Онлайн чтение книги Цветок счастья
8

На террасе был накрыт завтрак, и вся семья собралась вокруг стола. Лечение доктора Эбергарда оказало хорошее воздействие на Эвелину; теперь она снова заняла за столом место хозяйки. Больная не лежала теперь целый день на кушетке среди подушек и одеял, опасаясь свежего воздуха и солнечного света; она сидела, слегка опираясь на спинку кресла, и с удовольствием вдыхала свежий горный воздух.

Эвелина все еще была тонкой, нежной и бледной, как лилия, но не казалась теперь такой изнуренной, разбитой, какой была в прошлом году. Ее лицо не было бескровным, иногда на щеках появлялся даже легкий румянец, а глаза потеряли выражение безнадежности. Даже в ее движениях не замечалось прежней смертельной усталости, только прелестное личико продолжало оставаться грустно-серьезным.

За завтраком говорили о докторе Эбергарде и о его манере обращаться с больными.

– Конечно, нельзя отрицать, что он разгадал вашу болезнь, – проговорил Гельмар, который не мог простить Эбергарду резкого ответа на его вопрос о здоровье Эвелины, – но я поражаюсь вашему мужеству и терпению. Как вы можете выносить его? Сознаюсь, если бы от этого зависела моя жизнь, я все-таки не в состоянии был бы лечиться у него.

– Вы даже не можете себе представить, как он мучил бедную маму, – вмешалась в разговор Кетти. – Началось с того, что он выбросил все рецепты и отменил все предписания прежних врачей, а сам назначил абсолютно другой режим, и если мы не исполняли его приказаний буквально, то нам ужасно доставалось! Я не могу без страха вспомнить сцену, разыгравшуюся осенью, когда мама выразила желание ехать в Италию, несмотря на то, что Эбергард требовал, чтобы она осталась здесь. Мама со слезами просила его не подвергать ее опасности простуды, которая так гибельна в нашем климате для легочных больных. «Это вздор, – закричал он на маму, – вы вовсе не легочная больная, у вас нервы не в порядке. Я не допущу, чтобы вы жарились в вашей излюбленной Италии и тем ухудшили свое состояние. Вы должны остаться здесь, и когда кругом будут лед и снег, тогда-то именно вам и нужно гулять!» Действительно, каждый день он заставлял нас кататься то в коляске, то на санях и в дождь, и в снег, несмотря ни на какую погоду. Я часто приходила в отчаяние, что нельзя остаться дома, а мама переносила все чудачества этого Эбергарда с чисто ангельским терпением.

При последних словах Кетти на щеках Эвелины снова вспыхнула легкая краска. Она не поднимала глаз, так как чувствовала на себе взгляд Генриха, и торопливо возразила:

– Нет, Кетти, я привыкла к его манере, и мы прекрасно ладим друг с другом.

– Чего нельзя сказать про меня, – заметила девушка. – Мы с ним заклятые враги и останемся таковыми на всю жизнь.

Приход лакея, принесшего почту, прервал этот разговор. Были получены письма и газеты, которые на время привлекли к себе внимание маленького общества. Эвелина открыла конверт с письмом от тайного советника Кронека. Она прочла его и, с удивлением посмотрев на Генриха, промолвила:

– По-видимому, ваш отец не знает о том, что вы здесь, Генри. Он пишет мне из Вильдбада. Его лечение закончится на будущей неделе, и тогда он на короткое время приедет к нам. А про вас он сообщает следующее: «Что касается Генри, то он получит отпуск лишь в июле». Что же это значит?

– Только то, что я нисколько не интересовался, когда министерству будет угодно отпустить меня, и обошелся без его отпуска! – нисколько не смущаясь, ответил Генрих.

– Это тебе не пройдет безнаказанно, – вмешался в разговор Гельмар, поднимая глаза от газеты. – Ты можешь потерять место, и твоему отцу это будет очень неприятно. Право, милый Генри, я нахожу, что с твоей стороны не совсем хорошо нарушать свои обязанности из-за минутной прихоти. Ты жертвуешь своей карьерой.

– Пожалуйста, без наставлений, милый Гвидо, – возразил Генрих. – У тебя на это нет никакого права. Помнишь, когда твои первые стихи имели успех, ты не только самовольно взял отпуск, но сразу отказался от своих обязанностей учителя. Сколько тебя ни уговаривал директор подождать, пока приедет твой заместитель, ты не соглашался и уверял, что считаешь ниже своего достоинства преподавать в школе, когда можешь немедленно пожинать лавры в качестве поэта.

Лицо Гельмара омрачилось. Он вообще не любил, чтобы вспоминали то время, когда он был бедным, жалким школьным учителем.

– Как ты можешь сравнивать меня с собой, Генрих! – высокомерно проговорил он. – Поэтический талант имеет право и даже обязан уничтожить все преграды, мешающие его свободному развитию. Он должен подняться выше обыденности, попасть в надлежащую ему сферу; надеюсь, что ты не станешь законные права поэта приписывать каждому заурядному человеку.

– Да, конечно, заурядный человек не может сравниться с тобой! – насмешливо согласился Генрих. – Не смотрите на меня так строго, – обратился он затем к Эвелине. – Дело обстоит вовсе не так плохо, как кажется. Я уехал, получив разрешение от его высокопревосходительства господина министра. Он лично дал мне отпуск, взяв ответственность на себя. Он даже обещал сообщить об этом моему отцу, с которым увидится в Вильдбаде, куда тоже едет лечиться.

– Разве ты лично знаком с министром? – удивленно спросил Гельмар. – Я слышал, что министр очень недоступен и даже твой отец находится с ним лишь в строго официальных отношениях.

– Моя обаятельность низвергает все границы точно так же, как и твой поэтический талант, – продолжал иронизировать Генрих. – Как видишь, моя карьера нисколько не пострадает. Можно взять у тебя газету? Какие новости сообщают из столицы?

Гельмар слегка пожал плечами и, протянув ему газету, с пренебрежительной улыбкой ответил:

– Ничего особенного! Не перестают восхищаться новым драматическим гением. Его недавно открыли, но кто он такой, не знают до сих пор, так как автор нашумевшей пьесы скрывается под псевдонимом. Прямо смешно подумать, сколько шума наделала столичная пресса из-за драматической вещицы, которую в лучшем случае можно причислить к средним произведениям литературы.

– Вы говорите об «Альпийской фее»? – спросила Эвелина. – Как вы находите эту вещь, Генри? Вы, вероятно, видели ее?

– Конечно. Но я боюсь высказывать свое мнение после приговора, вынесенного моим знаменитым другом, а, по его мнению «Альпийская фея» ничего не стоит.

– Да я ведь не говорю, что это произведение совершенно бездарно, – заметил Гельмар свысока. – Оно до известной степени эффектно, производит впечатление – этого нельзя отрицать, но вместе с тем оно какое-то необузданное, если можно так выразиться, в нем не соблюдена мера. Зрители все время находятся в напряженном состоянии, и эта напряженность, боязнь чего-то растет с каждым актом. Это совершенно незрелая, не обработанная вещь, а между тем ее успех невероятный. На первом представлении публика обезумела от восторга, и вся пресса произвела неизвестного автора в гении. Все заинтересовались его именем, и вот уже три недели газеты и журналы не перестают писать о нем. Это своего рода реклама. Несомненно, автор рассчитывал на это, когда так тщательно скрыл свое имя. В столице приписывают «Альпийскую фею» то одной, то другой знаменитости, а впоследствии окажется, что ее автор какой-то неизвестный человек, и тогда интерес к этой пьесе, само собой разумеется, сразу упадет.

– Посмотрим, – коротко проговорил Генрих и, обратившись к хозяйке дома, спросил: – Может быть, вы желаете прочесть эту вещь? Я случайно захватил с собой «Альпийскую фею» вместе с другими новыми книгами, которые, может быть, заинтересуют Кетти.

– О, да, конечно, я с удовольствием прочту, – сказала девушка, делая большие усилия, чтобы не потерять нити разговора.

Ее головка была занята совсем другим. Какое ей было дело до всех новых книг! Ничего лучшего, чем послание к «Екатерине», не может быть написано. В этом молодая девушка не сомневалась ни одной минуты.

Эвелина поднялась, и все, сидевшие за столом, последовали ее примеру. Кетти объявила, что должна закончить свое вышивание, и потому отправилась в беседку, со вчерашнего дня ставшую для нее любимым местопребыванием. Генрих пошел за шляпой, намереваясь погулять, и только Гельмар последовал за хозяйкой дома в гостиную. На этот раз поэт не был так разговорчив, как обычно; очевидно, он был чем-то недоволен.

Гельмар был, действительно, возмущен той шумихой прессы, которая возникла вокруг произведения никому неведомого автора, в то время как драма такого знаменитого поэта, как он, Гельмар, не имела никакого успеха. И публика, и печать ясно показали ему, что у него нет драматического таланта и что он не должен выходить из сферы «роз и соловьев». Его пребывание на вилле Рефельдов, куда он поехал утешаться в постигшей его неприятности, на этот раз не было так приятно, как в прошлом году. Молодому поэту приходилось отказаться от надежды вступить в брак с богатой владелицей виллы. С первого дня своего приезда он чувствовал, что между ним и Эвелиной вкралось что-то чуждое, чего он никак не мог объяснить. Все его усилия создать прежние сентиментально-романтические отношения ни к чему не привели; молодая женщина вежливо, но решительно отклоняла всякие сердечные излияния. Она была очень любезна со своим гостем, проявляла большой интерес к его литературным трудам, но ясно показывала стремление удержать его в рамках хорошего знакомого, и как только он хотел возбудить разговор о прошлогоднем предложении, быстро уклонялась от него под тем или иным предлогом.

В этот день хозяйка дома была в высшей степени рассеяна и невнимательна к любезностям поэта, и это обстоятельство усилило его дурное настроение. Гвидо не привык, чтобы в то время, когда он говорит, думали о чем-то другом. Он просидел в гостиной не больше десяти минут и ушел к себе.

Молодая женщина тоже удалилась в свой кабинет – в маленькую комнату с темными портьерами и мягкими коврами. Подойдя к окну, она стала мечтательно смотреть на зеленые деревья, тихо склонявшие свои верхушки. Вдруг в дверь слегка постучали, и чей-то голос спросил:

– Можно войти?

Эвелина быстро обернулась и на пороге увидела Генриха, который вошел в комнату, не ожидая ее ответа. Быстрыми шагами он подошел к Эвелине и произнес:

– Я пришел поблагодарить вас.

– Поблагодарить? За что? – с удивлением спросила Эвелина.

Ее сердце сильно билось, и она с большим трудом сдерживала волнение. Почему Генрих пришел именно сюда, в ту комнату, в которой они в прошлом году так сердечно простились? Со вчерашнего дня они еще ни на одну минуту не оставались наедине.

– За мужественно исполненное обещание, – ответил Генрих. – Из писем Кетти я знаю, что вам нелегко было сделать это. Хотя доктор Эбергард и спас вам жизнь, но нужно запастись большим терпением, чтобы переносить его причуды.

– Вы слишком в розовом свете воспринимаете вещи, Генри, – серьезно возразила молодая женщина. – Доктор Эбергард не может спасти мне жизнь – я обречена на смерть; но я благодарна ему за то, что он облегчил мои страдания и на время продлил мою жизнь. Я прекрасно знаю, что он только на очень непродолжительный срок отдалил от меня смерть, и не заблуждаюсь относительно своего состояния.

– Неужели вы еще и теперь думаете о смерти? – воскликнул Генрих почти сердито. – Вы не верите, что будете жить?

– Нет! – тихо, но решительно ответила молодая женщина.

– А я уверен, что вы будете вполне здоровы, и сейчас иду к доктору Эбергарду, чтобы услышать от него подтверждение моей уверенности.

– Он вам так же ничего не скажет, как не говорит и мне. Его молчание заставляет меня думать, что он сам не надеется на мое выздоровление. Он ни разу не подал мне, ни малейшей надежды, потому что, несмотря на все свои странности, очень честный человек и не желает обманывать меня.

– Он слишком упрямый человек и потому ничего не скажет вам до той минуты, которую определил себе заранее. Я очень хорошо знаю Эбергарда и потому заставлю его сегодня высказать свое окончательное мнение относительно вашего здоровья. Я до тех пор не уйду от него, пока он не ответит на мой вопрос. А пока позвольте передать вам книги, которые я привез с собой. Среди них находится и та, о которой мы говорили за завтраком.

– Благодарю вас, – пробормотала Эвелина, очень пораженная тем, что Генрих вдруг так резко оборвал интересовавший ее разговор. Она бросила беглый взгляд на книги, положенные на стол, и взяла ту, которая лежала сверху. Это был небольшой, скромно изданный томик.

– Ах, это и есть «Альпийская фея»? – прочла она заглавие, – та самая пьеса, которую так строго осудил Гельмар? Меня поразило это заглавие. Помните, Генри, вы назвали так альпийский цветок, который сорвали с опасностью для своей жизни.

– Неужели? – равнодушно спросил Генрих, наклоняясь над книгами. – Странное совпадение! А я совершенно забыл об этом.

– Забыли? – повторила Эвелина, и ее большие печальные глаза с упреком взглянули на молодого человека. – Значит, вы забыли и о том обещании, которое дали мне? Я думала, что вы, действительно, решили бросить свой легкомысленный образ жизни и серьезно заняться работой. Очевидно, вы остались лишь при одном обещании.

– Генрих выпрямился и нетерпеливо провел рукой по своим густым волосам. Вероятно, оттого, что он стоял, наклонившись, его лицо было залито краской.

– Вы хотите меня сразу подвергнуть экзамену? – шутливым тоном спросил он. – Дайте же мне хоть несколько дней для подготовки.

– Другими словами, у вас не совсем чиста совесть?

Генрих звонко и весело рассмеялся.

– В этот момент моя совесть даже очень не чиста, по отношению к вам в особенности. Нет, серьезно, я прошу вас не требовать от меня ответа до тех пор, пока приедет мой отец. Во всяком случае, я успею услышать свой приговор, мне торопиться нечего. Ну а теперь я отправлюсь в медвежью берлогу и поговорю по душам с ее обитателем, медведем. Представляю себе, какой веселой будет наша беседа! Но я не отстану от Эбергарда, пока не добьюсь своего. До свидания!

Генрих ушел, а Эвелина смотрела ему вслед – она была обижена и еще более огорчена холодностью молодого человека. Разве это был тот же самый Генри, который так нежно умолял ее позаботиться о своем здоровье, точно оно было для него дороже всего в жизни? А теперь он так резко перешел от этой темы к разговору о книгах, как будто речь шла не об ее здоровье, а о самых незначительных, неинтересных вещах. На ее серьезные слова он ответил шуткой, а теперь пошел говорить и дразнить «медведя в его берлоге»! «Медведь», «берлога» – какие грубые выражения! Гельмар никогда не позволяет себе ничего подобного. Генрих был и остался легкомысленным бездельником; он, вероятно, веселился в этом году в столице больше, чем когда бы то ни было! У него ни к кому нет никакого чувства!

Молодая женщина резким движением оттолкнула от себя книги. Если бы не забота о будущем Кетти, то она ни за что не стала бы интересоваться Генрихом; какое ей дело до него? Тем более, что дни ее жизни давно сочтены! Однако на память невольно приходил момент неожиданной встречи, происшедшей вчера вечером. Она вспомнила сияющий, радостный взгляд темных глаз, встретившихся с ее глазами. Этот взгляд и без слов сказал ей многое и заставил усиленно забиться ее сердце.

Между тем Генрих отправился на виллу доктора Эбергарда. Он прошел через сад, причем не встретил ни одной живой души, и только что собирался позвонить у подъезда, как входная дверь бесшумно открылась, и на пороге показался доктор Жильберт.

– Слава Богу, господин Кронек, что вы пришли. Я увидел вас из окна и поспешил вам навстречу.

– Что случилось? – спросил Кронек, взглянув на бледное, взволнованное лицо молодого доктора.

– Тише, – прошептал Жильберт, робко озираясь, – пойдемте в мою комнату, там никто нам не помешает!

С этими словами он взял гостя под руку и провел его в маленькую комнатку, помещавшуюся рядом с подъездом. Затем он тщательно запер дверь и, сев рядом с молодым Кронеком, таинственно проговорил:

– Они все узнали!

– Что именно? О вашем романе? – спросил Кронек, сразу догадавшись, в чем дело.

– Да! Эти несчастные стихи выдали им мою тайну. Я написал их начерно на оборотной стороне одной из рукописей доктора Эбергарда, а Мартин нашел ее и отнес своему барину. Вчера вечером, когда я вернулся домой, здесь произошла ужасная сцена!

– Браво! Следовательно, революция началась, а это было необходимо во всех отношениях. Надеюсь, вы сумели постоять за себя?

Очевидно, надежда Генриха совершенно не оправдалась, так как Жильберт смущенно опустил глаза и взволнованным голосом проговорил:

– Я был подвергнут формальному допросу. На меня смотрели как на преступника. Неужели же любовь можно назвать преступлением?

– В глазах ваших тиранов это, конечно, преступление, – ответил Генрих. – Представляю себе, как комична была вчерашняя сцена! Чрезвычайно жаль, что я не мог присутствовать при ней.

Жильберт с удивлением посмотрел на гостя, его сожаление было для него непонятно.

– Ну, что касается меня, то я не хотел бы вторично пережить такую сцену. Доктор кричал и грозил мне чем-то, а Мартин помогал ему. Я стоял перед ними как школьник, не смея ни слова сказать в свое оправдание.

– Как же вы могли допустить, чтобы с вами так обращались? – спросил Генрих.

– Что же я мог сделать?

– Как, что вы могли сделать? Ведь двери в той комнате были? Нужно было выйти и не возвращаться обратно.

Молодой доктор был очень поражен. Очевидно, такое простое средство никогда не приходило ему в голову!

– Нет, это невозможно, – наконец проговорил он после некоторого раздумья. – Эбергард – мой благодетель; он дал мне возможность учиться, я обязан ему своими успехами в науке.

– За свои благодеяния он держал вас в течение многих лет в полном рабстве. Старый эгоист сторицей вознаградил себя за все то, что сделал для вас.

– Возможно, но я не могу уйти от него.

– В таком случае оставайтесь здесь, – нетерпеливо заметил Генрих, – и откажитесь от Кетти. Отчего вы смотрите на меня с таким ужасом? Ведь вы сами понимаете, что ваша разлука с моей кузиной необходима, раз вы хотите жить у доктора Эбергарда. Не можете же вы ввести Кетти сюда в дом в качестве своей жены?

– Боже сохрани! – воскликнул Жильберт, – с доктором Эбергардом, наверно, случился бы удар на следующий же день. Они ни за что не могли бы ужиться вместе.

– Вот видите! Моя кузиночка не так терпелива, как вы, и ни за что не позволила бы, чтобы с ней обращались грубо и деспотически; кроме того, она ушла бы от мужа, который не в состоянии был бы защитить ее от оскорблений и допустил бы, чтобы ее обижали. Ваше чувство благодарности делает вам честь, но неразумно всю свою жизнь, все свое будущее портить из-за того, что вам были оказаны некоторые услуги. Это следует объяснить Эбергарду.

– Да, вы правы, – согласился Жильберт и начал прислушиваться. – Вы слышите шаги на лестнице? Это идет Мартин. Он, вероятно, видел, что вы вошли ко мне, и считает своей обязанностью следить за нами. Да, они держат меня, как в тюрьме. Маленькому ребенку дают больше свободы, чем мне давали здесь.

– Слава Богу, наконец-то вы поняли, что находитесь в невозможном положении! Начните с Мартина. Скажите, что ему нечего делать у вас в комнате, что он может убираться к черту. Вот уже пришел этот достойный слуга своего хозяина!

Дверь, действительно, открылась, и на пороге показалась широкая фигура Мартина.

– Господин доктор, пожалуйте сию минуту к доктору Эбергарду! – сердито сказал он.

Тон лакея был так груб, что вся кровь прилила к лицу Жильберта; как ни покорен он был, но такое обращение в присутствии постороннего лица возмутило его.

– Вы ведь видите, что у меня гость; доложите об этом барину, – холодно ответил он.

Мартин, по-видимому, нашел, что это недостаточно уважительная причина. Он смерил презрительным взглядом гостя, которого, видимо, узнал, и повторил прежним тоном:

– Доктор Эбергард приказал вам сейчас же прийти!

– Скажите ему, что я не приду!

Мартин широко раскрыл глаза от удивления, не веря собственным ушам, и спросил:

– Вы не придете?

– Нет! А теперь уходите отсюда, Мартин, вы нам мешаете.

Лакей переводил взгляд с одного молодого человека на другого и вдруг, не говоря ни слова, повернулся и вышел.

– Для начала очень недурно, – похвалил Генрих, – но генеральное сражение произойдет с доктором Эбергардом. При его грубости ваш разговор, наверно, окончится полным разрывом. Вы готовы к тому, чтобы, в крайнем случае, покинуть его дом?

– Если ничего другого не останется, то, конечно, – с вздохом ответил Жильберт. – Вопрос только в том, куда пойти отсюда?

– Сначала в нижнюю гостиницу; там вы найдете все удобства, а затем немедленно примете меры к самостоятельной жизни. Ваша диссертация имела большой успех, вы много лет были ассистентом такого авторитета в медицинском мире, как Эбергард, это будет иметь большое значение для получения места. Пока вы устроитесь, мой кошелек, конечно, к вашим услугам.

– Благодарю вас, господин Кронек, но у меня есть некоторые средства. После смерти моего отца была продана его библиотека и деньги, полученные за нее, лежат у меня. Это не особенно большая сумма, но на первое время ее хватит.

– Тем лучше. Однако готовьтесь к сражению. Дверь наверху хлопнула, и я слышу на лестнице подозрительные шаги. Кажется, доктор Эбергард потрудился лично спуститься вниз, чтобы наказать розгами строптивого ученика. Будьте мужественны! Я не уйду отсюда и в случае нужды явлюсь к вам на помощь. Помните о Кетти!

– Да, да, Кетти! – повторил Жильберт. – О, если бы я мог когда-нибудь назвать ее своей!

Генрих улыбнулся. Он считал этот вопрос решенным в благоприятном для молодого доктора смысле и имел на это основание.

Оставшись наедине со своей кузиной, он начал подшучивать над молодым доктором, и по ее яркому румянцу при упоминании имени Жильберта, по ее горячему протесту против нападок кузена понял, что Кетти далеко не равнодушна к ассистенту Эбергарда.

Однако сообщить об этом наблюдении Жильберту Генрих не успел, так как тяжелые шаги Эбергарда уже были у самой двери, и через несколько секунд он показался в комнате, а за его спиной стоял Мартин, явившийся в качестве обвинителя.

– Здравствуйте, доктор, – проговорил Генрих, чтобы не дать времени Эбергарду сразу обрушиться на своего злополучного ассистента.

– Вы снова здесь, господин Кронек? – не отвечая на приветствие, воскликнул старик, причем очень подозрительно посмотрел на Генриха. Очевидно, Мартин сообщил уже своему барину о его приходе, и он решил, что молодой Кронек состоит в заговоре с его ассистентом. – Что вы здесь делаете? – продолжал он. – Откуда вы знаете моего ассистента?

– Доктор Жильберт сопровождал вас тогда, когда вы впервые посетили виллу Рефельдов; там я с ним и познакомился, – непринужденно ответил Генрих.

– Ах, да, верно! А после этого вы сейчас же уехали! – проворчал Эбергард.

Теперь он начал думать, что присутствие молодого Кронека в комнате ассистента было случайным, и даже нашел, что это ему на руку. Ведь этот Кронек был женихом Екатерины Рефельд; если он узнает, что Жильберт осмелился влюбиться в его невесту, то, конечно, будет не на стороне ассистента; поэтому старик был очень рад, что объяснение произойдет при госте.

– Что вы просили передать мне, Жильберт? – начал он, и его голос прозвучал, как еще отдаленный раскат грома. – Мартин, очевидно, не понял вас?

Жильберт невольно попятился назад. Храбрость, которую он проявил перед Мартином, куда-то исчезла, когда «тиран» собственной персоной потребовал его к ответу. К счастью, Генрих почувствовал нерешительность ассистента и стал вплотную за его спиной, отчасти для того, чтобы преградить ему путь к отступлению, отчасти с целью подбодрить его, подсказать нужное слово.

– Как видите, у меня гость, а Мартин позвал меня к вам таким тоном, который был в высшей степени оскорбителен.

– Поэтому вы объявили ему, что не хотите пойти?

– Да, я ему так и сказал!

– Это что за новости! – гневно закричал Эбергард. – Сначала вы влюбляетесь без моего разрешения, а затем отказываетесь являться на мой зов? Неужели вы думаете, что я потерплю это?

– Я прошу не обращаться… – начал Жильберт и остановился, так как голос вдруг изменил ему.

– Не обращаться со мной таким недостойным образом! – подсказал Генрих очень тихо, но совершенно отчетливо.

– Не обращаться со мной таким недостойным образом, – громко повторил Жильберт.

– Скажите, пожалуйста, какие новости! Идите сейчас же в библиотеку! – крикнул Эбергард.

– Нет, я не пойду, и если вы будете продолжать говорить со мной в таком тоне, то мне не остается ничего другого… – Жильберт снова не решился продолжать дальше.

– Как покинуть ваш дом! – просуфлировал Генрих.

– Как покинуть ваш дом! – решительно заявил ассистент.

– Вы забываетесь! – не помня себя от бешенства, воскликнул Эбергард и по своему обыкновению с такой силой ударил кулаком по столу, что тот затрещал.

– Швырните стулом! – скомандовал Генрих и сам был поражен, как быстро его команда была приведена в исполнение – от толчка молодого доктора стул полетел на пол.

Это, действительно, произвело впечатление; Эбергард с большим изумлением посмотрел на своего ассистента и невольно отшатнулся, после чего почти спокойно произнес:

– Жильберт, мне кажется, вы сошли с ума!

– Нет, во мне только проснулось мое человеческое достоинство, – ответил Жильберт и, чтобы доказать свои слова, отшвырнул ногой лежавший на полу стул.

Эбергард несколько секунд испытующим взглядом смотрел на ассистента, затем обернулся к Мартину и с торжествующим видом проговорил:

– Вот, видишь, я был прав. Это ярко выраженная болезнь мозга. Его влюбленность – один из симптомов болезни.

– Пожалуйста, не оскорбляйте меня подобными объяснениями! – воскликнул Жильберт. – Я многие годы терпеливо переносил ваш деспотизм, потому что считал вас своим благодетелем, но ведь все имеет границы. Благодарность – почтенное чувство, но было бы неразумно жертвовать всей своей жизнью, всем своим будущим в угоду человеку, оказавшему мне несколько услуг.

– Хорошо запомнили! – прошептал Генрих, очень довольный поведением своего ученика.

– Я не потерплю больше посягательств на мою свободу, – продолжал горячиться Жильберт, – если вы вздумаете насильно удерживать меня, то я разобью окна и выломаю двери!

– Барин, уйдемте отсюда, с ним опасно разговаривать, – испуганно прошептал Мартин и, просунув свою руку под руку доктора, пытался увести его.

Эбергард смотрел теперь на молодого человека не гневно, а озабоченно. Он объяснял себе необычное поведение всегда кроткого и покорного ассистента полным душевным расстройством.

– Жильберт, успокойтесь, все устроится, – проговорил он. – Ложитесь в постель. Я пропишу вам лекарство, а Мартин…

– Мартин не смеет подходить ко мне, а рецепт я и сам могу выписать, если мне понадобится лекарство! – воскликнул Жильберт, страшно возмущенный тем, что его считают помешанным.

Мартин, проявлявший свою силу лишь в тех случаях, когда имел дело с людьми слабыми, чувствовал себя очень неприятно; он трепетал теперь перед молодым доктором и уже давно стоял за дверью, готовый к бегству, если бы ассистенту вздумалось приблизиться к нему. Эбергард несколько раз пробовал остановить Жильберта, но тот кричал все громче и громче, так что перекричал своего патрона, и последнее слово осталось за ним.

– Доктор, довольно, перестаньте, не то, действительно, с ними может произойти удар, – прошептал Генрих, прикоснувшись к его плечу.

Голос молодого Кронека образумил расходившегося ассистента.

– Вы думаете, довольно? – так же тихо спросил он.

– Несомненно! А теперь уходите скорее отсюда, пока они еще не пришли в себя от удивления. Надо торопиться, пока победа еще на вашей стороне! – продолжал шептать Генрих.

Жильберт последовал его совету. Он взял свою шляпу, лежавшую на столе, и, подойдя к открытой двери, произнес:

– Прощайте, доктор Эбергард! Я буду работать без отдыха, пока не выплачу вам всего того, что вы потратили на мое содержание и учение. Кроме денег я ничего не должен возвращать вам, так как ничего другого и не получал. Я никогда не видел от вас ни любви, ни ласки. Прощайте!

– Мартин, не пускай его! – закричал Эбергард, только теперь понявший, что Жильберт серьезно хочет уйти от него.

Но Мартин стоял в самом отдаленном углу передней и боялся пошевелиться, так что Эбергарду пришлось самому побежать за Жильбертом. Однако старик не успел сделать и два шага, как Генрих преградил ему дорогу.

– Бог с вами, доктор, – проговорил он, – неужели вы можете силой удержать своего ассистента? Ведь он – не недвижимая собственность вашего дома, не ваш инвентарь, который будет стоять на том месте, куда вы его поставили.

– Ах, и вы принимаете его сторону? – гневно воскликнул Эбергард. – Впрочем, вы ничего не знаете. Вы не подозреваете, что Жильберт влюблен в эту юную особу, Екатерину Рефельд; если вы будете защищать его, то потеряете и невесту, и наследство!

– Успокойтесь! Предоставьте это дело мне, я все устрою в лучшем виде.

– Да, вы единственный человек, который может помочь мне в этом деле. Вы должны как можно скорее жениться на своей невесте; не медлите ни одной минуты. Затем поезжайте с ней в столицу. Когда Жильберт перестанет видеть ее и слышать о ней, то образумится. Вы женитесь? – грозно закончил он, буквально наступая на Кронека.

Тонкая, лукавая улыбка промелькнула на губах Генриха.

– Конечно, – ответил он, – я только для этого и приехал сюда.

– Ну, слава Богу! – воскликнул Эбергард с вздохом облегчения. У него появилась надежда удержать при себе ассистента до тех пор, пока не минует опасность. Он совершенно не верил, что Жильберт действительно уйдет из его дома.

– Мартин, заячья твоя душа, куда ты спрятался? – более веселым тоном спросил он. – Ты, кажется, окончательно струсил?

Мартин с испуганным лицом подошел ближе к двери и ответил:

– Ах, барин, ведь и вправду было очень страшно!

– Да, Жильберт проявил мужество; кто бы мог подумать! Он был почти так же груб, как и я! – заметил Эбергард, не то, сердясь, не то, восхищаясь своим ассистентом. – Ну, теперь уходите отсюда, мне нужно поговорить с господином Кронеком о важном деле!

Мартин, вдруг потерявший всякую охоту к рассуждениям, повиновался немедленно и беспрекословно. Эбергард достал из кармана платок, вытер себе лоб и с глубоким вздохом опустился в кресло.

– Итак, вы должны жениться, во что бы то ни стало, – вновь заговорил он. – Когда будет ваша свадьба?

– Как только будет возможно, – ответил Генрих, – но сначала позвольте задать вам один вопрос. Помните нашу беседу в библиотеке в прошлом году? Вы тогда согласились на мою просьбу навестить госпожу Рефельд и посмотреть, в каком состоянии находится ее здоровье; вы даже были так добры, что взяли на себя ее лечение. Вероятно, теперь вам будет вполне понятно мое желание выслушать ваше авторитетное мнение относительно ее здоровья.

Глаза доктора засверкали злорадным огоньком, на его губах появилась бесконечно презрительная улыбка.

– Ах, да, да, я вполне понимаю, что вас интересует состояние здоровья вашей будущей тещи! Женитесь, женитесь скорее, мой милый! Да не смущает вас кажущееся улучшение в ее здоровье. У чахоточных нередко замечается вспышка жизни; это бывает перед самым концом. Состояние бедной женщины было безнадежно с самого начала. Вы, разумеется, очень огорчены? Это понятно, понятно, – со злым смехом прибавил старик.

– Следовательно, вы находите, что ваш коллега Мертенс был совершенно прав в своем диагнозе? – невинным тоном спросил Генрих, заранее предвидевший, что Эбергард ответит ему именно так, и потому принявший свои меры, чтобы выведать у него всю правду.

– Мертенс? Мертенс никогда не бывает прав, да будет вам известно! – воскликнул старик, снова пришедший в возбужденное состояние, услышав ненавистное имя.

– Ведь вы тоже признаете, что госпожа Рефельд безнадежна, а профессор Мертенс говорил это уже давным-давно. Вероятно, ему снова придется лечить мою тещу, когда мы вернемся в Берлин.

Доктор вскочил как ужаленный и воскликнул:

– Госпожа Рефельд вернется в Берлин, и опять будет лечиться у этого шарлатана Мертенса? Ну, уж нет, этого я не допущу, я запрещаю трогать ее отсюда!

– Ничего не поделаешь! Ей необходимо поехать в столицу по очень важным делам, – совершенно спокойным тоном продолжал Генрих свою выдумку, – а так как вы не можете лечить ее там, то бедной женщине волей-неволей придется обратиться к Мертенсу как к своему старому врачу.

– Только этого недоставало! – с бешенством крикнул Эбергард и в волнении начал бегать взад и вперед по комнате. – В течение целого года я мучился со своей пациенткой, употребил все свои силы на то, чтобы спасти ее, и вот теперь, когда достиг блестящего результата, должен передать дело своих рук в руки невежды Мертенса!… Весь свет будет кричать, что Мертенс совершил чудо, что он воскресил безнадежно больную, что благодаря его знаниям пациентка совершенно выздоровела! Нет, я ни за что не допущу этого!

– Но вы ведь только что сказали…

– Мало ли что я вам сказал! Я не хотел преждевременно объявлять о своем успехе. Одним словом, наша больная вне всякой опасности и скоро будет так же сильна и крепка, как и мы с вами!

Генрих тоже встал с места и, приняв насмешливый тон, внушительно проговорил:

– Неужели вы думаете, доктор, что я поверю вашим теперешним словам, после того как вы только что высказали совершенно противоположный взгляд? Я понимаю, что вмешательство профессора Мертенса вам неприятно, тем более что он применяет в таких случаях, как у госпожи Рефельд, вновь изобретенное им средство. Само собой разумеется, что если наша больная поправится, то это чудо нужно будет приписать исключительно Мертенсу. Вероятно, вы этого боитесь, и потому ваше второе мнение совершенно противоречит первому. Что касается меня, то я верю лишь тому, что вы сказали сразу, то есть тому, что госпожа Рефельд безнадежна.

Слова Генриха произвели на Эбергарда такое же действие, как красный платок на разъяренного быка. Он бешено бросился вперед, позабыв о Жильберте и обо всем остальном, и воскликнул, побледнев от злости:

– Ну, в таком случае, да будет вам известно, господин любитель чужого имущества, что я все время играл с вами комедию! Я взялся лечить вашу будущую тещу лишь для того, чтобы разбить ваши мечты о большом наследстве, а теперь даю вам честное слово как врач и человек, что госпожа Рефельд никогда не была чахоточной. Я с самого начала поставил диагноз, что у нее болезнь всей нервной системы, которая, тем не менее, грозила ей одно время опасностью для ее жизни. Теперь она совершенно здорова, у нее осталась лишь некоторая слабость, которая тоже скоро пройдет. Я сегодня же сообщу об этом своей пациентке, дам ей слово, что ручаюсь за ее полное выздоровление, и скажу, что она проживет еще, по крайней мере, пятьдесят лет. Посмотрим, пожелает ли она после этого обратиться к Мертенсу!

Эбергард с торжествующим видом посмотрел на молодого человека, думая, что нанес ему смертельный удар, но лицо Генриха сияло невыразимым счастьем!

– Так это правда? – воскликнул он с безмерной радостью. – Я верю вашему честному слову! Эвелина спасена! Слава Богу!

– Эвелина? – повторил старик. – Что это значит?

– Теперь, доктор, браните меня, велите выгнать, делайте со мной что хотите, мне все равно. Вы спасли мне Эви, и я тысячу, тысячу раз благодарен вам. – И Генрих, обняв оторопелого доктора, прижал его к груди.

Эбергард был так поражен, что не успел уклониться от объятий молодого человека; он до сих пор не понимал, чему тот радуется.

– В чем дело? Почему вы сияете? Ведь наследство прошло мимо вас! Ах, Господи, наконец-то я начинаю кое-что соображать. Вы сами влюблены в госпожу Рефельд?

Генрих молчал, опустив глаза, но это молчание еще более убедило доктора в его последнем предположении. Он опустился на диван и, ударив себя по лбу, пробормотал:

– Ах, какой же я осел!

Наступила тягостная тишина.

– Простите меня, доктор, – вдруг раздался серьезный, извиняющийся голос Генриха, – простите, что я обманул вас, но я не мог придумать ничего другого. Моя единственная надежда была на вас, так как я знал, что два года тому назад вы вылечили больного, который всеми светилами медицинского мира был приговорен к смерти; тогда этот случай приковал к вам внимание всего света. Самые горячие просьбы моего отца и кузины встретили резкий отказ с вашей стороны. Тогда я решил воспользоваться вашим человеконенавистничеством. Я знал, что вы с большим удовольствием разрушите мои расчеты на наследство, точно так же как не допустите, чтобы ваш ученый противник восторжествовал, и, как видите, не ошибся.

– Ваше мнение обо мне, господин Кронек, далеко не лестно, – с горечью заметил Эбергард. – Рассчитывая на мою злость, вы разыграли свою комедию и теперь смеетесь над старым дураком, попавшимся на удочку.

– Нет, я не могу смеяться над человеком, спасшим жизнь существу, более дорогому для меня, чем моя собственная жизнь. Я обязан вам самой горячей, глубокой благодарностью, вы можете требовать от меня всего, чего хотите. Я надеюсь, что мне удастся доказать вам, что не всем на свете руководят эгоизм и материальные выгоды. Не сердитесь на меня, не сердитесь на того, кого вы сделали счастливейшим человеком в мире!

Генрих схватил руку доктора с такой светлой улыбкой, что морщины на лбу старика постепенно разгладились, и он ответил:

– Я ничего против вас не имею. В сущности, вы правы; никаким другим путем вы не заставили бы меня лечить вашу больную. Скажите мне лишь одно, молодой человек: кто научил ваши ясные глаза так хорошо всматриваться в людей, что они залезают в душу даже седобородых старцев и читают их мысли? Я доволен, что, в конце концов, не ошибся в вашем лице и в ваших глазах. Я никак не мог примириться с тем, что это открытое, честное лицо и прекрасные детские глаза принадлежат человеку, у которого на уме лишь денежные расчеты. Как хорошо, что это оказалось неправдой!

С этими словами доктор дружески потряс руку Генриха и посмотрел на него так, точно его выходка доставила ему, действительно, большое удовольствие.

К сожалению, хорошее настроение Эбергарда длилось недолго, так как он вдруг вспомнил, что настоящее положение вещей нарушает его собственные интересы.

– А что же будет с вашей бывшей невестой? – воскликнул он. – Ее нужно, во что бы то ни стало выдать замуж!

– Конечно, – спокойно согласился Генрих. – Она, по всей вероятности, выйдет замуж за доктора Жильберта. Не возмущайтесь, вам необходимо свыкнуться с мыслью о том, что вы не имеете права запретить своему ассистенту жениться, когда и на ком ему будет угодно! А теперь мне нужно пойти поискать беглеца, а не то с ним может случиться какое-нибудь несчастье, так как оскорбленное чувство человеческого достоинства уж слишком сильно заговорило в нем.

Кронек ушел, а Эбергард с громкими проклятиями поднялся наверх, в свой кабинет, где его ожидал Мартин.

– Господин Кронек уже ушел? – спросил последний.

– Да. Ты знаешь, Мартин, этот тоже влюблен, да к тому же еще в свою тещу! Черт их всех побери! – прибавил доктор и снова стукнул кулаком по столу.

– Господи, помилуй! – воскликнул старый слуга. – Чего только теперь не бывает на свете! Я ведь говорил вам, барин, что как только дело коснется женщины, так все мужчины сходят с ума!