Онлайн чтение книги Отец Кристины-Альберты Christina Alberta's Father
Глава II. Как Бобби украл сумасшедшего

1

Человек может быть знатоком психологии, но не заметить самых многозначительных деталей при детективном расследовании. Директор Каммердаун-Хилла подумал было, что фамилия посетителя Саргона была не Уиджери. Ему казалось, что она была Гудчайлд или что-то в этом роде. Но поскольку в мире Кристины-Альберты не было ни одного известного ей Гудчайлда, ни она, ни Дивайзис не позаботились разобраться поподробнее. И ни она, ни Дивайзис не спросили себя, для чего Сэму Уиджери было навещать своего родственника во второй раз. А он его и не навестил. В тот вторник Саргона навестил молодой человек — много моложе Уиджери; он облыжно выдал себя за племянника Саргона и сообщил, что зовут его Робин Гудчайлд. На самом деле его звали Роберт Рутинг, и явился он с единственной целью — извлечь Саргона из приюта как можно быстрее, потому что ему была невыносима мысль, что Саргон находится там.

Обстоятельства вкупе с природными склонностями внушили Бобби величайшее отвращение к любым видам заключения. Его мать, кроткая смуглянка, жена корпулентного светловолосого помещика, никем, кроме себя, не интересовавшегося, умерла, когда Бобби шел тринадцатый год, и его поручили заботам суровой старомодной тетушки, считавшей чуланчик под лестницей лучшим дисциплинарным средством. Когда она обнаружила, как угнетающе на него действует заключение там, она принялась излечивать его от «трусости» щедрыми дозами чуланчика, даже когда он ни в чем не был виноват. Учился он в школе, где дисциплина поддерживалась запрещением прогулок. Война унесла его отца, который умер скоропостижно от чрезмерного возбуждения, командуя зенитным орудием во время воздушного налета, и она же привела Бобби через тягостные дни Месопотамской компании и осаду Кута в чрезвычайно малоприятную турецкую тюрьму. Вероятно, он в любом случае был бы добросердечным малым, но теперь он с таким неистовством ненавидел клетки, что готов был повыпускать даже канареек. Ему претили решетки, огораживающие парки и скверы: с пропагандистской страстью он писал статьи о них в «Уилкинс уикли», требуя «освобождения» деревьев и кустов, и еще он старался поменьше ездить на поезде, потому что в купе на него наваливалась клаустрофобия. Короткие расстояния он одолевал на велосипеде, а когда поездка предполагалась длинная, брал мотоциклет Билли. Он всячески подавлял свою потребность в широких открытых пространствах, чтобы не утруждать других людей, но Тесси с Билли знали про это и делали что могли, чтобы облегчать ему жизнь.

Бороться Бобби приходилось не только с клаустрофобией. Он постоянно вступал во внутренний конфликт с нежеланием в большинстве случаев что-либо предпринимать, которое, он полагал, развилось в нем как следствие его военных злоключений. Иногда оно казалось ему просто ленью, иногда брезгливостью, иногда чистейшей трусостью и подлостью. Он сам не знал. Его терзало воспоминание о жестокой расправе, которую он наблюдал в лагере для военнопленных, стоя в стороне и не вмешиваясь. Иногда он просыпался в три ночи и говорил вслух: «Я стоял рядом и не вмешался. Господи! Господи!! Господи!!!» А иногда он расхаживал по своей комнате, повторяя: «Действуй! Ты, брюква! Ты, трусливый заяц! Иди же, действуй!» А тем временем он жил по накатанной колее и делал все, что ему подвертывалось. Как «Тетушка Сюзанна» он был безупречен: неутомимый в сочувствии, четкий в советах, он действительно помогал своим корреспондентам. «Уилкинс уикли» им гордилась. Он был становым хребтом этой газеты.

И теперь из-за Саргона он разрывался между желанием освободить этого маленького человека, который всецело завладел его воображением и симпатией, и ощущением, что, попытавшись ему помочь, он вступит в поединок с грознейшими силами. Только после отчаянной борьбы с собой он все-таки посетил полицейский участок и больницу на Гиффорд-стрит. Он опасался въедливых вопросов, а главное, опасался, что его «задержат». Больница оказалась отвратительным местом с высокими стенами и мощеным двором, зловеще отгороженным от замусоренной улицы снаружи. Вернувшись оттуда, он долго колебался, продолжать или нет.

— Бобби дуется, — заявила Сьюзен Тесси. — Он глупый. Сидит и говорит: «Надо подумать». А зачем ему думать? Сказал, чтобы я была умницей и ушла вниз. Да-а… Так и сказал… Хотел, чтоб я ушла… Я б-б-больше не люблю Бобби-и-и-и…

Неизбывное горе. Град слез. Тесси исполнилась сочувствия.

Но после чая Бобби повеселел и нарисовал для нее картинку «на сон грядущий», присел на ее кроватку и убаюкал ее сказкой, как обычно. Тесси поняла, что худшее для Бобби уже позади.

За ужином Бобби изложил свои планы.

— Я намерен поехать завтра в Каммердаун-Хилл, — сказал он лаконично.

— Повидать Саргона? — понимающе спросила Тесси.

— Если смогу. Но день посещения не завтра, он во вторник. Хочу поглядеть, что там и как.

Билли поднял брови и положил себе масла.

— Но… — сказала Тесси и замолчала.

— Что? — спросил Бобби.

— Ты не сможешь его увидеть. Ты ведь не знаешь, под какой он там фамилией.

— Наверняка они называют его мистер Саргон, — сказал Билли.

— Его фамилия Примби. У него была прачечная. Так мне сказали в больнице. Его родные хотят оставить его там ! Мне невыносимо об этом думать, — сказал Бобби, помолчав.

— Не понял, — сказал Билли.

— Этого милого человечка превращают в сумасшедшего. Он был как синеглазая пичужка. Высокие стены. Дюжие надзиратели. Саргон, Царь Царей… Я должен что-то сделать, не то взорвусь.

Вид у него был одновременно и нерешительным, и отчаянным. Тесси призадумалась.

— Лучше поезжай, — сказала она.

— Но какой толк? — сказал Билли и осекся под взглядом Тесси.

— Ты не одолжишь мне мотоциклет и коляску? Они же тебе до конца недели не нужны.

— Коляску можешь отцепить, — сказал Билли.

— Она может мне понадобиться, — сказал Бобби.

— Не хочешь же ты… — сказал Билли.

И Бобби действительно чуть не взорвался.

— Не важно, чего я хочу! Я сказал, что съезжу в Каммердаун-Хилл осмотреть его. Конечно, я никчемный осел, Билли, но не поехать я не могу. У бедняги же нет ни единого друга. Его собственная семья помогла запереть его. За семьями такое водится. Дьявольский мир! Я должен что-то сделать. Хотя бы задать им встряску. Если я отложу еще хоть на день, то начну шлепать Сьюзен.

— Не помешало бы, — сказал Билли.

— Если бы только удалось спрятать его на четырнадцать дней…

— И он свободен! — сказала Тесси.

— Во всяком случае, потребуется новое заключение, — сказал Бобби.

2

Бобби обнаружил, что деревушка Каммердаун находится почти в двух милях от приюта и весьма успешно старается не иметь с ним ничего общего. Она прячется среди деревьев чуть в стороне от шоссе в Эшворд и Хастингс и может похвастать маленькой тесной гостиницей, которая предоставила Бобби унылый номер, а его мотоциклету с коляской — место под навесом, где уже стояли две повозки и «форд» и кишели куры. Час был еще ранний, и, оставив в номере старый рюкзак со своими «вещами», он, небрежно помахивая тростью, отправился, с небрежным видом на разведки, чтобы разработать план спасения Саргона. Золотая осень все не кончалась. Приятный проселок, по которому он направился к шоссе, был усеян зелеными и желтыми листьями каштанов, ветви деревьев пронизывали солнечные лучи. Безмятежность этого дня ободрила его. Она приветствовала его с ласковой серьезностью, и он почувствовал, что спасение людей из сумасшедших домов — это свершение, которое озаряется солнцем и приветствуется природой.

Приехать сюда из Лондона стоило больших усилий. Он чувствовал себя мошкой, вступающей в единоборство с готовой к бою с вселенной. В заторе под Кройдоном он чуть было не повернул назад, но тут же почувствовал, что не сможет смотреть в глаза Тесси, если хотя бы не потерпит решительного поражения. А затем с восторгом обнаружил, что чем больше он приближается к месту своего назначения, тем больше крепнет в нем уверенность в себе. Он ощущал себя уже почти равным силе, на которую восставал. В конце-то концов, разве законы и правила не стряпаются людьми вроде него? Что такое тюремные стены, как не медлительный труд ленивых каменщиков и пронырливых подрядчиков? Санитары и надзиратели, директора и так далее — все те, кого он намеревался перехитрить, — наделены теми же слабостями, что и он. Случившееся не терпело отлагательств в своей возмутительности — схватить безобидного маленького фантазера, подвергнуть этому жуткому заключению! С подобным необходимо бороться. Иначе мир станет совсем невыносимым.

И такой странный мир! Такая красота в этих древесных стволах, такая прелесть в шуршании этих листьев под ногами! Но все это — попутно, а истинное назначение жизни — сражаться со злом.

Он вышел из-под деревьев, и перед ним распахнулись пологие холмы, а ближе — угрюмые массивные здания приюта посреди широкого голого пространства, окруженного стенами. Мерзкое пятно на пейзаже. Его цель.

Где-то там заперт Саргон, и его необходимо освободить.

Он уселся на оказавшемся рядом удобном перелазе, принялся рассматривать громоздкие сооружения и попытался составить план. Белое здание в центре смахивало на видавший лучшие дни помещичий дом XVIII века. Наверное, ядро заведения. Перед фасадом по траве шли двое, видимо, пациенты. Стена и ограда вдоль дороги выглядели неприступными. Две сурового вида сторожки, в которых, конечно, укрывались сердитые привратники, и двое железных ворот — одни открытые. Из них выезжал фургон. Мебельный. На несколько минут мысли Бобби сосредоточились на возможности стать торговцем, доставившим тюки или ящики… Нет, слишком много трудностей…

— Но к чему фронтальная атака? — спросил Бобби вслух, пораженный этим открытием. Приют располагался на уходящим вниз склоне. Надо разведать тылы. Если пройти по открытому склону вправо, он, вероятно, найдет место, откуда можно будет хорошо рассмотреть всю территорию приюта.

Час спустя Бобби сидел на куче щебня у обочины узкой дороги, которая огибала холм позади приюта. И вид оттуда открывался более многообещающий и интересный, чем со стороны фасада. Поля, на которых работали люди, и в одном месте неподалеку от зданий шеренга мужчин копала канаву под присмотром санитара. А совсем близко от них под большим навесом пятеро-шестеро человек ходили взад и вперед. Видимо, был час прогулки. Бобби расстроился при мысли, что любой из них может быть его Саргоном. Если бы у него достало здравого смысла захватить бинокль, упрекнул он себя, ему, возможно, удалось бы различить лицо своего маленького друга.

— Смутность мышления, — прошептал он. — Нерешительность.

Многие там расхаживали вроде бы совершенно свободно с лопатами и другими садовыми орудиями. Один, разглядел он, бродил, энергично жестикулируя, словно разговаривал сам с собой. Явный пациент — и за ним никто не следил.

Стена, огораживавшая приют с этой стороны заметно отличалась от внушительной стены со стороны фасада. Видимо, она сохранилась со времен поместья. В нескольких местах ее обвивал плющ, над ней кое-где простирались ветви деревьев. Справа от него склон круто уходил вниз, и в самом низком месте из-под стены струился ручей. Место это было затенено деревьями и словно оставлено им и кустам. Ручей выбегал из-под низкой арки и по все расширяющейся долине продолжал свой путь к Лондону. Уединенность и укромность этого уголка очень понравились Бобби. Он пришел к выводу, что именно здесь следует извлечь Саргона из приюта. Надо только спуститься туда и как можно точнее определить возможности арки. Если бы добиться, чтобы Саргон спустился сюда…

Но оказалось, что предусмотреть все частности крайне трудно. Он хотел разработать план во всех подробностях и сообщить его Саргону в ближайший день Посещений, но план никак не склеивался. Он не знал, когда Саргону будет легче всего ускользнуть. Днем? Ночью? И ему представились, сколько всего надо выяснить, а также подозрительные взгляды людей, у которых придется это выяснять.

— Черт! — сказал Бобби, и ему вновь захотелось оставить все как есть.

Почему нельзя войти в эти ворота смело, властно и сказать: «Здесь находится нормальный человек, и я пришел его освободить»? Так поступил бы супермен или архангел. Как было бы замечательно стать архангелом и странствующим рыцарем, величественным, огненным, светозарным духом, крылатым и могучим — восстанавливать справедливость, укрощать угнетателей, освобождая все существа, томящиеся в неволе. Вот тогда можно было бы браться за любое дело! И Бобби погрузился в детские мечты.

Потом заставил себя очнуться, встал и спустился к арке. Перелезть через стену, решил он, нетрудно. Даже маленькому пожилому джентльмену. Ручей струился по камушкам, вытекая из короткого туннеля. Забраться на территорию приюта или выбраться оттуда было очень легко — либо перелезть через стену, цепляясь за плющ, либо по ручью. И он задумал вернуться сюда в сумерках и — в частности, чтобы проверить свою смелость — забраться на территорию приюта и походить там.

Да, он так и сделает.

И представил себе, как помогает Саргону перебраться через стену. Например, залезть на ее верх и протянуть ему руки. Это и калеке по силам. Мотоциклет придется оставить на проселке. А потом? Куда он с ним поедет ?

Новое препятствие. Некоторое время мыслительные способности Бобби были совсем парализованы сложностями его затеи. Он как-то не подумал, что Саргона надо будет куда-то отвезти.

Дни, остававшиеся до дня посещения, словно бы одновременно и еле ползли, и летели с пугающей быстротой. Летом он пожил в Димчерче с Молмсбери, и ему очень понравилась хозяйка, у которой он снимал комнату. Он телеграфировал ей: «Можно мне приехать родственником не больным но переутомившимся на неделю или около того помните я жил вас летом Рутинг «Перья» Каммердаун». И получил ответ: «Рада вам в любое время». Так что с этим все было в порядке, но остальная часть плана никак не складывалась. Вечернюю прогулку по территории приюта он совершил без каких-либо дурных последствий.

Утро дня посещений он встретил с полудюжиной планов, но у каждого были свои слабости, и ни один не выглядел лучше или хуже остальных. И он успел к этому дню обойти приют на разных допустимых расстояниях ровно двадцать три раза, не считая петляния, и возвращения, и новых посещений того или иного места, представляющего особый интерес. К счастью, сумасшедшие дома слишком заняты своими внутренними делами и не выставляют дозорных на стенах. Спасителей извне они не опасаются.

Окончательный выбор из этих разнобойных планов Бобби сделал за завтраком, приступая к бекону. С принудительным хладнокровием и звенящими от напряжения нервами Бобби отправился в приют, чтобы увидеться с Саргоном и приступить к его спасению по окончательному плану. Во-первых, ему необходимо выяснить, какой свободой передвижения обладает Саргон и когда именно ему представится возможность выбраться к стоку ручья, после чего они договорятся о времени встречи. Затем надо будет договориться о других часах на случай, если Саргон не сможет прийти в назначенное время. Бобби будет ждать под стеной, спрятав мотоциклет с коляской в кустах у дороги. Во мгновение ока Саргон переберется через стену. А тогда они только посмеются над погоней. Помчатся в Димчерч, и там в полной безопасности (там его не выследят!) Саргон не будет выходить из дома, пока пятнадцать дней не истекут, и он вновь обретет юридический статус человека в здравом уме. А тогда Бобби разыщет этих его родственников, потолкуете ними и все уладит. Таков был план Бобби.

У самой сторожки он решил назваться вымышленным именем. Ему было не совсем ясно, зачем он решил скрыть свою фамилию, но псевдоним как-то больше отвечал духу этого приключения.

3

Саргон, когда ему сообщили, что к нему пришел мистер Робин Гудчайлд, находился в угнетенном состоянии духа. Услышав это имя, он не выразил ни малейшего удивления. Имя как имя. Быть может, имя какого-нибудь проницательного инспектора или даже глашатая освобождения, на которое он все еще надеялся. Он воспрял духом, бодро подчинился проверке опрятности своего вида и согласно кивнул, когда его предостерегли «не болтать про все», что он тут видел.

И еще больше воспрял духом, когда увидел доброе смуглое лицо Бобби. Единственный ученик, который как будто уверовал. В смутном порыве он протянул ему обе руки. Каким бы недотепой Бобби не представлялся себе, для Саргона, по крайней мере в этот момент, он был источником силы и надежды.

Встретились они в комнате для свиданий на первом этаже, ибо никому из внешнего мира не дозволено заглядывать в палаты, знакомиться с безрадостной реальностью будничной жизни в сумасшедшем доме. Посреди приемной стоял обтянутый бязью стол, черный набитый волосом диван у стены и много стульев. В ней не было ни единого небольшого предмета, на столе лежали расписание поездов и два-три иллюстрированных еженедельника, а стены украшались пожелтелыми гравюрами принца Альберта и королевы Виктории на фоне шотландских гор и вида Виндзорского замка с Темзы. Три-четыре тесные группы из двух или трех людей каждая разговаривали, тактично понижая голоса; несколько женщин, маленькая девочка; заплаканная дама в глубоком трауре сидела в стороне у пустого камина, несомненно ожидая пациента; два санитара тщились делать вид, будто изо всех сил не вслушиваются в разговоры кругом. Все пациенты в приемной были в наиболее нормальном своем состоянии — «в состоянии принимать посетителей». Никаких признаков сумасшествия заметно не было, ну разве небольшие проявления нервности. В ожидании Бобби наблюдал за этими душами, и его внимание привлекла какая-то настороженность в их поведении. Настороженность эту он связал с бдительностью санитаров. Один вроде бы смотрел в окно, другой сидел у стола вполоборота, держа в руке старый номер «Графика», но то и дело оба быстро поглядывали то на одного пациента, то на другого. А Бобби и в голову не пришло, что беседовать с Саргоном ему придется не наедине. Это его заметно обескуражило. Как в такой обстановке давать необходимые инструкции?

Бобби сразу заметил, что Саргон заметно похудел с того дня, когда снял комнату на Мидгард-стрит. Вид у него был больной и измученный. Впечатление это усугубляли плохо побритое лицо и скверно сидящая на нем одежда. Глаза словно стали больше, но глубже запали в глазницы, а на лбу появились более заметные морщины. И все же, хотя он выглядел более несчастным, он, казалось, яснее осознавал, что происходит вокруг, был уже не так погружен в свои грезы.

— Я приехал узнать, не могу ли чем-нибудь помочь вам, — сказал Бобби, пожимая его руки. — Ваши друзья и ученики беспокоятся о вас.

— Вы приехали ко мне, — сказал он, покосился на прислушивающегося санитара и понизил голос. — Ко мне… к Саргону ?

Бобби уловил ноту сомнения и огорчился.

— К вам, Саргону, Царю из былого.

— Они хотят, чтобы я это отрицал, — прошептал Саргон.

Бобби поднял брови и кивнул, словно говоря: «От них всего можно ждать!»

Маленький человек сказал другим тоном:

— Но как знать? — Он вздохнул. — Как знать? В чем можно быть уверенным?

— Может быть, сядем и поговорим? — сказал Бобби. — Нам нужно о многом сказать друг другу.

Саргон огляделся. В углу стояли два стула, и в этом углу подслушать их будет труднее.

— Не могу понять этого безумия, — сказал Саргон, когда они сели. — Не могу разгадать эту предложенную мне загадку. Почему Сила, почему Бог допускает, чтобы люди впадали в безумие? Ведь тогда они за пределами добра и зла. Что они такое? Все еще люди? Во что превращается справедливость, во что превращается праведность… когда люди сходят с ума? — Его голос стал еще тише, глаза забегали. — Тут происходят ужасные вещи, — шепнул он. — Ужасные. Неслыханно ужасные.

Он умолк. Некоторое время они с Бобби молчали.

— Я хочу забрать вас отсюда, — сказал Бобби.

— Мои друзья что-нибудь делают? — спросил Саргон. — Что делает Кристина-Альберта? Как она?

— Великолепно, — ответил Бобби наугад. Конечно, кто-то из мерзкой семейки Саргона, с радостью оставившей его тут. — Выслушайте меня внимательно.

Но Саргону надо было рассказать о многом.

— Тут все только и думают о том, что делают для них их друзья снаружи. Бедняги подходят ко мне и делятся этим. Они знают, что я отличен от них. Они пишут письма, прошения. Я говорю им, что, когда Бог меня освободит, я о них не забуду. Некоторые смеются надо мной. Они страдают галлюцинациями. Думают, будто они короли, или императоры, или богачи, или великие ученые, и что мир в заговоре против них… Некоторые подозрительны и жестоки… Души, одевшиеся мраком… У некоторых омерзительные привычки. Не хочешь, но видишь… Некоторые совсем пали… потеряли человеческий облик… Невозможно описать. Это очень тяжело, очень.

Синие глаза смотрели куда-то внутрь.

— Сомнений, что я Саргон, нет, — сказал он внезапно и внимательно посмотрел на Бобби.

— Другим именем я вас не называю, — сказал Бобби.

Мгновение осознания миновало.

— Этот человек, Примби, спал непробудным сном… и даже снов о жизни почти не видел. Но мне было дано узреть! Я смотрел на мир с высоты. И из мрака тоже… Саргон. Саргон — другой человек… Но так трудно…

Он умолк.

Бобби чувствовал, что они топчутся на месте. Свидание это представлялось ему иначе: говорил он, а Саргон слушал. И подслушать их было некому. А теперь — неожиданность за неожиданностью. Но изложить свой план он должен. Саргону необходимо объяснить, что от него требуется. Он опасливо покосился на ближайшие к ним группы.

— Среди нас, — заговорил он тихо и быстро, — есть те, кто хочет вас освободить. Мне надо вам сказать… — Внезапно его осенило: иносказание! — Когда я заговорю о Центральной Азии, то буду подразумевать это место, приют. Вы поняли?

— Это место… Центральная Азия. Если я Саргон… Тогда все, вполне возможно, что-нибудь еще. Но тем не менее мы по-прежнему в Англии.

— В реальности. Но я хочу вам объяснить…

— Да-да, объясните.

— Я буду говорить о великих открытиях в Центральной Азии. А иметь в виду это.

Но понял ли он?!

—  Спасение ! — прошипел Бобби на ухо Саргону, покосился на санитара, встретил его взгляд и осекся.

— Расскажите мне об открытиях, — сказал Саргон после паузы, будто не слышал этого решающего слова.

— Обозначение этого места, — сказал Бобби.

На лице Саргона отразилось недоумение, а санитар теперь смотрел прямо на них. Может быть, уже заподозрил что-то? Бобби жарко покраснел и без паузы принялся описывать открытия поразительного русского, которого он назвал Бобинским. Бобинский обнаружил обнесенный стенами город, не имеющий выхода.

— Да? — с интересом спросил Саргон, а санитар уже отвел глаза.

— Вроде этого места, — сказал Бобби и добавил выразительно: — Я говорю об этом месте.

Через город, запертый в стенах, протекала река и выбегала наружу в нижней его части. И там ждал тот, кто хотел помочь. Спасители. Место, где они ждут. Он понимает? Там росли три дерева, а река вытекала из-под стены. Там они ждали. Там они будут ждать, пока пленный царь не выйдет к ним.

— Любопытная история, — сказал Саргон. — А кто этот пленный царь?

— Подразумеваетесь вы.

— Видимо, вы говорите об Евфрате, — сказал Саргон. — Евфрат мне снится.

Он ничего не понял! Задумался о своем. Евфрат! Какое отношение Евфрат имеет к Центральной Азии? Или к приюту? Ну какое?

— Ах, ты! — сказал Бобби. — То есть… я говорю о реке поменьше, о ручье. Прямо тут. Неужели вы не понимаете?

Высокая женщина с худым острым лицом в шляпке из жесткой черной соломы направилась к ним и села почти рядом. Говоря, Бобби следил за ней краешком глаза. Родственница пациента или же… что она тут делает?

— Я говорю аллегорически, — сказал Бобби, все еще следя за женщиной и размышляя о ней. — Этот город — ваша тюрьма. — Он заметил, как женщина обменялась многозначительным взглядом с санитаром, который перешел ближе к середине комнаты. Они знают друг друга! Значит, она здесь тоже, чтобы следить!

— Мне другой тюрьмы не нужно, — сказал Саргон, видимо, совершенно запутавшись. — Одной тюрьмы вполне достаточно.

— Я не о том, — сказал Бобби. — Вы ходите здесь свободно?

— Нет, — сказал Саргон. — Не свободно.

— Не могли бы вы выйти на прогулку? Завтра.

Женщина повернула в его сторону острый лисий нос и уставилась на него довольно глупыми зелено-голубыми глазами.

Нервы Бобби окончательно сдали. Женщин он всегда боялся больше, чем мужчин. Эта чопорная остроносая женщина, которая явно подслушивала все, что он говорил, причем с явной враждебностью, окончательно его доконала. Он попытался придумать историю о забытых и вновь открытых городах, которая была бы абсолютно ясна Саргону и абсолютно непонятна слушающей. Но его изобретательность спасовала перед столь трудной задачей. Где река вытекает из города, повторил он. И начал повторять так и эдак: где деревья и плющ на стене, где ждут верные. Какой час благоприятен Учителю, чтобы выйти к ним? Все готово. Так когда же? Обрывочно, перемежая их всякими не идущими к делу подробностями, Бобби пытался втолковать смысл своих намеков Саргону. То он выражался почти ясно, то, вновь пугаясь подслушивания, возвращался к бессвязным иносказаниям. Ему как будто удалось вызвать у Саргона ощущение тайны и чего-то зреющего, это он видел, но этим все и ограничивалось. А время шло. Бобби готов был задушить эту чертову перечницу. Она все больше и больше прислушивалась к его беспорядочным попыткам. И он вернулся к исходному пункту, к Бобинскому.

— Никакого Бобинского нет, — сказал он вдруг.

— Но тогда как же он мог находить города? — спросил Саргон, все более очевидно запутываясь в чуши, которую порол Бобби.

— Он мертв, — сказал Бобби. — Он был просто маской.

— Да, такие люди бывают.

— Забудьте Бобинского. Сможете вы пробраться к стене туда? Нет-нет. Она смотрит. Не отвечайте!.. Теперь можно: ответьте!

— Не понимаю, — сказал Саргон.

Бобби почувствовал, что только все больше сбивает Саргона с толку. Но что ему оставалось? Он готов был надавать себе пинков — почему он не принес краткое изложение своего плана, аккуратно написанное на листочке, который незаметно всунул бы в руку Саргона или в его карман? Было бы так просто! Он мог бы начертить карту, снабдить ее рисунком. Но поздно!

Бобби охватило отчаяние. Все пошло не так. Он встал, но тут же сел, чтобы попробовать еще раз. Он ненавидел эту мымру, ненавидел себя, ненавидел даже непонятливого маленького Саргона.

— Вы так добры, что приехали меня навестить, — сказал Саргон. — А зачем вы приехали?.. Выдумаете, мне можно помочь?.. Вы повидаете Кристину-Альберту? Когда я вас увидел, то подумал, что у вас есть, что мне сказать, что-то важное. Здесь только такими надеждами и живут. Здесь, когда нет посетителей, ничего не происходит… ничего приятного. И так грустно… Конечно, эти города в Центральной Азии меня интересуют, но не совсем понятно… Вы приехали ради них? Или просто повидать меня? Приезжайте снова. Даже спуститься сюда, в эту гостиную, уже событие.

И быстрым шепотом он добавил:

— Еда тут ужасная. Так скверно приготовлена. Она мне вредна…

— Эта женщина, — сказал Бобби, направляясь к двери. — Она все испортила. Так бы и убил ее.

— Эта женщина? — повторил Саргон и проследил взгляд Бобби. — Бедняжка, — сказал он. — Она глухонемая. Приезжает навестить брата. У них в семье все либо такие, либо сумасшедшие.

В полном исступлении Бобби шагал к себе в гостиницу. Бросить все? Об этом даже подумать нельзя! Надо придумать новые планы… совершенно новые. Начать сначала. Бедняге здесь, очевидно, очень скверно. Но добраться до него оказалось труднее, чем он думал.

Бобби не спал всю ночь.

4

Ночью перед рассветом Саргон внезапно проснулся и все понял. Совершенно ясно понял, о чем ему говорил этот молодой человек. Он сказал: «Спасение!» Конечно, он подразумевал бегство. Город в Центральной Азии был просто аллегорией, он же так и сказал. Он описывал место на территории приюта, то место, где ручей бежит мимо поля, скрываясь за кустами, куда пациентам не позволяется ходить. Он говорил о друзьях, которые будут ждать снаружи. И пытался договориться, в каком часу этим друзьям придти туда. А Саргон не понял! Он замер, приподнявшись на постели.

Все так ясно, но в тот момент он не понял из-за тупости, которая порой овладевает им. Молодой человек сердился, что вполне естественно. Что он сделает теперь? Попробует еще раз? Будут ли друзья ждать?

Кто этот молодой человек? Имя незнакомое… Или он забыл? Но он верит! Сказал же он: «Другим именем я вас не называю». Саргон! И друзья, о которых он говорил, которые снаружи ждут царя. Они должны знать. Как они могли бы знать, если бы знать было нечего? Вдруг это все-таки не сон! Быть может, мир пробуждается… А он не оправдал их ожиданий. Он не понял… Они ждали снаружи.

Как тихо вокруг! Странная, необычная тишина. В этом месте настолько редко замирают все звуки! Темно, но не совсем темно. Палату тускло освещала лампочка под синим колпаком. Три соседние кровати пустовали, а дальше человек, который почти не переставая ворочался и бормотал, против обыкновения погрузился в недолгий покой. Человек, который буйствовал, умер три дня назад, а человека, который внезапно начинал громко кричать, перевели в другую палату. В открытую дверь через площадку была видна внутренность залитой желтым светом комнатушки, где Брант, санитар палаты, скрестив руки на груди и уронив подбородок на грудь, спал над разложенным пасьянсом. Он, казалось, был один — и спал так крепко! А где же второй — новый санитар, имени которого Саргон не знал? И все же у него было ощущение, что кто-то только что вышел.

За незавешанными окнами была ночь — мрак, становившийся прозрачным, полоса черных туч и пять бледных звезд. По нижнему краю этой прямоугольной картины можно было смутно различить кружево древесных ветвей и кудрявую вершину дубка, еще не сбросившего листья. Деревья вдоль первой ограды. На его глазах эти очертания обретали четкость. Словно медленно проявлялась фотографическая пластинка в темной комнате. Звезды исчезали. Их же было пять? Теперь мерцали три, а две остальные растворились в бледном разгорающемся свете.

Осмелиться и выйти на площадку? Если Брант проснется, можно сослаться на какую-нибудь естественную причину. Брант хорошо к нему относится. Но тот, другой?..

Нигде не видно. Куда он мог уйти?..

Делай, не откладывая! Мудрейшая из максим.

Саргон быстро соскользнул с кровати, надел халат и шлепанцы. Ш-ш-ш! Что это?! Просто кто-то храпит. И все. Он вышел на площадку и остановился. Брант спал как убитый. Каменная лестница была освещена и пуста, а из открытой двери слева внизу доносились всхрапывания спящего. Казалось — какая редкость! — весь мир спит, кроме Саргона и друзей, ждущих за стеной. Где-то кто-то кричал и выл, но эти звуки приглушались расстоянием и забытыми дверями. Они только оттеняли тишину, царящую вокруг.

И вдруг — легкий щелчок, от которого сердце Саргона отчаянно забилось. Затем — гулкий удар. Второй. А! Просто часы внизу отбивают шесть.

Очень тихо, но и очень решительно, он сошел по ступенькам. Его вели интуиция и инстинкт. Он ощутил сквозняк и прищурился на дверь. Подумать только, она приотворена! Засов отодвинут, замок отперт! Коллега Бранта ушел по какому-то своему делу. В лицо Саргона пахнуло холодным воздухом свободы.

Дверь открылась и закрылась бесшумно. Саргон оказался на крыльце левого крыла приюта, лицом к смутному миру ноябрьского рассвета.

Темнота, но прозрачная, мир черных абрисов и бесцветных форм. Словно все только что протерли мокрой тряпкой. Было холодно, но холод этот не ожесточали пронзительность и ненависть ветра.

Он пересек мощенную щебнем подъездную дорогу, остановился и поглядел вокруг. Массивное левое крыло здания поднималось над ним, уходя в более бледную тьму неба. В перспективе центральная часть дома выглядела призрачной. Кое-где оранжево светились прямоугольники окон, а некоторые лишь чуть мерцали отблесками из коридора. В сторожке слева от ворот тоже горел свет. Ибо там, где безумие, спокойного сна не бывает.

Но в это утро приют был окутан тишиной, максимум возможной для сумасшедшего дома.

Он смотрел и прислушивался. Но звука шагов не различил. Нельзя, чтобы его тут застал второй санитар…

Но, конечно, он где-то уютно устроился. Никто не станет медлить в этом зябком воздухе.

Что Саргону надо было вспомнить?

Друзья и верующие ждут его. Ждут сейчас. Там, где река вытекает из-под городской стены, то есть, где ручей вытекает с территории приюта. Значит, туда — налево и вниз по склону. Он сошел на траву, потому что его подошвы громко шуршали по щебню. Трава шипяще поскрипывала. Ее одел густой иней, и его ноги оставляли черные пятна на тусклом влажном серебре.

Он наискось удалялся от тяжелой черной массы приюта, погружаясь в еще более холодный свежий воздух свободы. Он отодвинул задвижку и прошел сквозь чугунную калитку в чугунной решетке, которая, отделяла аккуратные квадраты газонов перед фасадом от капустного поля. Ее петли жалобно пискнули, и он отворил и затворил ее очень бережно. И пошел через поле. Тропинка перед ним нырнула в туман. Она возникала из тумана у самых его ног и исчезала позади него. Словно бежала под ним, пока он отбивал ритм. Он не помнил, куда ведет тропинка и как она соотносится с нужным ему местом. Но с каждой секундой все вокруг становилось более четким. Что-то темное и мрачное в небе нависало над ним, будто следя за каждым его шагом. Он изо всех сил старался не замечать этой неясной угрозы, потому что опасался собственного воображения. Но внезапно он ясно увидел, что это просто верхушки деревьев поднимаются над туманом. Наверное, это деревья вдоль живой изгороди, параллельной фасаду. Ему надо пройти между ними, если он хочет спуститься по склону. Он свернул с тропинки и медленно пошел вдоль валика замерзшей земли. Огибал длинные ряды капустных кочанов, черных, сморщившихся, растрепанных — будто спешившие казаки на часах. И все они наклонялись в его сторону, будто вслушиваясь в его шаг.

Приближаясь к изгороди и деревьям, он услышал звуки, словно топоток ножек армии муравьев. Это капала вода с веток.

Далеко позади него по шоссе пронесся невидимый автомобиль.

Пробраться сквозь изгородь оказалось нелегко, и какие-то колючки оцарапали ему лодыжку. Он сказал себе, что торопиться не надо — друзья ждут. За живой изгородью земля круто пошла вниз, туман стал белее и гуще. Уже настолько рассвело, что туман выглядел белым как саван. Он полностью скрывал ручей.

Саргон шел медленно. У него не было ощущения, что за ним гонятся. Брант войдет в палату не раньше чем через час, да и потом, возможно, хватится его еще не скоро…

Какая чудесная вещь — рассвет, думал Саргон, и как редко его видишь. Каждый день начинается этим чудом, а мы спим, будто оно нас не касается. И просыпаемся только к привычному дню. Совсем недавно мир был чернильным монохромом, а теперь он окрасился в цвета. Небо заголубело. Все звезды исчезли… но, нет! Не все. Одна все еще сияла — большая, бледная звезда, звезда Саргона. А небо там чуть розовело. Значит, это восток, а это — утренняя звезда висит над трубами склада. Торец приюта, который несколько минут назад был черным бесформенным чудовищем, теперь стал темно-лиловым силуэтом, обведенным чарующим сиянием — карнизы, коньки, трубы, выступы, оконные рамы. В четырех окнах поблек оранжевый свет, а два внезапно погасли.

Что, если кто-нибудь выглянет из окна и увидит его?

Не страшно. Он спустится к ручью и дружеский туман укроет его.

Как удивительно — быть в этом белом тумане и не быть в нем. Туман все время был чуть впереди него. И все-таки его одежда стала влажной. Как похрустывала замерзшая земля, но стоило ее ковырнуть, и она оказывалась мягкой.

Вверху голубизна обретала глубину, теперь ее прочерчивали розовые волнистые облачка.

Он все больше углублялся в мягкий туман. Ступал он теперь по мокрой длинной пожухлой траве. Когда он оглянулся на приют, здание уже скрылось из вида.

Что это?! Кто-то шепчется, или бьется сердце какой-то машинки эльфов? Слушай! Вглядывайся! Думай!

Ручей.

Теперь все было легко и просто.

Он пошел вдоль ручья. Теперь вблизи деревья стали видимыми, деревья-служители с туманом вокруг пояса, деревья-часовые, облаченные в белое. Трава здесь была не такой высохшей. А это что — словно густая гряда тумана внизу тумана? Стена. А за этой стеной почти на расстоянии оклика ждут друзья и верующие. Как они осторожны! Ни звука, ни шороха.

Саргон долгое время стоял под стеной у арки. Наконец он очнулся от мыслей и, цепляясь за плющ, вскарабкался на верх стены.

Его никто не ждал. Какое-то смутное четвероногое метнулось прочь из заиндевелого бурьяна внизу, и наступила тишина. Не единого признака спасителей, готовых помочь.

Не важно. Если на то будет Божья воля, они придут.

Он сидел совершенно неподвижно. Он не чувствовал себя покинутым, одиноким. Он чувствовал, что Сила, призвавшая его, была повсюду вокруг.

Медленно, непрерывно разгоралась заря. Облачко, перышком плывшее в небе, вдруг запылало, за ним другое. Мощный луч света, похожий на луч прожектора, только гораздо шире, косо ударил в сторону севера. Затем над пологим горбом дальнего холма протянулось лезвие слепящего света, уподобилось кривому ножу, шапке, куполу — дрожащий, пылающий, полыхающий огонь. И вот, оторвавшись от холма, круглое и красное, взошло ноябрьское солнце.

5

Свет стал совсем дневным, туман рассеялся. Теперь над гребнем холма виднелись крыши приюта, лишившиеся ночной магии, унылые и обычные. Где-то в том направлении лаяла собака.

Странно, что тут никого нет. Этот молодой человек с неизвестным ему именем совершенно ясно дал понять, что тут его ждут друзья. Может быть, они ушли и сейчас вернутся.

Но теперь это большого значения не имело. В любом случае он наблюдал восход солнца почти невероятной красоты. Какая замечательная вещь — солнце! Из всех видимых вещей, наиболее подобная Богу!

Может быть, никаких спасителей тут и не было. Может быть, он понял неверно. Он знал, что отупел. Он все чаще и чаще понимал неверно. Быть может, скоро сторожа начнут поиски и заберут его назад в приют. Возможно, так суждено. Он не позволит, чтобы это его расстроило. Жизнь полна тяжких испытаний и разочарований. Теперь он всем существом ощущал холод и усталость. От его недавней энергии не осталось и следа. Вздрогнув, он заметил, что на склоне напротив него стоит человек. И вновь он ожил. Этот человек стоял неподвижно и смотрел на территорию приюта. Кто-то из служителей разыскивает его? Или кто-то из обещанных спасителей? Один из обещанных спасителей?

Саргон вовсе не был таким спокойным и апатичным, как ему казалось. Он дрожал весь, с головы до ног. Но не от холода, это была дрожь волнения. Он почувствовал, что должен покончить с этой неизвестностью, и будь что будет. Как ему привлечь внимание этого человека? Он помахал рукой. Затем вынул грязный носовой платочек из кармана халата и замахал им. Вот! Теперь человек, казалось, смотрел прямо на Саргона.

Он пошел к Саргону медленно, будто не веря своим глазам. Потом замахал обеими руками и припустил бегом.

Саргон сидел, не шевелясь. Он все время знал, что они придут за ним.

Это был Бобби, совсем рядом, и он кричал:

— Это вы! Саргон!

Саргон не стал его ждать, повернулся, уцепился за плющ и спрыгнул со стены. Они схватились за руки.

— Вы пришли увезти меня!

— Я был в отчаянии. Не верил, что вы меня поняли. Я просто ошарашен… Дайте сообразить, что нам делать теперь. Великолепно! Мой мотоциклет в гостинице. Досадно. Да, идемте. Я должен вас где-то спрятать и сбегать за ним. И мы уедем. Не думал, что у вас нет верхней одежды. Ваша одежда? Ее почти не будет видно. Холодно. Да, конечно. Я захвачу плед. В коляске есть плед.

Он повел Саргона вверх по склону, то и дело оглядываясь на поля приюта. Саргон семенил рядом с ним, безмятежно полагаясь на Бога и Бобби с безграничной кротостью, с какой доверяют преданному слуге.

6

В это утро ум Бобби был ясен и остер. К приюту он забрел потому, что, терзаемый сожалениями, не мог дольше оставаться в постели. Необыкновенная удача встречи с Саргоном восстановила всю его уверенность в себе и в благоприятности хода событий. Он придумал план быстро и решительно. Отвезти Саргона в гостиницу и напоить кофе было невозможно. Едва его хватятся, они тотчас явятся в деревню. А там, конечно, все обратят внимание на нелепую фигурку в халате, шлепанцах и с исцарапанными лодыжками. Надо его спрятать где-то тут. В той буковой рощице за гребнем холма. (Был бы он одет потеплее!) А потом как можно быстрее явиться за ним с мотоциклетом.

Саргон был исполнен доверчивости и послушания.

— Холодно, я знаю, — сказал Бобби, — но неизбежно. Будь бы здесь поменьше мокрых сухих листьев.

— Только поторопитесь, приведите помощь, — сказал Саргон.

— Ни шагу отсюда, — сказал Бобби.

Тайник был не самым надежным на свете — канава, укрытая остролистом, на опушке редкой буковой рощи, но ничего лучше вокруг не было.

— Пока, — сказал Бобби и зарысил к гостинице и мотоциклету. Добрался он туда растрепанный, раскрасневшийся, запыхавшийся — и столкнулся с подозрительностью и нерасторопностью, когда немедленно потребовал счет, отказался от завтрака, удовольствовавшись чашкой чая и куском хлеба с маслом, и принялся паковать свой рюкзак. Но потребовалось переделать массу вещей, занявших нескончаемое время. В довершение десятка проволочек в гостинице не оказалось сдачи, и деньги послали разменивать в деревенскую лавку. Мотоциклет Билли, всегда нравный, никак не хотел заводиться. А тем временем Саргон зябнул среди грязи и мокрой опавшей листвы под роняющими капли деревьями. Или, хуже того: он уже схвачен и его ведут назад в приют-тюрьму.

Было почти восемь, когда Бобби увидел с проселка буковую рощицу, и тут же у него оборвалось сердце: к нему приближались двое дюжих верзил. Он сразу распознал в них приютских санитаров по той ауре унтер-офицерской власти, которая отличает тюремных надзирателей, бывших полицейских, табельщиков и служителей сумасшедших домов. Когда он подъехал ближе, они вышли на дорогу и замахали, чтобы он остановился.

— Черт! — сказал Бобби и затормозил.

Они подошли к нему. Особой враждебности в них заметно не было.

— Извиняюсь, сэр, — сказал один, и Бобби сразу полегчало. — Вон та стена, сэр, это Каммердаунский приют. Может, вы о нем слышали, сэр?

— Нет. А какое из зданий за ней приют? Все они? — Бобби похвалил себя за находчивость и воспрянул духом.

— Ага, сэр.

— Чертовски большой приют! — заметил Бобби.

— Один из тамошних сегодня утром ушел. Безобидный старичок, вот мы и решились остановить вас. Может, вы его видели?

На Бобби снизошло вдохновение.

— По-моему, видел. На нем что-то вроде бурого халата и шлепанцы, а голова ничем не покрыта?

— Он самый, сэр. А где ж вы его видели.

Бобби обернулся и махнул рукой в сторону, откуда приехал.

— Он пробирался по краю поля, — сказал он. — Я его видел… да не больше пяти минут назад. В миле отсюда или чуть дальше. Он бежал вдоль изгороди справа… то есть слева… около каштановой посадки.

— Это он, Джим. Так где, вы сказали, сэр?

Бобби осенила еще более блистательная мысль.

— Если один из вас сядет позади меня, а другой вот в эту штуку… — перегрузка, конечно, но ничего, — я вас отвезу на место. Прямо сейчас.

И не дожидаясь ответа, он начал разворачиваться.

— Вы нам здорово поможете, сэр, — сказал Джим.

— О чем речь! — сказал Бобби.

Бобби теперь был в своей стихии. Усадив их при помощи полезных советов — даже тот, что пониже, еле втиснулся в коляску, а другой придавил багажник точно куль с песком, — он провез их полторы мили, пока не увидел каштан возле живой изгороди. Аккуратно сгрузил их, выслушал искренние, но торопливые слова благодарности, ответил дружелюбным кивком и отправил их бодрой рысью через поле.

— Больше мили он пробежать никак не успел, — сказал Бобби. — Да и бежал не очень быстро. Вроде бы прихрамывал.

— Это он, — сказал Джим.

Бобби послал воздушный поцелуй их удаляющимся спинам.

— А это вы! — сказал Бобби. — Да смилуется над вами Бог, да очистит ваши души. А теперь — к Саргону!

Он помчался назад к месту, где оставил Саргона, опять развернул мотоциклет и посмотрел на опушку рощи, на остролисты, где должен был ждать Саргон. Но из них не выглянула ничья голова.

— Странно! — сказал Бобби и побежал туда, где в канаве затаился Саргон. Никого! Бобби растерянно и испуганно посмотрел по сторонам. После всего, после таких удач, неужели случилась беда?

— Саргон! — воззвал он. И погромче: — Саргон!!

Ни звука, ни шороха в ответ.

Спрятался! А что, если он отполз и потерял сознание? Совсем обессилил!

Бобби коснулись леденящие пальцы страха. Не спутал ли он место? Саргон побрел куда-то, забыв свое обещание? Или, совсем замерзнув, вернулся, измученный, в тепло и привычность приюта? Бобби пошел вдоль канавы туда, где она огибала клин рощи, и за поворотом внезапно узрел справа в канаве маленькую старушонку; старушонку, которая сидела, скорчившись на куче сухой соломы, и крепко спала. На ее голове была видавшие виды верная соломенная шляпка со сломанным пером, на черный жакетик точно шаль был накинут мешок, второй мешок укрывал ее ноги. Лицом она утыкалась в колени, так что видно было только одно красное ухо, а позади нее на краю канавы лежали два шеста, связанные крестом. Бобби никак не ожидал ничего подобного. Как будто мало того, что Саргон исчез, так нате вам! Такая странная замена!

Бобби почти минуту простоял в колебаниях. Разбудить старушенцию и спросить ее о Саргоне? Или тихонечко уйти?

Ну, от вопроса вреда не будет, решил он, подошел к ней поближе и кашлянул.

— Извините, сударыня, — сказал он.

Спящая не проснулась.

Бобби пошуршал листьями, кашлянул погромче и снова извинился. Спящая громко всхрапнула, вздрогнув, проснулась, подняла голову, и открылось лицо Саргона. Секунду он смотрел на Бобби, не узнавая его, затем его рот разинулся в колоссальном зевке. И пока он зевал, его синие глаза прояснились, посмотрели на Бобби осмысленно.

— Я так замерз, — сказал он. — Снял эти вещи с чучела. А на соломе сидеть было сухо и удобно. Соберем его заново?

— Чудеснейшая мысль! — воскликнул Бобби, к которому вернулась вся его бодрость. — Она сделала вас честной женщиной. А идти в этом мешке вы сможете? Нет, собирать его заново у нас нет времени. Сбросьте его с ног и захватите с собой. До коляски и двухсот шагов нет. Там вы снова им укроетесь. Великолепно! Замечательно! Конечно, собирать его заново мы не станем, а умчимся и, когда нас от приюта будут отделять добрые десять миль, остановимся выпить горячего кофе и чего-нибудь поесть.

— Горячего кофе! — повторил Саргон, заметно веселея. — И яичницу с беконом?

— Горячий кофе и яичница с беконом, — сказал Бобби.

— Кофе там… премерзкий, — сказал Саргон.

Бобби усадил Саргона в коляску, поднял верх, установил ветроотражатель и укрыл пледом. Получилась весьма сносная тетушка, видимая лишь смутно. Минуту спустя Бобби был в седле, и, повинуясь удару ноги по стартеру, мотоциклет нетерпеливо заурчал.

Бобби теперь ощущал себя умнейшим из всех, кто когда-либо крал сумасшедших. Хотя что может быть проще, чем похитить сумасшедшего? Если знать, как взяться задело… Они подскакивали и тряслись по проселку, пока не выбрались на гладь шоссе на Эшфорд и Фолкстоун, и тут уж из мотоциклета было выжато все возможное.

— Прощай, Каммердаун! — распевал Бобби. — Каммердаун-Хилл, прощай!

Маленький старенький мотоциклет летел стрелой.

7

Они позавтракали в гостинице возле почты примерно в миле за Оффхемом. Бобби оставил Саргона дремать в коляске и пошел послать телеграмму в Димчерч, извещая о своем прибытии. На почте он замешкался, потому что почтмейстерша куда-то задевала очки. Когда Бобби вернулся, заказанный завтрак был почти готов. Он помог Саргону выбраться из мешка и повел в маленький зал гостиницы. Хозяин был низеньким толстяком с мрачноватым наблюдательным лицом. За извлечением Саргона и его шествием к стулу за столиком, накрытым белой скатертью, он следил с безмолвным удивлением. Затем на время исчез. Затем вернулся в зал к накрытому столику. Несколько секунд он разглядывал Саргона, сказал «хмп!», повернулся и медленно направился на кухню, где кто-то вроде жены занимался готовкой.

— Странный какой-то! — услышал Бобби его вывод и приготовился для беседы.

Появились яичница с ветчиной и кофе, принятые со всей поспешностью. Хозяин стоял рядом и смотрел, отдают ли они должное его меню.

— Значит, не завтракали еще? — сказал он.

— Уже завтракаем, — сказал Бобби, беря горчичницу.

— Издалека едете-то? — осведомился хозяин после задумчивой паузы.

— Порядком, — ответил Бобби предусмотрительно.

— Далеко едете-то? — предпринял хозяин другую попытку.

— Да как сказать, — ответил Бобби.

Хозяин собрал свои силы для решительной атаки.

— Странные к нам заглядывают проезжие, — сказал он.

— Что-то их к вам влечет, — сказал Бобби.

Это поставило хозяина в тупик. Он повернулся и сказал «хмп!» весьма многозначительно.

— Хмп! — сказал Бобби с сугубой многозначительностью.

Хозяин предпринял хитрый демарш, когда они уходили.

— Надеюсь, вы завтраком довольны, — сказал он. — Я что-то не разобрал, дама с вами или джентльмен… А все ж таки…

В этот момент неуемная живость Бобби разыгралась вовсю.

— Это гермафродит, — сказал он доверительным шепотом, на чем и расстался с хозяином.

Но не проехали они и нескольких миль, как он сообщил Саргону о своем решении снабдить его носками, пиджаком и брюками в следующем же магазине, который окажется на их пути.

— А то, — сказал он, — вы двусмысленны. И тогда шляпку, жакет и мешки мы оставим у дороги для того, кому они могут понадобиться. И мне надо послать еще телеграмму. А то в той я допустил ошибку.

По мере того как шли часы, воображение Бобби все больше воспалялось. Он разработал удивительно подкрепленную подробностями ложь о коттедже, пожаре, и о том, как его друг еле успел спастись, накинув на себя лишь то, что оказалось под рукой.

— Все остальное, — сказал Бобби, — буквально превратилось в пепел.

Они едут, чтобы найти приют у варьирующего родственника — у брата, дяди, девствующей тетушки. Мало-помалу подробности пожара становились все более богатыми и удивительными, а частности спасения обретали все большую поразительность. Подобную ложь он излагал с величайшей искренностью и серьезностью. Она была формой спасения… от реальности.

Саргон не говорил почти ничего. Для него это приключение было куда более тяжким испытанием, чем оно в тот момент представлялось Бобби.

Почти все время он был либо втиснут в коляску между поднятым верхом и ветроотражателем, трясясь по шоссе, либо торопливо переодевался у обочины, либо неподвижно сидел в коляске, подкрепляясь под аккомпанемент очень ясных, но странных и обычное совершенно ненужных объяснений его персоны.

8

Миссис Пламер, владелица коттеджа Майрсет в Димчерче, была пугливой вдовой. У нее было доброе надежное сердце, но оно тревожилось из-за всякой всячины. Она экономила и из всего пыталась извлечь выгоду с избыточным старанием. Летом она сдавала почти все свои комнаты, а несколько — даже и зимой, но страдала при мысли, чтО некоторые жильцы могут сотворить с ее мебелью. Она любила, чтобы во всем был полный порядок и чтобы у нее проживали люди более красивые и солидные, чем жильцы миссис Прингл или миссис Макайндер. Бобби ее очаровал, потому что он так удачно подошел для ее последней свободной комнаты и потому что при бритье обходился холодной водой, тогда как все его предшественники во весь голос (в комнате не имелось сонетки) требовали горячей. А еще, приходя и уходя, он всегда находил сказать что-нибудь приятное и не требовал добавок за едой.

Она была очень довольна, когда он написал, прося сдать ему на две недели ее нижнюю гостиную и две спальни — для него и близкого ему человека. В Димчерче мало кому удавалось сдать комнату в ноябре. Они могли приехать «в любой момент» после вторника.

Она сообщила миссис Прингл и миссис Макайндер, что ожидает двух молодых джентльменов, и оставила их под впечатлением, что проживут они неопределенное время.

В среду ее взволновала и ввергла в недоумение серия телеграмм от Бобби. Первая ясно и четко сообщала «приеду с тетушкой около четырех Рутинг». Телеграмма ее огорчила. Два джентльмена были бы куда предпочтительнее.

Но меньше чем через час пришла следующая телеграмма: «Ошибка телеграмме не тетушка дядюшка извините Рутинг».

Ну как понять такое?

Вскоре девочка с почты явилась снова.

«Дядюшка простужен огонь грелки виски».

Следующая сенсационная телеграмма оповещала о задержке: «Непорядок шиной не так скоро позднее Рутинг».

Затем: «Около шести почти наверное хороший огонь пожалуйста Рутинг».

— Очень мило с его стороны, — сказала миссис Пламер, — так меня извещать, но, надеюсь, старичок не окажется очень требовательным.

В шесть камин в нижней гостиной весело пылал, на крюке пел чайник, стол, кроме чайного прибора, украшали виски, сахар, стаканы и лимон, а в обеих кроватях наверху лежали грелки. И тут появились беглецы. Первым чувством миссис Пламер при виде Саргона было разочарование. Она позволила своей фантазии создать образ добродушного покладистого дядюшки, разве что с простудой, излечиваемой виски, дядюшки, который окажется если уж не совсем из золота, то хотя бы золотообрезным. И она несколько преувеличила свои воспоминания о приятности мистера Рутинга, если не сказать сильнее. Едва она открыла дверь на рев и сигналы мотоциклета, как увидела, что ей вновь придется умерить свои предвкушения. В сгущающихся сумерках рассмотреть что-либо толком было трудно, но она заметила, что на Бобби нет положенного кожаного костюма, дополненного перчатками с раструбами и очками, какой надел бы для подобной поездки настоящий молодой джентльмен и какой внушил бы уважение миссис Прингл и миссис Макайндер, и что фигура, которую он извлекает из коляски, никак не может быть фигурой приличного дородного дядюшки. Впечатление было такое, словно в базарный день из маленькой корзины вытаскивают большую курицу.

Когда же Саргон вступил в свет гостиной, разочарование миссис Пламер усугубилось и окислилось. Ей редко доводилось видеть такого странного и иззябшего изгоя общества. С бледного лица жалобно смотрели синие глаза, волосы под неуместной шляпой из черного фетра были всклокочены. Облачен он был главным образом в избыточную пару брюк, которые нервно поддергивал, чтобы они не сползли; а их весьма отягощали заправленные внутрь полы его халата; очень широкие белые носки маскировали старые фетровые шлепанцы, точно гетры, и открывали взгляду истерзанные лодыжки. Вид у него был испуганный. На нее он посмотрел, будто ожидая самого недружеского приема. Да и Бобби рядом с ним выглядел грубоватым, вымотанным дорогой, чреватым всякими неожиданностями и совсем не похожим на скромного молодого джентльмена, который ей запомнился.

Проследив быструю смену выражений на лице миссис Пламер, Бобби понял, что еще неизвестно, останутся ли они в этой уютной, озаренной огнем камина, располагающей к отдыху гостиной. К счастью, запасная ложь, которую он придумал, но пока еще в ход не пускал, удачно подвернулась ему на язык:

— Нет, вы только подумайте! — сказал он. — Они забрали всю его одежду. Даже носки!

— Вроде бы так, — сказала миссис Пламер, — кто они там ни есть.

— Чистейший грабеж. По эту сторону Эшфорда. И мой чемодан тоже.

— А откуда у джентльмена одежда, которая на нем? — спросила она неприятно скептичным тоном.

— Они взамен оставили свою. Я пошел назад по дороге поискать насос, который обронил, и не подозревая, что на английском шоссе может случиться такое. (Дядя, да сядьте же к огню.) А когда я вернулся, их и след простыл, а он… ну да вы сами видите. Вообразите мое изумление!

— И вы даже телеграммы об этом не послали! — сказала миссис Пламер.

— Так ведь уже рукой подать было. Я бы приехал раньше нее. Ну, на сегодня с нас приключений хватит. Такой поездки у меня еще не бывало. Хорошо еще, что мы выпили чаю. Пожалуй, лучше всего дядюшке лечь в постель… пока мы не подыщем ему одежды. Как по-вашему, миссис Пламер?

— После того, как он хорошенько вымоется, — сказала миссис Пламер. Сомнения еще не рассеялись, но в ней пробудилась доброта. — Как вы, наверное, испугались, когда они на вас набросились, — спросила она прямо у Саргона. Его синие глаза воззвали к Бобби.

— Для него это такой большой шок, — сказал Бобби. — Такой шок! Он еще почти не оправился от него.

— Почти не оправился от него, — подтвердил Саргон.

— Сорвали с вас всю одежду, — сказала миссис Пламер. — Подумать только. А вы-то еще и простуженный.

— Вот уложим его в постель. Конечно, если у вас найдется для нас ужин, мы бы поели здесь. Скажем, гренки с сыром или еще что-нибудь такое, и стаканчик горячего грога. А, дядюшка?

— Есть много мне не хочется, — сказал Саргон. — Нет.

— Я ведь не забыл, какими гренками с сыром, миссис Пламер, вы меня попотчевали, когда я возвращался из Хайда и угодил под дождь.

— Ну, гренки поджарить нетрудно, — сказала миссис Пламер, заметно смягчаясь.

— Чудесно, — сказал Бобби. — Сразу поднимет его на ноги. А пока я отгоню мотоциклетку в сарай. Можно? Дядя, вы посидите здесь?

— А тут безопасно?

— У миссис Пламер? Как нигде! — сказал Бобби, открывая дверь и пропуская миссис Пламер перед собой. — Я вам расскажу про него завтра, — добавил он конфиденциально. — Замечательнейший человек!

— А он совсем в себе?

— Всебее не бывает.

— Вид у него такой расстроенный!

— Он поэт, — сказал Бобби, — и на скрипке играет.

Она была полностью удовлетворена.

Но он не чувствовал, что довел этот замечательный день до безупречно успешного конца, пока вымытый, причесанный Саргон не был укутан в одеяло в лучшей уютненькой спальне миссис Пламер.

— Вот мы и в гавани, — сказал он, прошел к себе в комнату и посидел там, придумывая, чтобы такое сказать еще о своем дядюшке, если миссис Пламер возжелает более подробных сведений, когда он сойдет вниз. «Он эксцентричен» — вот, что надо сказать внушительно и категорически. «И очень стеснителен». Дядя, объяснит он, переутомился, слагая героическую поэму о кругосветном путешествии принца Уэльского. Ему требуется полный отдых. И морской воздух. Чем больше времени он будет оставаться в постели и в стенах дома, тем лучше. Он присочинил несколько убедительных подробностей, еще посидел, покачивая носком сапога, встал и спустился вниз. Он был уверен, что не ударит в грязь лицом перед миссис Пламер. Она действительно его ждала. Главной трудностью оказалось ее убеждение, что о грабеже на большой дороге по эту сторону Эшфорда необходимо немедленно сообщить полиции.

— Хм, — сказал Бобби, несколько растерялся, но тотчас принял решение. — Я это уже сделал.

— Но когда?

— Позвонил из будки Автомобильной ассоциации. В эшфордскую полицию. Это же их территория, вы понимаете. А не Ромни-Марша. Ребята там свое дело знают. В эшфордской полиции. Мне пришлось описать украденную одежду и все до последней мелочи. Им палец в рот не клади.

Она скушала это и не поперхнулась. И дальше все пошло прекрасно.

9

На следующее утро у Саргона разболелось горло и заложило грудь. В груди были боли, от жара у него раскраснелись щеки и блестели глаза. Дышалось ему тяжело. Бобби не хотелось обращаться к врачу. Он полагал, что все врачи объединены в Лигу возвращения сбежавших сумасшедших за решетку. Ему чудились секретные сообщения о побегах, рассылаемые всем членам это профессии. Он съездил в Хайд, где купил хины, несколько сортов леденцов от кашля, два йодистых снадобья для груди и тому подобные средства, которые рекомендовал аптекарь. Вернулся он в середине дня. Больной выглядел лучше, и боли как будто утихли. После того как Бобби напичкал его хиной, растер ему грудь и окружил другими целительными заботами, он смог и захотел разговаривать.

— Подушка удобна? — спросил Бобби.

— Очень.

— Вам следует немножко вздремнуть.

— Да. — Саргон задумался. — Мне не надо будет возвращаться в то место?

— Надеюсь, что нет.

Пылающее лицо жалобно сморщилось.

— Обещайте, что я туда не вернусь. Обещайте! Я этого не вынесу!

— Не тревожитесь, — сказал Бобби. — Здесь вы в полной безопасности.

— И не надо будет опять садиться в эту коляску?

— Нет.

— Никогда?

— Да.

— Она подпрыгивала… просто жутко… Где Кристина-Альберта?

Бобби ответил не сразу.

— Вероятно, мне надо объяснить. Я не знаю, кто такая Кристина-Альберта. Я забрал вас из приюта, потому что не верю, будто вы сумасшедший. Но я ничего не знаю о вашей семье. Я вообще ничего о вашей жизни не знаю. Но мысли о том, что вы заперты в приюте, я выдержать не мог.

Саргон некоторое время лежал молча, устремив на Бобби синие глаза.

— Вам было меня жаль?

— Вы мне стали симпатичны с первой же минуты, как я вас увидел на Мидгард-стрит.

— Симпатичен?! Но вы верили, что я Саргон, Царь Царей?

— В общем, да, — сказал Бобби.

— Нет, не верили. Да я и сам, наверное, не верил.

Туманные синие глаза перестали смотреть на Бобби и обратились на небо за окном.

— У меня очень мешались мысли, — сказал Саргон. — Даже и сейчас я не разобрался. Но я знаю, что запутался. Кристина-Альберта — моя дочь. Наследной царевной я ее называл. В Шумере. Она очень милая, смелая девушка. Кроме нее, у меня никого нет. А я бросил ее, ушел и, наверное, очень ее расстроил.

— Так она может и не знать, куда вы попали?

— Наверное, она меня ищет.

— А где она?

— Я все время стараюсь вспомнить. В какой-то студии… с очень странными картинами. Они мне сразу не понравились. Студия в подворье. У него есть название, но я не помню какое. Так глупо! Наверное, Кристина-Альберта там со своими друзьями… и все еще думает, чтО со мной случилось.

— В… в этом месте мне сказали, что ваша фамилия Примби.

— Альберт-Эдвард Примби… Не знаю…

Некоторое время он размышлял, затем снова заговорил:

— Помню, что долгое время я верил, будто я — Альберт-Эдвард Примби, никчемность, маленький человек, влекущий скудную жизнь в прачечной. В прачечной с большими голубыми фургонами. Свастика. Вы и вообразить не можете, какую жалкую убогую жизнь вел этот Примби. И тут я внезапно подумал, что не могу, никак не могу быть Примби и одновременно обладать бессмертной душой. Либо нет Примби, подумал я, либо нет Бога. Невозможно, чтобы они существовали оба. Это ставило меня в тупик и очень тревожило. Потому что я был… и был Примби. Думать у меня не очень получается: задумаюсь, и вот уже словно грежу наяву. Ну и тут пришло доказательство… возможно, я слишком уж ухватился за то, что мне было сказано, счел достаточным. Но Саргон, несомненно, был великим царем, великим! А я — маленький, слабый, не очень умный. Когда служители и санитары запугивали меня, скверно со мной обходились, я не вел себя, как вел бы великий царь, и когда я видел, как они жестоки с другими… другими пациентами, я не вмешивался. Но все равно я продолжаю думать, что я некто иной, а не Альберт-Эдвард Примби, кем я был прежде. Некто более значимый, некто лучше. Но когда я думаю о том, кто я, мысли у меня мешаются и я очень устаю. Может быть, когда я отдохну день-другой, мне будет легче думать обо всем этом.

Бесцветный голос замер, но синие глаза по-прежнему безмятежно смотрели на небо.

Бобби некоторое время молчал. Потом сказал:

— Я видел, как с людьми обращались жестоко. — А потом добавил: — И я ведь посильнее вас.

Саргон ничего не ответил. Казалось, он не слышал. Бобби встал.

— Вам надо хорошенько отдохнуть. Тут вы в полной безопасности. Если мы проведем тут две недели и нас не потревожат, вас вообще уже нельзя будет отослать в то место. Вам удобно?

— Чудесная кровать, — сказал Саргон.

Но какой чудесной ни была кровать, этого было мало, чтобы исцелить больную грудь Саргона. Вечером он выглядел совсем плохо. Ночью его одолел кашель, и кашлял он так мучительно, что Бобби пошел к нему. Утром он был очень вялым и не хотел есть. Бобби сидел внизу в гостиной и работал над кипой писем к Тетушке Сюзанне, которые переслал ему Билли. Он подумывал, не вызвать ли Тесси ухаживать за больным, но для нее не нашлось комнаты. Миссис Пламер настаивала на докторе, он отделывался отговорками, и в конце концов она сама вызвала молодого человека, который только-только начал практиковать там. Бобби выдержал жуткую беседу с ним, но молодой врач вроде бы ничего не заподозрил. В целом он даже успокоил их. Легкие обложены, но ничего хуже. Надо следить, чтобы Саргон был укрыт потеплее и принимал то да се. В сиделке особой нужды нет. Следите, чтобы ему было тепло, и давайте ему лекарства.

Поздно вечером Бобби поднялся к нему пожелать спокойной ночи. Саргону стало получше, и он разговорился.

— Я все думаю о Кристине-Альберте, и мне хотелось бы ее увидеть. Увидеть и рассказать ей, какие мысли мне про нее приходили. Очень любопытные мысли. Может, я для нее значу не так много, как она полагает. Но больше всего я хочу поговорить с ней о молодом человеке, который мне очень не нравится. Как его зовут? Когда я последний раз был в Лонсдейлском подворье, она с ним танцевала.

— В Лонсдейлском подворье!

— Да-да, конечно. Я совсем забыл. Дом восемь в Лонсдейлском подворье на Лонсдейл-стрит в Челси. Но мысли у меня мешаются, и я не знаю, что мне ей сказать, даже если она приедет.

Бобби тут же записал адрес.

— И у вас есть только эта Кристина-Альберта? — спросил он.

— Только она. Двадцать всего. Совсем еще ребенок. Мне не следовало оставлять ее одну. Но со мной произошло что-то вроде чуда… словно весь мир распахнулся. И все остальное вдруг показалось обыденным и ничтожным.

10

«Со мной произошло что-то вроде чуда, словно весь мир распахнулся».

Бобби записал и это. И он допоздна сидел перед огнем в гостиной, обдумывая эти слова и обдумывая телеграмму, которую надо будет утром послать Кристине-Альберте. Завтра ему придется сообщить, кто он такой и чем объясняется его неслыханное вмешательство в дела семьи Примби. Ему самому это было далеко не ясно, а завтра ему предстоит объяснить, вероятно полной негодования молодой девушке, чем ее отец настолько завоевал его симпатию и завладел его воображением, что он решился на подобную эскападу. И он вынужден был заняться самоанализом. Он поймал себя на том, что исследует собственные побуждения и собственное мировосприятие.

Он так хорошо знал и понимал это ощущение «словно весь мир распахнулся». Но еще больше ему было знакомо ощущение мертвой пустоты жизни, его порождавшее. У него, считал он, это постоянное недовольство обыденностью, эта потребность в чем-то неведомом и грандиозном, явились следствием крушения его ожиданий от жизни, которое принесла война. Субъективный аспект перенапряжения нервов. Но не могла же война заставить этого маленького совладельца прачечной, так сказать, эмигрировать из самого себя, отправиться на поиски фантастического вселенского царства. Нет, за этим кроется что-то куда более фундаментальное, чем случайность войны. Наверное, это нормальная потребность людей оторваться от безопасности и комфорта.

Он взглянул на груду писем Тетушке Сюзанне, на материал для следующего номера «Уилкинс уикли», который он выжал из них, и, встав с кресла, вернулся к работе с освежившейся мудростью. Он писал: «Едва человек удовлетворит свои насущные потребности, обретет уверенность в пище, одежде и крове, как он оказывается под воздействием более великого императива и отправляется на поиски тревог и трудностей. А потому я не стану отговаривать «Кройдона» от желания стать миссионером в Западной Африке, несмотря на его религиозные сомнения и особое чувство, которое вызывают у него люди с черной кожей. Такое место, как остров Шерборо, несомненно, обеспечит ему хорошую, крепкую, укрепляющую и облагораживающую систему тревог и трудностей. Белый, бросив вызов западно-африканскому секретному обществу, навлекши на себя его вражду, уже не будет располагать временем для болезненного самокопания. Ему вряд ли будут выпадать скучные минуты…»

Он перестал писать.

— Звучит иронично, — сказал он вслух. — И не совсем в духе Тетушки Сюзанны. — Он поразмыслил. — По временам мои мысли меня не слушаются. Сегодня я не в настрое.

Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы они заподозрили Тетушку Сюзанну в иронии. Нет! Это не годится. Он зачеркнул написанные пять предложений и отбросил лист. Потом притянул к себе тот, на котором сочинял телеграмму, чтобы наследующее утро отправить ее «Примби, 8, Лонсдейлское подворье, Челси». Он перечел все варианты. Последний гласил: «Ваш отец безопасности но сильная грудная простуда присмотром Рутинга коттедж Майрсет Димчерч желает видеть вас необходима осторожность возвращение надзор повлечет фатальные результаты удобная станция Хайд вас может встретить такси если телеграфируете вовремя но не знаю вас лично я высокий худощавый брюнет Рутинг».

По зрелом размышлении — то, что требуется.

Он попытался представить себе эту Кристину-Альберту Примби. Естественно, синеглазая, вероятно, светловолосая, чуть повыше и попухлее, чем ее отец, с нежным голосом, несколько мечтательная. Она, конечно, застенчивая и ласковая, очень добрая, кроткая и чуть непрактичная. Вероятно, ее следует встретить в Хайде, как только он узнает, каким поездом она приедет. Такси, возможно, ее смутит. А он подскажет ей, что надо делать. Он уже в значительной мере взял на себя ответственность за судьбы этих двоих. И ему нравилось думать так. Ему нравилось думать, что они могут стать по-настоящему его близкими, даже больше, чем Молмсбери. Потому что, если быть с собой откровенным, в семье Молмсбери он был чуть инородным телом. Они хорошо к нему относятся, ведут себя с ним идеально, но прекрасно обойдутся без него. Даже этот дьяволенок Сьюзен прекрасно без него обходится. Он ей нравится, она им командует, но разве он ей совершенно необходим? Нет. И вот наконец-то нашлись, возможно, два человека, которые никак не могут обойтись без него и могут стать близкими ему в невероятной степени.

Конечно, ему придется притвориться более сильным и решительным, чем он есть на самом деле. Он должен сделать это ради них, чтобы они привыкли полностью на него полагаться, а тогда он сможет помогать им справляться с их трудностями.

Он скажет ей… а что он ей скажет? «Я был несколько опрометчив, я знаю, но мне кое-что известно о том, как тяжело для человека в здравом уме находиться в сумасшедшем доме. И я подумал, что самое неотложное — вырвать вашего отца оттуда. Я не предполагал, что он временно забудет ваш адрес. Пожалуй, мне следовало бы поговорить с вами, прежде чем начинать действовать. Но откуда мне было знать, что вы существуете? Пока он мне об этом не сказал. Так часто родственники бывают против освобождения из приюта. Страшно признать такое, но это так».

Затем с юмором и очень скромно он опишет, как все произошло. Он уже почти забыл туманность разговора в день посещений и бесчисленные случайности, приведшие к встрече в канаве. Но у истории есть это свойство исключать ненужные подробности.

Вот так он все расскажет. Ему не пришло в голову, что Кристина-Альберта может быть из тех, кто перебивает и задает щекотливые вопросы.

Он закурил сигарету, прошелся по комнате, остановился у камина и уставился на тлеющие угли. Он уже не сомневался, что Кристина-Альберта — синеглазая, крупная, застенчивая и глубоко в себе таит прелестный юмор и фантазию. Вполне вероятно, что она таит и литературный дар. И, быть может, ему предстоит открыть этот дар, развить его, помочь расцвести пышным цветом. Вместе они будут опекать Саргона, уже наполовину очнувшегося от опьянения грезами. Они найдут, как смягчить болезненное смущение, когда он полностью очнется. Как удачно, если не сказать, судьбоносно, что он был просто вынужден спасти этого бедняжку. Ведь иначе он никогда бы не встретил Кристину-Альберту, никогда бы не обрел клада ее робкой любви…

Э-эй!

— Чушь какая! — яростно воскликнул Бобби и швырнул сигарету на угли. — Дурацкие фантазии. Я же ее еще даже не видел!

Он зажег свечу, погасил керосиновую лампу миссис Пламер со всеми ритуалами и предосторожностями, положенными этому опасному пережитку средневековья, и отправился спать. У двери Саргона он остановился и прислушался. Больной спал, дыша довольно хрипло и порой придушенно кашляя.

— Была бы хоть погода потеплее, — сказал Бобби.

Когда он открыл дверь собственной спальни, пламя его свечи заколебалось и легло почти горизонтально, занавески заколыхались, а листок бумаги на тумбочке слетел на пол. Он поставил свечу и закрыл окно. Поднимался ветер, и по стеклам забарабанили дождевые капли.