Онлайн чтение книги Что посеешь
Глава X

…В 17.00 П. Батурин вышел из дому и направился на встречу с участниками операции «Гулькина гора». Через пару кварталов его обогнал тарахтящий драндулет профессора Орликова. И рядом с профессором, на переднем сидении, восседал Батурин-старший. Петр замахал руками, но машина не остановилась.

«Ха! — подумал Петр. — Какие-то тайны». Гошка, Прошка, Васька Седых и Наташа уже ждали его на берегу, неподалеку от Веретеева дома.

— Может, не пойдем? — сказал Прошка.

— Лучше… делом займемся, — сказал Гошка.

— И верно, — сказал Седых, — айда к лодке…

Братья Азиатцевы подозрительно посмотрели вначале на Ваську, потом на П. Батурина. Петр слегка смутился, но сразу вскинул голову.

— А что?! — независимо сказал он. — Седых нам с мотором поможет.

Гошка мрачно махнул рукой.

— Эх, ты, — укоризненно сказал он, — скоро весь класс знать будет.

— Балабон! — сказал презрительно Прошка. После небольшой перепалки они все-таки отправились на Гулькину гору. С ними увязался и пес Лапоть.

Пробираться скрытно Гошка и Прошка категорически отказались — вот еще, на пузе ползти!

Они обшарили всю горку, и подгорку, и загорку и ничего и никого там не обнаружили. Злые как черти они уже собирались отправиться обратно, как вдруг около густых зарослей вереска громко с визгом залаял Лапоть. Гошка и Прошка кинулись в кусты, и через пару секунд оттуда раздался дикий вопль.

В кустах, прикрытый куском старого брезента, стоял… автомобильный мотор! Старенький, кое-где поржавевший, но все же мотор.

— От «Москвича-408», — уверенно заявил Василий Седых.

К брезенту была приколота записка:

И была нарисована зеленая кошка.

Петр Батурин ожесточенно поскреб затылок. Гошка, Прошка и Седых ползали вокруг мотора и издавали всякие междометия вроде: «А-а! О-у! Эх! Ах! Вот это да!»

— Мотор! Моторчик! Моторище! — говорили они ласково. Откуда он взялся — им было неважно. Он был тут, этот мотор, и все!

Батурин приглядывался к Наташе, но она почему-то отводила глаза.

— Ладно, — сказал он наконец. — Хватит вам мотор облизывать. Потащили!

Они выломали пару толстых веток с поваленной старой сосны и, сделав что-то вроде носилок, поволокли мотор к Веретееву дому. Только они обогнули Гулькину горку, Батурин вдруг резко затормозил:

— Прячь мотор в кусты! — скомандовал он. — Ложись.

— Что еще выдумал? — заныл Гошка.

— Чо командуешь? — зашипел Прошка.

— Ложись, говорю! — громким шепотом сказал Батурин. — Маскируйся. Фикус ползет!

И верно. Невдалеке, по направлению к поваленной сосне, пробирался Фикус. Он то становился на четвереньки и шевелил носом, как собака-ищейка, то, извиваясь, как ящерица, переползал от куста к кусту, то замирал неподвижно.

— Чего это он? — шепотом спросил Васька Седых.

— Тайны разгадывает, — давясь смехом, сказала Наташа.

— Ползем навстречу с другой стороны, — сказал Батурин. — Мы ему покажем таинственный остров!

Когда великий сыщик подполз к сосне, Батурин, Гошка, Прошка и Седых заулюлюкали.

От неожиданности Фикус подпрыгнул на месте и бросился бежать. Внезапно остановился, не спеша отряхнул брюки и небрежной походкой, не оглядываясь, отправился восвояси.

Отсмеявшись, батуринская компания вернулась к мотору.

У Батурина из головы не выходили следы автомобильных колес, которые он заметил возле Гулькиной горки.

— Ты… того, — сказал он Наташе мрачно, — передай профессору: спасибо, мол…

— За что? — не очень искренне удивилась Наташа.

— «За что, за что!» За мотор, конечно. Будто не ясно?!

— А чего ты сердишься?

— Да обидно. Что мы, маленькие, что ли? — пробурчал он. — И ты… хороша! Знала ведь про мотор…

— Ну и что? — сердито сказала Наташа. — Подумаешь, индивидуалисты какие!

— Чего, чего? — спросили в один голос Гошка и Прошка.

— Все «сами» да «сами»…

— Наша лодка! — категорически заявил Гошка.

— Мы ее нашли! — рявкнул Прошка.

Петр Батурин долго молчал. Потом резко мотнул головой и сказал:

— Ладно! Пошли. Еще уроки надо делать.

Они проходили мимо мастерской скульптора Варенцова.

— Зайдем к Михал Михалычу, — сказал Батурин Наташе.

Наташа согласилась, и, распрощавшись с братцами и Васькой, они отправились в мастерскую.

Скульптор был там. Стоя в здоровенном чане, он лопатой перемешивал глину, вылезал из чана, присоединял к водопроводному крану резиновый шланг, поливал глину, отключал шланг, лез в чан и снова яростно месил. Увидев ребят, он вылез из чана и устало присел на табуретку.

— Пришел, — сказал он. — И кого-то привел.

— Это Наташа, — сказал Петр. — Та самая.

— Какая «та самая»? — недовольно спросил скульптор и посмотрел на Наташу.

Смотрел он на нее долго и пристально. Наташа даже смутилась.

— Забавно, — сказал Варенцов и потер ладонью лоб. — Забавно. А ведь верно очень похожа! А?

— А я что говорил, — сказал Батурин.

— Послушайте, — сказал Варенцов Наташе. — Где я вас мог видеть?

— Н-не знаю, — растерянно сказала Наташа. Обращение на «вы» совсем доконало ее.

Скульптор вдруг хлопнул себя по лбу.

— Склероз, — досадно сказал он. — Вспомнил, вспомнил! — и, очень довольный, засмеялся. И сразу резко оборвал смех. — Вспомнил, где я вас видел. Во Дворце пионеров вы танцевали. Так?

Наташа молча кивнула.

— Прелестно, надо сказать, танцевали, — очень серьезно сказал Михаил Михайлович. — Прелестно!

Наташа закраснелась.

— Вот ведь что интересно, — весело сказал скульптор. — Вроде и забыл, а где-то застряло в памяти. И лепил-то я, оказывается, все-таки вас. Этот парень вас сразу узнал. Ну, да понятно. Я вас всего один раз и видел. И видел в движении, в полете, так сказать. А он вас каждый день видит. Пожалуй, и во сне…

Михаил Михайлович ухмыльнулся и подмигнул П. Батурину. Тот сердито засопел.

— Вы молодец, — сказал скульптор Наташе. — А вот ты-то, милостивый государь… Вы нас простите, — обратился он к Наташе, — я ему должен пару слов сказать. Вы здесь пока побудьте, а мы с ним вот там поговорим.

Он взял Петра за локоть и увел в небольшую комнату, в которой стоял диванчик, покрытый клетчатым одеялом, а на полках, на письменном столе, на подоконнике и прямо на полу лежали книги, альбомы, фотографии, рисунки.

Скульптор Варенцов бесцеремонно толкнул Петра на диван и сердито заговорил:

— Она-то молодец, она работает! Потому что так танцевать, не работая над этим до седьмого пота, нельзя. И она — талант. А вот ты — пшик! Нуль без палочки — вот кто!

— Да почему? — ошеломленно спросил Батурин. — Что я сделал такого?

— То-то и оно, что ничего ты еще не сделал, а воображаешь о себе черт знает что. Думаешь, у меня есть время твои, с позволения сказать, произведения рассматривать?

— К-к-какие произведения? — одурело спросил Батурин.

— А вот какие, — скульптор Варенцов снял со стола газету.

С изумлением и ужасом П. Батурин увидел свои «лепнинки-лепешки».

— Будто не знаешь. Ваша Римма Васильевна принесла. Говорит, ты спишь и видишь, что знаменитым скульптором стал. Но сам, дескать, прийти ко мне стесняешься.

Батурин потерянно молчал. Не иначе мать учительнице отдала. Час от часу не легче!

— Он, видите ли, стесняется! Он, видите ли, хочет великим стать! А ты знаешь, — торжественно сказал он, — что ВЕЛИКИЕ, может быть, один раз в сто лет появляются?!

— Да не хочу я вовсе… великим… — забормотал Петр.

— А не великим хочешь? — Варенцов язвительно захохотал. — Таким, как я, хочешь? Середнячком, каких — хоть пруд пруди, хочешь?

— И таким… не хочу, — уныло сказал Петр.

— Ах! И таким не хочешь? — возмущенно спросил скульптор.

— Да что вы хотите от меня? — чуть не плача, взмолился Петр. — Да пропади они пропадом, эти… — он вскочил с дивана, подбежал к столу, схватил несколько своих жалких изделий, смял их и выбросил в форточку.

— Ты что, барбос, делаешь?! — удивился Варенцов.

Он схватил Петра за плечи и силой усадил на диван. И вдруг сам как-то сразу обмяк, лицо стало спокойным и грустным. Он сел рядом с Петром и обнял его.

— Не знаю, не знаю, выйдет ли из тебя художник, — задумчиво сказал он. — За одно хватаешься, за другое… Увидел тогда мою работу — и свои фигурки тогда на свет божий вытащил. А так ведь и не вспомнил бы. Верно?

Петр вздохнул. Чего уж там. Все так.

— Может, ты думаешь, что труд мой легок? Одни победы? Как бы не так! Ни сна, ни покоя. Это тебе не у станочка современного стоять: нажал кнопку, и пошла машина…

И тут Петр Батурин разозлился.

— Это вы зря! — сердито сказал он. — Вы когда-нибудь «у станочка» стояли? У меня батя всю жизнь стоит и его… его… профессором называют. «Нажал кнопку»… Ого! Там столько знать надо! А вы…

Варенцов удивленно посмотрел на него.

— Это-то ты мо-ло-дец, — с расстановкой сказал он и даже языком прищелкнул. — Эт-то мне нравится.

В дверь заглянула Наташа.

— Идите-ка, идите сюда, — позвал ее скульптор.

— Этот парень не так уж плох, — сказал он. — Пожалуй, толк из него будет. Если, конечно, нос не задерет, — он слегка потянул Батурина за нос и скомандовал: — А теперь — до свиданья! Я еще поработать хочу. Но вообще-то, милости просим. Всегда.

…А вечером в доме у Батуриных разразился грандиозный шум и крик. И начал его сам Петр.

— Ты зачем Римме Васильевне мои штуки отдала? — строго спросил он Марию Ивановну.

— Какие штуки, Петь? — растерялась она.

— Ну, эти… из пластилина, будто не понимаешь?! — чересчур громко сказал Петр.

— Да я… я думала… — виновато сказала Мария Ивановна.

И тут Петр разбушевался.

— «Думала, думала»! Все вы за меня думаете! А я что, маленький?! Да? Я тебя просил за меня думать?! Да?

— Ты чего на мать кричишь? — строго спросил, появившись на кухне, Степан Александрович.

— А что она?! Я как дурак там стоял… Не хочу я быть знаменитым! Понятно?

Мария Ивановна потерянно молчала.

— Цыц! — резко сказал Степан Александрович. — Не ори! Сдурел? Что с ним, Маша?

Мария Ивановна только руками развела.

— Теперь «что с ним»? Да? — бушевал Петр. — Все тайны какие-то, всё секреты! Почему не сказал, что мотор достанешь? А теперь меня дураком выставили!

Отец покраснел и хлопнул рукой по столу.

— Ну, хватит! — крикнул он. — Разошелся! Да как ты смеешь так с родителями разговаривать?! Еще в шестом, в шесто-о-ом еще учишься…

— Не еще в шестом, а уже в шестом!

— Пойди, Петенька, ляг, отдохни, — сказала Мария Ивановна. — Время уже позднее.

— А ну вас! — всхлипнув, сказал Петр, пошатываясь пошел из кухни и улегся спать.

Но сон долго не шел, в голову лезли разные странные мысли. Ну, например, такая: назло всем он вообще не будет учиться, а уйдет на остров, построит себе там хижину и будет жить, как Робинзон Крузо. Или еще, наоборот, — станет учиться как зверь, заткнет за пояс самого Витю Пискарева и сдаст экзамены на все пятерки с плюсом, и представители самых разных научных институтов будут прямо драться из-за него: «Пожалуйста, к нам!» — «Нет! Просим к нам! Мы первые!» А потом он сделает самое величайшее открытие современности и героически погибнет — такой молодой и красивый. «Ах, как мы его недооценивали!» — скажут тогда все и горько зарыдают от стыда и сожаления. А Наташа…

Потом, к его чести, он подумал, что орал-то он, в общем, зря — ведь ничего плохого родители ему не хотели. И совесть начала мучать мужественного Петра Батурина. Он кряхтел и сопел и ворочался на своем диване. «Да не вертись ты! Спи! — сказал диван почему-то отцовским голосом. — Утро вечера мудренее».

«И верно», — подумал Петр и заснул. Но, видно, что-то грызло его и во сне, потому что проснулся он необыкновенно рано. Проснулся, потянулся и сразу вспомнил о вчерашнем. А вспомнив, почесал затылок: ничего не попишешь — перед родителями надо извиниться.

«Вот и денься куда-нибудь от этих взрослых! Только носом и тыкают. Иногда, правда, правильно». Он стал думать о профессоре, о Варенцове и об отце. Интересно, ведь чем-то они похожи друг на друга.

«Ладно уж, извинюсь», — опять подумал он.

Из кухни донеслись громкие голоса родителей. «Эге, — удивился Петр, — с чего они-то в такую рань поднялись?» Он прислушался: судя по всему, разговор на кухне шел весьма крупный.

Петр вылез из-под одеяла, на цыпочках подошел к двери и слегка приоткрыл ее. Точно! Отец и мать ссорились!

— А я тебе говорю, — гремел Степан Александрович, — все ты и эта твоя Аристарховна! Дурите головы мальчишкам!

— А тебе на него совсем наплевать! — решительно возражала Мария Ивановна. — Пусть олухом вырастет? Да?

Петр осторожно прикрыл дверь и опять залез под одеяло. Сна уже ни в одном глазу не было.

Сильно хлопнула входная дверь — как выстрелила. «Ну и ну! Заварил я кашу, — сокрушался Петр и опять вылез из-под одеяла. — Надо расхлебывать».

И он в одних трусах выскочил на кухню. Отца уже не было.

Мария Ивановна стояла около раковины и выливала в нее… рыбий жир. Витаминизированный!

— Мам, — содрогаясь, сказал Петр Батурин, — зачем ты выливаешь? Я ничего… я к нему вроде даже привык… полюбил даже, — сказал он противным подхалимским тоном.

Мария Ивановна повернулась к нему. Глаза у нее были красными.

— Отец работает как вол, — с горечью сказала она, — трудится, чтобы нам хорошо жилось. Экскурсии тебе на свой родной завод устраивает, мотор какой-то с профессором достает, в школу они ходят, чтобы хорошую мастерскую оборудовать. И отдохнуть отцу некогда. Даже на рыбалку не выберется. А этот?! Никакого уважения! — Она махнула рукой: — Эх ты! Из-за тебя ведь со… со… Степой ругаться ста-а-ала. Всю жизнь как голубки прожили — ни разу не ссорились. А тут… — голос у нее сорвался, и она свирепо затрясла бутылкой с рыбьим жиром над раковиной. — Не выливается еще тут!.. — и она швырнула бутылку в раковину. С громким треском бутылка кокнулась, и в воздухе запахло густо и противно.

Петр проглотил слюну. «Вот беда, — подумал он с тоской. — Что делать-то будем?»