Онлайн чтение книги Кривой домишко Crooked House
8

Горничная отворила нам дверь в противоположное крыло. При виде Тавернера у нее сделалось испуганное и в то же время слегка презрительное выражение лица.

– Хотите видеть хозяйку?

– Да, пожалуйста.

Она провела нас в большую гостиную и оставила одних.

Размеры комнаты были те же, что и у гостиной под ней. Мебель была обита плотным кретоном веселой расцветки, на окнах висели полосатые шелковые портьеры. Над камином я увидел портрет, который буквально приковал мой взгляд – и не только из-за мастерства художника, но также из-за притягательности изображенного лица. Это был портрет старика в черной бархатной скуфейке, с темными пронзительными глазами и головой, глубоко ушедшей в плечи. Холст, казалось, излучал жизненную силу и энергию, исходившую от старика. Сверкающие глаза глядели прямо в мои.

– Это он самый и есть, – проговорил инспектор Тавернер. – Писал художник Огастес Джон. Личность, ничего не скажешь.

– Да, – согласился я, сознавая, что этот односложный ответ не отражает моих впечатлений.

Теперь я понял, что имела в виду Эдит де Хевиленд, говоря, что в доме без него пусто. Это был тот самый человек, который построил скрюченный домишко, и теперь без него домишко утратил свой смысл.

– А вон его первая жена, портрет кисти Сарджента.

Я вгляделся в картину, висевшую в простенке между окнами. Сарджент, как и на многих своих портретах, обошелся с оригиналом довольно жестоко. Удлиненное лицо было, на мой взгляд, чрезмерно вытянутым и даже немного, что называется, лошадиным, хотя и чувствовалось, что художник при этом соблюдал верность натуре. Красивое лицо, но безжизненное. Неподходящая жена для маленького энергичного деспота, ухмыляющегося с портрета над камином.

Дверь открылась, и вошел сержант Лэм.

– Слуг я опросил, как мог, сэр, – доложил он. – Но без успеха.

Тавернер вздохнул.

Сержант Лэм достал записную книжку и уселся в дальнем конце комнаты, чтобы не мешать.

Дверь снова отворилась, и появилась вторая жена Аристида Леонидиса.

Черное, из очень дорогой ткани, просторное платье с закрытым воротом и длинными, до запястий, рукавами окутывало ее всю. Она двигалась с ленивой грацией, и траур ей, безусловно, шел. Лицо было хорошенькое, но пресное. Довольно густые каштановые волосы были уложены чересчур затейливо. Она напудрила и нарумянила лицо и накрасила губы, но видно было, что она недавно плакала. На шее у нее была нитка очень крупного жемчуга, на одной руке – кольцо с большим изумрудом, на другой – кольцо с громадным рубином.

И еще одно я заметил: она выглядела испуганной.

– Доброе утро, миссис Леонидис, – непринужденным тоном приветствовал ее Тавернер. – Простите, что опять беспокою вас.

Она ответила невыразительным голосом:

– Наверное, этого не избежать.

– Должен вам сказать, миссис Леонидис, что, если вы хотите пригласить вашего поверенного, это в порядке вещей.

Не знаю, дошло ли до нее все значение этих слов. По-видимому, нет. Она надулась и сказала капризным тоном:

– Мне не нравится мистер Гейтскил. Не надо его мне.

– Вы можете пригласить собственного адвоката, миссис Леонидис.

– Да? Не люблю я этих адвокатов. Только голову задуривают.

– Вы вольны решать сами, – Тавернер изобразил механическую улыбку. – В таком случае приступим?

Сержант Лэм послюнил карандаш. Бренда Леонидис села на диван лицом к Тавернеру.

– Вы что-нибудь выяснили? – спросила она.

Я заметил, что пальцы ее нервно скручивают и раскручивают складку шифонового платья.

– Сейчас мы уже со всей определенностью можем утверждать, что ваш муж умер в результате отравления эзерином.

– То есть он умер от глазных капель?

– У нас нет сомнения в том, что, когда вы делали последний раз укол мистеру Леонидису, вы ввели эзерин, а не инсулин.

– Но я же не знала. Я-то ни при чем. Поверьте мне, инспектор.

– Значит, кто-то умышленно подменил инсулин глазными каплями.

– Какая подлость!

– Да, миссис Леонидис.

– Как вы думаете – кто-то сделал это нарочно? Или нечаянно? А может, кто-то хотел подшутить?

Тавернер ответил вкрадчивым голосом:

– Мы не думаем, что это была шутка, миссис Леонидис.

– Наверное, это кто-то из слуг.

Тавернер не ответил.

– Наверняка. Больше некому.

– Вы уверены? Подумайте, миссис Леонидис. Больше ничего не приходит вам в голову? Может быть, с кем-то у него возникли дурные отношения? С кем-то он поссорился? Кого-то обидел?

Она по-прежнему смотрела на него с вызовом в широко раскрытых глазах.

– Понятия ни о чем таком не имею, – сказала она.

– Вы говорили, что днем ходили в кино?

– Да, я вернулась в половине седьмого, как раз пора было делать укол инсулина… Я сделала укол, как всегда, и вдруг он… ему стало нехорошо… Я перепугалась, побежала к Роджеру… Я уже все вам рассказывала. Что ж, мне десять раз рассказывать одно и то же? – В голосе появилась визгливая истерическая нотка.

– Прошу прощения, миссис Леонидис. А сейчас могу я поговорить с мистером Брауном?

– С Лоуренсом? Зачем? Ему ничего не известно.

– И все-таки я хотел бы с ним побеседовать.

Она бросила на Тавернера недоверчивый взгляд:

– Он сейчас в классной комнате, занимается латынью с Юстасом. Ему зайти сюда?

– Нет, мы сами туда зайдем.

Тавернер быстрыми шагами вышел из комнаты. Мы с сержантом последовали за ним.

– Вы на нее нагнали страху, сэр, – заметил сержант.

Тавернер что-то проворчал. Поднявшись еще на несколько ступенек и пройдя коридором, он привел нас в просторную комнату, выходящую окнами в сад. За столом сидели молодой блондин лет тридцати и красивый темноволосый мальчик лет шестнадцати.

При нашем появлении они подняли головы. Брат Софии Юстас уставился на меня, Лоуренс Браун устремил отчаянный взгляд на старшего инспектора.

Мне еще не приходилось видеть человека, до такой степени парализованного страхом. Он встал, потом сел. Потом буквально пискнул:

– Доброе… утро, инспектор.

– Доброе утро, – резко ответил Тавернер. – Могу я с вами побеседовать?

– Да, конечно. С удовольствием. Если, конечно…

Юстас поднялся:

– Мне уйти, старший инспектор? – Голос был приятный, тон слегка надменный.

– Мы… мы продолжим занятия позже, – пролепетал учитель.

Юстас с небрежным видом направился к двери. Я заметил какую-то напряженность в его походке. Выходя, он поймал мой взгляд и, проведя пальцем себе по горлу, ухмыльнулся. Затем закрыл за собой дверь.

– Итак, мистер Браун, – начал Тавернер, – анализ все расставил на места. Причина смерти мистера Леонидиса – эзерин.

– Я… Вы хотите сказать… значит, мистера Леонидиса действительно отравили? Я все надеялся…

– Его отравили, – резко проговорил Тавернер. – Кто-то подменил инсулин глазными каплями.

– Не могу поверить… Невероятно.

– Вопрос в том, у кого была причина для этого.

– Ни у кого. Абсолютно ни у кого! – Молодой человек возбужденно повысил голос.

– Вы не хотите, чтобы присутствовал ваш адвокат?

– У меня нет адвоката. Он мне не нужен. Мне нечего скрывать… нечего.

– Вы отдаете себе отчет в том, что все ваши заявления записываются?

– Я невиновен… уверяю вас, невиновен.

– Ничего другого я и не предполагал. – Тавернер помолчал. – Миссис Леонидис как будто много моложе своего мужа?

– Да… кажется… да, это так.

– Ей, вероятно, бывало иногда скучновато?

Лоуренс Браун ничего не ответил, только облизнул пересохшие губы.

– Должно быть, ей было приятно иметь компаньона своего возраста, живущего тут же?

– Я… нет, вовсе нет… то есть… не знаю.

– Мне кажется вполне естественным, чтобы между вами зародилась привязанность…

Молодой человек бурно запротестовал:

– Нет, нет, никакой привязанности! Ничего похожего! Я знаю, что у вас на уме, но это не так! Миссис Леонидис всегда была ко мне добра… Я испытываю к ней величайшее… величайшее уважение… но ничего больше, ничего, уверяю вас. Просто чудовищно предполагать такие вещи! Чудовищно! Я бы не мог никого убить… или подменить пузырьки… или сделать еще что-нибудь такое ужасное. Я человек чувствительный, у меня слабые нервы. Меня сама мысль кого-то убить приводит в содрогание… и все это поняли… Я против убийства по религиозным соображениям… Поэтому в войну я работал в госпитале, поддерживал огонь под котлами… Невыносимо тяжелая работа… Долго я там не проработал… и тогда мне разрешили преподавать. Я вкладывал все силы в занятия с Юстасом и Жозефиной – она очень умна, но трудный ребенок. Все ко мне были так добры – и мистер Леонидис, и миссис Леонидис, и мисс де Хевиленд. И вот теперь такой ужас… И вы подозреваете в убийстве меня… меня!

Инспектор Тавернер наблюдал за ним с медленно возраставшим интересом.

– Я этого не говорил, – заметил он.

– Но вы так думаете! Я знаю! Все они так думают! Они так смотрят на меня… Я… я больше не могу с вами разговаривать. Мне нехорошо. – И он бросился вон из комнаты.

Тавернер медленно обернулся ко мне:

– Ну, что вы о нем думаете?

– Он смертельно напуган.

– Да, я вижу. Но убийца ли он?

– Если хотите знать мое мнение, – вмешался сержант Лэм, – у него бы пороху не хватило.

– Да, голову он никому бы не размозжил и из пистолета не выстрелил, – согласился старший инспектор. – Но в данном случае – много ли было нужно? Всего-то переставить две бутылочки… и помочь очень старому джентльмену покинуть этот свет сравнительно безболезненным способом.

– Можно сказать, легкая смерть, – вставил сержант.

– А дальше, возможно, через пристойный промежуток времени его ждет женитьба на вдове, которая унаследует сто тысяч не обложенных налогом фунтов, за которой и так уже закреплено примерно столько же, и к тому же она обладательница жемчугов, рубинов и изумрудов величиной чуть не со страусиное яйцо! Ну, ладно. – Тавернер вздохнул. – Все это из области гипотез и предположений. Я его припугнул как следует, но страх еще ничего не доказывает. Он бы испугался, даже если он и невиновен. Да и в любом случае вряд ли он главное действующее лицо. Скорее уж дамочка… Только какого дьявола она в таком случае не выбросила пузырек из-под инсулина или не вымыла его? – Инспектор повернулся к сержанту: – Что говорит прислуга? Были между ними шашни?

– Горничная говорит, что они влюблены друг в друга.

– Основания?

– Взгляд, каким он на нее смотрит, когда она наливает ему кофе.

– Да, ценное свидетельство, большой от этого прок в суде! А что-нибудь более определенное?

– Никто ничего не замечал.

– А уж они бы заметили, будьте уверены! Знаете, я начинаю думать, что между этими двумя действительно ничего нет. – Он взглянул на меня. – Пойдите-ка поболтайте с ней. Меня интересует ваше впечатление.

Я отправился не очень охотно, но с некоторой долей любопытства.