Онлайн чтение книги Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ. СИМЭНЬ ЦИН ЗАКАЗЫВАЕТ МОЛЕБЕН В МОНАСТЫРЕ НЕФРИТОВОГО ВЛАДЫКИ. У ЮЭНЯН СЛУШАЕТ БУДДИЙСКИЙ ПРОПОВЕДИ

Так вот, ночевал тогда Симэнь у Цзиньлянь. Надеясь завладеть сердцем мужа, она на все лады его ублажала и осыпала ласками, на какие только была способна. Утирая роскошным пологом слезы, она нежно шептала ему о своей преданности и любви. Ей и в голову не приходило, что Симэнь увлечен женою приказчика Ван Шестой.

Симэнь между тем купил своей зазнобе на Львиной, к востоку от Каменного моста, большой дом за сто двадцать лянов серебром. Две комнаты выходили на улицу, и четыре постройки уходили вглубь. Во второй постройке располагалась гостевая зала, в третьей, кроме молельни с жертвенниками Будде и предкам, находилась спальня с кроватью в нише и печью напротив. Искусно убранная спальня блистала чистотой. Четвертую постройку занимали кухня и кладовая для угля, а сзади к ней примыкала теплая туалетная комната, но говорить об этом подробно нет надобности.

Не успели они переехать в новый дом, а соседи уж знали, что хозяин служит приказчиком у Симэнь Цина. Хань Даого в шелках и парче прогуливался по улице вразвалку. Ван Шестая, разодетая, с блестящими украшениями на голове, целыми днями простаивала у ворот. Соседи, не мешкая, поднесли им по случаю новоселья кто коробку чая, кто еще какой-нибудь подарок. Те, что постарше, обращались к ним вежливо «брат Хань» и «сестрица Ван», молодые люди величали их дядюшкой и тетушкой. Как только появлялся в их доме Симэнь, Хань Даого шел ночевать в лавку, чтобы не мешать жене ухаживать за гостем. Дневал и ночевал у нее Симэнь, и знали об этом почти все соседи, но никто даже виду не подавал – боялись Симэня, человека богатого и всесильного. А посещал он Ван Шестую раза три или четыре в месяц. Страсть их разгоралась все сильнее, и все меньше напоминала Ван Шестая прежнюю жену приказчика.

Шел последний месяц года. Симэнь торопился разослать подарки в столицу, штатским и военным чинам уезда и своим сослуживцам. Тем временем У Цзунси, настоятель даосского монастыря Нефритового владыки,[553]Нефритовый владыка – Юй-ди, верховное божество в китайской народной религии. Китайцы представляли его сидящим на троне в императорском облачении, расшитом драконами, и государевом головном уборе со свисающими нитями цветных шариков. направил к Симэню послушника с подарками – коробкой мяса, коробкой дорогой рыбы и двумя коробками с фруктами и сладостями, а также весенними амулетами,[554]В Китае праздник Весны (Новый год) всегда был одним из самых пышных и торжественных. К нему готовились заранее. Перед ним полагалось рассчитаться со всеми долгами, на ворота и двери домов вешались дощечки или полоски бумаги с различными заклинаниями против злых духов и пожеланиями добра и благополучия. Этой же цели служили и расклеиваемые по случаю Нового года яркие народные лубки. молитвенными обращениями к богам небесным и земным и благодарственными докладами Хранителю очага.[555]Имеются в виду молитвенные обращения к богу домашнего очага, который следит за всем, что происходит в доме в течение года.

Симэнь обедал в покоях Юэнян, когда Дайань вручил ему визитную карточку, гласившую:

– Человек из мира ушел, а я ему вон сколько хлопот доставляю! – воскликнул Симэнь, открывая коробки. – Гляди, какие щедрые дары поднес. – Симэнь обратился к Дайаню: – Ступай к Шутуну, скажи, чтобы поскорее составил благодарственное письмо и вручил лян серебром.

– Видишь, монах, а что ни праздник – про подарок тебе не забывает, – заметила Юэнян. – Молебен-то отслужить бы надо. Когда у сестрицы Ли сын родился, ты ведь слово давал.

– Верно, большой молебен обещал заказать, да из головы вон, – спохватился Симэнь. – Давно б тебе напомнить.

– Вот пустомеля! Кто ж это обеты забывает?! Значит, не от души обрекался. А боги все помнят. Вот младенец и плачет целыми днями. Это ты виноват. Из-за обета твоего неисполненного страдает.

– Тогда в первой же луне закажем молебен у настоятеля У.

– Сестрица Ли мне жаловалась, – продолжала Юэнян. – Ребенок, говорит, очень хилый, надо бы ему другое имя дать.[556]Изменение имени в детстве связано с желанием родителей отвадить от ребенка нечтстуб силу, которая может навлечь на него беду. Имя изменялось для того, чтобы обмануть злых духов.

– Вот тогда и попросим настоятеля У, – сказал Симэнь и обратился к Дайаню: – Кто из монастыря пришел?

Второй послушник Инчунь, – ответил слуга.

Симэнь вышел к послушнику, и тот встретил его земным поклоном.

– Отец наставник просил кланяться вам, батюшка, – говорил он, – и поднести, за неимением ничего лучшего, молитвенные обращения и скромные знаки внимания.

– Передай от меня отцу наставнику большую благодарность за столь щедрые дары, – сказал Симэнь, приветствуя послушника, и предложил ему присаживаться.

– Что вы, батюшка! Благодарю вас! – отказался послушник.

– Садись! – настаивал Симэнь. – Поговорить надо.

Послушник в монашеской шапочке и холщовой, прямого покроя, рясе, из-под которой виднелись белые чулки и туфли, долго не решался, наконец, пододвинул стул и сел сбоку от хозяина. Симэнь велел подать чаю.

– Слушаю ваши распоряжения, батюшка, – отпивая чай, сказал послушник.

– В первой луне мне придется побеспокоить твоего отца наставника, – начал Симэнь. – Не мог бы он отслужить в обители заказной молебен? Да надо будет наречь имя младенцу.[557]У китайцев было принято давать человеку несколько имен. В детстве сразу после рождения ребенка нарекали детским именем, в некоторых случаях ему могли дать и второе имя. Когда человек вырастал, то родители или учитель выбирали ему взрослое имя, кроме этого, он сам мог взять себе какое-либо второе имя, а также всевозможные псевдонимы и прозвания. В тексте романа здесь, очевидно, имеется в виду не просто второе детское имя, а даосское имя, которое могло даваться не только при пострижении в монахи, но и просто в качестве благого пожелания. О том же свидетельствует и дарование младенцу даосских одежд. Как, отец наставник очень занят?

– Если такова ваша воля, батюшка, – поспешно вставая, отвечал послушник, – то будут отложены все другие требы. Только позвольте узнать, в который день вы желали бы посетить обитель?

– Может, девятого дня утром?

– По «Книге Нефритового ларца».[558]«Книга Нефритового ларца» – старинное астрологическое сочинение, приписываемое даосскому наставнику – праведнику Сюю. на девятое приходится Рождество богов, – говорил послушник. – В обители будет совершен благодарственный молебен в надежде на ниспослание всех благ[559]Под «всеми благами» подразумеваются долголетие, богатство, здоровье, склонность к добрым делам и смерть в глубокой старости. Очень подходящий день для поста и молитвы! Ради вас, батюшка, водрузят алтарь в большом приделе. Позвольте узнать, какой молебен вы хотели бы заказать?

– В седьмой луне, когда у меня родился сын, я дал обет заказать большой молебен со ста двадцатью жертвами, да все никак не мог исполнить. Я возьму с собой и младенца, а отец наставник приобщит его к трем сокровенным дарам[560]Три сокровенных дара – великий путь-дао, священные книги и наставники в вере. и наречет новое имя.

– Скольких братьев вы хотели бы пригласить для совершения обряда? – спросил послушник.

– Пусть отец наставник попросит шестнадцать монахов.

Слуги накрыли стол и подали чай. Симэнь вручил послушнику пятнадцать лянов за молебен и один лян за подарки.

– А насчет трапезы и прочего отец наставник пусть не беспокоится, – сказал он. – Все, что нужно, вплоть до жертвенных предметов, свечей и благовоний, мы с собой привезем.

Послушник на радостях без устали благодарил Симэня и клал земные поклоны, сопровождаемые попукиванием, до тех пор, пока совсем не описался.

Настал восьмой день Нового года, и Дайань повез в монастырь пожертвования: один дань лучшего рису, коромысло жертвенных предметов, целую пачку листочков желтой бумаги,[561]Речь идет о маленьких листиках желтой бумаги, символизирующих деньги. Их сжигали перед изображениями богов, разбрасывали по дороге на кладбище специально нанятые люди, шедшие впереди похоронной процессии. десять цзиней казенных свечей, пять цзиней дорогих благовоний и двенадцать кусков сурового полотна. За наречение младенца Симэнь послал кусок столичного атласу, два жбана южного вина, четырех гусей, четырех кур, свиные ножки, баранью тушу и десять лянов серебром. Приглашения на молебен были вручены шурину У Старшему, Хуа Старшему, Ин Боцзюэ и Се Сида. Чэнь Цзинцзи отбыл в монастырь верхом, дабы удостовериться, все ли приготовлено к приезду Симэня.

Девятого числа Симэнь не заглядывал на службу. Одетый в парадные одежды, верхом на белом коне, в сопровождении целой свиты слуг, ехавших по сторонам и сзади, окриками разгоняя с дороги зевак, ранним утром выехал он за Восточные ворота города и направился к монастырю Нефритового владыки.

Вдали виднелась украшенная яркой бахромой священная хоругвь. Симэнь миновал арку,[562]Имеется в виду арка, стоявшая на дороге, ведущей в храм, на ней вешались доски с фамилиями именитых жертвователей. и в каких-нибудь пяти ли от города перед ним предстали горные ворота[563]Горные ворота – образное название монастырских врат, образ монашеской обители. ведущие в монастырь. Симэнь спешился[564]Въезжать на коне на территорию храма строго запрещалось. Перед воротами обычно ставились невысокие столбики с надписью: «Сойди с коня». и стал любоваться открывшимся видом. Чудный это был храм – будто небесный дворец!

Только поглядите:

Густы зеленые сосны, высоки бирюзовые туи. Ворота красные сверкают золотом гвоздей. Внизу, под яшмовым мостом, отраженье четкое громадного дворца: черепицы нежная лазурь, резные стрехи, расшитые шатры и ввысь уходящие балюстрады. В центре большой залы из семи приделов золотом начертаны слова. По обе стороны портики и длинные веранды. Стены покрыты яркой росписью: сонмы богов и воинства небесного герои-полководцы. В дымке благовещих облаков Врата Падающих звезд вздымаются высоко, до самых небес. В лучах дневной зари Терраса Раздумий касается Небесной Реки. В зале Золотой стоят статуи божеств числом тридцать два. Льет свет обильный безграничный Белояшмовый дворец. У врат Трех небес, [565]Врата Трех небес – по средневековым китайским представлениям, было три неба: небо как небесный свод, по которому шествуют светила, небо как закон, как некий высший судья, осуществляющий порядок на земле, и небо как верховное божество – Шанди – Высший владыка. за стражников свирепые Лилоу с Шихуаном [566]Лилоу – мифический персонаж, один из помощников первопредка китайцев Желтого государя, Хуанди, обладавший удивительной зоркостью. Шихуан – легендарный музыкант древности, жил в царстве Цзинь. Однажды, рассказывает предание, цзиньцам стало известно о приближении войска царства Чу. Но Шихуан успокоил своих соотечественников, сказав: «Не страшно! Я собирал и пел северные мелодии и южные мелодии. Южные мелодии (а на юге и находилось царство Чу – Б.Р.) не сравнятся с северными, в них много звуков смерти. Поход чусцев наверняка не будет иметь успеха». Фигуры Лилоу и Шихуана иногда ставились у входа в даосские храмы как своеобразные стражи – всевидящий и всеслышащий. а около ступеней Зеленый дракон и Белый тигр вселяют трепет. Пред залой Сокровищ бессмертные феи и яшмовые девы в зарницах подносят душистые цветы. Пониже, у крыльца, шествуют четыре министра и девять сановников, [567]Четыре министра (Сы сян), или Четыре министра из небесных палат (Тянь фу сы сян) – 1) министр внутренних дел (нэй сян) Небесной пружины (Тянь цзи – созвездие Ковш – Доу) Лу Тун; 2) министр без портфеля (ши сян) Небесной основы (Тянь шу – Дубхе, первой звезды Большой Медведицы) Сюй Сунь; 3) первый министр (шан сян) Великого сокровенного (Тай сюань – т. е. Неба) Чжан Даолин (см. о нем примеч., к гл. LXV и примеч. к гл. LXVI.); 3) первый министр Нефритовой чистоты (Юй цин, т. е. Неба) Инь Сы. Согласно китайской традиции они соотнесенны по сторонам света, первоэлементам и временам года (повелители весны и деревьев; лета и огня; осени и металла; зимы и воды). Девять сановников – созвездие из трех звезд в Деве (одна звезда – три сановника), считавшееся, в соответствии со своим названием, «управляющим тьмой дел». Названия этих божеств свидетельствуют, что небесная иерархия в китайской мифологии точно копировала терминологию земной. ко граду стольному и трону устремив почтительные взоры. На девятидраконовом ложе восседает золотой немеркнущий Учитель веры всех времен Нефритовый владыка, Великий государь. Одиннадцать жемчужин, [568]Ритуальный головной убор китайских государей; в средние века украшавший и изображения высших божеств, представлял собой шапку с особым навесом в виде положенной сверху дощечки, с которой спереди и сзади свешивались двенадцать нитей с нанизанными жемчужинами или нефритовами шариками. Почему в тексте романа сказано, что этих нитей одиннадцать, не совсем ясно, может быть, это просто описка резчика досок для ксилографа. На известных изображениях Нефритового Владыки нитей всегда двенадцать. на шапке горят, темный халат расшит драконами, у чресел ланьтяньский самоцветный пояс [569]Ланьтянь – уезд на северо-западе Китая, в провинции Шэньси, славившийся драгоценными камнями. опирается на восемь триграмм в девяти дворцах, [570]Восемь триграмм (ба-гуа) – универсальная классификационная схема, состоящая из восьми фигур, представляющих собой весь набор комбинаторно возможных сочетаний двух видов черт (целой, символизирующей светлую, активную, мужскую силу ян, и прерванной, символизорующей темную, пассивную, женскую силу инь) в трех позициях (снизу вверх). Каждой триграмме присущи имя, образ, понятие. Эти наглядные, геометризированные символы, охватывающие любые аспекты действительности, использовались в самом жироком диапазоне – от философской теории до гадательной практики. Девять дворцов (цзю-гун) – своеобразная мандала, круговая или квадратная схема расположения восьми триграмм по странам и полустранам света с выделенным центром. Каждому из девяти дворцов соответствует число от 1 до 9 в порядке, образующем магический квадрат 3х3 (ло-шу). в руках держит скипетр из белого нефрита. Владыка внимает всем, кто верен Трем драгоценностям и Пяти запретам. [571]Три драгоценности (сань бао) – буддийский термин, обозначающий наставника Учения – Будду, буддийский закон и буддийская община – церковь. Пять запретов – пять деяний, которых должен должен избегать последователь Учения – это убийство живой твари, воровство, распутство, обман, виновозлияние. Едва Он ударит в колокол златой, как их уста смыкаются и ни один не поминает имени Будды. Едва послышится удар в нефритовое било, как мириады тварей почтительно склонятся пред Ним. В зале, Обращенной к Небесам, под шелест ветра стихают шаги, у алтаря не умолкает молитвенное пенье. Лунными ночами звон издает божественный нефрит. Вот это подлинно даосский монастырь! Куда еще идти, к чему искать Пэнлай?!

Симэнь проследовал через главные ворота и очутился перед Вратами Падающих звезд, которые украшала сверху огромная, высотой в семь чи, пурпурно-красная таблица, а по обеим сторонам – параллельные строки.

По правую руку они гласили:

А по левую возвещали:

Симэнь приблизился к зале Сокровищ, над которой крупными знаками было начертано:

Параллельные же строки гласили:

и

Симэнь вошел в залу и предстал пред жертвенным столиком у самого алтаря. Мальчик-послушник поднес ему блюдо с полотенцем. После омовения рук Симэнь опустился на подстилку, возжег благовония и пал ниц пред алтарем, а когда встал, навстречу ему вышел настоятель монастыря У.

Надобно сказать, что настоятель У Цзунси, в монашестве У Даочжэнь – Правоверный, был рослым детиной богатырского сложения, с густой бородой и большими усами. Любитель возлияний и дружеских пирушек, он охотно привечал всех жертвователей и благожелателей. Оттого-то, как только У Цзунси был поставлен настоятелем, так сразу и потянуло в монастырь Нефритового владыки богатых да знатных. Уж больно торжественно служил он молебны, а какие пышные устраивал трапезы! Благодетелей встречал с великим радушием. Целая свита подростков и мальчиков, по первому зову исполнявших любые его повеления, состояла у него в послушниках.

Не раз бывало, что Симэнь с компанией побратимов заказывал у него молебны, а к празднику, равно как и ко дню рождения, не забывал послать подарки. Ну как же настоятелю было не поприветсвовать Симэня! А тем паче теперь, когда Симэнь получил пост в судебном управлении и, прежде чем молиться и нарекать имя наследнику, вручил щедрые дары.

И вот настоятель сам позаботился о трапезе, лично службу отправляя. Чело его венчал украшенный нефритовым кольцом даосский клобук, красным цветом символизировавший солнце, а формой – гром и молнию.[573]Девять громов – понятие, которое использовалось в магической практике заклинателей и волхвов. «Громы» изображались в виде сложных ломаных линий и кружков, обозначающих созвездия, а также триграммами. Такие знаки часто украшали одежду волхвов. Облачением ему служило бледно-голубое с длинными рукавами платье из перьев аиста,[574]В даосской магии большую роль играла идея преображения и вознесения обращенного человека в небесные выси. Не случайно даосские маги украшали одежду перьями птиц, например, аиста или журавля. Существовало понятие «перьевое одеяние». Кончина человека, приобщившегося к даосской святости, называлась «перьевым преображением» (юй хуа). украшенное двадцатью четырьмя созвездиями.[575]В тексте явная ошибка; речь идет о двадцати восьми созвездиях, почитаемых в человеческом образе. Духи этих созвездий считались учениками даосского патриарха Тунтянь-цзяочжу – «Проникающего в тайны небес Учителя веры»; вот, видимо, почему они изображены на одеянии даосского наставника. Чресла его обтягивал шелковый пояс. Он поспешно оставил аналой и почтительным поклоном приветствовал Симэня.

– Обманул я вас, милостливый батюшка, в самых возвышенных ваших побуждениях, – обратился он к Симэню. – Сколько раз удостаивали вы меня, неблагодарного, щедрыми своими дарами! И всякий раз бедный инок не решался отказываться, дабы не выказать вам непочтение, а, принимая, мучался угрызениями совести. И ныне, когда вы пожелали наречь младенцу монашеское имя, меня обязывает долг приобщить его к Трем сокровищам, помолиться о его благополучии и долгоденствии, но мне прямо-таки нечем отплатить вам, почтеннейший мой благодетель, за все ваши милости. Вы же осыпаете меня все новыми дарами, столь щедрыми и обильными, что меня, право, заливает краска стыда. Вы прислали куда больше, чем требует отправление обряда. Я вам так обязан!

– Премного вам благодарен! – отвечал Симэнь. – Прошу меня простить за причиненные хлопоты и принять эти скромные знаки внимания.

После взаимных любезностей Симэня поклонами поприветствовали остальные монахи, а потом пригласили в келью настоятеля, состоящую из трех зал. Келья называлась Террасой аиста в соснах.[576]Аист в соснах – аллегория даоса-отшельника. Залу украшали многочисленные ярко-красные ширмы. Здесь, чувствуя себя вполне непринужденно, они пили чай. Там и сям неподалеку от Симэня красовались причудливые каменные глыбы. Сверкали начищенные до блеска столы и стулья. Слева висела надпись: «С Терема Желтого аиста[577]Терем Желтого аиста (журавля) – известное архитектурное сооружение – башня, которая существует и сейчас в г. Учане провинции Хубэй. По преданиям башня была воздвигнута в эпоху Троецарствия (III в.н. э.) и ее сооружение связано с легендой о небожителе Цзы Ане, который вознесся в небо на желтом журавле. Идея небожительства в связи с этой башней воспета многими поэтами, в том числе великим Ли Бо (VIII в) и упомянутым выше поэтом Цуй Хао (см. примеч. к гл. XXXVII). белым днем в небеса взмывал», справа другая: «И озеро Дунтин пересекал три раза». Перед Симэнем стояли две ширмы, одна против другой, с параллельными строками скорописи:

– Возьми лошадь и ступай за дядей Ином, – велел слуге Цитуну Симэнь, усаживаясь за стол. – Ему, должно быть, не на чем ехать, вот он и не появился до сих пор.

– Тут вон и осел зятя Чэня стоит, – вставил Дайань.

– Ладно! Бери осла и поторапливайся, – распорядился Симэнь.

Цитун вывел осла за монастырские ворота и отправился к Ин Боцзюэ.

Между тем настоятель У кончил молитву и подсел к Симэню. За чаем завязался разговор.

– Решился бы я, почтеннейший мой батюшка, мешкать, брать на душу грех, в то время как вы с усердием стремитесь вознести молитву в святом храме?! – начал настоятель. – Мы с четвертой ночной стражи бодрствуем в неустанном бдении у святого алтаря. Долго читали из Священных канонов, отслужили особый молебен Нефритовому владыке, потом по случаю первого новолуния в новом году, которое празднуется сегодня, пропели хвалу Всевышнему Творцу круговращения светил, а послание с полными данными о рождении вашего наследника уже покоится на алтаре Трех сокровищ. Младенцу нарекли мы имя У Инъюань.[578]Младенца нарекли именем У Инъюань, что буквально значит У Согласный-изначальному. Характерно, что младенцу изменили даже фамилию предсказателя, чтобы вконец запутать нечистую силу. Дабы дух Тайи, покровитель судьбы,[579]Дух Тайи – один из шестнадцати помошников Небесного государя, повелеваюший ветром, дождями, засухой, мором, голодом, войнами и почитаемый в качестве бога Судьбы. Считается обитающим у Полярной звезды и движущимся по девяти дворцам (см. примеч.). даровал ему процветание и долгоденствие и не лишил его богатства и знатности, я воздал хвалу Небу и Земле с принесением двадцати четырех жертв, славу Всевышнему владыке с двенадцатью жертвами и двенадцать жертв усопшим. Всего было принесено сто восемьдесят жертв.

– Тронут вашим усердием! – отозвался Симэнь.

Послышались удары в барабан, и Симэня попросили приблизиться к алтарю, где зачиналось чтение обращенного к Небу послания. Симэнь переоделся в ярко-красный праздничный халат, поверх которого красовались цветной наперсник с изображением льва и носорожий пояс с золотой оправой, и подошел к алтарю. Сбоку встал псаломщик в темно-красной рясе и начал читать:

– У вас есть еще близкие, не внесенные в послание? – обратился псаломщик, прервав чтение, к Симэню.

– Запишите урожденную Ли, – сказал Симэнь. – Родилась в предвечерний час под знаком земной ветви шэнь пятнадцатого дня в первой луне года синь-вэй,[581]Год синь-вэй, или восьмой, соответствует 1091 г. и сына Гуаньгэ, появившегося на свет в предвечерний час шэнь двадцать третьего дня в седьмой луне года бин-шэнь.[582]Год бин-шэнь, или 33-ий соответствует 1116 г. (Ср. примеч. к гл. XXX).

– продолжал псаломщик,

Псаломщик кончил чтение. На аналое появилось множество посланий и молитвенных обращений. Он развертывал их и читал одно за другим.

– Вот послание о воздаянии за уход из мира, – разворачивая первую бумагу, начал псаломщик:

Псаломщик взял вторую бумагу и продолжал:

Прочитав все послания на одном аналое, псаломщик перешел к другому аналою.

– Вот утреннее обращение, – разворачивая первую бумагу, сказал псаломщик:

Псаломщик перешел к последнему аналою и продолжал:

– А вот связка талисманов, послания и обращения по случаю наречения имени младенцу под покровом Трех сокровищ. Остальные за недостатком времени опускаю… и покорнейше прошу вас, батюшка, меня простить, что так утомил вас столь длительным чтением.

Симэнь воскурил перед алтарем благовония, подписал послания и обращения и велел слугам поднести псаломщику кусок холста, а настоятелю – свиток каллиграфического письма. Они долго отказывались, но потом велели мальчикам-послушникам унести подарки.

После этого монах в углу залы с такой силой стал бить в барабан, что, казалось, раскаты весеннего грома сотрясают обитель. За ним заиграли на ритуальных инструментах и остальные монахи. Настоятель в темно-красной расшитой пятицветными облаками[587]Пятицветные облака – благовещий символ. рясе и украшенных плывущими облаками красных туфлях, с дщицей из слоновой кости в руке препроводил послания и призвал духов снизойти к алтарю. Отовсюду послышался звон колоколов. Симэня подвели к самым Трем сокровищам алтаря, где с обеих сторон курились благовония. Изумленный, он широко открыл глаза, наслаждаясь красотою алтаря.

Только поглядите:

В пятигранном алтаре возвышался восьмиярусный престол. На верхних ярусах покоились Трое пречистых и Четверо владычествующих, Духи восьми полюсов и Девяти небес, Высокие истинносущие десяти полюсов и Премудрые заоблачных дворцов. Средние ярусы занимали Духи гор и рек, вершин и водоемов, земли и городских стен, благодатных уголков и обителей бессмертных, земли щедрой и плодоносной. На нижних ярусах разместились чины преисподней и подземных царств, приказов и управ; духи рек, озер и морей, сонмы духов водяного царства, ключей и родников. По обеим сторонам рядами стоят столы с обильной жертвенной снедью. Кругом торжественно-внушительные священнослужители. Благодатным облаком витает аромат курений. Пылают тысячи красочных свечей. Будто букет пестрых цветов распустился – от ярких красок рябит в глазах. Горят сотни серебряных светильников. У жертвенника Небу и Земле стоят Яшмовая дева и отрок Золотой, [588]Яшмовая дева и Золотой отрок – второстепенные божества даосского пантеона. Оба они выполняли функции прислужников при крупных важных богах (например при богине Сиванму). Их изображения воспринимались как символы благополучия и счастья, а потому развешивались в домах людей. В эпоху Средневековья оба этих божества являлись популярными персонажами пьес и повестей с волшебными сюжетами, причем в литературных памятниках они выступают в разных видах и образах. Например, известен сюжет о государе древности Чжоу-гуне и фее Персиковых цветов. а сверху – из перьев балдахины. У жертвенника Нефритовому государю – меченосец с чашеносцем, а сверху стяги плотнотканные. При свежем ветре движенье трех пределов мирозданья, [589]Три предела мирозданья (сань-цзе) – земной, наземный и небесный миры или в специальном буддийском смысле три сферы бытия: страстей, форм и бесформенного, то есть чистого духа. отдает эхом, при чистой луне Девять небосводов высвечиваются из дымки. Как ударят в колокол златой, снисходит к алтарю Миродержатель. Как ударят в яшмовое било, у алтаря все взоры устремляются к Нефритовому государю. На рясах темно-красных мерцают звезды и созвездия: на шапках сверкает золото и бирюза. Святые полководцы надзиратели алтаря [590]Святые полководцы надзиратели алтаря (Цзянь тань шэнь цзян) – устрашающие предалтарные фигуры стражей закона. При сооружении даосских храмов или монастырей перед открытием скита происходит ритуал молитвенного призыва этих полководцев покровителей веры, дабы они прибыли для его защиты от дурных воздействий и злых духов. суровы и упрямы. Постовой Министерства заслуг, [591]Министр заслуг (Гун цао) – (В материале по которому создавался fb2 файл эта сноска оборвана. Имеющий возможность исправить и дополнить файл может выложить исправленную версию) доблестен и смел. Все сошлись в драгоценной молитве. Высшие чертоги бессмертных окроплены водою и украшены цветами. Носители истины сокровенно читают духовные строфы и, на ритуальный меч опираясь, шествуют по звездам Большой Медведицы. Зеленый дракон скрыто следует по Желтому пути, Белый журавль открыто опускается в пурпурную юдоль.

После того как Симэнь обошел алтарь и воскурил благовония, его пригласили на террасу Аиста в соснах, где все расположились в уютной зале, застеленной коврами. Всюду стояли жаровни, в которых горел дорогой уголь.

Вскоре прибыли Ин Боцзюэ и Се Сида. После приветствий они протянули по цяню серебром на чай.

– Честно говоря, мы собирались поднести чаю, – заговорили они, – но дорога дальняя… Прими хоть эту мелочь.

– Будет уж вам! – отказался Симэнь. – Ну к чему это? Я ж вас позвал составить мне компанию. Здесь всего хватит. Да и шурин У еще принесет.

Ин Боцзюэ поклонился и сказал:

– Ну, если ты так настаиваешь, мы можем и не давать. – Ин Боцзюэ обернулся к Се Сида: – Это твоя затея! Говорил тебе, не возьмет. Вот и моргай теперь глазами.

Прибыли шурин У Старший и Хуа Цзыю. Каждый протянул по две коробки со сладостями к чаю. Симэнь попросил настоятеля принять подношения. После чаю перешли к трапезе. Оба стола ломились от расставленных с большим вкусом солений и печений, сладостей и яств. Симэнь снял парадные одежды и сел с друзьями за утреннюю трапезу, в то время как приглашенный настоятелем рассказчик услаждал их рассказом о Хунмэньском пире из «Повествования о Западных Ханях».[592]Имеется в виду знаменитый эпизод из времен борьбы Лю Бана и Сян Юя за власть в стране после разгрома Циньской империи в конце III в. до н. э., о чем шла речь на первых страницах романа. После того как Лю Бан занял Сяньян, циньскую столицу, Сян Юй преисполнился зависти к нему, и решил заманить его на пир в местечке Хунмэнь и убить его. Во время пира один из приближенных Сян Юя позвал силача Сян Чжуана, двоюродного брата Сян Юя, велел ему исполнить танец с мечом и, приблизившись к Лю Бану, зарубить его. Но другой родственник Сян Юя – младший брат его отца, не желавший этого кровопролития, тоже поднялся с мечом и пустился танцевать, все время прикрывая собой, словно крыльями, Лю Бана и не давая Сян Чжуану нанести удар. В это время в шатер, разметав стражу, вошел богатырь Фань Куай – телохранитель Лю Бана – и гневно уставился на Сян Юя; волосы на голове его поднялись торчком, зрачки расширились так, что казалось, глаза вот-вот лопнут. Лю Бану в сопровождении грозного Фань Куая удалось выйти из шатра и бежать в свой лагерь. План Сян Юя не удался. «Повествование о Западных Ханях» – цикл сказов о падении династии Цинь и начале династии Хань (на рубеже III и II вв. до н. э.), рассказываемый в течение многих дней. Сохраняется в репертуаре народных сказителей с XI–XII вв. и до нашего времени. Настоятель У препроводил на Небо послания и тоже присоединился к пирующим.

– А младенца принесут? – поинтересовался он.

– Нет, слишком мал, а дорога дальняя, – отвечал Симэнь. – Жена опасается, как бы не напугался. К обеду доставят его одежды. Думаю, вполне достаточно будет приобщить их к Трем сокровищам.

– Я тоже так полагаю, – согласился настоятель. – Так-то лучше.

– Все бы ничего, – продолжал Симэнь. – Только больно уж он робок и пуглив. Три или четыре служанки да мамка глаз с него не спускают, а все равно пугается. Особенно когда кошку иль собаку увидит.

– Да, ребенка вырастить нелегко, – заметил шурин У Старший.

Пока они говорили, вошел Дайань.

– Барышни Гуйцзе и Иньэр прислали Ли Мина и У Хуэя с чаем, – объявил он.

– Зови! – крикнул Симэнь.

Вошли с двумя коробками Ли Мин и У Хуэй. Опустившись на колени, они открыли коробки, полные печенья в форме сосновых шишек и шариков, вроде тех, что носят на шапках чиновники, облитых белым сахаром хлебцев с пожеланием долголетия, а также чая с розовыми лепестками.

Симэнь попросил настоятеля убрать подношения.

– Как же вы про молебен узнали? – спросил Симэнь певцов.

– Я встретил на улице дядю Чэня, – отвечал Ли Мин. – От дяди и узнал. А дома рассказал сестрице Гуйцзе. Тогда мамаша велела мне купить подарки и У Иньэр подговорила. Вот мы и пришли. Они просили вам кланяться, батюшка. Хотели сами прибыть, да постеснялись. Отнесите, говорят, хотя бы эти скромные подарки – слугам на угощение.

– Обождите, вас покормят, – сказал им Симэнь.

Настоятель велел певцам пройти в другое помещение, где они сытно поели вместе с остальными слугами. Однако хватит пустословить.

После полуденной молитвы настоятель У распорядился снова накрыть большой стол. На нем появились обильные яства – сорок скоромных и постных блюд: острых и соленых, пресных и сладких, жбан цзиньхуаского вина, горы сахара и фруктов, а также даосское облачение для младенца: черная атласная с позолотой даосская шапочка, темная полотняная ряса, расшитая облаками, подрясник из зеленого атласа, пара белых шелковых чулок, темные туфельки из шаньсийского шелка, плетеный из шелковой тесьмы поясок и пояса – желтый нитяной,[593]Желтый пояс – принадлежность даосского одеяния. с престола Трех сокровищ и лиловый нитяной от Государыни покровительницы детей[594]Имеется в виду богиня-чадоподательница и покровительница детей Суньцзы-няннян (буквально: внуков и сыновей), нередко ассоциировавшаяся у китайцев с бодхисаттвой Гуаньинь (Авалокитешварой), к которой тоже обращались с мольбой о ниспослании потомства. Выше, в этой же главе она именуется с перестановкой иероглифов Цзысунь-няннян в перечне с иными святыми, связанными с деторождением, а именно: Небу равный, великий рождающий божественный совершенномудрый Государь Великой Восточной горы и Совершенномудрая мать-предводительница, надзирающая за рождениями и охраняющая дома. серебряное ожерельице с выгравированным пожеланием: «Блистайте, хоромы, золотом и яшмой, продлитесь, дни, в довольстве и славе». На желтом шелковом талисмане, предназначенном для избавления от нечисти, выделялись красные знаки, гласившие: «Покровитель судьбы Дух Тайи, даруй здоровье и согласье». Подарки лежали на квадратных подносах. Рядом стояли четыре блюда изысканных фруктов.

Мальчикам-послушникам было велено достать из узлов красные записки с посланиями и молитвами, которые читались во время всех трех служб, и показать их Симэню. Потом они положили их в коробки, разместили на коромыслах – всего их оказалось восемь – и понесли к Симэню. Довольный Симэнь направил домой Цитуна, чтобы тот передал его просьбу наградить послушников платками и ляном серебра.

В тот же самый день, надо сказать, справляли рождение Цзиньлянь. В гостях у нее были невестка У Старшая, ее матушка Пань, золовка Ян и барышня Юй. Все они сидели в покоях Юэнян, когда принесли подарки из монастыря. Женщины бросились рассматривать подношения, которые не удалось разместить и на четырех столах.

– Поди сюда скорей, сестрица! – крикнула Цзиньлянь, обращаясь к Пинъэр. – Гляди-ка, что наставник твоему сыну прислал. Смотри, монашеская шапочка, ряса… А вот, гляди, туфельки.

Подошла Мэн Юйлоу.

– Полюбуйся, сестрица, – вертя в руках туфельку на белой шелковой подошве, говорила она Юэнян, – какие же искусные эти даосские монахи! Такие крошечные туфельки вывернуть ухитрились. И швы спрятали, и строчкой украсили. А как облака чисто вышили! Нет, по-моему, не сами они делали. Это у них жены, наверно, старались.

– Что ты говоришь! – оборвала ее Юэнян. – Какие могут быть жены у монахов! Должно быть, заказывали.

– Если эти даосы жен заимели, – вмешалась Цзиньлянь, – то, выходит, и присутствующие здесь матери-наставницы не иначе как мужьями обзавелись. Они тоже вон как платки вышивают.

– Даосский монах шапку свою надвинет и идет куда вздумается, – пояснила мать Ван. – Нас же, послушников Будды, по одному виду сразу узнаешь.[595]Буддийский монах носил хламиду коричневого или оранжевого цвета и был бритоголов. Платье даосского подвижника мало чем отличалось от мирской, причем даосы не брили голов, поэтому в отличие от буддистов они походили на обычных мирян.

– Мне говорили, – не унималась Цзиньлянь, – за вашей обителью Богини милосердия Гуаньинь расположен даосский скит Постижения сокровенного, а по пословице: когда мужской скит рядом с женским стоит, пусть и не общаются, да связи не прерываются.

– Как ты, Шестая, глупости любишь болтать! – сказала Юэнян.

– А это, глядите-ка, от Государыни покровительницы пояс лиловый, – продолжала свое Цзиньлянь. – И ожерелье серебряное с талисманом да с пожеланием. Красивый поясок! А на обороте, смотрите, имя У… дальше не могу разобрать… юань.

– Это монашеское имя, которое дал младенцу отец наставник, – пояснил Цитун. – У Инъюань.

– Это что, знак «ин»? – переспросила Цзиньлянь и воскликнула: – Сестрица, гляди, вот невежа этот даос! Почему он ему и фамилию сменил?

– Это тебе так кажется, – заметила Юэнян и обернулась к Пинъэр: – Ступай принеси младенца. Давайте полюбуемся им в монашеском одеянии, а?

– Он только что уснул, – отвечала Пинъэр. – Не хочется беспокоить.

– Ничего страшного! – заверила ее Цзиньлянь. – Разбуди поосторожней.

Пинъэр пошла в спальню младенца.

Цзиньлянь взяла красный пакет и извлекла из него молитвенное обращение, в котором за Симэнь Цином следовала его жена урожденная У, а немного пониже урожденная Ли. Остальные жены в послании не значились.

– Вы только посмотрите! – показывая всем бумагу, говорила возмущенная Цзиньлянь. – Вот он какой справедливый и беспристрастный, наш насильник проклятый! Скажете, нет у него любимиц?! Только ее, с ребенком, записал, а мы, выходит, не в счет. Нас и за людей не принимают!

– А сестрица Старшая записана? – спросила Юйлоу.

– А уж без нее и вовсе курам на смех, – отвечала Цзиньлянь.

– Ну, чего ж тут особенного! – вставила Юэнян. – Одну упомянул и хватит. Неужели весь отряд перечислять, монахов смешить?!

– А что, мы рядом с ней недоноски какие, что ли, или выродки Лю Чжаня, – не унималась Цзиньлянь.

Появилась Пинъэр с Гуаньгэ на руках.

– Давайте сюда облачение, – предложила Юйлоу. – Я его одевать буду.

Пинъэр держала Гуаньгэ. Юйлоу надела ему даосскую шапочку, потом рясу, ожерелье и два пояса. Ребенок с испугу закрыл глаза и почти не дышал.

– Бери послания, жертвенных денег захвати и иди в молельню, – наказала Пинъэр хозяйка. – Сама предай огню.

Пинъэр вышла.

– Ну чем не монашек в этом облачении? – играя с Гуаньгэ, говорила Юйлоу.

– Какой там монах! – вставила Цзиньлянь. – Ни дать ни взять – маленький дух Тайи.[596]Цзиньлянь называет сына Пинъэр маленьким духом, намекая на то, что ему предстоит перейти в иной мир.

– Что ты городишь! – Юэнян сердито поглядела на Цзиньлянь. – Сейчас же прекрати такие разговоры при младенце!

Смущенная Цзиньлянь умолкла.

Напуганный переодеваниями Гуаньгэ расплакался. Тут вернулась Пинъэр и поспешно взяла ребенка. Пока она снимала с него монашеское одеяние, он обкакал ей юбку.

– Вот так У Инъюань! – заметила в шутку Юйлоу. – Блюдо ему надо подставлять, когда захочет.

Юэнян велела Сяоюй вытереть юбку. На руках у матери Гуаньгэ заснул.

– Мой мальчик! – говорила Пинъэр. – Замучили тебя. Сейчас мама уложит сыночка в кроватку.

На столе почти ничего не осталось, и Юэнян пригласила старшую невестку У, золовку Ян, мамашу Пань и остальных полакомиться яствами из монастыря.

Начинало смеркаться.

Еще накануне Симэнь, готовясь к молебну, не брал в рот скоромного и вина и не поздравлял Цзиньлянь. Она ждала его в этот вечер, выйдя к воротам. Наступили сумерки, и у ворот появились Чэнь Цзинцзи и Дайань.

– А батюшка скоро будет? – спросила она.

– Боюсь, не скоро, – отвечал Цзинцзи. – Когда мы уходили, только начали читать акафист. До первой стражи им не кончить. А потом, даосы так не отпускают. Начнут духов благодарить с возлияниями.

Цзиньлянь, не проронив ни слова, вернулась в покои Юэнян раздраженная.

– Дашь слепцу волю, потом раскаешься, – обратившись к Юэнян, говорила она. – Ближний обкрадет, ближний и растопчет. Если набрюшник лопнул, на пояс нечего надеяться. Я у ворот постояла, зятя Чэня встретила. Не придет, говорит, батюшка. Молебен еще не отошел, когда он его домой послал.

– Тем удобнее для нас, – заметила Юэнян. – Значит, вечером послушаем проповедь с песнопениями. Думаю, мать наставница и мать Ван нам не откажут.

В это время зашелестела дверная занавеска и в комнате появился подвыпивший Чэнь Цзинцзи.

– Пришел поздравить матушку Пятую, – сказал он и обратился к жене: – Налей чарку. Я матушке Пятой поднесу.

– Где я тебе возьму чарку! – отвечала жена. – Ступай, поклонись матушке. Сейчас налью. Погляди на себя! Ты же пьян. Людям молебен, а тебе – выпить предлог.

– Правда, батюшка не придет? – спросила его Юэнян. – Дайань тоже там?

– Молебен еще не кончился, – отвечал Цзинцзи. – Батюшка меня отпустил, потому что дома никого нет, а Дайаня при себе оставил. Настоятель никак не хотел меня отпускать, все за стол сажал. Выпей, говорит, большой кубок, тогда отпущу.

– А кто да кто там с хозяином? – поинтересовалась Юэнян.

– Шурин У Старший, шурин Хуа Старший, дядя Ин, дядя Се и певцы У Хуэй с Ли Мином. Даже не знаю, когда они разойдутся. Шурин У хотел было откланяться, а шурин Хуа попросил батюшку его задержать. Наверно, в монастыре и заночуют.

– «Шурин Хуа»?! С чего это ты его так называешь, а? – воспользовавшись отсутствием Пинъэр, спросила Цзиньлянь. – Что это за родственничек, ты б его покойного брата спросил. Уж называл бы хоть «шурин Ли».

– А что вы, матушка, собственно, удивляетесь, как деревенская девица, к которой посватался Чжэн Энь?[597]Чжэн Энь (Х в.) – влиятельное лицо при дворе основателя династии Сун Чжао Куанъиня (Тай-цзу). – отвечал Цзинцзи. – Она ведь наследника родила. Вот ее счета всем вам и приходится оплачивать.

– Сейчас же клади земной поклон, арестантское твое отродье, – заругалась на него жена, – и убирайся отсюда. Чтоб я больше не слышала твоего вздора!

Цзинцзи попросил Цзиньлянь занять почетное место и, качаясь из стороны в сторону, отвесил ей четыре земных поклона.

Когда он ушел, в комнате зажгли свечи и накрыли стол. Пригласили матушку Пань, золовку Ян, старшую невестку У и остальных. Цзиньлянь наполнила всем чарки, и они принялись лакомиться лапшой. После нескольких чарок служанки собрали посуду и вынесли стол.

Юэнян велела Сяоюй запереть внутренние ворота и поставить на кровать маленький столик. Гости расселись в круг, в центре которого разместились монахини. Воскурили благовония и при двух свечах собравшиеся приготовились слушать проповедь.

Начала старшая мать-наставница:

– Итак, вслушайтесь в проповедь Тридцать второго патриарха Запада,[598]Тридцать второй патриарх Запада – 32-й общебуддийский и 5-й чаньский патриарх Хунжэнь (606–671 гг., происходивший из уезда Хуанмэй (Желтая слива) провинции Хубэй. Исполняемый монахиней отрывок воспроизводит самую раннюю версию «Драгоценного свитка о Пятом Патриархе из Хуанмэй» («Хуан-мэй У-цзу бао-цзюань»). снисшедшего на Землю Восточную, дабы посеять в сердцах наших учение Будды – слово Его, составившее Великий Сокровенный Канон «Трипитаку».

В давние времена, в третьем году под девизом Всеобщего Блаженства при Танском Сыне Неба Гао-цзуне,[599]Танский император Гао-цзун правил в 649–683 гг. Третий год его правления под девизом Всеобщего Блаженства – 672. Очередной явный анахронизм, поскольку главный герой исполняемого «драгоценного свитка» – богач Чжан, становящимся 32-м (5-м чаньским) патриархом, в качестве последнего должен был уже почить в 671 г. Более того, ниже описывается его встреча с 4-м патриархом, который отошел в мир иной еще на 20 лет раньше, в 651 г. произошло чудо, о коем в здешних сочинениях не упоминается. Так вот. Жил-был в деревне Шаоду, что в Линнани,[600]Область Линнань (буквально: к югу от хребта) – одно из названий южной провинции Гуандун. некий богач Чжан, человек именитый и солидный. Владел он крупным состоянием, окружил себя многочисленной челядью и имел восемь жен. С утра начиналось у него в доме веселье, не проходило вечера без приема или пира. Отдавшись праздности и наслаждениям, он и не помышлял о добрых делах. И вот как-то, выйдя из дому в поисках услад, завидел он праведников. Несли они на плечах своих благовонные палочки и масло, отборный рис и прочую снедь и громко повторяли имя Будды. Приблизился к ним Чжан и спрашивает: «Куда ж вы путь держите, праведники?» И отвечает один из них: «Кто на молебен с принесением жертв, кто на проповедь». Спрашивает тогда Чжан: «А что проку, скажите мне, во всех этих молебнах да проповедях?» И отвечали ему праведники: «Нелегко человеку постичь учение Будды, нелегко человеку жизнь на белом свете прожить. Вот как верно сказано по сему поводу в Лотосовой сутре: “Если человек желает себе счастья, пусть молится Будде и приносит жертвы. Не насладится довольством в нынешней жизни, станет знатным и богатым в последующей”. А почему? Да потому, что еще в старину люди сказывали: “И дракону, внемли он Будде, откроется Его Слово; и змею, раскайся он в грехах, даруется перерожденье. Что ж говорить о человеке?!”». Воротился богач Чжан домой и велел слуге-мальчику пригласить в залу всех жен своих. Когда предстали пред ним восемь жен его, он сказал им так: «Ухожу я, жены мои, в Обитель Желтой сливы,[601]Обитель Желтой сливы – монастырь в провинции Хубэй. а все состояние мое делю поровну меж вами, чтоб могли вы дожить свои дни. Ведь и вы, и я вкушали одни наслажденья, окружавшие нас, но не ведали, что будет с нами в грядущем». Выслушали его жены и сказали так: «Чем же грешен ты, господин наш? Ты чист и непорочен, как святой. Это мы рожали и тем прогневали Всевышнего. Наши грехи тяжелее твоих. Живи смиренно дома, отпусти нас искупить наши грехи».

Да,

Умолкла старая наставница. Настал черед матери Ван. Юэнян, Цзяоэр, Юйлоу, Цзиньлянь, Сюээ, Пинъэр, дочь Симэня и Сяоюй хором восславили Будду, и мать Ван перешла к напевному псалму:

И отвечал им муж так: «Премного благодарен вам, жены мои! Когда я умру и отойду в царство тьмы, тогда вы и замолите мои грехи, а теперь, прежде чем предстать пред Владыкою ада, мне хотелось бы выпить с вами чару вина». Пока они пили вино, у Чжана родился план. «Жены мои! – обратился он к ним. – Поправьте светильник, прошу вас». Жены нечаянно задули свет и побледнели от страха. Тогда богач Чжан крикнул: «Служанка! Сейчас же зажги свет!» Меж тем он выхватил стальной меч и до смерти напугал своих жен.

Псалом:

Богач усмехнулся и обратился к женам: «Вы потушили светильник предо мной, живым, и тут же стали отрекаться. Да разве после этого вы почтете своим долгом молиться за мои грехи, когда я уйду в мир иной? Неужто думали, что меня, достойного мужчину почтенных лет, вам, бабам, вот так легко удастся провести? Смешно!» Жены смолкли, ни слова не сказав в ответ. А Чжан, познав, что знатность и богатство – плод подвигов, свершенных в предшествующей жизни, позвал тотчас же мальчика слугу. «Повозки нагрузи, – сказал, – благовониями и маслом, рисом и лапшой, закусками и овощами. И не забудь положить серебра. Я ухожу в горный монастырь Желтой сливы молиться, жертвы приносить и проповеди слушать».

Поет на мотив «Золотые письмена»:

Итак:

Мать Ван умолкла.

– Вам бы передохнуть да перекусить, досточтимые наставницы, – обратилась к монахиням Юэнян.

Она вызвала Сяоюй и велела ей принести четыре блюда овощей, два блюда солений и блюда со сладостями: сахаром, хрустящим печеньем, круглыми хлебцами и жареными лепешками, потом пригласила старшую невестку У, золовку Ян и матушку Пань составить монахиням компанию.

– Благодарю, я сыта и больше не могу, – отвечала госпожа У. – Пригласи лучше золовушку Ян. Ведь она, родимая, постится.

Юэнян разложила на позолоченные тарелочки сласти и подала сперва наставнице, потом золовке Ян.

– Откушайте за компанию с наставницами, – уговаривала ее хозяйка.

– Помилуй меня, Будда! – взмолилась Ян. – Я сыта, не могу больше. Да здесь какие-то жареные кости. Нет, нет! Уберите, сестрица! Еще проглотишь ненароком скоромное.

Все расхохотались.

– Да что вы, матушка, это же монастырские соленья, – объяснила Юэнян. – Кушайте, не бойтесь. Они только на вид как мясо.

– Ну, ежели постное, можно отведать, – согласилась Ян. – В глазах у старухи рябит, вот мясо и померещилось!

Только они сели за трапезу, в комнату вошла Хуэйсю, жена Лайсина.

– А тебе чего тут нужно, вонючка проклятая? – в упор спросила ее Юэнян.

– Я тоже хочу проповедь послушать, – отвечала Хуэйсю.

– Ведь ворота заперты. Как ты сюда попала? – не унималась Юэнян.

– Она на кухне была, – пояснила Юйсяо. – Печь тушила.

– То-то вижу, чумазая какая! – проговорила хозяйка. – И засаленная вся, как барабанная колотушка, а туда же – проповедь слушать!

Собравшиеся снова уселись вокруг монахинь. Служанки убрали посуду и начисто вытерли стол. Юэнян поправила свечи и воскурила благовонные палочки. Монахини ударили в гонг и продолжали напевно:

И начал богач Чжан жизнь праведную в горном монастыре Желтой сливы. Целыми днями простаивал на коленях, вникая в смысл Писания, а по ночам погружался в сидячую медитацию. Заметил его Четвертый Патриарх чаньский наставник,[603]Четвертый Патриарх чаньский наставник – патриарх Даосинь, в миру носивший фамилию Сыма (580–651 гг.). и понял: необыкновенный это человек, быть ему истинным послушником Будды – на роду написано. Спросил Патриарх, из каких краев пожаловал, как прозывается. Ответил ему Чжан и поведал свою историю: «Ваш скромный ученик оставил богатства и жен своих и навсегда ушел из мира». И взял его Патриарх себе в послушники. Днем заставлял деревья сажать, а ночью – рис рушить. Так в трудах тяжких провел он шесть лет. Подвиг его поразил и Высокочтимого Ведану[604]Ведана – бодхисаттва Вэйто, защитник учения Будды, иногда отождествляемый с Индрой, изображается в виде вооруженного воина в главном зале буддийского храма. стража учения Будды, и Четвертого Патриарха. Он-то и велел Чжану найти пристанище и покой. Приобщив его к Трем сокровищам, он вручил Чжану рясу, травяной плащ от дождя и причудливо изогнутый посох и направил его к берегам Мутной реки, где бы мог он вселиться в утробу, родиться вновь и обрести жилище. «Пройдет три сотни и шесть десятков дней, и созреет плод, – говорил Чжану Четвертый Патриарх. – Ты уже стар и обветшала келья твоя. Ты уж не сможешь распространять сокровенный закон, не сумеешь обратить в веру новых чад…»

Монахини довели рассказ о деяниях богача Чжана до Драгоценной девы и ее тетушки. Те стирали белье на Мутной реке, когда к ним приблизился монах и попросил приют, но они промолчали. Тогда старец бросился в реку…

Тут Цзиньлянь, давно уже клевавшая носом, ушла спать, чуть погодя удалилась и Пинъэр. Ее позвала Сючунь, потому что проснулся ребенок.

Остались Цзяоэр, Юйлоу, матушка Пань, Сюээ, золовка Ян и госпожа У. Они дослушали рассказ до того самого момента, когда из реки выудили рыбу. Ее проглотила дева и понесла, и ходила девять месяцев.

Мать Ван запела на мотив «Резвится дитя»:

Вошла Драгоценная дева к тетушке и говорит: «Что же такое случилось? Мы белье стирали. Старец попросился приютить его и почему-то бросился в реку. Я так напугалась! А потом съела персик бессмертия, и теперь меня раздувает. Каюсь, во чреве моем зреет плод».

Да,

Как сказано стихами:

Пятый Патриарх вселился в материнскую утробу, дабы спасти людей, а посему никто среди живущих не должен огорчаться. В древности, чтобы на землю снизойти, Будда в смертную утробу поселился и так явился в этом мире. Потом родившую Его вознес в Небесные чертоги.

Тут Юэнян заметила, что исчезла дочь Симэня, а невестка У спит на ее постели. Зевала золовка Ян. Догоравшие свечи едва-едва мерцали.

– Который час? – спросила Юэнян.

– Четвертую ночную стражу пробили, – отвечала Сяоюй. – Уж петухи запели.

Юэнян велела монахиням убирать сутры. Золовка Ян направилась к Юйлоу, барышня Юй устроилась у Сюээ, невестка У разместилась во внутренней комнате с Юйсяо. Старшую наставницу хозяйка проводила к Цзяоэр, а с собой оставила мать Ван.

Они выпили по чашке чаю, который им подала Сяоюй, и легли.

– Ну, а потом что? – спрашивала Юэнян монахиню. – Стал Пятый Патриарх бессмертным?

Мать Ван продолжила рассказ:

Увидали отец с матерью, что дочка их беременна, велели старшему сыну выгнать Драгоценную из дому да накликать на нее тигров. Но сжалился милостивый дракон и не дал ей погибнуть. Подбежала Драгоценная к раскидистому тополю и петлю на себя накинула. Тут растрогался Дух звезды Тайбо.[607]Звезда Тайбо – китайское название планеты Юпитер. У гадателей и магов это звезда Рока, символ враждебной силы, поэтому существовало выражение: «не задевать звезды Тайбо», дабы не навлечь на себя бед. Велел напоить ее и насытить. Так волею судьбы прошло девять месяцев, и попала она в храм Селенья Бессмертных, и разрешилась от бремени. Как явился на свет Пятый Патриарх, лиловой дымкой покрылся храм, алый свет засиял вокруг. Поглядела дева на дитя свое и испугалась. Вид у него был необыкновенный. Сидел он прямо, скрестив ноги. Потом очутилась она в Селеньи Небесной Радости у богача Вана, где отдохнула и обогрелась у огня. Когда же она предстала пред хозяином, тот решил сделать ее своей наложницей. Поклонились они с сыном богачу, и в тот же час умерла у него жена. Схватили тогда Драгоценную с сыном, но потом богач одумался. «Должно быть, добрые это люди, – сказал он. – Оставлю их у себя». Только к шести годам заговорил Пятый Патриарх и, ничего не сказав матери, направился прямо под засохшее дерево на берег Мутной реки, достал три сокровенных дара и пошел в монастырь Желтой сливы слушать проповеди Четвертого Патриарха.[608]Три управителя (Сань гуань) – духи, управляющие небом, землей и водой. Четыре совершенномудрых (Сы шэн) – звездные духи четыре совершенномудрых из небесных палат (тянь фу сы шэн): Тяньпэн, находящийся в подчинении у Великого владыки Северного Ковша, связанный с первоэлементом дерево; Тянью, Так он и достиг бессмертия, а впоследствии освободил от перерождений родительницу свою, и стала она небожительницей.

Выслушала рассказ монахини Юэнян и сильнее укрепилась в ней вера в Будду.

Тому свидетельством стихи:

Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.