Онлайн чтение книги Город в конце времён City at the End of Time
ДЕСЯТЬ НУЛЕЙ

Глава 19

СИЭТЛ

Джинни следовала за музыкой вот уже несколько миль. Похоже, ее долгое путешествие подошло к концу, и девушка в остолбенении разглядывала свою находку – широкое полотнище, залихватски расписанное красными и белыми буквами: LE BOULEVARD DU CRIME[4]Le boulevard du crime ( фр. ) – «Бульвар преступлений»..

Воздух заполняла коллизия звуков – шарманки, пневматические органы, электрогитары, флейты, тромбоны и трубы – странно мелодичная какофония, которая триумфально вздымалась до самых облаков, заставляя их кипеть на звездном небосводе.

Широкая улыбка расплылась по ее разгоряченному лицу.

– Эй, красавица! – крикнул ей красно-синий клоун, тряхнув головой в гигантском нимбе снежно-белых волос. – Давай сюда! С нами не соскучишься!

На веревке клоун вел за собой зубастую, весело скалившуюся обезьяну на метровых ходулях.

Ярмарка бродячих актеров заполнила собой несколько вытянутых акров травы, выходивших на обсидианово-черные, сверкавшие бесчисленными отражениями воды залива Эллиота. С северного конца высилась громада элеватора, со стороны суши виднелся серо-коричневый лабиринт многоквартирных зданий и кондоминиумов, а на юге – парк скульптур (уже закрытый) и стоянка, которая напоминала паззл из разноцветных кусочков-автомобилей.

Вдоль дороги на элеватор, чуть ли не на пути перевозящих зерно грузовиков, растянулась извилистая змейка шапито и балаганных тентов всевозможных размеров и расцветок, каждый под своим собственным, старательно выписанным названием: THÉÂTRE LYRIQUE, CIRQUE OLYMPIQUE, FOLIES DRAMATIQUES, FUNAMBULES, THÉÂTRE DES PYGMÉS, THÉÂTRE PATRIOTIQUE, DÉLASSEMENTS COMIQUES[5]«Лирический театр», «Олимпийский цирк», «Драматические сумасбродства», «Канатоходцы», «Театр пигмеев», «Патриотический театр», «Комические развлечения» ( фр. ). и т. п., уходя вдаль насколько хватало глаз.

Никогда Джинни не доводилось видеть столь много цирковых артистов – клоунов, музыкантов, акробатов, фокусников и, разумеется, мимов – ее подмывало смеяться и плакать одновременно. Как сильно это напоминало детство, которого она не помнила, но в которое хотела вернуться с безнадежной тоской…

Поддерживая равновесие на медленном ходу, Джек двигался по отведенной велосипедистам дорожке и шарил глазами в поисках знакомых лиц. Наконец, умело повернув переднее колесо в очередной раз, он заметил тренировочную площадку, а на ней Флашгерл, Голубую Ящерицу, Джо-Джима и прочих старых знакомых, разминавшихся в ожидании шанса продемонстрировать свой номер или репризу на той или иной арене.

Сотни посетителей – и группами, и поодиночке – фланировали кругом, смеясь, аплодируя, издавая охи и ахи, бросая купюры и мелочь в подставленные коробки и шляпы. Похоже, его коллеги и друзья устроили себе очередной дзынь-шлепный вечер, и не ошиблись. Бродячие актеры называют удачное шоу «дзынь-шлепным» – по звуку монеток, брошенных на толстый ковер из банкнот и мелочи.

На первой арене Бандана – в огненно-красном трико – установил три пылающие бочки и трамплин по типу американских горок для своего уницикла. Голова у него была повязана ярко-синей банданой, доходившей до громадных, украшенных фальшивыми самоцветами очков с крылышками по бокам. За все представление он не произнес ни слова, просто выделывал акробатику на уницикле или катался сквозь ослепительные и пугающие всплески огня из бочек. Джек знал то, что не ведал ни один из посетителей: скоро Бандана разведет пожар у себя на голове и потребует помощи от «подставного» – точнее, «подставной» – а еще точнее, от своей же дочери, ловкой девятилетней проныры, которая обдаст его фонтаном пены из хромированного огнетушителя.

Не нуждаясь в специальной площадке для выступлений, Слипфид-Сомнамбула продемонстрировал серию умопомрачительных карточных трюков, после чего замер истуканом, навалившись грудью на воображаемый шквал ветра, грозивший сорвать с него шляпу, – и положил щеку на сложенные лодочкой ладони, якобы задремав в ожидании следующего акта представления.

Он заговорщицки подмигнул проезжавшему Джеку. Тот вскинул руку, приветствуя старого знакомца.

Флашгерл не пользовалась огнем, хотя ее знойные телодвижения, желто-оранжевый комбинезон и преувеличенно вызывающая, суперфеминистская манера задевать зрителей отдавали обжигающим пламенем. Ее номер состоял из виртуозного жонглирования ножами и скипетрами, дикарских танцев и едких острот, которыми она осыпала мужскую половину своей аудитории – чьим предвзятым, сексистским отношением она объясняла неудачу того или иного трюка. Хохотали почти все – Флашгерл знала свое дело. Джек ни разу не видел, чтобы она всерьез разозлилась на какого-либо мужчину из числа зрителей. И все же она потихоньку сдавала – возраст сказывается, сорок пять уже: плечи устало опущены, во время танца чуть заметна одышка… Джеку пришло в голову, что несколько десятилетий пристрастия к сигаретам дают о себе знать.

А впрочем, настоящий баскер работает и больным, и здоровым – будем надеяться, что она лишь превозмогает простуду.

«Табор» раскинулся в конце извилистой дорожки – ряды небольших костюмерных фургончиков, огороженных колышками с натянутой лентой. Над этой частью парка господствовала лунная тень громадного элеватора, и здесь, почти незаметного в полумгле, Джек обнаружил Джо-Джима: тот сидел на перевернутом белом ведре и ел фруктовый салат из пластикового судка.

Он скользнул по Джеку пустым взглядом.

Ничего не помнит.

А потом что-то как бы тренькнуло – в голове у Джо-Джима – и он приветственно взмахнул вилкой, устроив целый фонтан из кусочков апельсина.

– Видеть Джека я так рад – здравствуй, мой пропащий брат!

– С кем имею честь сегодня беседовать? – спросил Джек, обмениваясь рукопожатием в масонско-баскерском стиле: энергичный шлепок ладонями и мелкий перебор тремя пальцами.

– Сегодня мы Джим. Джо в Чикаго, у него отпуск. Вернется через неделю. Нас не забывает, справляется каждый день: что, мол, да как.

Джо-Джим работал пантомиму – исполнял акробатические номера с невидимым партнером. Когда он был в ударе, его искусство просто ошарашивало. Лишь на несколько лет старше Джека, сейчас он выглядел постаревшим, да и смотрелся так, словно его плохо кормят. Глаза беспокойные, впавшие; на высоких скулах темная желтизна; щеки и подбородок поросли двухдневной щетиной. Запястье плотно перехвачено несвежим бинтом.

«Опять полоснул, – пришло Джеку в голову. – А впрочем, вряд ли серьезная попытка».

– Ты почему не выступаешь? – спросил Джо-Джим. Он настаивал, чтобы его звали обоими именами, и не важно, кто присутствует в данный момент. Мало кому было известно, что его номера всякий раз исполнялись то одной, то другой половинкой истинно раздвоенной личности.

– Крысята объявили забастовку.

– Вот он – возраст, что у крыс, что у меня… – кивнул Джо-Джим, «вечнозеленый» пессимист. – Времена нынче не те, Джек…

Он достал пачку сигарет, вытряхнул одну себе в ладонь.

– Отгоняю демонов, – сказал он и прикурил, сощурив один глаз.

– Кстати, насчет демонов… Последнее время доводилось их встречать?

– Не больше, чем раньше. – Джо-Джим подтянул ногой еще одно ведерко, приглашая Джека присесть. Мим-акробат достаточно настрадался в своей жизни: ограбления, разбитая любовь, недели, порой месяцы в психиатрических стационарах… Джек подозревал, что Джо-Джиму осталось максимум год-два до окончательного знакомства с улицей и нищетой – и демонами, которые украдут последние остатки здоровья. Тяжела жизнь уличного актера, ох как тяжела…

– А у тебя бывало так, что и Джо и Джим… э-э… оба уезжали в отпуск?

Его собеседник выпустил дымчатую змейку.

– Работал ли я на пустую голову, ты хочешь сказать? Ну нет, я же не могу поставить репризу с двумя невидимками… А что?

– Да так просто, – пожал плечами Джек.

– В общем, такого еще не было, но что вправду достает, так это наши ссоры. Когда не получается заставить невидимку работать его часть. – Он усмехнулся. – Что, собрался сделать комплимент, дескать, как удачно я умею адаптироваться?

– Так оно и есть.

– Искренне хочу надеяться. Работа в офисе не для меня – не вынесу, если коллеги начнут держать пари, кто из нас двоих заявится на службу следующим утром… – Он отшвырнул в траву наполовину выкуренную сигарету и раздавил ее поношенным тапком. Лицо приобрело каменные черты. – Смотри-ка, кто к нам пожаловал. Бродячая тень, выдающая себя за человека.

Высокий, донельзя худой тип – прямо-таки анатомическое пособие – ковылял в их сторону, напоминая балетмейстера в роли зомби: на голове цилиндр, фрак сшит из двух половинок (черной и белой), на спине металлической нитью выткан скелет. На мертвенно бледной физиономии резко выделялись глазницы, окаймленные широкими угольными полосками. От него так и веяло загробной тоской.

Не обращая никакого внимания на Джо-Джима, он со снайперской точностью высмотрел Джека.

– Отвали, Сепулькарий, – сказал тот, сжав кулаки.

Джо-Джим отвернулся и ушел в себя.

Сепулькарий впился в Джека иглами зрачков – изголодавшихся, но не по еде.

– Как поживает твой отец, Джереми? – спросил он гулким басом, походившим на рев быка в пещере.

– Все еще мертв, – процедил Джек. Имя он сменил годы назад – и все об этом знали.

– Я забыл, – сказал Сепулькарий. – Всегда есть смысл забывать неприятное. И вдруг – я увидел тебя, и оно вернулось обратно.

Сепулькарий никогда не производил впечатления артиста популярного или хорошо зарабатывающего. Среди цирковых бродили слухи, что он на самом деле богатый эксцентрик со скверно проработанным номером, в котором полагалось часами неподвижно стоять на углу улицы и провожать глазами пешеходов – время от времени насвистывая им вслед похоронный марш.

Что поделать: от кое-каких баскеров-неудачников – при всем добродушном в общем-то характере профессии – у людей и впрямь ползли мурашки.

В действительности Сепулькария звали Натан Зильберштейн.

– Я работал с твоим отцом, Джек, – продолжал он.

Верно. Лет пятнадцать тому назад Зильберштейн действительно составлял с отцом Джека комедийный дуэт.

– Помню. – Джек повернулся было, чтобы попрощаться с Джо-Джимом, но Сепулькарий больно впился в его плечо цепкими, костлявыми пальцами.

– Я не хотел сюда идти, – прохрипел человек-скелет. Он втянул щеки и сдвинул вымазанные белилами брови. – Они меня ненавидят .

– С чего бы это? – дернул плечом Джек.

– Но ты, юный сын старого друга, ты владеешь тем, что мне нужно!

Джек перевел взгляд ниже.

– Отпусти, или я сломаю тебе руку.

Сепулькарий повиновался, но так и остался стоять, разведя указательный и большой пальцы дюйма на три.

– Вот такого размера. Темный, в оспинах, блестящий. Опаленный временем. Кривой черный камень с красным глазком. Они хотят, чтобы я его нашел.

Скрипя зубами, Джек смерил мужчину взглядом.

– Долг платежом красен, – добавил Сепулькарий. – Я знаю, камень у тебя.

Джек помотал головой.

– Не видел я его, Натан.

И это в каком-то смысле была правда. Его отец и Зильберштейн рассорились по истечении нескольких месяцев совместной работы, несмотря на неплохие сборы в мелких комедийных театрах на Среднем Западе. В ту пору Зильберштейн был иным, хотя и тогда уже не нравился Джеку.

– Этот камень… – Сепулькарий, похоже, не мог закончить мысль.

Джек знал, что надо уходить, иначе начнется такое… Словом, он попрощался с Джо-Джимом, а затем, стараясь держаться подальше от назойливого старика, быстро зашагал к велосипеду.

Сепулькарий смотрел ему вслед – Джек чувствовал на себе потерянный, обвиняющий взгляд, который иголками впивался в шею.

– Это мой камень, Джек! А твой отец его украл! Всю мне жизнь разрушил!

Начали собираться другие артисты. Медленно, настойчиво, они окружили Сепулькария, перешептываясь, подталкивая, негромко побуждая его уйти с глаз долой.

Джек крутил педали курсом на юг.

Пропал вечер.

Джинни брела в счастливом изумлении. Ей всегда нравился цирк, уличные представления, фокусники – всегда мечталось о празднике в день рождения, на какой-нибудь широкой лужайке, с потешными огнями, менестрелями, танцующими собачками и жонглерами – так что сейчас она почти могла притвориться перед собой: дескать, вот она я! здесь, под звездами! вот он, мой волшебный миг!

Вот она я, наконец-то счастливая и цельная…

И тут ей на глаза попался невысокий молодой человек, кативший на велосипеде по асфальтовой дорожке и кидавший взгляды через плечо. Худощавый, но жилистый; мускулистые руки хорошо видны благодаря полосатой футболке; вьющиеся черные волосы; глаза цепкие, ничуть не пугливые, а просто настороженные.

Девушка замерла. По рукам побежала дрожь. Потянуло броситься за ним, спросить, кто он такой – но юноша внезапно привстал на педалях и поднажал, оставив за спиной длинную шеренгу тентов, импровизированных цирковых арен и натянутый поперек улицы транспарант, которым начинался LE BOULEVARD DU CRIME.

Она знала его.

Они никогда не встречались.

Джинни кинулась следом, крича: «Стой! Подожди!»

Велосипедист не остановился. Он исчез в фонарном свете и тенях ночной улицы, под южным, исколотым звездами небом.

Глава 20

КВАРТАЛ КОРОЛЕВЫ АННЫ

Берк, сосед Джека, еще не вернулся. А жаль: после нежданной встречи с Сепулькарием компания бы не помешала – и по возможности не крысиная. С улицы, через открытое окно, доносились крики чаек, обсуждавших надвигающийся шторм.

Погода портилась.

В желудке свинцовым комом лежал жареный цыпленок, наскоро проглоченный под стакан красного вина. Джек машинально поднес ладонь ко рту, пряча отрыжку, которая все же отказалась выходить на свет, затем полез в карман за газетным объявлением. Развернув и разгладив клочок бумаги, он вновь и вновь перечитывал незамысловатый текст, теряясь в догадках, что теперь делать. Кому верить.

Куда бы он ни шел, везде накатывало неприятное чувство, будто за ним шпионят. Кому-то – всем поголовно – казалось, что он особенный. Джеку не хотелось быть особенным. Ему хотелось продолжать ту жизнь, которую он вел уже много лет, и в первую очередь после смерти отца.

После похорон. После того, как среди родительских вещей нашелся ящичек, в котором время от времени появлялся опаленный, странной формы камень с красным глазком – а иногда ящичек был пустым.

Больница «Харборвью». Врачи. Иглы. Моя жизнь в чужих руках.

Возле стены в его комнате свернутым валиком лежал тюфяк. Впереди ждала беспокойная ночь. В последнее время почти все его ночи были беспокойными. Он развернул тонкий блин и улегся.

– Не вполне город, – пробормотал он в темноту. – Скорее, убежище. Крепость. Последнее величайшее место на земле.

В клетке перекатился на бок крысенок. Глазки закрыты, передняя лапка подергивается.

– И я бы не стал называть это сном.

Нахмурив брови, он принялся мысленно изучать телефонный номер. Это лучше, чем визит к врачу – если только в объявлении имелся смысл, а на это, разумеется, рассчитывать нечего. Нет, тут все неверно. В корне. Не сон и не город – и что там такое насчет конца времен?

Мысль о том, чтобы набрать этот номер, причиняла головную боль.

Одна вещь ясна. Время свободы, время увиливания от важных решений подходило к концу. В качестве подспорья при поисках лучшего варианта судьбы он мог бы, скажем, сосредоточиться на западном углу комнаты, где потолок сходится со стенами. Прямые линии, внезапно переламывающиеся, натянутые… можно вообразить витой канат, уходящий в бесконечность или, по крайней мере, на громадное расстояние, подрагивающий, словно живой, поющий ему свою песнь – да он потратил бы дни, недели, пытаясь развязать узлы, возникшие за то время, пока его носил ветер злоключений…

А еще можно прибегнуть к последнему средству, принять решение прямо сейчас.

В отчаянии он закрыл лицо ладонями, плотно надавливая на зажмуренные глаза. Ну точно, последние шарики закатываются за последние ролики. И вываливаются из головы, катятся, катятся прямиком к решетке уличного стока – теряем контроль, теряем контроль…

Нога дернулась и ударила по старому матросскому рундучку, где он хранил реквизит старых номеров: свою историю – и то, что некогда принадлежало матушке и отцу.

Камень.

Он еще раз пнул рундучок ногой, разряжая скверную энергию.

Крысята следили за хозяином: ни капли сна в глазах, полная неподвижность, только усики шевелятся.

– Да я знаю, зна-аю, – успокаивающе протянул он.

Пора связать воедино прошлые моменты – выяснить, на месте ли камень. Волшебный ящичек, волшебный камень – если не считать того, что Джек доподлинно знал, что волшебство тут ни при чем.

Весь секрет в памяти. Да только не всегда получается вспомнить…

Он встал и потянулся к защелке. Нет, так крышку полностью не откинуть, придется оттащить рундучок от стены. Джек ухватился за края, и тут пальцы что-то задели. Он нахмурился, сунул руку поглубже, силясь вспомнить, что же он спрятал за задней стенкой – и выудил черную альбомную папку, по типу тех, с которыми ходят студенты художественных училищ, размером тридцать на восемнадцать дюймов, завязанную узкими грязными ленточками.

Тесемки он распустил мгновенно – Джек вообще был с узлами на короткой ноге.

В папке лежало с десяток рисунков, выполненных на плотной бумаге вроде ватмана. Отчего-то они выглядели знакомыми. На первый взгляд верхний рисунок изображал носы трех кораблей, пересекавших черные морские волны, наподобие океанских лайнеров на старых плакатах. Однако носы эти были слишком тупыми, массивными, а море – догадался он – на деле являлось горной страной, так что эти три объекта вовсе не были кораблями. В противном случае их размер должен был быть просто исполинским – десятки, а то и сотни миль в высоту.

Кто-то – не Джек – нанес штрихи, намекавшие на некие детали внутри изогнутых форм: тонкие линии и целые блоки теней. Из центрального, наиболее массивного объекта росла узкая башня или мачта. Нет, тут явно что-то архитектурное, к кораблям отношения не имеет.

Он отложил первый лист – тот скользнул на пол с глухим гулом – и, поджав губы, взялся изучать второй рисунок. Очень неприятное впечатление. Позади всех трех объектов, на сей раз выполненных в уменьшенном масштабе, вырастал сплющенный шар, растушеванный цветными карандашами, даже акварельными красками – и занимавший чуть ли не весь лист. Этот придавленный шар – эллипсоид – по краям был залит темно-красным огнем, а центр замазан черным восковым мелком. Замазан надежно, в несколько слоев. Когда Джек поставил рисунок под правильным углом, чтобы он не отражал свет, эллипсоид стал похож на глазное яблоко с протуберанцами огня вместо век и ресниц. А вокруг этого глаза – нечто вроде неба, но только впечатление оно производило больное, гниловатое: фантасмагорическая мешанина темных колеров и текстур, подчеркиваемая многоцветными витыми зигзагами.

Он без труда мог вообразить эти зигзаги в роли неоновых надписей.

И думать нечего, что это дело рук соседа по квартире. У Берка полностью отсутствовал талант по данной части – и по какой-либо иной, за исключением искусства приготовления соусов, что, конечно, считалось талантом достаточным, чтобы зарабатывать на жизнь – в отличие от профессии бродячего актера.

Джеку захотелось отвести взгляд от рисунков, но они его будто приворожили, до рези в животе. Он уже видел, знал, что это такое. Ну и…

Ну и что это?

Джек нервно рассмеялся, захлопнул папку, завязал тесемки и вернул находку на прежнее место, придвинув рундучок обратно к стене – плотно, впритык.

– Кто еще живет в этой комнате помимо меня? – спросил он вслух.

Глава 21

ЗЕЛЕНЫЙ СКЛАД

Джинни никак не могла успокоиться и крутилась на раскладушке, сбивая в ком одеяло с простынями. Словно трус, которому некуда податься, она вернулась на склад. Вряд ли хоть кто-то, если не считать Минимуса, заметил ее исчезновение.

– Я почти вспомнила его имя. – Она глубоко вздохнула и медленно выдохнула, выбрасывая свои тревоги облаком, которое поднялось к стропилам, скользнуло сквозь щели наружу и расплылось в ночном воздухе.

Глаза Джинни уставились на старое потолочное окно, даже не замечая луну, сочившуюся бледным светом сквозь облака. Мертвенное сияние озаряло лицо беспокойно метавшейся, всхлипывающей девушки; та была уже далеко: зрачки расширены, пульс учащенный… Она ушла далеко, испуганная, потерянная.

Это не было сном. Или бодрствованием.

На этот раз Джинни не согнала хозяйку с насеста в голове, а пристроилась рядышком. Тиадба крайне смутно ощущала, что кто-то другой смотрит сквозь ее глаза и слышит теми же ушами.

Отвлекаться на подобные мелочи не стоило: слишком много всего происходило.

Джинни постепенно – в конце концов, она не управляла чужим зрением, – пришла к выводу, что Тиадба находится в каком-то просторном, сером месте. Стен не видно: они либо очень далеко, либо остались за спиной. Под голыми ступнями поблескивает и скрипит каменная пыль.

Тиадба была погружена в мрачные раздумья. Их авантюра обернулась ничем – все планы, надежды, тренировки, все это не значило сейчас ровным счетом ничего.

Группа приблизилась к нескольким Высоканам. Глубокий, музыкальный бас произнес:

– Времени почти не осталось, но вы минуете ворота, только когда будете во всеоружии. Никто не выйдет без надлежащей подготовки или снаряжения.

Тиадба вскинула взгляд на говорившего, мысленно примеривая к его странному, длинному лицу собственные страхи и разочарования. На девушке была надета серебристая маска, защищавшая от пыли, что низкими плотными клубами поднималась от шагов. Девять из тринадцати членов группы принадлежали к древнему племени. Четыре Высокана играли роль сопровождения, а может быть, и охраны: доведут до границы реальности и отправят в Хаос.

Искатели и эскорт двигались под высокой, темно-серой крышей – оставив стены так далеко позади, что они выглядели невысоким гребнем. Впечатление пугающее: громадное, плоское пространство, тусклое сияние сверху, а кругом – ничего, кроме бескрайней, пыльной равнины.

Сколько еще им брести до цели? И в чем она заключается, эта цель?

Старейший из Высоканов издал верещание, которое Тиадба интерпретировала как смех.

– Дышите через маски, – посоветовал он. – Яда здесь нет, лишь драгоценная, древняя пыль – она древнее всех вас, даже древнее, чем мы!

Он был выше Тиадбы раза в два, не меньше, с длинными, изящными руками и ногами, скуластым, тонко очерченным лицом жемчужного цвета и крупными карими глазами, посаженными по обеим сторонам широкого, приплюснутого носа без видимых признаков ноздрей. (Джинни попыталась вспомнить, были ли Высоканы людьми – Тиадба, во всяком случае, признавала их крайне отдаленное и косвенное родство). Он был одет в обтягивающий черный костюм, исчерченный тесно расположенными рыжеватыми кантами, которые меняли свой рисунок каждые несколько секунд – очень утомительно для глаз.

Что же касается их собственной одежды – исключая маски, – то люди остались в тех же серо-бурых пижамах, в которых и прибыли.

До Тиадбы (и, в свою очередь, до Джинни) начинало доходить, в какой степени все они были наивны. Кто кого обманывает? А Грейн? Неужели она все знала, прежде чем передала нас Высоканам – прежде чем умерла?

К тому же Джинни явственно ощущала, что Тиадба восстанавливается после невыразимого испуга и горя – после беды, оставившей обжигающий след. Что-то страшное случилось на Ярусах, что-то запредельное, не могущее вместиться в мир, знакомый Тиадбе.

Часть ее подсознания вдруг заметила присутствие Джинни.

–  Ты! Убирайся! Или сиди тихо и не мешай!

Веки девушки затрепетали, и на несколько кратких секунд она вновь увидела склад, потолочное окно – вновь подспудно ощутила горы коробок и ящиков, наваленных вдоль стен. Коричневое одеяло запеленало ее подобно погребальному савану, смирительной рубашке; Джинни смотрела безумным взглядом, шейные жилы взбухли от напряжения.

Текло время – а сама она находилась где-то еще. Девушка лишь смутно помнила, что побывала в каком-то месте, рядом с кем-то – утраченное имя, три ноты более длинной мелодии, которую она позабыла.

При этой мысли опять дрогнули ресницы, веки медленно опустились. Дыхание стало мелким и частым.

Тело обмякло.

Она вновь уходила…

Они пересекли равнину сверкающей пыли. Впереди вырастал серебристый кластер закругленных строений, походивших на мыльные пузыри лунного света, опиравшиеся на пьедестал в обрамлении низких барханов, исчерченных ветровыми меандрами.

– Здесь нет ничего реального, – тихо сказал молодой человек, устало переставлявший ноги неподалеку от Тиадбы. Его звали Нико. Да, они все устали; им не хватало привычной, надежной, путеводной яркости неботолка над Ярусами; их мир бесконечно расширился – и приобрел странный, оголенный, уродливый облик. Тиадба невольно оглянулась, ища моральную поддержку у товарищей. Ее группы. Ее девятки.