День седьмой

Онлайн чтение книги Чудо десяти дней
День седьмой

И на седьмой день пребывания в Райтсвилле он отдыхал от всех неоконченных дел, особенно от недописанного романа. Эллери старался не думать об издателе, который начнет возмущенно размахивать договором. Но его работа требовала ссылок на источники, если не дословных отрывков, и поэтому он твердо решил сделать перерыв.

Они отправились в церковь.

Эллери даже не представлял себе, до какой степени это оказалось кстати, и понял, лишь когда преподобный отец Чичеринг из церкви Сен-Пол в Дингле голосом, гремевшим точно у пророка или, скорее, напоминавшим приглушенные раскаты грома, — ведь они находились в Высокой церкви,[16]Высокая церковь — направление в английской церкви, близкое католицизму. — прочел воскресную проповедь. Правда, дух этой проповеди, с ее осуждениями, уговорами и жалобами, больше был похож на речи Иеремии, которого преподобный отец, собственно, и цитировал: «Сердце мое во мне разрывается, кости мои потрясены». Слова священника доходили до последней скамьи. «Потому что земля наполнена прелюбодеями, потому что плачет земля от проклятия, засохли пастбища пустыни. Горе мне, горе, потому что душа моя отягощена грехом убийства».[17]Иеремия, 23:9–10.

Услышав их, Говард сжался, как будто хотел провалиться сквозь землю, Уолферт усмехнулся, Салли закрыла глаза, а Дидрих остался спокоен и угрюм. Однако в заключительной части проповеди преподобный Чичеринг без предупреждения пропустил дальнейшие части «Иеремии» и перешел к Евангелию от Луки (6:38): «Давайте, и дастся вам мерою доброю, утрясенною, нагнетенною и переполненною, отсыпят вам в лоно ваше; или какою мерою мерите, такою же отмерится и вам». Вскоре выяснилось, что некий член приходского управления пожертвовал новое святилище для алтаря, поскольку пастор с излишним усердием пользовался прежним святилищем. А чуть позднее выяснилось и другое — этот рьяный слуга Господа носил всем известное в городе имя.

— Я говорю «всем известное», — прогремел своим низким, мелодичным голосом отец Чичеринг, — и не только в мирском, преходящем смысле слова, но и в глазах Нашего Отца, ибо эта богобоязненная, христианская душа совершила свои добрые деяния, не зарыв сокровища в землю. Или, вернее, для себя она зарыла сокровища в землю, но как еще она могла сделать то, что сделала, зарыв для себя сокровища на небесах, где, по словам Нагорной проповеди, их не разрушит ни моль, ни ржавчина. И я думаю, добрый Господь простит меня, если я оповещу вас трубным гласом и открою имя нашего благодетеля и брата во Христе — Дидриха Ван Хорна!

Тут прихожане зашумели, привстали с мест и с лучезарными улыбками поглядели на слугу Господа, который еще глубже уселся на скамью Ван Хорнов и без какого-либо смирения посмотрел на пастора. Однако этот эпизод помог рассеять тьму, сгустившуюся во время предыдущей иеремиады пастора. Завершающий псалом был пропет ревущими голосами, и по окончании службы все почувствовали воодушевление.

Даже Эллери покинул церковь Сен-Пол в Дингле в приподнятом настроении.

Остаток дня также был связан с приятными событиями — например, на обед подали жареную индейку с каштанами и гусиными потрохами, приготовленную а-ля Лаура, и сладкий картофель, а на десерт — лимонный шербет, суфле и так далее. После обеда они прослушали «Илию» Мендельсона — от музыки Салли помрачнела, а Дидрих возбудился. Говард купил новые пластинки несколькими неделями ранее, и Эллери решил, что он поступил умно, отложив первое слушание до сегодняшнего дня, когда все они, по своим тайным причинам, нуждались в исследовании душевных глубин. Вечер они посвятили приему гостей, и он прошел в лучших райтсвиллских традициях. К ним явились улыбающиеся дамы и хорошо воспитанные господа, владевшие искусством словесных клише, впрочем, каждый из них сказал что-нибудь интересное. Прежде Эллери не встречался ни с кем из приглашенных и был за это, легко и безотчетно, благодарен.

День закончился на вполне дружелюбной ноте. В Райтсвилле званые воскресные вечера, по обыкновению, ранние. Гости разошлись в половине двенадцатого, и в полночь Эллери уже был в постели.

Он лежал в темноте и размышлял о том, как прекрасно вели себя в воскресный день все Ван Хорны — даже Говард, даже Уолферт.

И о том, сколько же в людях лицемерия и как оно необходимо для терпимого и спокойного существования любого из нас. Перед сном он помолился Богу, чтобы тот не забрал к себе его душу, пока он не допишет этот проклятый роман. Он строго приказал себе доплыть с ним до четко обозначенной цели и взяться за работу прямо с утра. Потом он нырнул в озеро Куитонокис в старой ночной рубашке, пытаясь достать четыре покрытых тиной письма. Они поблескивали на суглинистом дне у постамента бледной обнаженной статуи Салли, у которой — вполне логично — оказалось лицо Дидриха.

* * *

Утром в понедельник, а точнее, без девяти минут одиннадцать пишущая машинка была расчехлена и ждала горячих, нужных слов. В этот момент дверь в коттедж распахнулась. Эллери вскочил на ноги, повернулся и увидел теснившихся на пороге Салли и Говарда.

— Он позвонил снова.

И сразу мирного воскресенья как не бывало, — опять настала суббота с отелем «Холлис».

Тем не менее Эллери счел необходимым спросить:

— Кто позвонил снова, Салли?

— Шантажист.

— Чертов хряк, — выругался Говард. — Пьяная жадная свинья.

— Он вам только что позвонил? — осведомился Эллери.

Салли вздрогнула.

— Да. Я своим ушам не поверила. Я думала, что все уже позади.

— Он говорил тем же шепчущим, бесполым голосом?

— Да.

— Передайте мне, что он вам сказал.

— Лаура взяла трубку. Он попросил миссис Ван Хорн. Я подошла, и он начал: «Спасибо за деньги. А теперь мне требуется очередной взнос». На первых порах я ничего не поняла. И переспросила: «А разве вы не все получили?» Он ответил: «Я получил двадцать пять тысяч. И сейчас хочу больше». Я удивилась: «О чем вы говорите? Я получила то, что вы мне продали. (Мне не хотелось употреблять слово «письма», потому что Лаура или Эйлин могли нас подслушать.) У вас их больше нет, — и добавила: — Это уничтожено». А он возразил: «У меня есть копии».

— «Копии»! — огрызнулся Говард. — Что он может сделать с копиями? Я бы послал его куда подальше, Салли!

— Ты когда-нибудь слышал о фотокопиях, Говард? — поинтересовался Эллери.

Говард с изумлением уставился на него.

Салли продолжила свой рассказ безжизненным голосом.

— «У меня есть копии, — сказал он. — И они не уступают оригиналам. Так вот, я желал бы их продать».

— Да?

— Я пояснила, что денег у меня больше нет. Я ему еще много чего наговорила. Или пыталась рассказать. Но он меня не слушал.

— И сколько он попросил у вас на этот раз, Салли? — Эллери хотелось, чтобы люди как можно реже сталкивались с пугающими последствиями и потому получали сперва добрые советы.

— Двадцать пять тысяч долларов. Снова!

— Очередные двадцать пять тысяч! — выкрикнул Говард. — Где мы, черт побери, найдем очередные двадцать пять тысяч? Он что, думает, мы купаемся в деньгах?

— Помолчи, Говард. Салли, расскажите мне, чем закончился разговор.

— Он сказал, что двадцать пять тысяч нужно оставить в зале ожидания железнодорожной станции Райтсвилла, в одной из камер хранения.

— В какой камере?

— Номер 10. И разъяснил, что пришлет ключ с утренней почтой. Я уже съездила к воротам и все взяла.

— Ключ был адресован лично вам, Салли?

— Да.

— А вы его проверили?

— Ну что же, я вынула его из конверта и осмотрела. И Говард тоже. Неужели нам нельзя было это сделать?

— По-моему, это несущественно. Птичка слишком осторожна и не оставляет следов, то есть отпечатков пальцев. А конверт у вас сохранился?

— Он у меня. — Говард боязливо огляделся по сторонам, прежде чем достать из кармана конверт и передать его Эллери.

Это был дешевый, гладкий, совершенно обычный конверт — стандартное изделие, продающееся в Америке на любой почте. Адрес отпечатали на машинке. И ни одной марки. Эллери, не комментируя, отложил его.

— А вот и ключ, — проговорила Салли.

Эллери посмотрел на нее.

Она покраснела.

— Он передал, что ключ надо оставить наверху камеры над номером 10. Спрятать его, чтобы он не бросался в глаза и находился поближе к стене. — Она по-прежнему протягивала ключ.

Но Эллери не взял его.

Вскоре Салли робко положила ключ на стол.

— Он обозначил какие-нибудь временные рамки следующего платежа? — спросил Эллери, словно ничего не случилось.

Она невидящими глазами поглядела в окно на Райтсвилл.

— Деньги должны быть в камере хранения на станции сегодня, в пять часов дня, а иначе он вечером отправит эти фотокопии Дидриху. К нему в офис, где я не смогу их перехватить.

— В пять часов. Это значит, что он намерен поместить их в камеру в час пик, когда на станции полным-полно народу, — задумчиво произнес Эллери. — Поезда до Слоукема, Баннока и Конхейвена. Все в движении, напряженный график. А ведь он торопится, не так ли?

— По-вашему, у него есть шанс нас припугнуть, — уточнила Салли.

— А чего еще вы ждете от шантажиста — честности?

— Понимаю. Вы нас предупредили. — Салли все еще отводила от него взгляд.

— Вы меня не так поняли, Салли. Я просто хочу очертить круг возможностей — на будущее.

— Будущее! — не вытерпел Говард.

Эллери откинулся в кресле и с любопытством посмотрел на него.

— Какое будущее? О чем ты говоришь, Эллери?

Теперь и Салли уставилась на Квина.

— Вы же думаете, будто он загнан в угол?

— Но…

— Салли, а он не упоминал о том, что хочет отдать фотокопии лично вам?

— Нет.

— Впрочем, даже если бы он вам и предложил, он мог бы сделать десять фотокопий четырех писем. Или сто. Или тысячу.

Женщина и мужчина безмолвно переглянулись.

Эллери это не порадовало, и он отвернулся. Внезапно ему сталь жаль их обоих. До того жаль, что он простил им глупости и фобии. У него тоже хватало просчетов, и он принялся о них размышлять. Конечно, ему нужно было сохранять объективность, ничего им не прощать и держаться с ними цинично — вот лучший совет самому себе. Но Эллери безнадежно сентиментален, когда что-либо затрагивает его эмоции, а они молоды и влипли в скверную историю.

Он опять повернулся к ним. Салли клубочком свернулась в большом кресле, поджав ноги, и закрыла лицо руками. А Говард налил себе скотч и пил его, глядя в одну точку.

— Поймите, он только вошел во вкус, — мягко пояснил им Эллери. — И будет требовать все больше и больше. Без конца. Возьмет все, что вы ему отдадите, все, что вам удастся украсть, а напоследок продаст фотокопии Дидриху. Не надо ему ничего платить. Ступайте к Дидриху, да поскорее. Оба. И признайтесь ему во всем. Вы можете это сделать? Вдвоем? Или один из вас?

Салли еще глубже спрятала лицо в ладони. Говард поглядел на стакан со скотчем. Эллери вздохнул:

— Я знаю, по-вашему, это нечто вроде вызова пожарной команды. Но в действительности все гораздо хуже. Один взрыв — и…

— Вы считаете, что я боюсь. — Салли опустила руки. Она плакала и сейчас не на шутку разозлилась. Совсем как в субботу вечером, хотя сегодня утром была другая причина. — Скажу вам откровенно. Я думаю о Дидсе. Он этого не переживет. — Она вскочила с кресла. — А о себе я больше не беспокоюсь, — заявила Салли низким, страстным голосом. — И хочу лишь одного — побыстрее забыть обо всем. Начать жизнь сначала. Посвятить себя Дидсу. Я смогу. А если возникнет необходимость, я добьюсь, чтобы Говард уехал из дома. Я буду беспощадна, Эллери. Вы даже не знаете, какой беспощадной я могу быть. Но у меня должен быть этот шанс. — Она отвернулась и глухо добавила: — Может быть, он не станет так часто звонить и позволит нам спокойно вздохнуть. Если вообще позвонит в третий раз…

— Этот конверт, Салли, — Эллери постучал по своему карману, — был отправлен по почте в Райтсвилле и проштемпелеван в субботу, в половине шестого вечера. Всего через пару часов после того, как получил первые двадцать пять тысяч. А значит, шантажист, получив конверт в «Апем-Хаус», сразу пошел на почту. Разве похоже, что он позволит вам спокойно вздохнуть до своего третьего звонка с требованием нового взноса?

— Ну, может быть, он перестанет нас шантажировать, — вспыхнула Салли. — Может быть, он поймет, что у нас ничего больше нет, и перестанет. А может быть, он… может быть, он вообще скоро умрет!

— А как по-твоему, Говард? — осведомился Эллери.

— Деньги не должны лежать в камере хранения. — Говард отодвинул стакан со скотчем.

— Тогда платить придется тебе.

— Да!

И Салли подтвердила:

— Мы должны.

Эллери похлопал пальцами по животу и спросил:

— Но чем вы будете платить?

Говард с силой швырнул стакан с виски в камин. Он с грохотом разбился о кирпичную кладку, и осколки разлетелись, словно россыпи бриллиантов.

— Как бриллианты, — пробормотал Говард. — Если бы они у нас были.

— Салли, — Эллери встревоженно наклонился к ней, — в чем дело?

— Я вернусь через минуту, — очень странно ответила Салли.

Выйдя из коттеджа, она бросилась бежать. Мужчины пристально смотрели, как она пробежала вдоль бассейна, затем по террасе и скрылась в особняке.

Говард покачал головой:

— Я даже не подозревал, что он позвонит сегодня утром, — и тут же без всякой связи виновато добавил: — Прости, что так вышло со стаканом, Эллери. Мне жаль. Я повел себя как мальчишка. — Он взял другой стакан и налил в него новую порцию скотча. — Нужно загладить это преступление.

Эллери заметил, что он выпил виски до последней капли.

Говард не глядя отвернулся.

Вскоре на террасе появилась Салли. Ее рука была прижата к правому карману жакета. Теперь она не торопясь, размеренным шагом двинулась по террасе и через сад. Однако на веранде коттеджа снова заспешила и громко хлопнула дверью.

Говард не сводил с нее глаз.

Она протянула ему правую руку.

С нее свисало бриллиантовое ожерелье.

— Я достала его из сейфа.

— Твое ожерелье, Салли?

— Оно мое.

— Но ты не можешь продать свое ожерелье!

— Я уверена, что выручу за него двадцать пять тысяч. Должно быть, Дидс заплатил за него все сто. — Она повернулась к Эллери: — Хотите на него взглянуть?

— Оно великолепно, Салли. — Эллери остался на месте и не взял его.

— Да, такое красивое. — Ее голос звучал твердо. — Дидс подарил его мне в первую годовщину нашего брака.

— Нет, — возразил Говард. — Нет, это слишком рискованно.

— Говард.

— Его непременно хватятся, Салли. Как ты все объяснишь отцу?

— Но ты же сам решил рискнуть двадцатью пятью тысячами.

— Что же, но я…

— Где бы ты их ни достал, есть какая-то запись. Расписка или что-нибудь еще. Конечно, тогда ты рисковал. А сейчас моя очередь. Говард, возьми его.

Говард покраснел. Но взял ожерелье.

Лучи солнца пробились сквозь окно, осветив их силуэты. Казалось, что его рука пылала в огне.

— Но за… него же надо выручить деньги, — промямлил Говард. — Я не знаю, как это можно осуществить.

«Говард, ни на что не способный. Говард зависимый».

— Понимаете ли, — обратился к ним Эллери со своего вращающегося кресла. — По-моему, это форменный бред.

Говард посмотрел на него умоляюще:

— Эллери, я никогда не просил тебя что-нибудь сделать…

— Ты имеешь в виду, что я должен заложить это ожерелье в ломбард, Говард.

— Ты разбираешься в подобных вещах, а я нет, — выдавил из себя Говард.

— Да, и потому называю ваш план совершенно безумным.

— Но нам нужно получить деньги, — жестко заявила Салли.

Эллери пожал плечами.

— Эллери. — Теперь она просто умоляла его. — Сделайте это для меня. Окажите любезность. Это мое ожерелье. И я беру на себя ответственность. Говард прав — мы не должны были просить вас вмешиваться в наши дела. Что бы ни происходило. Но разве вам трудно совершить лишь один поступок.

— Позвольте спросить вас, Салли, — с расстановкой произнес Эллери. — Почему бы вам не сделать это самой?

— Меня могут увидеть в городе. Дидс, или Уолферт, или кто-то из их служащих. Как я вхожу в ломбард или выхожу из него. Вы не знаете, на что похожи маленькие города. Весть мгновенно распространится по всему Райтсвиллу. И Дидс непременно об этом услышит — кто-нибудь преподнесет ему такой подарок и с удовольствием перескажет. Неужели вы не понимаете?

К разговору присоединился Говард:

— Да, и то же самое случится со мной, Эллери.

Он не думал об этом, пока Салли все не сформулировала. И тут же охотно ухватился за ее слова.

— Или владелец ломбарда может проболтаться, или…

Эллери поднял брови.

— Разрешите мне ответить вам прямо и без экивоков. Вы хотите, чтобы я заложил ожерелье в ломбард, не упоминая о вас, Салли?

— В этом вся суть. Главное, чтобы Дидс не смог обнаружить…

— Я не стану ничего делать. Ни при каких обстоятельствах. — Лицо Эллери помрачнело. — Подобное ожерелье, должно быть, хорошо известно в Райтсвилле. Ну а если владелец ломбарда никогда его не видел, то стоит какому-то посетителю взглянуть, и…

— Но Дидс купил его в Нью-Йорке, — взволнованно возразила Салли. — И я его ни разу не надевала. Даже дома, Эллери, когда к нам приходили гости. Оно у меня всего несколько месяцев. Я берегла его для особых торжеств. О нем никто в городе не знает.

— Или ты можешь заложить его в ломбард где-нибудь в другом месте, — предложил Говард.

— Мне не удастся покинуть Райтсвилл, и у нас нет времени, Говард. Кажется, вы оба полагаете, что приезжий способен зайти в ломбард, заложить там ожерелье стоимостью в двадцать пять тысяч долларов и покинуть его с двадцатью пятью тысячами закладных, без единого вопроса. У вас в городе лишь один ломбард, на Площади, и его владелец — старый Симпсон. Так что я даже не сумею ничего купить поблизости. Симпсону потребуются доказательства — гарантии хозяйки ожерелья. Или ее расписка. И он сразу взвинтит цену. — Эллери покачал головой. — Это не просто глупо. Это почти немыслимо.

Однако Салли и Говард наперебой принялись его убеждать, выдвигая различные аргументы. Их решимость начала утомлять Эллери.

— Но вы же сами говорили мне, что знакомы с Дж. П. Симпсоном, — не отставала от него Салли. — Еще с того времени, когда вы гостили в Райтсвилле у Райтов. И расследовали дело Хейта.

— Я не знаком с Симпсоном, Салли. Мы мельком виделись в зале суда, на процессе Джима Хейта. Он был свидетелем обвинения.

— Но он тебя запомнил! — воскликнул Говард. — Ты здесь прославился, Эллери. И тебя никогда не забудут в этом городе!

— Может быть, и так, но почему вы полагаете, будто у Симпсона лежат наготове двадцать пять тысяч долларов? С какой стати ему хранить их в своей кубышке?

— Он один из самых богатых людей города, — торжественно объявила Салли. — У него крупнейший счет в Райтсвиллском национальном банке. А время от времени он предоставляет большие ссуды. Например, совсем недавно, в прошлом году, Сидони Гланнис влипла в жуткую историю с одним типом, который просто обобрал ее до нитки. Там тоже все было связано с письмами, и он шантажировал ее, выудив бог знает сколько деньжищ. У Сидони было много драгоценностей, доставшихся в наследство от ее матери, и она заложила их у Симпсона, чтобы заплатить шантажисту, — пока он не отправил письма Клоду. Я имею в виду Клода Гланниса, мужа Сидони. Не знаю, сколько ей дал Симпсон, но слышала, что больше пятнадцати тысяч долларов. Этого негодяя поймали, история выплыла наружу, а Клод Гланнис чуть с ума не сошел, но еще до ареста шантажиста — теперь-то он в тюрьме — всем в городе стало известно, и…

— Отчего же вы думаете, что никто в городе не узнает о вашей истории?

— Оттого, что вы Эллери Квин, — парировала она. — Вам нужно только сказать Симпсону, что вы приехали в Райтсвилл по срочному делу и остановились у Ван Хорнов. Просто так, без особой причины. Что вы должны заложить ожерелье, но не можете назвать имя его владелицы. Ну, или нечто подобное. Понимаете? Хотите, я даже напишу ваш диалог, Эллери. Прошу вас, сделайте это!

Каждая разумная клетка организма Эллери подсказывала ему, что нужно встать, собрать чемодан и уехать из Райтсвилла первым же поездом.

Однако вместо этого Эллери произнес:

— Как бы все ни обернулось, я заранее предупреждаю вас обоих, что больше не намерен потакать вашим прихотям и участвовать в ваших детских, нелепых и опасных играх. Запомните, мне нужна правда, и не рассчитывайте на меня, я все равно откажусь. А сейчас дайте мне, пожалуйста, ключ от камеры хранения и ожерелье.

* * *

Эллери вернулся из города вскоре после часу дня. Они следили за ним, и не успел он снять шляпу, как Салли и Говард появились у двери коттеджа.

— Дело сделано, — сообщил он и остановился, надеясь, что его молчание заставит их удалиться.

Но Салли вошла в комнату и опустилась в кресло.

— Ну, расскажите нам, — взмолилась она. — Как это было?

— Вы все хорошо обдумали, Салли.

— Разве я вам не говорила? И что вам ответил Симпсон?

— Он меня вспомнил, — улыбнулся Эллери. — Диву даешься, до чего же легковерны люди. Особенно хитрые. Я постоянно забываю об этом и всякий раз, когда действую, начинаю ошибаться… Что же, Симпсон все сделал сам. И я ему почти ничего не предлагал. Только дал ему понять, что расследую очень крупное, тайное и важное дело. А уж он пусть меня поддержит. — Эллери снова засмеялся. Салли медленно встала с кресла.

— Но деньги, — озабоченно осведомился Говард. — У тебя не возникло никаких осложнений с деньгами?

— Ни малейших. Симпсон запер свой магазин и лично отправился в банк, возвратившись оттуда с полной сумкой. — Эллери обернулся в сторону Райтсвилла. — Вся история произвела на него сильнейшее впечатление — и ожерелье, и я, и его участие в деле. Он заподозрил, что речь идет о какой-то международной операции и Райтсвилл — лишь одно ее звено.

Деньги положены в камеру хранения на станции. А ключ наверху, прямо у стены. Там слишком высоко, и вряд ли кто-нибудь сможет заметить. У шантажиста был точный расчет, — продолжил Эллери. — Вы оба хоть представляете себе, что я чувствовал? — Он повернулся к ним. — Ну, что вы скажете?

Они стояли перед ним и глядели на него, а не друг на друга. Но вскоре перестали смотреть и на него.

Салли разжала губы.

— Не надо меня благодарить, в этом нет необходимости, — остановил ее Эллери. — Думаю, вы не будете возражать, если я сейчас примусь за работу?

Вечером в понедельник он опять не обедал вместе с Ван Хорнами. Лаура принесла ему поднос, и он расправился с поданными блюдами у нее на глазах.

Эллери работал до рассвета.

* * *

Утром во вторник, когда он брился, кто-то окликнул его из гостиной:

— Квин? Вы уже встали?

Он удивился бы куда меньше, если бы с ним заговорил профессор Мориарти.[18]Профессор Мориарти — герой ряда рассказов А. Конан Дойла.

Эллери приблизился к двери, по-прежнему держа в руке бритву.

— Надеюсь, я не оторвал вас от срочных дел. — Уолферт в то утро был само дружелюбие — энергичный, жизнерадостный, с широкой, во весь рот, улыбкой и по-мальчишески глубоко засунутыми в карманы руками.

— Нет, отнюдь. Как вы себя сегодня чувствуете?

— Отлично, просто отлично. Увидел, что ваша дверь открыта, и начал гадать, проснулись вы или нет. Ведь у вас почти всю ночь горел свет.

— Я писал примерно до половины четвертого утра.

— Так я и подумал. — Уолферт окинул сияющим взглядом заваленный бумагами стол.

«Он — единственный известный мне человек, — решил Эллери, — способный смотреть широко открытыми глазами и при этом таить что-то от собеседника».

— Вот, значит, как выглядит писательский стол. Замечательно, замечательно. Но, выходит, вы спали всего несколько часов, Квин.

«Итак, мы собираемся играть в какие-то игры», — заключил Эллери.

— Совсем не спал, — улыбнулся Эллери. — Когда работаешь над произведением, мистер Ван Хорн, где все взаимосвязано, требуется все твое внимание и лучше не прерывать процесс.

— А я-то всегда считал, будто писатели ведут образ жизни Райли.[19]Райли, Джеймс Уиткомб (1849–1916) — американский поэт. Широко известен как «поэт мужланов». В любом случае я рад, что сумел вас застать.

«Вот оно, начинается».

— Я не видел вас с воскресенья. Как вам понравился Чичеринг?

«Нет, еще не началось».

— На редкость искренний и серьезный проповедник.

— Да, ха-ха! Очень одухотворенный человек. Немного напоминает моего отца. — Уолферт неодобрительно усмехнулся. — Хотя папа был фундаменталистом. Он частенько пугал Дидриха и меня до дрожи в коленках. Но я что-то заболтался, как будто у нас других дел нет. — Уолферт понизил голос, склонив на сторону свой взбитый на голове кок, и торопливо произнес: — Вы не желаете с нами позавтракать, мистер Квин? Вы ведь не обедали с нами прошлым вечером, и я подумал…

— И сегодня утром у вас какое-то особенное меню, мистер Ван Хорн? — засмеялся Эллери.

К его ужасу, Уолферт подмигнул:

— Совершенно особенное.

— Яйца с бенедиктином?

Уолферт застонал от удовольствия и похлопал себя по карманам.

— Как вы хорошо сказали! Нет, нечто иное и гораздо, гораздо лучшее.

— Тогда я обязательно приду.

— Лучше я вам сначала намекну. Мой брат — занятный простачок. Он терпеть не может формальности. Чтобы заставить его выступить с речью, надо иметь не меньше оснований, чем для вызова наряда полиции штата. Ну как, догадались?

— Нет.

— Тогда переодевайтесь поскорее и присоединяйтесь к нам, Квин. Это будет настоящий цирк!

Эллери совершенно не разделял его восторга.

* * *

За завтраком Уолферт Ван Хорн холил и лелеял свою тайну. Он хихикал и обменивался с братом туманными замечаниями, словом, вел себя столь несвойственно его злобной натуре, что даже Говард, увязший в болоте собственных проблем, обратил на это внимание и удивленно поинтересовался:

— Что это с ним случилось?

— Ну, сынок, — сухо откликнулся Дидрих. — Дареному коню в зубы не смотрят.

Все рассмеялись, а Уолферт громче других.

— Не скрытничайте, Уолферт, — с улыбкой проговорила Салли. — Откройте свой секрет.

— Что я должен открыть? — с невинным видом переспросил Уолферт. — Ха-ха.

— Не подгоняй его, дорогая, — посоветовал ее муж. — Уолф так редко позволяет себе смеяться.

— Ладно, вы меня убедили, — сдался Уолферт и снова подмигнул Эллери. — Я утолю твою печаль, Дидрих.

— Мою? Но я же пошутил.

— А теперь прошу внимания.

— Все тебя ждут.

Его слушала Салли. И Говард. За столом воцарилось молчание. Бег на месте, когда некого преследовать.

— Как по-твоему, Дидрих, куда ты пойдешь вечером?

— Пойду? Разумеется, домой, черт возьми.

— Неверно. Салли, — обратился к ней Уолферт, взмахнув чашкой, — налейте мне еще кофе.

Салли налила ему, как всегда, чуть дрожащей рукой.

— Ну, прекрати, — пробурчал Говард. — К чему эти тайны и церемонии?

— Что же, Говард, ты тоже к ним причастен. Ха-ха-ха!

— Все в порядке, сынок, — успокоительно произнес Дидрих. — Хорошо, хорошо, Уолф. И куда же я пойду сегодня вечером?

Его брат оперся костлявыми руками о стол, отпил глоток кофе, отставил чашку и робко поднял указательный палец.

— Я не собирался вам сегодня говорить… до поры до времени.

— Тогда не говори. — Дидрих поспешно отодвинул стул.

— Но уж больно хороша новость. Грех ее скрывать, — столь же поспешно добавил Уолферт. — Да ты и так ее узнаешь сегодня утром в офисе. Они направят делегацию, чтобы тебя пригласить.

— Пригласить меня? Куда, Уолф? Для чего? Какую делегацию?

— Там будут все старушки из комитета музея искусств — Клэрис Мартин, Герми Райт, миссис Дональд Маккензи, Эми Дюпре и прочие из этого выводка.

— Но почему? И куда они хотят меня пригласить?

— Сегодня у нас вечеринка.

— Что за вечеринка? — не без тревоги осведомился Дидрих.

— Брат, — ликующе заявил Уолферт, — ты говорил мне о своих надеждах на комитет. И считал, что они не станут поднимать шум из-за твоих пожертвований. Что же, сэр, сегодня вечером вы будете почетным гостем на грандиозном банкете в центральном бальном зале «Холлиса». На торжественном обеде в честь покровителя всех искусств, благодетеля культуры или чего там еще, человека, который сделал возможным создание музея искусств, — Дидриха Ван Хорна. Гип-гип-ура.

— Торжественный обед, — негромко повторил Дидрих.

— Да, сэр. Сур и рыба, тосты и труды. Сегодня вечером Ван Хорны станут достоянием общественности. Великий человек — посередине, его красавица жена — справа, а его талантливый сын — слева. И все разоблачены! — Уолферт опять рассмеялся, и его смех был похож на рычание. — Хотя и пытаются сохранить форму. Кстати, раскрою тебе секрет. — Он снова принялся подмигивать. — Это я уговорил их устроить обед…

К счастью, Дидрих отреагировал в полном соответствии со своим характером, подумал Эллери. Его уныние и радость Уолферта усилили внутреннюю борьбу Салли, в ее глазах улавливался страх загнанного зверя, а Говард сидел выдвинув челюсть и никак не мог закрыть рот.

Эллери тоже ощутил некоторую слабость.

Дидрих уже не переспрашивал меланхолическим тоном, а рвал и метал — да будь он проклят, если на это согласится, — и они его не трогали. Однако Уолферт выдвигал свои аргументы — устройство банкета, заказанный обед, торжественное приглашение. Тем временем Салли и Говард сумели оправиться от растерянности.

Итак, все завершилось. Дидрих поднял руки и повернулся к Салли:

— Как я понимаю, нас победили, дорогая. Впрочем, здесь есть одно преимущество, и оно позволит тебе показаться во всей красе. Надень свое бриллиантовое ожерелье, Салли. То, что я тебе подарил.

Салли нашла в себе силы улыбнуться и ответила:

— Хорошо, дорогой, — подставив ему лицо для поцелуя, словно перспектива надеть ожерелье, лежащее сейчас в сейфе у Дж. П. Симпсона, восхитила ее, как ничто в мире.

Дидрих и Уолферт уехали, а трое конспираторов остались в столовой. Пришла Лаура и начала убирать посуду со стола. Салли покачала головой, и Лаура удалилась, хлопнув дверью.

— По-моему, — наконец предложил Эллери, — нам лучше куда-нибудь пойти.

— Ко мне в студию. — Говард неловко поднялся.

Наверху Салли не выдержала и дала волю чувствам. Ее тело тряслось в судорогах. Мужчины не проронили ни слова. Говард стоял, широко расставив ноги, в нем почти ничего не осталось от прежнего Говарда. Эллери расхаживал взад-вперед вокруг маленькой статуи Юпитера.

— Простите. — Салли высморкалась. — Кажется, у меня особый талант — совершать одну ошибку за другой. Говард, как же нам теперь поступить?

— Хотел бы я знать.

— Как будто нас хотят наказать. — Салли вцепилась в подлокотники кресла и устало проговорила: — Не успеешь выбраться из одной ловушки, как попадаешь в другую. Комическая ситуация. Я бы и сама посмеялась, случись это с кем-нибудь еще. Мы — просто пара жуков, пытающихся вылезти из спичечного коробка. Ну, как я смогу объяснить, куда девалось мое ожерелье?

Эллери не стал говорить, что ей следовало бы задать себе такой вопрос, когда она решила заложить драгоценности в ломбард.

— Я думала, у меня хватит времени. — Она вздохнула. — Думала, что в будущем сумею его выкупить. И вот как все повернулось. Слишком быстро…

«Да, — мелькнуло в голове у Эллери, — в этой ситуации ощутимо какое-то давление. Давление событий, стремительно сменяющих друг друга. Они словно взгромоздились на узком клочке пространства, неспособном их вместить. И нужно что-то сделать. Необычный характер давления. Необычный характер. — Он мысленно твердил эту фразу, пока его сознание не зафиксировало настойчивые повторы. — Необычный…»

Говард тоже что-то бубнил себе под нос. Отнюдь не воодушевляющее.

— О чем ты, Говард?

— Не имеет значения, — отозвалась Салли. — Говард полагает, что, может быть, мне стоит сказать, будто бриллиантовое ожерелье лежало в японской шкатулке и его украли в июне вместе с другими драгоценностями.

— И не сумели отыскать, Салли! Тут есть свой, смысл.

— Нет, Говард, твой совет не годится. Я отдала Дидсу полный список драгоценностей, находившихся в японской шкатулке. И ожерелье в нем не значилось, потому что его там не было. Что же мне, по-твоему, говорить? Что я о нем забыла? Вдобавок оно все время лежало у него в сейфе. И мне пришлось спуститься за ним в его кабинет. Дидс должен был его видеть, — он часто открывает сейф. Насколько мне известно, Уолферт тоже в него заглядывает.

— Уолферт. — Почерневший от злости Говард ухватился за ее слова. — Да если бы не этот… труп, нам незачем было бы все придумывать!

— Перестань, Говард.

— Подожди.

— О чем ты?

— Нет, подожди, подожди. — Говард заговорил мягким, но каким-то неприятным голосом. — У нас есть выход, Салли. Мне он не по душе, но…

— Какой выход?

Говард поглядел на нее.

— Какой выход, Говард? — Салли была озадачена.

— Нам надо инсценировать… ограбление, — осторожно произнес он.

— Ограбление? — Салли присела на стул. — Ограбление? — Ее испугало предложение Говарда.

— Да! Прошлым вечером или ночью. Отец и Уолферт утром не заходили в кабинет. Я в этом уверен. И мы скажем… Мы распахнем сейф. Оставим его дверь открытой. Разобьем стекло французской двери. А затем ты, Салли, позвонишь отцу в офис.

— Говард, да что ты несешь?

«Он забыл, что она не знает о той, предыдущей краже. И теперь начнет о ней размышлять. А Говард это поймет. Он воспользуется предлогом».

— Но тогда ты сама что-нибудь посоветуй, — коротко отрезал он.

Салли взглянула на Эллери, но тут же отвернулась.

— Эллери. — Голос Говарда звучал трезво и рассудительно. — А что ты думаешь?

— Мне много приходит в голову, Говард. Но ничего хорошего в этих мыслях нет.

— Да, я понимаю, но вот если бы…

— Нет, твой вариант не сработает. Ты мог бы сказать правду.

— Благодарю покорно!

— Ты меня спросил, а я тебе ответил. Положение до того запутанное и безнадежное, что иного выхода у вас нет. — Эллери пожал плечами и добавил: — Да его, в сущности, и раньше не было.

— Нет, я не в силах ему признаться. И не стану этого делать. Я не могу нанести ему такой удар!

Эллери посмотрел на него. Говард отвел взгляд.

— Ладно, пусть будет по-твоему. Я и себе не желаю наносить такой удар.

— А у меня иная причина, — чуть ли не простонала Салли. — И я о себе не думаю. Совсем, совсем не думаю.

— Кажется, мы так ничего и не решили, — подвел итоги их разговора Эллери.

— Неужели ты ничего не способен нам подсказать? — отрывисто произнес Говард.

— Говард, я тебе уже говорил. И поход в ломбард — последнее, что я сделал. Я категорически против всех ваших авантюр. И уж если не сумел удержать вас от глупостей, то, по крайней мере, больше не собираюсь в них участвовать. Прошу меня извинить.

Говард вежливо кивнул:

— Салли?

Она поднялась с кресла.

Эллери проводил их в кабинет Говарда. Он пытался проанализировать свои мысли на этот счет и устал от тщетных усилий. Разумнее всего было бы упаковать вещи и поскорее уехать. Однако он упорно следовал за Говардом и Салли, потакая их неуклюжим поступкам, словно сам являлся частью создавшейся проблемы. Может быть, это просто любопытство. Или любопытство, как извращенная форма верности друзьям. Или насилие над разумом, как будто, согласившись с одним условием сделки, он должен был соблюдать и остальные, хотя речь шла уже о других, новых сделках, к которым он не имел отношения. Они вошли. Салли прислонилась спиной к двери кабинета, а Эллери встал в угол.

Все молчали.

Говард комкал носовой платок. Такое впечатление, будто наблюдаешь за пантомимой. Обмотав руку этим платком, он отпер сейф и принялся судорожно шарить внутри, вытаскивая вещи. Потом достал бархатную коробочку и открыл ее. Она была пуста.

— Это ведь она, не правда ли?

— Да.

Говард бросил коробочку на пол, рядом с сейфом. И оставил его дверцу широко распахнутой.

И что теперь? Интерес Эллери к новой сцене был чисто академическим.

Говард направился к французской двери. По пути он прихватил с отцовского стола железный груз для бумаг.

— Говард? — обратился к нему Эллери.

— Что?

— Если ты подготавливаешь свидетельства и хочешь доказать, что вор — человек посторонний, не умнее ли будет разбить стекло снаружи, зайдя через террасу?

Говард ошеломленно уставился на него. А затем густо покраснел. Он открыл французскую дверь рукой, замотанной носовым платком, прошел на террасу, захлопнул дверь и ударил по стеклу около ручки грузом для бумаг. Осколки посыпались на пол кабинета.

Говард вернулся. На этот раз он не закрыл дверь, остановился и осмотрелся по сторонам.

— Я что-нибудь забыл? Ладно, Салли. Я свое дело сделал.

— Что, Говард? — Салли поглядела на него невидящими глазами.

— Я свое дело сделал, — повторил он. — Теперь твоя очередь. Позвони ему.

Салли нервно сглотнула слюну.

Она обогнула стол своего мужа, стараясь держаться подальше от осколков, села в большое кресло, придвинула к себе телефон и набрала номер.

Мужчины по-прежнему молчали.

— Будьте добры мистера Ван Хорна. Нет, Дидриха Ван Хорна. Да, это звонит миссис Ван Хорн.

Она подождала.

Эллери приблизился к столу.

Он услышал знакомый низкий голос.

— Салли?

— Дидс, мое ожерелье пропало!

Говард отвернулся и порылся в карманах в поисках сигарет.

— Ожерелье? Пропало? Что ты имеешь в виду, дорогая?

Салли расплакалась.

«И не смоют все ваши слезы одно изреченное слово».

— Я зашла к тебе взять из сейфа ожерелье для сегодняшнего вечера и…

— Его нет в сейфе?

— Нет.

«Плачь, Салли, плачь».

— Может быть, ты вынула его и забыла об этом, дорогая.

— Сейф был открыт. А дверь на террасу…

— О!

«А вот что самое странное во всей истории, миссис Ван Хорн. Вы не знаете, что ему известно и что он подозревает. Будьте осторожнее.

Плачь, Салли, плачь».

— Салли, дорогая. Прошу тебя, прекрати. Спроси мистера Квина. Кстати, он там, с вами?

— Да!

— Передай ему трубку. И не плачь, Салли. Это всего лишь ожерелье.

Салли безмолвно передала трубку Эллери. «Просто ожерелье ценой в сто тысяч долларов». Эллери взял ее.

— Да, мистер Ван Хорн.

— Вы уже осмотрели…

— Французская дверь разбита. А сейф открыт.

Ван Хорн не стал задавать вопрос о стекле. Он ждал. Но и Эллери тоже ждал.

— Лучше скажите моей жене, чтобы она ничего не трогала. Я сейчас приеду домой. А вы, мистер Квин, тем временем продолжайте осмотр.

— Конечно.

— Спасибо.

Дидрих повесил трубку.

И Эллери повесил трубку.

— Ну как? — Лицо Говарда сделалось бесформенным.

А Салли сидела не двигаясь.

— Он попросил меня осмотреть дом и проследить за вами. Так что ни к чему не притрагивайтесь. Он сейчас приедет.

— Ни к чему не притрагиваться! — Салли встала.

— По-моему, — неторопливо заявил Эллери, — он намерен вызвать полицию.

* * *

Шеф полиции Дейкин заметно постарел. Прежде он был худощав, а теперь стал сухопар и хрупок. Его кожа растрескалась, волосы поредели, а крупный нос казался еще крупнее. Но глаза по-прежнему напоминали осколки холодного стекла.

Дейкин появился в сопровождении двух братьев-сержантов. Очевидно, он знал о приезде Эллери и Райтсвилл, но по характерной полицейской привычке сначала бросил взгляд на разбитое стекло, затем на отпертый сейф и уж напоследок на Эллери. Но немного погодя он смягчился, подошел и крепко пожал Эллери руку.

— Мы никогда не встречаемся в обычной обстановке. А только при различных осложнениях! — воскликнул он. — Почему вы не дали мне знать, что приехали в наш город?

— Я в большей или меньшей мере прячусь от всех, шеф. И Ван Хорны меня прикрывают. Я пишу книгу.

— Вы могли бы присмотреть за этими ребятами в перерыве между страницами, — усмехнулся Дейкин.

— Поверьте мне, я человек скромный.

Шеф полиции Райтсвилла потер свой острый подбородок.

— Так, значит, бриллиантовое ожерелье. А, здравствуйте, миссис Ван Хорн. — Он кивнул и Говарду.

Салли воскликнула: «О, Дидс!» — и Дидрих положил ей руку на плечо.

Стоявший на пороге Уолферт не сказал ни слова. Он голодным взглядом рыскал по сторонам. Ищет червячков для наживки, подумал Эллери.

Шеф Дейкин направился к французской двери, осмотрев осколки на полу и зияющую дыру в стекле.

— Второе ограбление с июня, — отметил он, — похоже, что кто-то на вас нацелился, миссис Ван Хорн.

— Надеюсь, что на этот раз мне повезет, мистер Дейкин.

Дейкин двинулся к сейфу.

— Вы что-нибудь обнаружили, мистер Квин? — спросил Дидрих. Его челюсть еще сильнее выступила вперед.

— Это довольно ясный случай, и шеф Дейкин подтвердит мои слова. Полагаю, что теперь, когда он здесь, мои услуги вам больше не понадобятся. Я с огромным уважением отношусь к талантам шефа полиции.

— Что же, благодарю, — откликнулся Дейкин, подобрав с пола бархатную коробочку.

Дидрих довольно мрачно кивнул, как бы желая сказать: «И я тоже».

Да, дело чертовски понятное, подумал Эллери. Сначала двадцать пять тысяч долларов, а сейчас бриллиантовое ожерелье. Вряд ли можно кого-то обвинить.

Дейкину потребовалось время. Ему всегда требовалось время. Он обладал обостренной способностью угадывать «прилив» событий. Вы еще не видели поднимающуюся волну, а он уже чувствовал, что она скоро обрушится на берег, зальет все вокруг и ничто не сможет ее остановить.

Он завороженно следил за Салли и Говардом.

— Миссис Ван Хорн.

Салли подскочила:

— Что, мистер Дейкин?

— Когда вы в последний раз видели ожерелье?

— Больше месяца тому назад, — быстро ответила Салли. «Слишком быстро».

— Нет, дорогая, ты не права, — нахмурился Дидрих. — Это было две недели назад, разве ты не помнишь? Ты достала его из сейфа, чтобы показать…

— Милли Барнет. Да, конечно. — Салли сделалась просто пунцовой. — Я и забыла. Как глупо с моей стороны.

— Две недели. — Дейкин неторопливо переваривал этот факт. — А после этого его кто-нибудь видел?

— Ты его видел, Говард? — осведомился Дидрих.

При этом его уродливое лицо окаменело.

— Я? — Говард нервно рассмеялся. — Я, отец?

— Да.

— Как я мог его видеть? У меня не было никаких причин открывать сейф.

— А я подумал, что ты мог его видеть, сынок, — проговорил Дидрих глухим, басовитым голосом.

«Он подозревает. Он не знает. Он подозревает, и это убивает его. Убивает то, что он подозревает и не знает. Говард? Невероятно. Салли? Немыслимо. Но…»

Дидрих отвернулся.

— Оно лежало в сейфе в понедельник утром, — заявил его брат.

— Вчера? — Дидрих пронзил Уолферта взглядом. — Ты уверен?

— Совершенно уверен. — Уолферт усмехнулся своим зловещим смешком. — Мне нужно было положить эти документы Хатчинсона, и я открыл сейф. Ожерелье лежало там.

— В этом футляре, мистер Ван Хорн? — уточнил Дейкин.

— Да, верно.

— В открытом футляре?

— Нет, но…

— Тогда откуда же вам известно, что ожерелье было в нем? — кротко произнес Дейкин. — Будьте осторожны с подобными утверждениями, мистер Ван Хорн. Я хочу сказать, когда вы имеете дело с фактами. Вам приходилось открывать футляр, мистер Ван Хорн?

— По правде признаться, я это сделал. — Кончики волосатых ушей Уолферта стали похожи на цветок фуксии.

— Сделали?

— Просто заглянул в нее, только и всего, — рассердился Уолферт. — Неужели, по-вашему, я лгу?

— А какая тут разница? — заорал Дидрих. — Сейф ограбили ночью, прошлым вечером со стеклом в двери все было в порядке. Какая разница, когда в последний раз видели ожерелье?

«Он жалеет о том, что позвонил в полицию. Что вызвал Дейкина. В его голосе слышна горечь. Горькое сожаление».

— Вы услышите об этом от меня, мистер Ван Хорн, — ответил ему Дейкин, и, прежде чем до них дошел вполне определенный и пугающий смысл его фразы, шеф полиции покинул дом.

* * *

В отличие от Уолферта Дидрих не стал возвращаться в город. Он заперся в кабинете и провел там большую часть дня. Однажды в поисках справочника Эллери приблизился к его двери, но, как только до него донеслись шаги бесцельно бродившего за ней хозяина особняка, он поспешил в коттедж. Говард тоже сидел взаперти в студии, а Салли в своей комнате.

Эллери работал.

В пять часов Дидрих появился на пороге коттеджа.

— Приветствую вас.

Он сражался в битве и выиграл ее. Линии обороны резко обозначились, но находились под контролем.

— Вы видели делегацию старых куриц?

— Из комитета? Нет, не видел. Я работал.

— Гора идет к Магомету. Но что я мог им сказать? Я чувствовал себя последним дураком. Конечно, нам надо пойти.

— Каждому дано обойти свой круг страданий, — с улыбкой проговорил Эллери.

— Как там сказано в Книге Иова? — тоже со слабой улыбкой откликнулся Дидрих. — Папа это часто цитировал. А, да, «…человек рождается на страдание, и дети пламени в высоту устремляют полет». Некоторые из них выглядят так, словно в них бросили факелы с ацетоном. Видите ли, я не желаю вам мешать, мистер Квин, но мне вдруг пришло в голову… Мы же не договаривались о том, отправитесь ли вы с нами на этот проклятый торжественный обед. Конечно, нам хочется, чтобы вы…

— Боюсь, что вынужден отказаться, — поспешно ответил Эллери, — хотя с вашей стороны очень любезно включить меня в состав семьи.

— Нет, нет. Нам хочется, чтобы вы пошли вместе с нами, — закончил Дидрих.

— Я не взял с собой вечерних костюмов.

— Вы можете надеть мой смокинг. У меня их несколько.

— Да я в нем утону. И в любом случае, мистер Ван Хорн, это ваш праздник.

— Я понял. Вы намерены остаться здесь и продолжать мучить пишущую машинку.

— Она не получила еще и половины положенных ей мучений. Да, признаюсь вам честно, намерен.

— Наверное, нам надо поменяться местами. Но об этом я могу только мечтать.

Они дружески рассмеялись, потом Дидрих помахал ему рукой и вышел из коттеджа. Сильный человек.

* * *

Эллери наблюдал за отъездом Ван Хорнов. Дидрих великолепно смотрелся во фраке и цилиндре. Он открыл дверь и пропустил Салли, закутавшуюся в роскошное норковое манто. К корсажу ее длинного, до пола, белого платья были приколоты гардении, и оно шелестело, когда Салли спускалась по ступенькам; ее голову покрывала вуаль. Уолферт замыкал шествие и был похож на помощника владельца похоронного бюро. К особняку подкатил «кадиллак», за рулем сидел Говард.

Дидрих и Салли устроились на заднем сиденье, а Уолферт проскользнул на переднее, рядом с Говардом. По правилам райтсвиллского бомонда машины водили сами хозяева, а не шоферы. Исключения бывали крайне редко.

«Кадиллак» загудел, выехал на дорогу, обогнул поворот и скрылся за ним.

Эллери показалось, что за это время никто из них не проронил ни слова.

Он вернулся к пишущей машинке.

В половине восьмого он увидел в коттедже Лауру:

— Миссис Ван Хорн передала мне, что вы поужинаете здесь, мистер Квин.

— Прошу вас, не беспокойтесь, Лаура.

— А я и не беспокоюсь, — возразила она. — Вы пойдете в столовую или мне лучше принести ужин сюда?

— Ужин, ужин, — проворчал он. — Не утруждайте себя, Лаура. Я готов съесть все, что угодно и где угодно.

— Да, сэр. — Но Лаура почему-то решила задержаться.

— В чем дело, Лаура? — От пребывания в гостиной этой «героини» у него заныла спина.

— Мистер Квин, в доме… что-то случилось? Я имею в виду…

— Случилось, Лаура?

Она одернула фартук.

— Миссис Ван Хорн целый день плакала у себя в комнате, а мистер Дидрих был так… А потом, он еще утром вернулся вместе с шефом полиции и…

— Знаете, Лаура, если в доме что-то произошло, то это уж никак не ваше дело.

— О нет, конечно нет, мистер Квин.

Когда Лаура возвратилась с подносом, ее рот был сжат в тонкую линию.

Эллери догадался: она обнаружила, что у ее идола и колосса — глиняные ноги.

* * *

Работа спорилась, и он написал немало удачных страниц. Листы бумаги вылетали из пишущей машинки один за другим, и он не слышал ничего, кроме ее стука.

— Эллери.

Он удивился, заметив рядом Говарда.

— Ты уже приехал, Говард? Который теперь час?

Говард был без шляпы, в распахнутом элегантном, вечернем пальто, концы его белого шарфа свободно развевались. Но выражение его глаз заставило Эллери вспомнить все события дня.

Эллери отпрянул назад.

— Да вот, проходил мимо коттеджа.

— Говард, что такое?

— Мы только что приехали с обеда. И застали в доме Дейкина. Он нас ждал.

— Дейкина. Разве Дейкин здесь? Я до того увлекся…

— Да, он и послал меня сюда, за тобой.

— За мной?

— Да.

— А он не объяснил, почему он…

— Нет. Он только попросил привести тебя.

Эллери застегнул воротник рубашки и потянулся за пиджаком.

— Эллери.

— Что?

— Он явился вместе с Симпсоном.

— С Симпсоном.

— С владельцем ломбарда?

— С владельцем ломбарда.

Эллери мгновенно разобрался в сути происшедшего.

Дж. П. Симпсон — лысоватый маленький провинциал с глазами похожими на виноградины — всегда выглядел так, словно успел что-то разнюхать. Он даже не расстегнул свое пятнистое пальто и не снял плотно облегавшую голову шляпу. Симпсон примостился на краешке большого кресла Дидриха. Когда Эллери и Говард вошли в кабинет, он вскочил и спрятался за спинкой кресла.

Салли, точно тень, маячила у французской двери. Она по-прежнему была в норковом манто. Ее руки в белых перчатках теребили листок меню.

Дидрих никак не мог избавиться от растерянности. Он швырнул на пол пальто и цилиндр, его шарф, как и у Говарда, болтался на шее, а волосы были растрепаны. Но при этом он держался на редкость спокойно.

Уолферт вертелся у него за спиной.

Шеф Дейкин наклонился над книжной полкой.

— Дейкин.

Полицейский отодвинулся от полки и порылся в своем кармане.

— По-моему, нам стоит подключить вас к делу, мистер Квин.

— Как это?

«Словно я и сам не знаю».

— Ну, вот он, перед вами, — грубовато проговорил Дидрих. — Так что вы хотите выяснить, Дейкин?

Тот вынул руку из кармана, показав им бриллиантовое ожерелье.

— Это ваше ожерелье, миссис Ван Хорн?

Листок меню упал на пол.

Салли нагнулась, но Дейкин опередил ее. Он поднял листок и любезно подал его ей, а Эллери подумал: «До чего же красиво работает этот человек. Как ни в чем не бывало приблизился к хозяйке дома. Зря он тратит время здесь, в Райтсвилле».

— Благодарю вас, — сказала Салли.

— Это оно, миссис Ван Хорн?

Салли ощупала сверкающие бриллианты рукой в перчатке.

— Да, оно, — чуть слышно отозвалась она.

— Но как же так, Дейкин? — вмешался Дидрих. — Где вы его нашли?

— Пусть вам лучше обо всем расскажет мистер Симпсон.

Владелец ломбарда взволнованно начал:

— Я принял его под залог. Вчера. Вчера днем.

— Присмотритесь повнимательнее, мистер Симпсон, — тягучим тоном произнес шеф полиции. — Вы узнаете человека, который заложил его?

Симпсон негодующе поднял палец и указал на Эллери. Даже Уолферт был изумлен. Ну а Дидрих просто оцепенел.

— И этот господин находится здесь, в кабинете? — недоверчиво переспросил он.

— Квин. Эллери Квин. Это он!

Эллери скорчил гримасу. Он предупреждал Салли и Говарда, что их план не сработает. Теперь они в этом убедились, и он с грустью поглядел на них. Салли сжала в руках ожерелье и уставилась на него. А Говард изо всех сил старался изобразить удивление.

«Как же это глупо».

— Мистер Квин заложил ожерелье? — недоуменно продолжил Дидрих. — Неужели, мистер Квин?

— Он намекнул мне, что действует по поручению клиентки или какой-то важной шишки! — воскликнул маленький владелец ломбарда. — Провел меня за нос. Кинул! Что же, я всегда говорил: нью-йоркцы — народ опасный. У них и опыта, да и храбрости побольше, чем у нас. Привыкли иметь дело с краденым — почему вы мне об этом не сказали, мистер Квин? Почему вы не сказали, что ожерелье украдено у миссис Ван Хорн? — Он пританцовывал, стоя за спинкой кресла.

Дидрих засмеялся.

— Просто не знаю, что мне думать и что говорить, мистер Квин?.. — Он беспомощно осекся.

«Сейчас ваша очередь, мальчики и девочки». Эллери опять посмотрел на Говарда.

И тут произошло нечто странное.

Говард отвернулся.

Но он должен был уловить этот взгляд.

Эллери снова попытался посмотреть на Говарда.

И Говард снова отвернулся.

Эллери торопливо взглянул на Салли.

Но она, кажется, продолжала считать бриллианты на ожерелье.

«Этого не может быть. Они не способны меня предать. Говард! Салли!»

Теперь Эллери заставил ее поднять глаза. И Салли пронзила его своим взглядом.

Внезапно Эллери ощутил, как у него сдавило горло. Почувствовав удушье, он сразу понял, что оно значит. И разозлился. Разозлился сильнее, чем когда-либо в жизни. От этой кипящей злости он даже не сумел произнести ни слова.

Дидрих, в свою очередь, посмотрел на него сверху вниз. Уже не беспомощно, а скорее вопросительно. И готовый слететь с его языка вопрос вызвал у Дидриха откровенную радость. Черты его лица заострились от напряжения.

Он доволен. И намерен удержать это состояние. Прежде он как будто барахтался в волнах сомнений, но внезапно заметил спасательный круг самосохранения и ухватился за него.

Эллери с вызывающим видом закурил сигарету.

— Мистер Квин, — почтительно обратился к нему Дейкин, — не стану напоминать вам, что этот поступок выглядит довольно нелепо. Я абсолютно уверен, что вы нам все объясните.

— Да! Пусть он объяснит! — выкрикнул Симпсон.

— Прошу вас, объясните, мистер Квин, — с подчеркнутым уважением произнес Дейкин.

Эллери выбросил спичку. Он курил, он ждал. Глаза Дейкина потемнели.

— Ну, мистер Квин. — Это был уже Дидрих. И он не просил, а настаивал.

Ему удалось сохранить самообладание.

— Он говорил, что пишет книгу? — взорвался Уолферт Ван Хорн. Он раскачивался, испытывая от этого жалкую и хищную радость.

— Мистер Квин, — повторил Дидрих! — Теперь мы будем честными. Есть шанс признаться перед вынесением приговора. Что же, будь я проклят, если я… Мистер Квин, ну, пожалуйста, скажите что-нибудь?

— Что мне сказать? — улыбнулся Эллери. — Что я унижен? Оскорблен? Рассержен? Ошеломлен?

Дидрих подумал над его словами и невозмутимо откликнулся:

— Это может быть очень умно.

— Может ли, мистер Ван Хорн?

— Потому что, сопоставив события, я увидел конкретные факты. Другие факты.

— Ну, например?

— Еще одно ограбление. В пятницу утром.

— О чем вы, мистер Ван Хорн? — встрепенулся Дейкин.

— Мой сейф был взломан рано утром в пятницу, Дейкин. Из него украли двадцать пять тысяч долларов, наличными.

«Давай, Салли, прыгай. Да, сначала посмотри на него. Но ты отвернулась. Так быстро».

— Вы не сообщили мне об этом, мистер Ван Хорн, — насторожился Дейкин и заморгал.

— Дидрих, ты даже от меня это скрыл, — пожаловался Уолферт. — Почему?

— Вы тоже в то время были здесь, мистер Квин, — уточнил Дидрих.

Эллери задумчиво кивнул.

— И тогда тоже разбили французскую дверь, Дейкин. Я вызвал стекольщика, и он починил ее в конце недели. Но в первый раз стекло было разбито изнутри кабинета. Я допускаю… в общем, тогда я решил, что это сделал кто-то в доме. Я имею в виду, что кто-то в доме помог грабителю.

«Недостойные слова, Дидрих. Кто-то в доме помог? Хотя, с другой стороны, вам больше ничего не остается».

— Но теперь… Первое разбитое стекло могло быть хитрой уловкой. Трюком.

— Чтобы его приняли за работу какого-то любителя?

Дейкин неторопливо кивнул:

— Что же, это не исключено, мистер Ван Хорн.

— Что вы с ним церемонитесь, разглядываете, а ничего не делаете? — взвизгнул Симпсон. — Кто он такой, Господь Бог? Да он меня надул. Он — настоящий мошенник.

Дидрих нахмурился и потер подбородок.

— Симпсон, вы уверены, что мистер Квин — человек, заложивший это ожерелье?

— Уверен ли я? Ван Хорн, запоминать лица — моя прямая обязанность. Да, я уверен, и вы можете за меня поручиться. Я выдал ему уйму денег. Спросите его. Ну, давайте, спросите!

— Вы совершенно правы, Симпсон. — Эллери пожал плечами. — Я заложил ожерелье миссис Ван Хорн и… признаю это.

Салли чуть слышно прошептала:

— Простите меня, — и выбежала из кабинета.

— Салли, — окликнул ее Дидрих, и она остановилась на полпути, резко повернулась, и Эллери заметил удивительно странное выражение ее миловидного лица. Похоже, что Салли была готова вот-вот принять решение. Он мрачно прикидывал, каким оно станет, — признается ли она, совершив отчаянный прыжок, или убежит. — Нам надо добраться до самой сути, до дна, — жестко отрезал Дидрих. — Я до сих пор не в силах поверить. Квин, вы же не безответственный мальчишка. А известный человек, знаменитый писатель. И могли совершить подобный поступок лишь по сверхуважительной причине. Ну, скажите мне, что вас заставило? Пожалуйста.

— Нет, — отказался Эллери.

— Нет? — Дидрих снова выпятил подбородок.

— Нет, мистер Ван Хорн. Пусть Говард ответит за меня.

«Не Салли. Салли все сделает сама, без подсказки. И это важно. Возможно, я дурак, но это важно».

— Говард? — обратился к сыну Дидрих.

— Говард, я жду, — поторопил его Эллери.

— Говард? — повторил Дидрих.

— Ты можешь что-нибудь ответить, Говард? — ласково спросил его Эллери.

— Ответить? — Говард облизал губы. — А что я должен говорить? Я хочу сказать… Нет, я его не брал. Вот и все.

«И ты не причастен к делу, Говард?»

— Квин, — Дидрих схватил Эллери за руку, и тот чуть не вскрикнул от боли, — Квин, какое отношение имеет к этому мой сын?

— У тебя остается последний шанс, Говард.

Говард поглядел на Эллери, а Эллери, наконец, перестал его покрывать и заявил:

— Мистер Ван Хорн, Говард передал мне это ожерелье и попросил выручить за него деньги.

Говард затрясся от возмущения.

— Ложь. Грязная ложь, — отрывисто проговорил он. — Я в первый раз слышу об этом.

«Был ли ты соучастником? В полной мере. Больше, чем кто-нибудь».

Салли просто стояла на месте.

«Она стоит здесь, но готова к прыжку. Ведь она сама сказала, что будет безжалостна. И Говард уверял меня, что он на все способен. Лишь бы Дидрих не узнал правду. Они будут лгать, воровать, предавать. И оба выполняют свои обещания».

У него не было оснований выгораживать Салли. Но какое-то смутное чувство вынудило его промолчать. Чистая сентиментальность, решил Эллери. И главное, она это поняла. Он мог прочесть в ее глазах ничтожное, порочное, торжествующее женское знание. Хотя сама Салли не была ни порочной, ни ничтожной. Возможно, она была даже лучше любого из них. И Эллери обрадовался бы, сумей он вывести ее из игры. А не то Говард опустится на дно и потянет ее за собой. Но Эллери не думал, что он на это пойдет. Не ради ее спасения. А чтобы спасти себя.

Эллери перестал размышлять и отключился. Но затем собрал остатки воли. Дидрих следил и за ним, и за Говардом. А после Дидрих совершил странный поступок. Он приблизился к Салли, вырвал у нее из пальцев ожерелье, подбежал к сейфу, бросил его туда, захлопнул дверь и набрал кодовый номер.

Когда он повернулся к шефу Дейкину, выражение его лица вновь сделалось сосредоточенным и спокойным.

— Дейкин, дело закрыто.

— И вы отказываетесь от обвинений?

— Да, отказываюсь.

Потемневшие глаза Дейкина блуждали по сторонам.

— Мистер Ван Хорн, ведь это ваша вещь. Ваше имущество.

— Подождите минуту! — заорал Дж. П. Симпсон. — По-вашему, дело закрыто? А как быть с деньгами, которые я ссудил ему за ожерелье? Что я должен делать, если меня нагло обманули и ограбили?

— А о каких деньгах идет речь? — любезно осведомился Дидрих.

— О двадцати пяти тысячах долларов!

— О двадцати пяти тысячах долларов. — Дидрих поджал губы. — Вы уже вспомнили, мистер Квин? И кстати, это точная сумма?

— Абсолютно точная.

Дидрих подошел к столу. Нависло гнетущее молчание. Он сел и выписал чек.

* * *

Когда Дейкин и Симпсон покинули особняк, а Уолферт поглядел им вслед, Дидрих поднялся из-за стола и взял Салли за руку.

Она вздрогнула, но сказала:

— Да, Дидс.

Он подвел ее к двери. Говард тоже направился к выходу, однако массивная фигура отца преградила ему путь.

Дверь захлопнулась прямо у него перед носом. Чисто сработано.

— Почему ты так поступил? — закричал Говард. — Зачем тебе это было нужно?

Он крепко сжал кулаки и то бледнел, то вспыхивал. Казалось, что он вот-вот накинется на Эллери в неудержимом порыве ярости.

— Почему я так поступил, Говард? — недоверчиво переспросил Эллери.

— Да! Почему ты нас выдал?

— Ты имеешь в виду, почему я не сознался в преступлении, которого не совершал?

— Ты должен был молчать, черт бы тебя побрал! Держать свой длинный язык за зубами, только и всего!

«Мне надо было защищаться».

— Когда Симпсон разоблачил меня и предъявил доказательства?

— Отец никогда не посмел бы тебя обвинить! «Он сумасшедший».

— А вместо этого ты нас предал! Возбудил его подозрения! Заставил меня солгать. И он знает, что я лгал. А если он не выжмет из меня правду, то добьется ее от Салли! Найдет приманку и подцепит ее на крючок!

«Просто держись и не реагируй».

— Я полагаю, Говард, что Салли сумеет за себя постоять. Ума у нее хватит. Он ведь даже не подозревает, что она к этому причастна. На подозрении у него только ты.

«Заставил его солгать. И Говард в это верит».

— Что же, твоя правда. — Вспышка его раздражения кончилась столь же внезапно, как и началась. — Тут с тобой не поспоришь. А ты смог вывести Салли из игры.

— Да, — согласился Эллери. — Великодушный Квин. И в результате твой отец считает тебя вором. Просто вором, Говард. У него нет никаких оснований думать, что ты к тому же наставил ему рога. И, как я уже сказал, тебе в этом помог великодушный Квин.

Говард сильно побледнел.

Он опустился в кресло и начал грызть ногти.

— Вся эта история, Говард, настолько невероятна, — проговорил Эллери, — что я впервые в жизни не знаю, как ее можно оценить. Я готов сорвать тебе голову с плеч. И будь ты, на мой взгляд, нормален, я бы так и поступил.

Эллери потянулся к телефону.

— Что ты собираешься делать? — промямлил Говард.

Эллери сел за стол.

— Если я останусь здесь, Говард, то уже не выберусь из вашего болота. Это во-первых. А во-вторых, с меня довольно, и я умываю руки. Не хочу больше заниматься вашими дурацкими, немыслимыми делами. Вы оба к моим советам и раньше не прислушивались, так что надеяться мне не на что. Поступайте по-своему, я приехал сюда вовсе не из-за вашей любовной связи. Знал бы я о ней заранее, ноги бы моей в вашем доме не было! А в отношении твоей амнезии напоследок дам совет, хотя не сомневаюсь, что ты и ему не последуешь. Найди хорошего психиатра — не важно, мужчину или женщину, — расскажи ему все и подлечись. Впрочем, я тебе об этом еще в Нью-Йорке говорил.

А в-третьих, Говард, — с легкой усмешкой продолжил Эллери, — я усвоил важный урок: никогда не спешить с выводами и не судить о человеке на основании нескольких недель знакомства в Париже. И уж тем более никогда, никогда не спешить с выводами и не судить о женщине на основании чего бы то ни было.

Он связался с оператором на телефонной станции.

— Ты уезжаешь?

— Сегодня вечером. Немедленно. Оператор…

— Подожди минутку. Ты хочешь заказать такси?

— Да, да, оператор, одну секунду. Да, Говард. А почему ты спросил?

— Сегодня вечером нет никаких поездов.

— Мне это безразлично. Оператор… — Эллери неторопливо повесил трубку. — Тогда я перееду на сутки в какой-нибудь отель.

— Но это глупо.

— И опасно? Ведь вскоре выяснится, что гость Говарда Ван Хорна провел свою последнюю ночь в Райтсвилле в номере «Холлиса»?

Говард покраснел. А Эллери засмеялся:

— Что же ты предлагаешь?

— Возьми мою машину. Если ты твердо намерен уехать сегодня вечером — уезжай. Можешь припарковать ее в городе, а я потом заберу, — ничего с ней не случится. В конце недели я все равно отправлюсь в Нью-Йорк. Нужно будет накупить всякой всячины для будущего музея. А отцу объясню, что ты внезапно решил вернуться к себе, — и это правда. И я одолжил тебе мою машину, что тоже правда.

— Но ты не учитываешь, что я сейчас многим рискую. И поездка будет не из легких, Говард.

— Рискуешь? Чем ты рискуешь?

— А вдруг у меня на хвосте окажется Дейкин и предъявит обвинение в угоне автомобиля.

— Ну и занятный же ты тип, — пробормотал Говард.

Эллери пожал плечами:

— Ладно, Говард. Я попробую.

* * *

Эллери уверенно вел машину. Было уже поздно, и движение на главном шоссе почти замерло. Родстер Говарда насвистывал мелодию побега, на небе загорелись звезды, в баке было полно бензина, и Эллери, наконец, ощутил долгожданный мир и покой.

В его пребывании у Ван Хорнов с самого начала что-то не заладилось. Никакими делами, связанными с амнезией Говарда, он не занимался. Но там обнаружилась тайна, а герои этой истории были ему симпатичны и вызывали любопытство. Однако позднее, когда он узнал о бурной эротической сцене у озера Фаризи, то, наверное, должен был бежать от них без оглядки. А уж если он остался, то ему следовало твердо, без малейших колебаний отказаться от участия в переговорах с шантажистом. Каждый шаг на этом пути мог бы спасти его от вероятного и отвратительного предательства Говарда, если бы он вел себя разумно. И, по правде признаться, ему некого было винить, кроме самого себя.

Но самобичевание отнюдь не раздражало Эллери — в нем было даже нечто утешительное. Мирное чувство подкреплял и его чемодан — преданный, лечащий от невзгод спутник.

Теперь он мог увидеть удалявшийся от него Райтсвилл со всеми его дорогами и перекрестками. Ноющая рана стремительно исчезала за горизонтом. Теперь он мог увидеть Дидриха Ван Хорна с его тяжелейшей и нерешенной проблемой, а Салли Ван Хорн — с ее клубком противоречий. Он даже смог без прикрас увидеть Говарда — смятенного и болезненного узника собственной злосчастной судьбы, — вызывающего скорее сострадание, чем гнев. Да и Уолферт был всего лишь противен, но вовсе не заслуживал ненависти. А что касается Христины Ван Хорн, то она была не призраком, а чем-то еще меньшим — древней тенью призрака, беззубо возвышавшейся в темноте своего склепа, с несколькими засушенными кусочками Библии.

Библии.

Библии!

* * *

Лишь некоторое время спустя Эллери обнаружил, что припарковал машину у обочины дороги и сидит вцепившись в руль, пока его сердце пытается успокоиться, а в голове теснятся немыслимые картины.

Ему понадобилось время, чтобы расставить все по местам. И казалось совершенным чудом, что он смог побороть наваждение и разъяснить загадочные эпизоды, отбросив все второстепенное, как попавшийся на пути сухостой. Процесс приведения в порядок разрозненных домыслов следовало осуществить так, чтобы само явление стало видно в своем невообразимом обличье. Нужно было очутиться в отдалении от эпицентра событий, чтобы охватить взглядом их масштаб и великолепие.

Но было ли это возможно? По-настоящему возможно?

Да. Он не мог ошибиться. Никак не мог.

Каждая часть была окрашена пугающим цветом целого, и, собранные вместе, они открывали суть грандиозного, поистине грандиозного, и простого в своей грандиозности образца.

Образца… Эллери вспомнились его смутные размышления по поводу этого образца. Вспомнилось, как он старался расшифровать его иероглифы. Но тогда было совсем другое дело. И возможность любой ошибки исключалась.

Однако одного фрагмента все же недоставало. Какого же?

«Сосчитай помедленнее, один… четыре… семь».

Конь бледный, и на нем всадник, имя которому Смерть.

Он с яростной энергией нажал на стартер автомобиля, и тот развернулся.

Его нога прижимала акселератор к полу, изо всех сил стараясь его там удержать.

А рядом, в нескольких милях, есть закусочная, работающая до поздней ночи.

Ночной дежурный закусочной уставился на него пустыми глазами.

Рука Эллери дрожала, когда он опускал монеты в прорезь телефона-автомата.

— Алло? «Быстро».

— Алло? Это мистер Ван Хорн?

— Да?

«Безопасно».

— Дидрих Ван Хорн?

— Да! Алло? Кто это?

— Эллери Квин.

— Квин?

— Да. Мистер Ван Хорн.

— Говард сказал мне перед тем, как лечь в постель, что вы…

— Не имеет значения! Вы в безопасности, и это самое главное.

— В безопасности? Ну конечно, я в безопасности. Но в безопасности от чего? О чем вы говорите?

— А вы где?

— Где я? Квин, в чем дело?

— Ответьте мне! В какой вы комнате?

— Я у себя в кабинете. Мне не спалось, я решил спуститься и поработать с документами, которые я отложил…

— А кто сейчас в доме?

— Все, кроме Уолферта. Он поехал в город, вслед за Дейкином и Симпсоном, и оставил мне записку, предупредив, что забыл несколько контрактов по делу, которое мы ведем, и, возможно, поработает над ними ночью. И…

— Мистер Ван Хорн, послушайте меня.

— Квин, на сегодня с меня хватило переживаний, и у меня больше нет сил. — Судя по голосу, Дидрих и правда устал. — Это может подождать? Я не понимаю, — с горечью произнес он. — Вы собрали вещи и уехали…

— Слушайте меня внимательно, — торопливо проговорил Эллери. — Вы меня слышите?

— Да!

— Строго следуйте всем моим указаниям.

— Каким указаниям?

— Запритесь в кабинете.

— Что?

— Запритесь. И не только дверь. Наглухо закройте окна. И французскую дверь тоже. Никому не открывайте. Мистер Ван Хорн, вы меня поняли? Никому, кроме меня. Вам понятно?

Дидрих молчал.

— Мистер Ван Хорн? Вы у телефона?

— Да, я у телефона, — очень медленно отозвался Дидрих. — Я здесь, мистер Квин. И сделал все, как вы сказали. А где вы находитесь?

— Подождите минуту. Эй, вы, там!

— У кого-то неприятности, дружище? — обратился к нему бармен.

— Далеко ли отсюда до Райтсвилла?

— До Райтсвилла? Примерно сорок четыре мили.

— Мистер Ван Хорн!

— Да, мистер Квин.

— Я в сорока четырех милях от Райтсвилла. И постараюсь подъехать к вам как можно скорее. По моим расчетам, минут через сорок—сорок пять. Я подойду к французской двери на южной террасе. Когда постучу, вы спросите, кто это. Я вам отвечу. Тогда, и только тогда открывайте, но сначала полностью убедитесь, что это и правда я. Вам все ясно? Никаких исключений здесь быть не должно. Вам нужно будет провести меня в кабинет с центрального или с черного хода. Это вам тоже ясно?

— Я вас слушаю.

— Даже если нам и не понадобится… Скажите мне, «смит-и-вессон» 38-го калибра все еще в ящике вашего стола? А если нет, то не выходите из кабинета, чтобы найти его!

— Он лежит на прежнем месте.

— Достаньте его. Сейчас же. И держите при себе. Ладно, я вешаю трубку и еду к вам. Прежде чем я доберусь до особняка, проверьте запоры и отойдите подальше от окон. Я увижу вас в…

— Мистер Квин.

— Да? Что?

— А какой во всем этом смысл? Вы что, хотите сказать, что моя жизнь в опасности?

— Так оно и есть.


Читать далее

День седьмой

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть