Онлайн чтение книги Расскажи мне, как живешь Come, Tell Me How You Live
Глава 6. Новый сезон

Прошлогодние находки нас очень вдохновили, и мы горим желанием продолжить раскопки. Мак поехал на другие раскопки, в Палестину, но надеется провести с нами несколько недель в конце сезона. А сейчас с нами поедет другой архитектор. И еще один новый член экспедиции — полковник. Макс надеется копать параллельно в Телль-Браке и Шагаре, полковник будет руководить работами на одном телле, а Макс — на другом. Макс, полковник и наш новый архитектор выедут вместе, а я присоединюсь к ним через полмесяца.

За две недели до отъезда новый архитектор звонит нам и спрашивает Макса, которого в тот момент нет дома. Голос У него явно расстроенный. Спрашиваю, не смогу ли я помочь. Он говорит:

— Я сейчас в агентстве Кука, пытаюсь зарезервировать билет в спальный вагон, а мне говорят, что того места, которое назвал мне Макс, не существует.

Я его успокаиваю:

— Они всегда так говорят. В те места, где мы копаем, обычно никто не ездит, поэтому, естественно, в агентстве о них никогда не слышали.

— Они говорят, что мне надо в Мосул.

— Ничего подобного. — Вдруг меня осенило:

— А как вы им назвали место назначения: Камышлы или Нусайбин?

— Камышлы. Разве оно не так называется?

— Все верно, но станция называется Нусайбин, это на турецкой границе, причем с турецкой стороны. А Камышлы — город сирийский.

— А-а, понятно. А Макс не говорил, что я должен еще взять с собой?

— Да нет, пожалуй. Вы захватили достаточно карандашей?

— Карандашей? — Он удивлен. — Конечно, карандашей у меня достаточно.

— Вам понадобится много карандашей, — уверяю его я.

Не уловив зловещего смысла этого предостережения, он кладет трубку.

До Стамбула я доехала без происшествий, и весь мой солидный запас обуви благополучно миновал турецкую таможню. В Хайдар-Паше я обнаруживаю, что мне придется делить купе с необъятных размеров турецкой матроной.

Она уже пристроила вокруг себя шесть чемоданов, две корзины странной формы, несколько сумок, а также кучу свертков с провизией. После того, как я добавила к этому багажу два своих чемодана и шляпную картонку, в нашем купе практически некуда поставить ноги.

Провожает мою увесистую попутчицу дама очень худенькая и бойкая. Она обращается ко мне по-французски, и мы оживленно болтаем. Ведь я еду в Алеппо? Ах, ее кузина едет не так далеко. Говорю ли я по-немецки? Ах, какая жалость, что нет. Ее кузина немного знает немецкий. А по-турецки я говорю? Тоже нет? Какое невезенье! Ее кузина не говорит по-французски. Но что же нам делать? Как мы будем с нею общаться? Да, соглашаюсь я, похоже, нам не придется общаться.

— Ужасно досадно, — продолжает сетовать бойкая кузина. — Ведь так приятно пообщаться. Ладно, давайте быстренько расскажем, что успеем. Вы замужем?

Я признаюсь, что замужем.

— А дети? У вас, наверное, много детей. У моей кузины только четверо, но зато трое — мальчики! — говорит она с гордостью.

Я чувствую, что должна поддержать честь английской семьи. Меня просто не поймут, если я признаюсь, что у меня только одна дочь, и я бессовестным образом прибавляю себе двух несуществующих сыновей.

— Превосходно! — Кузина сияет. — А сколько у вас было выкидышей? У моей кузины было целых пять — два в три месяца, два в пять месяцев, один мертворожденный младенец, семимесячный!..

Пока она прилежно перечисляет, я размышляю, не придумать ли выкидыш и мне, чтобы возбудить в собеседнице еще более дружеские чувства, но тут, на мое счастье, локомотив дает свисток, и бойкая кузина, промчавшись по коридору, спрыгивает на перрон.

— Все остальное вам придется объяснять жестами! — кричит она мне на прощанье.

Перспектива пугающая, но все утряслось: мы вежливо киваем и улыбаемся друг другу. Этого оказывается вполне достаточно. Моя спутница щедро угощает меня то тем, то другим из своих припасов провианта, щедро приправленных пряностями. В ответ я, как человек воспитанный, приношу ей из ресторана яблоко. Когда из корзин извлечены все пакеты с провизией, места в купе стало еще меньше, а запахи пищи и мускуса страшно меня угнетают.

С наступлением ночи моя спутница тщательно проверяет, закрыто ли окно. Я лезу на верхнюю полку и терпеливо жду, пока с нижней не донесется ритмичный храп. Я тихонько прокрадываюсь вниз и чуть приоткрываю окно.

Наутро изумлению турчанки нет границ: как окно могло оказаться открытым, ведь она его проверила вечером? Она дает мне жестами понять, что она не виновата, а я, в свою очередь, уверяю, что ни в чем ее не виню — дескать, окна иногда открываются сами собой.

Мы подъезжаем к станции, где моей соседке выходить, она прощается со мной необыкновенно сердечно. Мы опять улыбаемся друг другу и выразительно качаем головой: дескать, очень жаль, что нам не удалось хорошенько познакомиться.

Во время ленча я оказываюсь за столом с милой старушкой, она американка. Задумчиво глядя на женщин, работающих на полях, мимо которых мы проезжаем, она вдруг изрекает:

— Бедные созданья! Интересно, они ощущают себя свободными или нет?

— Свободными? — Я озадачена.

— Ну да, свободными. Ведь они могут не носить больше паранджу. Мустафа Кемаль[53] Мустафа Кемаль Ататюрк (1881—1938) — руководитель национально-освободительной революции в Турции (1923—1938). покончил с этим. Они теперь свободны!

Я с сомнением гляжу на работающих турчанок. Что-то непохоже, что в их жизни произошли какие-то изменения.

Дни напролет они гнут спину на полях, и, по-моему, они отродясь не носили паранджу, для них это роскошь. Впрочем, я не спорю. Это бесполезно.

Американка зовет официанта и требует стакан горячей воды.

— Je vais Prendre, — объясняет она, — des remedes[54]Мне нужно принять лекарство (фр.) .

Официант в недоумении.

— Кофе или чай? — спрашивает он.

Довольно долго мы втолковываем ему, что нужна просто горячая вода!

— Не примете ли со мной соли?[55]Имеется в виду антонистая соль — сильное слабительное. — спрашивает она меня таким тоном, как будто угощает коктейлем.

Я благодарю и объясняю, что в этой соли не нуждаюсь.

— Но это же очень полезно, — настаивает старушка.

Я с трудом уклоняюсь от подобного насилия над моим организмом. Возвращаясь в свое купе, я вспоминаю старого Абд эс-Салама — как-то поведут себя его кишки в предстоящем сезоне?

В Алеппо мое путешествие временно прерывается — Макс велел мне здесь кое-что купить. До следующего поезда в Нусайбин целые сутки, и я соглашаюсь примкнуть к экскурсии в Калат-Симан. Со мной вместе едут некий горный инженер и почти глухой священник. Святой отец, неизвестно с чего, решил, что горный инженер, которого я впервые вижу, — мой муж.

— Ваш муж превосходно говорит по-арабски, дорогая моя, — замечает он, покровительственно похлопывая меня по руке, когда мы возвращаемся с экскурсии.

Я очень смущена и кричу:

— Безусловно, он хорошо говорит по-арабски, но он не мой…

— Да-да, не спорьте, дитя мое, — отвечает он, ничего не слыша. — Он очень хорошо знает арабский!

— Но он не мой муж! — надрываюсь я.

— А вот ваша жена, полагаю, ни слова не знает по-арабски, — продолжает священник, повернувшись к инженеру, который становится красным как рак.

— Но она не моя… — кричит он, но священник перебивает:

— Нет-нет, вы должны ее научить.

И уже хором мы орем, чтобы он все-таки услышал:

— Но мы не женаты!

Священник меняется в лице.

— Почему? — спрашивает он сурово.

Инженер поворачивается ко мне:

— Я сдаюсь.

Мы оба хохочем, и лицо патера проясняется.

— А-а, я вижу, вы подшутили надо мной.

Машина подъезжает к отелю, и он осторожно выбирается из ее недр, разматывая длинный шарф. Потом поворачивается к нам с улыбкой:

— Благословляю вас, дети мои. Желаю вам долгой счастливой жизни вместе.

Наконец-то прибываю в Нусайбин. Поезд, как всегда, не дотягивает до перрона, и под подножкой вагона оказывается пространство в пять футов — и куча острых осколков щебня. Один из попутчиков спрыгивает и расчищает для меня площадку, чтобы я, не дай Бог, не вывихнула ногу.

Издали вижу бегущего Макса, а позади него — Мишеля.

Сразу вспоминаются три его любимых заклинания: «Forca» (что-то вроде «Вдарь!» или «Наддай!» — обычно с плачевным результатом), «Sawi proba» и наиболее излюбленное — «Economia», благодаря которому мы часто оказывались посреди пустыни без бензина.

Еще до того, как они до меня добегают, турецкий чиновник в форме требует мой паспорт, потом карабкается обратно в вагон. Наконец мы с Максом обнимаемся, радуясь долгожданной встрече. Я трясу грубую руку Мишеля, а он говорит мне: «Бонжур!» — «Здравствуйте», потом по-арабски возносит хвалу Аллаху за мое благополучное прибытие. Кто-то из наших рабочих успевает подхватить мои чемоданы, которые кондуктор швыряет через окно. Я требую назад паспорт. Но тот чиновник куда-то запропастился, а с ним и мой паспорт.

Меня встречает верная «Синяя Мэри»; Мишель открывает заднюю дверцу, и моему взору предстает привычная картина: несколько живых куриц, связанных за ноги, канистры с бензином, и тут же какие-то груды тряпья, которые при ближайшем рассмотрении оказываются человеческими существами. Мишель сваливает чемоданы прямо на кур и отправляется вызволять мой паспорт. Опасаясь, что Мишель может применить вариант «Forca», и тогда не избежать международных осложнений, Макс идет за ним. Через двадцать минут они возвращаются с победой.

Итак, мы отправляемся — с треском, грохотом, подпрыгивая на ухабах и проваливаясь в ямы. Мы покидаем Турцию и едем в Сирию. Еще пять минут — и мы уже в нашем бесподобном Камышлы.

Здесь у нас еще много дел. Отправляемся в местный «Харродз», иными словами, в магазин знакомого уже нам М, Яннакоса. Здесь меня радостно приветствуют, усаживают на стул и специально для меня варят кофе. Мишель тем временем успевает купить лошадь. На ней будут возить воду из реки Джаг-Джаг на Телль-Брак. Мишель уверяет, что он нашел превосходную лошадь.

— И дешевая. Отличная economia! — говорит он.

Макс обеспокоен:

— А это хорошая лошадь? Она большая? Выносливая?

Лучше переплатить за хорошую лошадь, чем купить какую-нибудь клячу по дешевке.

Одна из кучек тряпья выбирается из грузовика и превращается в субъект довольно бандитского вида — это, оказывается, наш водовоз и, по его собственным словам, знаток лошадей. Его посылают вместе с Мишелем, чтобы тот хорошенько осмотрел будущую «коллегу». А мы пока закупаем консервированные фрукты, бутылки сомнительного вина, макароны, сливовый и яблочный джем и прочие деликатесы от Яннакоса, затем идем на почту, где находим нашего приятеля почтмейстера, небритого и в грязной пижаме. Похоже, эта пижама ни разу за год не побывала в стирке. Мы берем пачки газет и свои письма. Он по обыкновению хочет отдать нам и чужие, присланные некоему мистеру Томпсону, Но мы опять отказываемся — к его огорчению.

Следующий наш визит — в банк. Это основательное каменное здание, внутри прохлада и тишина. В центре — скамья, на ней сидят два солдата, старик в живописных лохмотьях, с рыжей, крашенной хной бородой, и мальчишка в рваной европейской одежде. Они с отсутствующим видом смотрят куда-то в пространство и время от времени сплевывают сквозь зубы. В углу стоит какая-то странная постель, покрытая ветошью. Клерк за стойкой встречает нас очень радушно. Макс предъявляет чек к оплате, и нас проводят в кабинет мосье директора. Директор — смуглый крупный мужчина, очень разговорчивый — принимает нас со всем возможным дружелюбием. Опять посылают за кофе. Он печально поведал нам, что сменил прежнего директора совсем недавно, а прибыл он из Александретты, Там хоть какая-то жизнь, а здесь (руки его при этом вздымаются к небесам) «on ne peut meme pas faire un Bridge![56]Не с кем даже сыграть партию в бридж! (фр.)

Нет, — поправляет он себя с нарастающей обидой, — pas meme un tout petit Bridge!»[57]Даже в совсем маленький бридж! (фр.) (Интересно, в чем разница между un Bridge и un tout petit Bridge? Вроде бы в любой бридж играют вчетвером!).

С полчаса обсуждаем политическую ситуацию, вперемешку с бытовыми проблемами здесь, в Камышлы. «Mais tous de meme on fait des belles constructions»[58]И все же тут строят красивые здания (фр.) — признает он.

Он и сам живет в одном из таких новых зданий. В нем нет ни электричества, ни канализации, вообще никаких удобств, но зато это здание — une construction en pierre, vous comprenez![59]Каменное здание, понимаете! (фр.)  Мадам увидит его по пути в Шагар-Базар.

Я обещаю обязательно его разглядеть. Мы обсуждаем местных шейхов.

«Все они один другого стоят, — уверяет он. — Des proprietaires — mais qui n'ont pas Ie sou![60]Собственники — но ни у кого нет ни гроша! (фр.)  И вечно в долгах»

По ходу беседы появляются то кассир, то клерк, со всякими бланками. Макс все подписывает и выкладывает шестьдесят сантимов pour les timbres[61]На гербовые марки (фр.) .

Приносят кофе, и минут через сорок кассир приходит с последними тремя бумагами на подпись и последним требованием: «Et deux francs quarante cinq centimes pour les timbres, s'il vous plait»[62]Два франка сорок пять сантимов за марки, пожалуйста (фр.) , что подразумевает окончание всех процедур, теперь мы можем наконец получить деньги. На скамейке сидят все те же личности, так же глядя в никуда и поплевывая. Макс холодно напоминает кассиру, что подал заявку на получение наличности еще неделю назад. Кассир пожимает плечами, улыбается: «Посмотрим!» На счете деньги нашлись, «les timbres» уплачены.

Мы возвращаемся в «Харродз». Там нас поджидает наш курд-водовоз. Он докладывает, что лошадь, выбранную Мишелем, назвать лошадью нельзя. Это старая немощная кляча. Вот вам и «economia»! Макс идет смотреть на лошадь, а я усаживаюсь на стул у прилавка. Яннакос-младший развлекает меня светской беседой. «Votre roi — vous aves un nouveau roi!»[63]Ваш король — у вас новый король! (фр.) Я подтверждаю, что в Англии новый король. Мосье Яннакос пытается выразить свои чувства, но слов ему катастрофически не хватает: «Grand roi — Plus grand roi dans tiut monde — aller — comme za». Он делает выразительный жест: «Pour line femme!»[64]Ради женщины! (фр.) — Это выше его разумения: «Pour une femme! — Нет, невероятно! Неужели в Англии так ценят женщин? — Le plus grand roi au monde», — благоговейно повторяет он. Макс, курд и Мишель возвращаются. Мишель, впавший было в уныние из-за лошади, которую все единогласно забраковали, через минуту с апломбом рассуждает, что надо бы купить мула. Правда, бормочет Мишель, мул стоит очень дорого. На что курд резонно замечает, что мул гораздо ценнее, поэтому и дороже. Они вдвоем отправляются на поиски человека, у коего имеется родственник, который знает, кто продает мула.

Внезапно является наш дурачок-бой, Мансур. Он с сияющей физиономией пылко жмет мне руку. Это его мы целый сезон учили накрывать на стол, и все равно он до сих пор, бывает, подает вилки к чаю, а заправка постелей для него — почти непосильная задача. Движения у него медленны и неуверенны, собаку и то проще научить какому-нибудь трюку.

Он зовет нас в гости к своей матери (кстати, она наша зрачка), чтобы мы посмотрели кое-какие старинные вещи.

Может, они нас заинтересуют.

Мы идем. В комнате — чистота и порядок. В третий раз за последние два часа я пью кофе.

Нам приносят вещицы. Это маленькие римские стеклянные флаконы, фрагменты глазури и керамики, монетки необычной формы и куча очевидного барахла. Макс делит все на две кучки — в одной то, что ему точно не нужно, за другую он предлагает свою цену. В комнату входит женщина, как мы понимаем, хозяйка дома. Не очень понятно, что она намерена сделать раньше — завершить торги или произвести на свет двойню (а то и пятерых, судя по ее животу). Она с хмурым видом слушает перевод Мансура и качает головой.

Откланявшись, мы идем к своей «Мэри». Переговоры насчет мула начаты, и Макс идет смотреть бочки для воды.

Мишель опять отличился: он заказал только одну бочку, такую огромную, что она не войдет в тележку, и угробит любую лошадь, да и мула.

— Но, — стенает Мишель, — ведь одна большая бочка — это дешевле, чем две маленькие, economia! И воды в нее входит больше!

Мишелю сообщают, что он набитый дурак и что отныне пусть делает только то, что ведено. В ответ он с надеждой бормочет «Sawi proba?», но и этой отрады ему не оставляют.

Следующая встреча — с нашим приятелем шейхом. Он еще больше стал походить на Генриха Восьмого, со своей бородищей, выкрашенной хной. На нем все те же белые одежды и изумрудный тюрбан. Он в крайне веселом расположении духа, поскольку собирается вскоре посетить Багдад, правда, пройдет несколько недель, пока ему оформят паспорт.

— Брат, — заводит он знакомую присказку, — все, что я имею, твое. Ради тебя я не бросил в землю ни одного зерна в этом году, и вся земля в твоем распоряжении.

На что мой муж отвечает:

— Я счастлив, что столь благородный поступок вознагражден Всевышним! В нынешнем году неурожай, и все, кто хоть что-то посеял, понесут убытки. Вы же оказались мудрым провидцем, с чем вас и поздравляю.

Обменявшись подобными любезностями, они очень сердечно прощаются.

Мы забираемся в «Синюю Мэри». Мишель решительно сваливает закупленную картошку и апельсины поверх моей картонки со шляпами, окончательно ее продавив, куры возмущенно квохчут. Несколько арабов и курдов просят, чтобы их подвезли. Двоих мы берем. Они втискиваются между кур, мешков с картошкой и чемоданов, и мы отправляемся в Шагар-Базар.