Глава 5. Конец сезона

Онлайн чтение книги Расскажи мне, как живешь Come, Tell Me How You Live
Глава 5. Конец сезона

Раскопки в Шагар-Базаре идут полным ходом, и из Лондона на последний оставшийся месяц нам в помощь приезжает Б. Наблюдать за ними, когда они вместе, Б, и Мак, — одно удовольствие. Они поразительно разные по характеру. Б., в отличие от Мака, весьма общительная личность. Но они прекрасно ладят, хоть не перестают друг Другу изумляться.

Мы собрались ехать в Камышлы, и тут Б, вдруг проявляет трогательную заботливость:

— Я лучше останусь со стариной Маком. Бросать его здесь одного на целый день как-то нечестно.

— Мак любит одиночество, — успокаиваю я его.

Б., похоже, не верит и идет в «чертежную».

— Послушай, Мак. Хочешь, я останусь? Одному, наверное, жутко скучно целый день?

На невозмутимом лице Мака отражается ужас.

— Да нет. Я давно мечтаю побыть один!

— Странный парень этот Мак, — говорит Б., когда мы трясемся на ухабах по дороге в Камышлы. — Вы видели вчера закат? Такое великолепие! Я поднялся на крышу, полюбоваться, а там уже наш Мак. Я, наверное, слишком бурно восторгался, а он, представьте, не проронил ни слова.

Даже не ответил, зачем полез на крышу, хотя я думаю, тоже смотреть закат.

— Да, он часто поднимается туда по вечерам.

— Но тогда странно, что он ни слова не говорит!

Я живо представляю себе Мака, молча внимающего восторженному жужжанию Б. Позже, усевшись на свой любимый коврик. Мак наверняка опишет в своем дневнике их с Б. «беседу»…

— А вам разве не кажется… — Б, упорно пытается выяснить, что же такое с Маком. Но не тут-то было В этот момент Мишель вылетает на середину дороги, жмет на акселератор и мчится прямо на бредущих по дороге двух старух и старика, мирно погоняющих своих осликов. Те с воплями бросаются врассыпную, а Макс вне себя от ярости — какого черта! Он же мог задавить их!

Похоже, именно это Мишель и намеревался сделать.

— Ну и что? — говорит он, размахивая обеими руками, а руль бросив на волю судьбы. — Это же мусульмане!

Выразив таким образом чисто христианское, на его взгляд, стремление к истине, он надолго обиженно замолкает. «Какие же вы христиане, — написано на его скорбной физиономии, — если так слабы и нестойки в вере?» Макс говорит, чтобы он больше не смел покушаться на жизнь мирных магометан, — по крайней мере, пока служит у нас, — на что Мишель бормочет сквозь зубы:

— Чем быстрее все магометане помрут, тем лучше!..



Кроме наших обычных дел в Камышлы — посетить банк, побывать в магазине Яннакоса и нанести визит вежливости французам, у Б, здесь есть еще личная забота: он должен получить из Англии посылку — две пижамные пары. Нам пришло официальное уведомление, что посылка находится на почте, и мы отправляемся туда.

Почтмейстера, естественно, нет на месте, но по нашей просьбе его вскоре отлавливает посыльный служащий с бельмом на глазу.

Почтарь является, зевая во весь рот, облаченный в очень веселенькую полосатую пижаму. Несмотря на то, что мы явно его разбудили, он очень любезен, пожимает нам руки и светским тоном спрашивает, как продвигаются раскопки. Не нашли ли мы золото? Не выпьем ли чашечку кофе?

Наконец, когда все церемонии соблюдены, мы переходим, собственно, к цели нашего визита. Наши письма теперь приходят на почту в Амуду, — и это очень прискорбно, поскольку тамошний престарелый почтмейстер считает их столь ценными, что прячет в свой сейф под замок и напрочь про них забывает. Но поскольку посылка для Б, находится здесь, в Камышлы, то нам приходится вести переговоры с местным почтмейстером, чтобы ее вызволить.

— Да, — говорит он важно, — такая посылка имеется.

Она пришла из Лондона! Большой, должно быть, город!

Как бы я хотел там побывать. Посылка адресована мосье Б. А-а, так это и есть мосье Б., наш новый коллега?

Он снова горячо пожимает ему руку и рассыпается в комплиментах. Б, вежливо отвечает по-арабски. После всех этих интерлюдий мы робко возвращаемся к разговору о посылке.

Да, говорит нам почтарь, посылка до последнего времени находилась здесь, а теперь она в таможне. Мосье Б., конечно, понимает, что все посылки должны подвергаться таможенному досмотру. Б, возражает: там всего лишь носильные вещи! Почтарь упрямо твердит:

— Да, да, конечно, но таков порядок.

— Значит, нам следует отправиться в таможню?

— Да, это было бы разумно. Но только сегодня я бы не стал этого делать. Сегодня среда, а в среду таможня не работает.

— Выходит, завтра?

— Да, завтра таможня будет открыта.

— Простите, вероятно, это означает, что я должен явиться за посылкой завтра?

Почтмейстер невозмутимо отвечает, что мосье Б., конечно, может явиться завтра, но это не значит, что он получит свою посылку.

— Но почему?

— Потому что после того, как все формальности на таможне будут выполнены, посылка снова поступит на почту.

— Значит, я должен буду прийти сюда?

— Точно. Но завтра это будет невозможно, потому что завтра закрыта почта, — с нескрываемым торжеством сообщает наш собеседник.

Мы пытаемся найти какой-то выход, и выясняется, что при любом раскладе выигрыш — на стороне чиновника.

Тогда мы набрасываемся на беднягу Б. — мог бы и сам привезти свои чертовы пижамы, вместо того чтобы отправлять их по почте.

— Не мог! — защищается Б. — Это весьма необычные пижамы!

— Весьма необычные, — соглашается Макс, — судя по тому, сколько из-за них приходится терпеть неприятностей!

Мы же не можем гонять грузовик каждый день в Камышлы за твоими пижамами!

Мы долго уговариваем почтмейстера позволить Б, подписать все необходимые бумаги сейчас, но тот несокрушим: все почтовые операции совершаются после таможенных, а не наоборот. Потерпев поражение, мы покорно удаляемся, а победитель отправляется спать дальше.

Является взволнованный Мишель и сообщает, что сделал чрезвычайно выгодную покупку: две сотни апельсинов по чрезвычайно низкой цене. Как обычно, он получает от нас нагоняй. Неужели он думает, что мы сумеем их съесть до того, как они испортятся? Если, конечно, они уже не испорчены.

Ну, некоторые чуть подгнили, признает Мишель, но зато очень дешевые, да еще ему лично сделали огромную скидку. Макс соглашается пойти посмотреть на апельсины. И велит их сразу выбросить: большая часть плодов уже покрыта зеленой плесенью! Мишель печально бормочет:

— Economia! Все-таки там есть и хорошие…

Он уходит и возвращается с тощими курами, волоча их за связанные ноги. После еще нескольких покупок, «очень выгодных» и не очень, мы едем домой.

Дома я спрашиваю Мака, как он провел день, не скучал ли…

— Чудесно! — В его голосе звучит неподдельный восторг.

Наш Б, настолько потрясен, что смотрит на него вытаращив глаза — и садится мимо стула. Таким образом чудесный день Мака увенчивается роскошным финалом. Никогда еще не видела, чтобы люди так хохотали! Он веселится весь остаток дня; за обедом снова разражается хохотом. Знай мы, чем именно можно было пробудить в Маке чувство юмора, мы бы давно придумали что-нибудь эдакое, пусть бы человек порадовался!



Что и говорить, общительному Б, приходится несладко.

Когда Макс на раскопках, а мы втроем остаемся дома, Б. бродит как неприкаянный. Сначала он заходит в чертежную и пытается «разговорить» Мака, но, не найдя отклика, понуро бредет в кабинет, где я, сидя за машинкой, разрабатываю кровавые подробности очередного убийства.

— О, — говорит Б., — вы заняты?

— Да, — кратко сообщаю я.

— Пишете? — интересуется Б.

— Да.

— Я тут подумал, — помолчав, говорит Б., — может, мне надписывать ярлычки для вчерашних находок здесь? Я ведь вам не помешаю?

Приходится проявить твердость. И я деликатно объясняю ему, что не смогу заниматься очередным своим мертвецом, если в непосредственной близости от меня какое-нибудь живое тело будет дышать, ходить и тем более разговаривать.

Бедняга Б., понурившись, удаляется, обреченный работать в тишине и одиночестве. Я уверена: если бы наш Б. писал книги, он с легкостью делал бы это при включенном радио, граммофоне, а рядом вдобавок гомонили бы какие-нибудь любители поболтать!

Только когда у нас бывают гости, Б, в своей стихии.

Монахини, французские офицеры, коллеги-археологи, туристы, — всем он рад и с каждым умеет найти предмет разговора.

— Там машина подъехала, в ней несколько человек.

Пойти посмотреть, кто это?

— Конечно, сделай милость.

И тут же вся компания заваливается к нам, Б, бойко беседует с Гостями — причем на их языке. В подобных ситуациях Б, просто незаменим, о чем мы не устаем ему говорить.

— От Мака по этой части толку меньше, верно? — ухмыляется Б, — От Мака, — говорю я безжалостно, — по этой части толку вообще никакого. И он даже попытается учиться.

Мак молчит, только рассеянно улыбается в ответ.



У Мака, оказывается, есть слабость. Это лошади!

По пижамным делам Б, едет на машине в Камышлы и по пути подбрасывает Мака до раскопа. Мак желает вернуться домой среди дня, и Алави предлагает ему ехать назад верхом, ведь у шейха есть несколько лошадей. Лицо Мака сразу светлеет. От его обычной отрешенности не остается и следа. С этого дня Мак пользуется любым удобным случаем, чтобы вернуться домой верхом.

— Этот хваджа Мак, — жалуется Алави, — не разговаривает, он свистит: подзывает рабочего мальчишку с колышками — свистит, подзывает каменщика — свистит; теперь он лошадь зовет — свистит!

Эпопея с пижамами Б, продолжается. На таможне требуют неслыханную пошлину — восемь фунтов! Б, резонно заявляет, что пижамы сами стоят всего четыре фунта, и наотрез отказывается платить. Ситуация беспрецедентная.

На таможне требуют ответа: что им делать с посылкой?

Они возвращают ее на почту. Почтмейстер не позволяет ни отдать посылку Б., ни отослать ее обратно. Мы тратим несколько драгоценных дней на бесплодные переговоры. Задействованы все официальные лица: директор банка, офицеры спецслужбы, таможенники, даже некий высокопоставленный иерарх церкви маронитов, оказавшийся в гостях у директора банка, — вид у него очень внушительный:; пурпурное одеяние, огромный крест и густая грива волос.

Нашему бедному почтмейстеру, одетому, по своему обыкновению, в пижаму, стало вовсе не до сна. Попахивает международным скандалом.

Внезапно все утряслось. В наш дом прибывает таможенник из Амуды, у него в руках пресловутая посылка. Все сложности решены одним махом. Б, платит тридцать шиллингов сбора, douze francs cinquante pour les timbres et des cigarettes, n'est ce pas?[46]Двенадцать франков пятьдесят сантимов гербового сбора — и немного сигарет, а? (фр.) (Суем ему сразу несколько пачек.).

— Voila, Mousieur![47]Вот, пожалуйста, мосье! (фр.)

Он сияет, Б, сияет, все сияют. Обступив Б., мы все смотрим, как он открывает свою посылку.

Б, вынимает содержимое и с гордым видом — ну просто Белый Рыцарь![48] Белый Рыцарь — персонаж сказки Л. Кэрролла «Алиса в Зазеркалье», возивший с собой массу самых невероятных вещей, о которых говорил, что они — «его собственное изобретение». — объясняет, что это — его собственное изобретение.

— Москиты! — объясняет он нам. — Оно служит защитой от москитов!

Макс заявляет, что ни разу не видел здесь москитов.

— Здесь должны быть москиты, — настаивает Б. — Здесь стоячая вода, значит, есть москиты.

Я невольно смотрю на Мака:

— Если бы здесь была стоячая вода, Мак давно бы это разнюхал. У него особое чутье на гнилую воду.

Б, твердо заявляет, что к северу от Амуды точно есть водоем со стоячей водой.

Мы с Максом повторяем, что ни одного москита здесь не видели. Б, игнорирует наши доводы и разворачивает свою знаменитую пижаму.

Она сшита из белого шелка — в виде комбинезона с капюшоном, рукава заканчиваются рукавичками. Застегивается этот наряд спереди на «молнию»; открытыми для москитов остаются только глаза и нос.

— Дышите вы носом, — объясняет Б., — и ваш выдох отгоняет москитов.

Макс ледяным тоном повторяет, что москитов здесь нет.

Б., дает нам понять: когда в один прекрасный день нас начнет трепать малярия, мы тоже захотим соорудить себе такую же пижаму, но будет поздно.

Мак внезапно начинает смеяться. Мы, уставившись на него, ждем объяснений.

— Я просто вспомнил, как ты сел мимо стула, — говорит он и уходит, радостно хохоча.

Ночью, когда мы все уже крепко спим, внезапно раздается дикий вопль. Мы вскакиваем, ничего не понимая…

Видимо, на дом напали грабители. Бежим в столовую.

Странная белая фигура мечется по комнате с дикими прыжками, издавая истошные вопли.

— Боже мой, Б., что случилось?! — кричит Макс.

Видимо, наш Б, сошел с ума!

Но вскоре все выясняется.

В «антимоскитную» пижаму каким-то образом проникла мышь. А «молнию» заело! Хохочем мы до рассвета. Не смешно одному только Б.



С каждым днем становится все жарче, и распускаются все новые цветы. Я не ботаник, и названия их мне неизвестны и, честно говоря, не очень интересны. (К чему знать названия, какая от этого радость?) Среди них есть голубые и розовато-лиловые, вроде маленьких люпинов, и еще похожие на дикие тюльпаны; здесь и золотистые, вроде ноготков, и красновато-коричневые стрелки еще каких-то растений. На всех склонах — настоящее буйство красок. Вот она, знаменитая «плодороднейшая степь». Я иду в комнату, где хранятся наши находки, и выбираю несколько керамических посудин подходящей формы. И тщетно их будет искать Мак, собравшийся их зарисовать. Они полны цветов.



Наш дом растет прямо на глазах. В середине поднимается деревянный остов, его обкладывают саманным кирпичом. Выглядит это очень неплохо. Я поздравляю Мака и добавляю:

— Это намного лучше, чем мой туалет.

Состоявшийся наконец архитектор не спорит, лишь с горечью смотрит на рабочих… У них нет ни малейшего понятия о точности. Чего нет, того нет, соглашаюсь я. Мак с обидой говорит, что они только смеются, думают, будто это не важно. Тогда я перевожу разговор на лошадей, и Мак сразу перестает хмуриться.

С наступлением жары темперамент наших рабочих тоже становится жарче Макс увеличивает штрафы за разбитые головы и вынужден решиться на отчаянный шаг Каждое утро перед началом работы все сдают свое оружие. Вид у всех обиженный, но приходится подчиняться. Под наблюдением Макса разнокалиберные дубинки и устрашающего вида ножи передают Мишелю, и тот прячет их в нашей «Мэри»; на закате весь арсенал возвращается владельцам.

Процедура занимает уйму времени, но зато все головы и зубы теперь целы.

Рабочий-езид жалуется, что скоро потеряет сознание от жажды. Он не сможет трудиться, пока не напьется воды.

Мы ничего не понимаем.

— Но тут ведь есть вода. Почему ты не пьешь?

— Я не могу пить эту воду. Она из колодца, а сегодня утром сын шейха бросил в колодец салат-латук.

Езидам их религия запрещает касаться латука и всего, что им осквернено. Они верят, что в этом растении живет Шайтан.

— Я думаю, тебя обманули, — говорит Макс. — Сегодня утром я видел сына шейха в Камышлы, и он сказал, что находится там уже два дня. Тебя нарочно обманули.

На общем сборе рабочим зачитывается очередное постановление: никаких насмешек над езидами, никаких обманов, никаких преследований.

— На наших раскопках вы все — братья, — внушает им Макс.

Мусульманин с лукавым огоньком в глазах выступает вперед.

— Ты, хваджа, следуешь Христу, мы — пророку Мухаммеду, но и ты, и мы — враги Шайтана. Поэтому наш долг — наказывать тех, кто ему поклоняется.

— Ну что ж, отныне твоя верность долгу будет стоит тебе пяти франков штрафа, — невозмутимо говорит Макс В течение нескольких последующих дней никто из езидов нам больше не жалуется. Это удивительный, очень тихий и спокойный народ. В их приверженности Шайтану (то есть Сатане) есть нечто от искупительной жертвы. Более того, они верят, что этот мир вверен Шайтану самим Всевышним и что за веком Шайтана последует век Иисуса, почитаемого ими как грядущий пророк. Имя Шайтана никогда не должно упоминаться и даже другие слова, напоминающие его по звучанию.

Их святыня — могила Шейха Ази[49] Шейх Ази — мусульманский аскет, VI в Основатель религиозного ордена, названного его именем. Езиды считают его своим главным святым, расположенная в Курдских горах возле Мосула, мы посетили ее, когда работали в тех краях. Нет на земле другого места, где было бы так красиво и так спокойно. Дорога вьется среди холмов, поросших дубами и гранатовыми деревьями, вдоль берега горного ручья. Воздух такой, что им невозможно надышаться: сама свежесть и чистота. Несколько последних миль пути приходится преодолевать пешком или верхом на лошадях.

«Говорят, в тех местах люди настолько неиспорченны, что христианка может купаться нагишом в ручье, ничего не опасаясь и не стыдясь.

Внезапно взору открываются белые остроконечные купола храма. Все вокруг дышит тишиной. Много деревьев.

Хранители святыни радушно потчуют нас с дороги, мы, предавшись блаженной истоме, попиваем чай. Из внутреннего дворика можно попасть в храм. Справа от ворот на стене высечен большой черный змей. Змей этот — священный, потому что езиды верят: Ноев ковчег сел на мель в горах Джебель-Синджар[50] Джебель-Синджар — горный хребет на границе Сирии и Ирака., отчего его днище получило пробоину. Тогда змей свился кольцами и заткнул собою течь.

Ковчег смог продолжать плавание.

У входа полагается снимать обувь, после этого нас проводят в храм, причем следят, чтобы мы не наступили на порог, а переступили через него — это запрещено. Нельзя также показывать подошвы собственных ног, соблюсти этот запрет довольно трудно, когда сидишь скрестив ноги прямо на полу. Внутри храма темно, прохладно, слышно журчанье воды — это священный родник, текущий прямо в Мекку. Во время религиозных празднеств в храм приносят изображение павлина, представляющего Шайтана — как некоторые считают, потому что название этой птицы менее всего похоже на Запретное Имя[51]Имеется в виду «сатанинское» имя Зазаил, вместо которого произносится «Малаки-Тауз» (от араб. «ангел-павлин»).. Так или иначе, Люцифер. Сын Зари, — это и есть Ангел-Павлин[52]Действительно езиды именуют Малек Тауса не иначе как Ангел-Павлин. в религии езидов.

Мы выходим и снова усаживаемся в прохладном дворе.

Очень не хочется возвращаться из этого горного святилища в наш сумасшедший мир…

Мне никогда не забыть этот храм — как не забыть глубокого умиротворения, осенившего там мой дух…

Глава всех езидов, эмир, приходил однажды к нам на раскопки в Ираке, высокий человек с печальным лицом, облаченный в черное. Он первосвященник и вождь. Однако, если верить молве, этот эмир всецело подчиняется своей тетке и своей матери — красивой и властной женщине, которая якобы с помощью каких-то снадобий держит своего сына в узде.

По пути через Джебель-Синджар мы наносим визит здешнему шейху езидов, Хамо Шеро, очень старому человеку — говорят, ему лет девяносто. Во время войны 1914—1918 годов много армянских беженцев находили убежище в Синджаре, спасаясь от турков. Очень многих этот человек спас от неминуемой смерти.



Еще одна конфликтная тема — выходные. После дня выплаты всегда выходной. Магометане, которых на раскопках большинство, требуют установить выходной в пятницу. Армяне наотрез отказываются работать в воскресенье: коли раскопки организованы христианами, значит, следует соблюдать воскресенье. Мы решаем, что выходной будет во вторник, так как этот день, насколько нам известно, не освящен ни одной из религий. По вечерам бригадиры приходят в дом, пьют с нами кофе и говорят о текущих проблемах. Старый Абд эс-Салам особенно разговорчив в этот вечер. Его голос даже срывается на фальцет. Я не понимаю, о чем он вещает и чего добивается. Он страшно взволнован, и мое любопытство возбуждено до предела.

Когда он умолкает, чтобы набрать в грудь побольше воздуха и продолжить свой монолог, я спрашиваю у Макса, в чем дело.

Макс отвечает одним словом: запор.

Почувствовав мой интерес, Абд эс-Салам поворачивается в мою сторону и с таким же красноречием описывает свое состояние мне. Макс переводит:

— Он испробовал все лекарства: «Иноз», пилюли Бичема, растительные слабительные и касторовое масло.

Он подробно объяснил мне, как он чувствовал себя после приема каждого из них, и сказал, что ни одно из них не принесло облегчения.

Ясно: придется прибегнуть к лекарству, подаренному нам французским доктором. Макс дает старику убойную дозу.

Абд эс-Салам уходит, окрыленный надеждой, а мы все молим Бога, чтобы снадобье подействовало.

Я в эти дни очень занята. Кроме реставрации керамики приходится заниматься фотографией. Мне временно выделена маленькая «темная комната», что-то вроде средневекового каземата — в ней тоже нельзя ни стоять, ни сидеть!

Ползая почти на четвереньках, я проявляю пластинки.

Выбравшись наружу, полумертвая от духоты, я долго еще не могу распрямиться. И потом с огромным удовольствием расписываю собственные страдания, но публика что-то безучастна — ей, главное, негативы, а до моих причитаний им нет дела. Макс, правда, время от времени спохватывается и, как человек воспитанный, говорит:

«Ты просто молодец, дорогая», — но звучит это как-то неискренне.



Дом построен. С вершины холма он напоминает культовое сооружение, потому что в центре его возвышается белый купол, необычайно яркий на фоне обожженной солнцем земли. Внутри очень хорошо. Купол дает ощущение простора, под ним прохладно. Справа и слева от купола — по две комнаты. По одну сторону коллекторская для находок и наша с Максом спальня, по другую — чертежная и комната Б, и Мака. В этом сезоне мы успели пожить в нем недели две. Настало время сбора урожая, и у нас началось массовое увольнение. Цветы все как-то разом исчезли, пришли бедуины со своим скотом, поставили коричневые шатры, и их стада, методично поедая всю растительность, медленно продвигаются на юг.

На будущий год мы вернемся уже сюда. Этот симпатичный дом под куполом, выросший посередине затерянного мира, стал нашим домом.

Шейх в белоснежном одеянии расхаживает вокруг, хитро поблескивая глазками. Когда-нибудь все это достанется ему, но уже сейчас его престиж ощутимо возрос.

Как я хочу снова увидеть Англию! Старых друзей, зеленую траву, высокие деревья. Но и вернуться сюда на следующий год тоже хочется.

Мак делает набросок нашего холма. Рисунок весьма стилизован, но мне очень нравится. Никаких людей — только контуры и волнистые линии. До меня вдруг доходит, что Мак не только архитектор, но еще и художник.

Я прошу его придумать обложку для моей новой книги.

Приходит Б, и жалуется, что сидеть не на чем, все стулья уже упакованы.

— Зачем тебе понадобилось сидеть? — любопытствует Макс. — У нас еще полно дел!

Он выходит, а Б, говорит обиженным тоном:

— Какой у вас энергичный муж!

Господи, посмотрел бы он на Макса в Англии, прилегшего «чуть-чуть вздремнуть» после ленча…

Я невольно вспоминаю Девон, красные скалы, синее море… Как здорово будет снова очутиться дома! Там моя дочь, мой славный пес, там кувшинчики с девонширскими сливками, яблоки и ванна. Я мечтательно вздыхаю.


Читать далее

Глава 5. Конец сезона

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть