Онлайн чтение книги Цветок счастья
10

У Генриха была ярко выраженная склонность избегать широких, удобных дорог; он предпочитал лес, луга, горы, хотя ему приходилось при этом натыкаться на некоторые препятствия в виде колючих кустарников, болот и прочего, но он любил и эти препятствия. Таким же обходным путем он направился из гостиницы домой, а потому и не видел хорошо знакомой фигуры, которая тоже направлялась к вилле Рефельдов, но только по большой дороге. Это был Жильберт. Молодой доктор после долгих размышлений решил сегодня же задать Кетти тот вопрос, от которого зависела его дальнейшая судьба. Он боялся, что Эбергард, пользовавшийся теперь большим уважением Эвелины, представит его в самом невыгодном свете. Нужно было торопиться с предложением, чтобы не дать времени разгневанному доктору повредить делу. Кроме того, Жильберт опасался, что того мужества, которое он проявил сегодня, ему хватит ненадолго, а потому необходимо было ковать железо, пока оно было горячо.

Молодой доктор направился, конечно, к той стороне парка, где находилась беседка. На этот раз ему повезло: на столе в беседке снова стояла рабочая корзинка, возле которой лежал хорошо знакомый Жильберту листочек почтовой бумаги, а на скамейке у стола сидела сама виновница сердечных терзаний молодого доктора.

Кетти больше не читала послания Жильберта лишь по той простой причине, что знала его наизусть. Ее мысли были заняты вопросом, почему автор этого стихотворения убежал от нее сломя голову, сунув ей в руки свое детище. Конечно, в стихах были прекрасно выражены чувства молодого доктора, и ни в каких других объяснениях не было нужды, но почему он убежал, не дождавшись ответа?

Кетти, конечно, знала, что Генри предназначается ей в мужья; он был гораздо красивее, более эффектен и остроумен, чем Жильберт, но почему-то тихий, скромный доктор пришелся молодой девушке больше по душе. Старый опыт, доказавший, что противоположности сходятся, подтвердился еще одним фактом. Кетти мало заботилась о том, как отнесется Генри к ее поступку; она была уверена, что он не долго будет сердиться на нее за то, что она предпочла ему другого. Она считала своего двоюродного брата неспособным серьезно относиться к чему бы то ни было, и по ее мнению, Генри был еще слишком легкомыслен для того, чтобы жениться. У нее появилось, было, сомнение, согласится ли ее мачеха отказаться от задуманного плана, но это сомнение рассеялось при мысли о доброте и отзывчивости Эвелины.

«Стоит мне только сказать ей, что я буду глубоко несчастна, если не выйду за Жильберта, и она на все согласится!» подумала девушка, с благодарностью вспоминая о молодой прекрасной женщине, бывшей для нее настоящим другом.

– Фрейлейн Рефельд! – вдруг раздался робкий голос.

Кетти вздрогнула, вспыхнула до ушей, но не тронулась с места.

– Фрейлейн Рефельд! – прозвучало снова, и у ограды сада показалась фигура Жильберта.

– Ах, это вы, доктор? – с притворным изумлением произнесла девушка.

– Вы читали мои стихи? – еще тише спросил молодой человек.

– Да! – шепотом ответила Кетти.

– Вы… вы… не сердитесь на меня?

Девушка молча покачала головой. Это движение привело Жильберта в неописуемый восторг, он забыл, что от любимой девушки его отделяет решетка сада, бросился вперед и так ударился о железо, что цепи решетки зазвенели.

Кетти испугалась, вскочила с места и только теперь сообразила, как нелюбезно было с ее стороны не пригласить доктора в сад.

– Пожалуйста, войдите! – торопливо предложила она, желая исправить свою ошибку.

Она, конечно, думала, что гость войдет через калитку сада, но Жильберт предпочел тот путь, который указал ему вчера Генрих. Не долго думая, он взобрался на решетку и перескочил через нее.

Кетти прыжок доктора доставил большое удовольствие. Это было в высшей степени романтично. Герой романа и не должен был войти в калитку, как обыкновенные люди, а с опасностью для жизни преодолеть препятствия, чтобы быть ближе к избраннице своего сердца. Доктор и не подозревал, как высоко подняло его в глазах Кетти легкое гимнастическое упражнение. Теперь он был в беседке и не смел поднять глаз на предмет своей любви. Девушка снова села на скамью и, опустив глаза, ждала с сильно бьющимся сердцем объяснения в любви, которое было теперь неизбежно. Жильберт не ошибся – его мужества хватило ненадолго. На влюбленных напала непобедимая робость, они не в состоянии были произнести ни одного звука.

Наступило долгое молчание. К счастью, на улице раздался стук колес; молодой доктор был убежден, что это едет Эбергард с целью очернить его в глазах Эвелины Рефельд, а вследствие этого нельзя было терять ни одной минуты.

– Фрейлейн Рефельд, я люблю вас! – вдруг воскликнул Жильберт с храбростью отчаяния.

«Слава Богу, наконец-то он заговорил», – подумала молодая девушка и ждала, что вслед за этим последует что-нибудь поэтическое вроде того, что было в стихах, но влюбленный закончил очень прозаически:

– Я люблю вас и прошу вашей руки!

Молодая девушка была несколько разочарована, что после длительной паузы последовала такая простая фраза. Но, как бы то ни было, это все же было признанием в любви и требовало какого-нибудь ответа.

– Право, доктор, все это так неожиданно для меня! – пробормотала она.

– А между тем я люблю вас уже очень давно, – с грустью проговорил Жильберт. – Целый год я молча боготворю вас, но до сих пор не смел признаться вам в своих чувствах. Фрейлейн Рефельд, позволяете ли вы мне надеяться?

Этот вопрос был задан с таким волнением и страхом, точно от ответа Кетти зависела жизнь или смерть молодого доктора. Лукавая улыбка скользнула по лицу юной девицы, она чувствовала, что в ее руках находится судьба человека, написавшего незабвенное стихотворение «Екатерине», и решила прийти ему на помощь.

– Меня зовут Кетти, а не фрейлейн Рефельд! – прошептала она.

– Кетти, моя Кетти! – с восторгом воскликнул Жильберт, забывая все на свете.

Теперь ему не нужно было ничье вмешательство. Страшное слово было произнесено и развязало ему язык. Хотя он говорил прозой, а не стихами, но в его выражениях было столько поэзии, что даже требовательная Кетти осталась довольна.

Давно затих стук колес экипажа, который проехал, не останавливаясь мимо виллы Рефельдов, а влюбленные даже не заметили этого. Они с выражением глубокого счастья смотрели в глаза друг другу, запечатлев свою помолвку первым поцелуем.

Когда Генрих вернулся на виллу, то никого не застал дома. Горничная сообщила ему, что барыня пошла гулять по горной тропинке, а господин Гельмар полчаса тому назад уехал в ближайший город С. Он оставил письмо для господина Кронека, которое просил передать сразу же, как только вернется молодой барин.

Генрих взял письмо и тоже пошел по направлению горной тропинки. По дороге он разорвал конверт и начал читать послание Гельмара, состоявшее из нескольких строк:

«Дорогой Генри, неотложное дело заставляет меня поехать на несколько дней в С. Надеюсь, что ты как-нибудь уладишь неприятный инцидент. Рассчитываю на тебя как на близкого друга и уверен, что ты постараешься устроить дело без особенного для меня беспокойства. Уполномочиваю тебя поступать в этой истории всецело по своему усмотрению. Думаю вернуться обратно в конце недели. Твой старый друг Гвидо».

– Негодяй! – пробормотал Генрих, скомкав письмо в руке. – Он трусливо сбежал, опасаясь мести со стороны обманутой девушки, и поручает мне не допустить Гундель до открытого скандала! Я должен сделать это, как «близкий друг». Хороша дружба, нечего сказать! Давно пора положить ей конец! Если представится какая-нибудь возможность, я постараюсь скрыть от Эвелины, что за человек Гвидо Гельмар; я не хочу, чтобы она разочаровалась в нем как в любимом поэте, но если он успел уже заронить в ее сердце искру любви, то я расскажу ей всю правду, не щадя его!

Эвелина сидела под деревом в небольшом лесу и читала книгу. Это было ее любимым местом с того памятного вечера, когда она встретила здесь Генриха.

Весна в том году властной хозяйкой прошла и по верхушкам гор, и все вокруг ожило и зацвело. Дикая яблоня уже сняла с себя свой белый подвенечный наряд и надела зеленое платье, блестевшее на солнце, как шелк. Деревья и кустарники были покрыты густыми листьями; кругом расстилалось море зелени, а сквозь нее мелькали стеклянная поверхность озера и голубоватая линия гор. Все было залито золотым блеском и свежестью прекрасного майского дня.

– Простите, если я помешал вам, – сказал Генрих, заметив, что молодая женщина при его появлении вздрогнула. – Вы были так углублены в книгу, что не слышали моих шагов

Лицо Эвелины еще носило следы того впечатления, которое произвела на нее только что прочитанная книга. Ее щеки горели, а глаза от удовольствия блестели. Взгляд Генриха скользнул по книге, которую держала в руках молодая женщина, и он с деланным равнодушием произнес:

– Ах, вы читали «Альпийскую фею»? Значит, я, действительно, помешал вам?

– О нет, я читаю ее во второй раз, – быстро ответила Эвелина, – и, знаете, во второй раз она произвела на меня еще большее впечатление, чем в первый.

– Неужели? Значит, вы не согласны с мнением Гвидо, что это произведение никуда не годится?

– Я совершенно не понимаю Гельмара, – воскликнула Эвелина, закрывая книгу. – Он или был слеп, когда читал «Альпийскую фею», или умышленно не видит всей красоты этого произведения. Мне кажется, что в этом случае играет некоторую роль и зависть. Меньший талант завидует значительно большему, стоящему выше его.

– Неужели вы предпочитаете автора «Альпийской феи» нежному поэту, воспевающему розы и трели соловья?

– Вы, по обыкновению, шутите, – с легким упреком заметила молодая женщина. – Разве можно поставить на один уровень Гвидо Гельмара и неизвестного автора «Альпийской феи»? Мягкая, мечтательная лирика Гельмара напоминает лунный свет, а с каждой строки «Альпийской феи» сверкает горячий солнечный луч. Свет луны гаснет при восходе солнца, и поэзия Гельмара тускнеет в сравнении с пламенными словами «Альпийской феи». В некотором отношении вы правы, Генри, подсмеиваясь над стихами своего друга. Иногда и мне надоедают все эти «увядшие розы». Во всяком случае, талант Гельмара в сравнении с талантом неизвестного автора – то же самое, что детский колокольчик в сравнении с могучим церковным колоколом.

Эвелина была очень возбуждена и не заметила выражения глаз своего собеседника. Чувство гордости сверкало в его взгляде, и он с трудом сдерживал свою радость.

– Только бы Гвидо не услышал вашего приговора! – стараясь принять шутливый тон, проговорил Генрих. – Он принял бы ваши слова за смертельное оскорбление, так как крайне чувствителен в этом отношении.

– Да, я знаю. Это единственный недостаток вашего друга, который во всех других отношениях – идеальный человек. Я очень ценю его за то, что он и в жизни так же чист и далек от житейской грязи, как и в своих произведениях. Вы слышали, что он уехал?

– Да! – лаконично ответил Генрих.

– Он поехал на несколько дней в С. к своему приятелю, заболевшему во время путешествия. Гельмар встретил на улице телеграфиста, и тот вручил ему телеграмму, присланную больным. Недолго думая, Гельмар вернулся домой, чтобы проститься со мной, затем попросил дать ему лошадей и уехал на железнодорожную станцию. Мне кажется, Генри, что вы мало цените своего друга; этот случай еще раз доказывает, с каким самопожертвованием относится Гельмар к близким ему людям.

Генрих прислонился к стволу дерева и молча смотрел на молодую женщину, которая и не подозревала, какого человека она считала «идеальным во всех отношениях». Неужели он так дорог ей, что ее сердце истечет кровью, если она узнает всю правду о Гвидо Гельмаре? Генрих хотел, во что бы то ни стало узнать, насколько ей близок отсутствующий поэт, и потому обратился к Эвелине:

– Я хотел бы задать вам один вопрос. Может быть, вы найдете его слишком смелым, так как я не имею на него права; может быть, вы рассердитесь на меня, найдя его оскорбительным, тем не менее, я рискую спросить вас: делал ли вам Гвидо предложение?

Эвелина опустила глаза.

– Генри, это…

– В высшей степени нескромно, – закончил Генрих. – Я знаю! Но мне чрезвычайно важно знать, предлагал ли он вам свою руку и сердце?

– Да! – последовал тихий ответ.

– И вы его… отвергли?

– Ведь это было еще в прошлом году, – уклончиво ответила молодая женщина. – Я была тогда на краю могилы и, конечно, должна была отклонить его предложение.

– А если он повторит его, – о! он непременно сделает это, – что вы скажете ему теперь, Эвелина? Ведь перед вами больше не стоит грозный призрак смерти. Что ответите вы Гвидо теперь? Разве вы не догадываетесь, как много для меня значит этот вопрос? Скажите же мне честно, откровенно, согласитесь ли вы быть женой Гельмара?

– Нет, никогда! – твердо и решительно ответила молодая женщина, а вслед за тем почувствовала, как горячие губы крепко прильнули к ее руке как год тому назад, и так же, как тогда, она не могла освободить ее. – Генри, ради Бога, не говорите со мной ни о чем, избавьте себя и меня от лишнего горя! – дрожащим голосом прошептала она. – Вы знаете, что я не верю в то, что меня можно спасти; доктор Эбергард с помощью своей науки смог только на короткое время отсрочить близкий конец…

– Нет, нет, – горячо прервал ее Генрих. – Я только что вернулся от доктора Эбергарда. Мне стоило большого труда заставить старого упрямца сказать правду, и все-таки я добился своего. Он дал мне честное слово, что вам не грозит ни малейшая опасность, что он ручается за то, что вы будете вполне здоровы. Сегодня же вы это услышите от него сами.

Эвелина страшно побледнела – эта радостная новость буквально ошеломила ее. Хотя молодая женщина чувствовала себя в последнее время несравненно лучше прежнего, но даже не допускала мысли о выздоровлении, чтобы затем не наступило горькое разочарование. И вдруг теперь она услышала, что грозный призрак смерти отошел от нее; она могла радоваться и светлой весне, и яркому солнцу, она имела право на счастье, имела право жить, наслаждаться этой жизнью сама и давать счастье другим! Все это было неожиданно, до крайности радостно. Сердце молодой женщины сильно забилось, будто хотело выскочить из груди, и она невольно прижала к нему свободную руку.

– Теперь и я не стану больше молчать, – страстно воскликнул Генрих. – Слишком долго страшный призрак стоял между нами, теперь его нет, и я должен высказаться до конца. Я полюбил вас, Эвелина, с первого взгляда, как только увидел вас. Я согласился на помолвку с Кетти лишь потому, что это давало мне возможность быть ближе к ее мачехе. Когда я требовал, чтобы Эбергард лечил вас, когда умолял тебя подчиняться его требованиям, я беспокоился за свое собственное счастье… Эви, для меня нет жизни без тебя; ты принадлежишь мне, так как я заставил Эбергарда вырвать тебя из когтей смерти. Ты – моя собственность, и я не отдам тебя никому ни за что на свете!

– Нет, нет, это невозможно, – пробормотала молодая женщина, еле владея собой. – Мое бедное дитя, бедная моя Кетти!

– Она будет очень благодарна нам за то, что мы избавим ее от необходимости отказать мне. Мы были с ней всегда хорошими товарищами, останемся таковыми и в дальнейшем, но ее сердце отдано другому, и я должен сказать, что помогал ей в этом из чисто эгоистического чувства. Нет, Эви, теперь ни о чем не спрашивай меня, а скажи только, согласна ли ты быть моей. Я не могу тебе дать ни славы, ни знатного имени; я только легкомысленный Генри, человек с большими недостатками, которому ты так часто читала нотации. Теперь этот Генри у твоих ног и умоляет тебя быть его женой. Он ничего не может дать тебе, кроме горячей любви и всей своей жизни, которая всецело принадлежит тебе. Если ты не откажешь мне, то я употреблю все силы на то, чтобы ты никогда не раскаивалась в своем согласии.

Генрих опустился перед молодой женщиной на колени. Она же наклонилась к нему и с выражением глубокой любви тихо ответила:

– Да, злой, нехороший Генри, я хочу быть твоей женой, несмотря на все твое легкомыслие; я верю в глубину твоего чувства, верю в благородство твоей души!

С криком восторга Генрих вскочил с земли и нежно обнял стройный стан молодой женщины, осыпая ее такими пламенными словами ласки и любви, что Эвелина почти с удивлением взглянула на него.

– Ты говоришь так, точно тоже сразу стал поэтом.

– Да, я нашел сказочный цветок счастья, открывающий путь в волшебный мир романтики, – ответил, смеясь, Генрих. – Помнишь, когда я рассказывал тебе, как сорвал со скалы цветок, ты еще тогда нашла, что я говорю как поэт.

– А у тебя сохранился тот цветок? – тихо спросила Эвелина. – Ты ведь взял его у меня обратно.

Генрих улыбнулся и достал из бокового кармана бумажник. В одном из отделений, предназначенном, очевидно, для фотографической карточки, так как оно представляло собой темную рамку, белела бумажка, к которой был прикреплен темно-синий альпийский цветок, не изменивший в течение года ни своего цвета, ни формы.

– Вот видишь, как я берегу свой талисман, – шутливо заметил молодой человек. – Я всегда ношу его с собой, а когда работал, то клал его на письменный стол. Часто мне казалось, что синий цветок диктует мне нужные слова. Это, конечно, суеверие, но альпийский цветок принес мне счастье.

Эвелина промолчала. Она невольно вспомнила тот момент, когда тяжелая ветка, покрытая цветами, коснулась ее лба и помешала ей дать утвердительный ответ на предложение Гельмара. Что было бы с ней, если бы она дала слово настойчивому поэту, когда ее сердце было переполнено любовью к другому?!

– Неужели этот поэтичный цветок принимал участие в составлении сухих служебных бумаг? – шутливо спросила она после некоторого молчания. – Значит, ты все-таки работал, Генри? Теперь я, наконец, приступаю к экзамену, которого ты так боялся. Скажи, пожалуйста, что ты делал в течение этого года?

Генрих молча нагнулся и поднял с земли книгу, выскользнувшую из рук Эвелины.

– Решай сама, сделал ли я что-нибудь хорошее за это время? – ответил он, подавая книгу молодой женщине. – Впрочем, я уже знаю твой ответ. Когда я пришел сюда, ты всецело находилась под впечатлением моей «Альпийской феи».

Эвелина вздрогнула, и ее глаза удивленно и почти испуганно посмотрели на Генриха.

– Твоей «Альпийской феи»? – повторила она. – Что ты хочешь этим сказать? Что у тебя общего с этим произведением?

– Почти ничего – я только написал его! Что с тобой, Эви? Ты точно испугалась? Неужели заглавие моей пьесы ничего не сказало тебе? Я больше всего боялся, что именно ты откроешь мою тайну, а на деле оказалось, что ты тоже не имела ни малейшего представления о том, кто автор «Альпийской феи».

Большие темные глаза Эвелины с недоверчивым изумлением приковались к лицу Генриха.

– Генри, неужели это правда? – воскликнула она. – Ты…

– Неизвестный автор, тот, которого тщетно ищет вся столичная пресса, тот, которого Гельмар принял так немилостиво.

– И у тебя хватило жестокости, чтобы скрыть от меня свой поразительный талант? Даже говоря со мной о своей любви, ты ни одним звуком не упомянул об этом.

– Вот именно, умоляя тебя быть моей женой, я и не хотел, чтобы какое-нибудь другое обстоятельство, помимо любви, повлияло на твой ответ. Писатель, которым восхищается весь свет, который сразу завоевал славу, мог, конечно, легче завоевать успех у моей романтической Эвелины, чем ничего не значащий молодой человек, занимающий незначительную должность в одном из министерств. Но мне хотелось, чтобы этот ничего не значащий молодой человек, легкомысленный Генри нашел путь к твоему сердцу, несмотря на то, что его любыми путями хотели очернить в твоих глазах. Слава Богу, ты не отвергла его, и теперь и он, и автор «Альпийской феи» принадлежат тебе на всю жизнь.

Эвелина прижалась к груди молодого человека и робко взглянула на него; она робела перед его могучим талантом, сразу завоевавшим сердца людей.

– Генри, твой первый труд имел невероятный успех, – проговорила она. – Но неужели твой талант обнаружился так внезапно? Разве можно стать поэтом по желанию?

– Конечно, нет, Эви, – улыбаясь, ответил он. – Очевидно, талант был у меня от рождения, но я не понимал этого и растрачивал его по мелочам. Только ты направила меня на верный путь, ты сняла повязку с моих глаз. Я чувствовал неудовлетворенность, не мог заниматься простым канцелярским делом; меня влекло куда-то, и я не знал, к чему приложить свои силы. Но вот раздался твой голос и заставил меня серьезно оглянуться на то, что делается во мне и вокруг меня. Одной тебе я обязан тем, что из меня кое-что вышло. Да, ты была права: жизнь – драгоценный дар, и ее не следует тратить на пустяки! Ты сказала мне, что существуют более высокие цели, чем срывание цветов с недоступных скал, и я не буду больше делать это, тем более что у меня имеется теперь другая «альпийская фея», которая недоступна для других, к которой тщетно протягивались многие руки. Я нашел дорогу к своему «цветку счастья» и не расстанусь с ним до самой смерти.