытался отыскать упоминание про Саргона в вечерних газетах. Ни строчки ни о «Рубиконе», ни о нем. А что, если ему не предъявили обвинения? Бобби кинулся домой и взлетел по лестнице в тщетной надежде. Уныло-пустая комната, открытое окно, карта мира на полу. Саргон каким-то образом перестал существовать?

Следующий день не предъявил ни Саргона, ни вестей о Саргоне. Бобби перестал спать по ночам.

Через трое суток Билли, который тайком следил за своим другом, сказал небрежно:

— А почему бы тебе не сходить навести справки у Верховного Мандарина в участке на Лемон-стрит? Если кому-то что-то известно, так, уж конечно, ему.

Когда Бобби проводили к инспектору Муллинсу, он увидел перед собой того самого красивого полицейского чина, которого наблюдал в вестибюле ресторана «Рубикон».

— Вы тот молодой человек, который так-таки ничего о нем не знал три вечера назад, — сказал инспектор Муллинс, не отвечая на вопрос Бобби.

Бобби откровенно объяснил положение вещей.

— Теперь от этого толку мало, — сказал инспектор. — Тем не менее все было сделано по заведенному порядку. Мы, согласно с данным нам правом, отвезли его в приходскую больницу — для наблюдения за его душевным состоянием. Они держат их там трое суток. Затем либо ставят диагноз, либо отпускают. Или предъявляют обвинение.

— Диагноз? — переспросил Бобби.

— Невменяемость, — сказал инспектор Муллинс.

— Так что было с ним?

— Полагаю, самое обычное. Вполне ясный случай. Сейчас он официально признанный сумасшедший, я полагаю, и либо уже в Каммердаун-Хилле, либо находится на пути туда. Или, если там нет свободных коек, куда-нибудь еще.

— Так быстро! — Бобби присвистнул и обескуражено помолчал. — А могу я поехать в Каммердаун-Хилл повидать его? — спросил он затем.

— Наверное, нет, — сказал инспектор Муллинс. — Вы же ему не родственник.

— Но я интересуюсь его судьбой.

— Это не ваше дело.

— Верно. Но он мне нравится. И, по-моему, он не совсем сумасшедший… Как-то странно, что его родные… А вам что-нибудь известно о его родных? Я мог бы съездить к ним, рассказать про него.

— Так-то так, — сказал инспектор. — Но я не знаю, кто они. Возможно, вам удастся узнать в больнице, или получите сведения о них из Каммердауна. Не знаю. И вполне вероятно, что и там о его родственниках ничего неизвестно. В мире полно таких безымянных и бездомных. Не исключено, что у него вообще нет родственников, то есть таких, которые захотели бы о нем позаботиться. Насколько я понимаю, до мужчины или женщины, если их официально признали сумасшедшими и отправили в сумасшедший дом, постороннему добраться трудно. Но, как вы сами сказали, попытаться вам можно. Сожалею, что больше ничего сообщить вам не могу. Я ведь даже его не видел, если не считать секунды, когда он прошел мимо. Это не мое дело… Да, наша обычная процедура в подобных случаях… Нет, меня это нисколько не затруднило. Всего хорошего.

И он остался плотно сидеть в кресле — воплощение неумолимого равнодушного закона и власти.