Онлайн чтение книги Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй
ГЛАВА ВОСЕМЬДЕСЯТ ВТОРАЯ. ПАНЬ ЦЗИНЬЛЯНЬ ЛУННОЙ НОЧЬЮ НАЗНАЧАЕТ ТАЙНОЕ СВИДАНЬЕ. ЧЭНЬ ЦЗИНЦЗИ В РАСПИСНОМ ТЕРЕМЕ УБЛАЖАЕТ КРАСАВИЦ

Итак, с тех пор как Пань Цзиньлянь увлекла Чэнь Цзинцзи во флигеле рядом с залой, в которой стоял гроб с Симэнем, их, словно мух на сладкое, так и тянуло друг к дружке. И средь бела дня, и в сумерки обменивались они многозначительными взглядами и улыбками, То встанут бывало рядышком и отпускают шутки, смеются, а то сядут, прижмутся и начнут без стеснения возиться. Когда им мешали договориться, они изливали душу в любовных посланиях и незаметно подбрасывали их друг дружке. Так она поверяла свои желания ему, а он – ей.

Шла четвертая луна. Как-то спрятала Цзиньлянь в рукав расшитый серебром платок, а в него завернула бледно-зеленый шелковый с бахромою мешочек. В мешочке лежали душистые травы, лепестки розы, локон волос и веточки сосны и кипариса. На нем она вышила парные строки: «Будь вечнозелен и молод, как кипарис и сосна» и «Красавицы ланиты нежней, чем распустившийся цветок». Предназначался мешочек для Цзинцзи, но того во флигеле не оказалось, и Цзиньлянь бросила его через оконную щелку.

Когда вернулся Цзинцзи, он сразу заметил на полу узелок, в котором обнаружил мешочек с благовониями и лист бумаги с романсом на мотив «Обвилася повилика»:

Цзинцзи понял, что она ждет его на тайное свидание в саду под лозами чайных роз, и тотчас же достал отделанный золотом веер из бамбука со следами слез феи реки Сян,[1548]Так говорят о пятнистом бамбуке (ср. примеч. к гл. XXXIII), на котором, согласно преданию, остались следы слез овдовевшей жены Шуня, ставшей впоследствии феей реки Сян, что протекает в провинции Хунань. набросал на нем в ответ романс и, сунув в рукав, направился в сад.

В покоях Цзиньлянь оказалась У Юэнян. Ничего не подозревая, Цзинцзи вошел в калитку.

– Ты дома, моя дорогая? – громко спросил он.

Едва заслышав голос Цзинцзи, Цзиньлянь бросилась к двери и, отдернув занавес, сделала знак рукой.

– Кто, думаю, пожаловал, а это ты зятюшка, – воскликнула она и, чтобы рассеять сомнения Юэнян, продолжала. – Жену, говоришь, ищешь? Она только что здесь была. Наверно, у беседки цветы рвет.

Цзинцзи заметил сидевшую у нее в комнате Юэнян и, сунув потихоньку веер в рукав Цзиньлянь, удалился.

– Зачем это зять Чэнь к тебе приходил? – спросила Юэнян.

– Падчерицу ищет, – отвечала Цзиньлянь. – Я ему в саду посмотреть велела.

Так ей удалось обмануть Юэнян. Немного погодя Юэнян пошла к себе, а Цзиньлянь достала из рукава подарок. Когда она развернула, то увидела белый шелковый веер с планками из пятнистого бамбука. На нем был изображен зеленый камыш, среди которого текла речушка. Картину дополнял романс на мотив «Цветок нарцисса»:

Прочитав этот романс, Цзиньлянь с приходом вечера, когда взошла луна, поспешила угостить горничных вином и отпустила. Когда Чуньмэй и Цюцзюй улеглись спать в отдельной комнате на кане, Цзиньлянь полуоткрыла в спальне окно и зажгла высокие светильники. Потом она разобрала постель и, завершив омовение, проследовала в беседку среди чайных роз, где стала ждать условленной встречи с Цзинцзи.

Жена Цзинцзи, надобно сказать, находилась в тот вечер в дальних покоях, куда ее пригласила Юэнян послушать проповедь монахини Ван. Поэтому Цзинцзи поднес горничной Юаньсяо платок и попросил постеречь дом.

– А я к матушке Пятой пойду, – объяснил он. – Меня играть в шашки пригласили. Как придет хозяйка, дай знать, ладно?

Юаньсяо согласилась, и Цзинцзи отправился в сад. Освещаемые луною цветы отбрасывали тени. Приближаясь к шатру чайных роз, он издали увидел, как Цзиньлянь сняла головные украшения и распустила волосы-тучи. На ней были светло-коричневая шелковая кофта и бирюзовая узорная юбка. Ножки ее обтягивали прозрачные шелковые чулки. Когда она вышла из обвитого розами шатра, к ней бросился Цзинцзи и обнял ее.

– Фу, негодный! Как напугал! – вскликнула она. – Хорошо, это я. Со мной можно. Я прощу. А еще кто? Тоже так бы стал? Небось смелости не хватило бы.

Цзинцзи был навеселе.

– А я знал, что это ты, – засмеялся он. – Ну а если по ошибке и обнял бы Хуннян, ничего страшного не случилось бы.

И они снова заключили друг дружку в объятия, а потом, взявшись за руки, направились к дому.

Свечи и лампы ярко освещали спальню. На столе были расставлены вино и закуски. Они заперли садовую калитку, уселись рядышком и принялись пировать.

– А жена знает, где ты? – спросила Цзиньлянь.

– Она в дальних покоях проповедь слушает, – отвечал Цзинцзи. – Я предупредил Юаньсяо, чтобы крикнула. Сказал, что приглашен в шашки играть.

Они долго пировали, шутили и смеялись. Меж ними царило полное согласие.

Как говорят, за чаем сговариваются, а за вином сходятся. Сами того не заметили, как живительный напиток растекся по жилам и на щеках зардели персика алые цветы. Они льнули друг к дружке и сливались в поцелуях. Потом, прикрыв светильник, легли, чтобы отдаться утехам. Она обняла его, а он шептал: «дорогая!».

Цзиньлянь запела на мотив «Шестая госпожа»:

Цзинцзи, улучив момент, ответил ей романсом на тот же мотив:

Едва завершили игру тучки и дождя, как услыхали голос Юаньсяо у калитки.

– Матушка вернулась, – предупредила горничная.

Цзинцзи торопливо оделся и вышел.

Да,

Пань Цзиньлянь, надобно сказать, располагала тремя комнатами наверху. В средней приносились жертвы изображению Будды, а в боковых грудами лежали лекарственные травы и благовония.

После того свидания Цзиньлянь и Цзинцзи стали настолько близки, будто их склеили. Не проходило дня, чтобы они не улучали случая побыть вместе. И надо же было тому приключиться! Как-то после утреннего туалета Цзиньлянь поднялась наверх воскурить благовония перед бодхисаттвой Гуаньинь. В это время туда же с ключами пожаловал Цзинцзи, чтобы взять лекарственных трав и благовоний. Они встретились лицом к лицу. Цзиньлянь забыла о бодхисаттве. Рядом никого не было, и они, обнявшись, слились в страстном поцелуе.

– Милая моя, дорогая, – шептал он.

– Душа моя, жизнь моя, – отвечала она. – Давай тут совершим, пока никого нет.

И они, сняв одежды, устроились прямо на скамейке. Точно дикие уточки, порхали и резвились, наслаждаясь близостью. Волшебный корень не стремился вглубь, не нарушая нежного союза.

Тому свидетельством романс на мотив «Цветок нарцисса», в котором упоминаются целебные растения и минералы:

Не будь случайности, и рассказа не получится.

В то время как они предавались усладам, наверх за чаем поднялась с коробкой в руках Чуньмэй. Застигнув любовников врасплох, оторопевшая горничная, чтобы их не смущать, тотчас же отвернулась и стала торопливо спускаться по лестнице. Цзинцзи в спешке никак не мог отыскать свою одежду. Цзиньлянь же надела юбку и позвала Чуньмэй.

– Сестрица, дорогая! – крикнула она. – Поди сюда. Мне поговорить с тобой надо.

Чуньмэй подошла.

– Сестрица, дорогая моя! – обратилась к ней Цзиньлянь. – Мы – люди свои. И зятюшка – не чужой. Ты теперь все знаешь. Мы любим друг друга и не в силах разлучиться. Только держи это про себя. Чтобы никому ни слова!

– Зачем вы меня предупреждаете, дорогая моя матушка! – отвечала горничная. – Разве я не оправдала вашего доверия за столько лет службы, матушка? Посмею ли я разглашать тайну!

– Если готова сохранить нашу тайну, – продолжала Цзиньлянь, – то вот зятюшка. Поди и раздели с ним ложе. Тогда я доверюсь тебе. А иначе меня будут грызть сомнения, действительно ли ты сочувствуешь нам.

Чуньмэй от смущения то заливалась краской, то бледнела, как полотно. Ей не оставалось ничего другого, как уступить хозяйке. Она сняла узорную юбку, развязала пояс и покорно возлегла на скамейку. Вот ведь что случается!

Да,

Тому свидетельством романс на мотив «Туфелек алый узор»:

После того как Цзинцзи овладел Чуньмэй, она взяла чай и удалилась. С тех пор Цзиньлянь еще больше сблизилась со своей горничной. Не раз и не два тайком встречались они с Цзинцзи, но Цюцзюй об этих похождениях понятия не имела. Цзиньлянь же во всем потакала Чуньмэй. В знак особого доверия подносила она горничной и наряды, и головные украшения, и всевозможные безделушки, к которым та была неравнодушна.

В первый день шестой луны пришла весть о кончине старой Пань, матери Цзиньлянь. Юэнян по сему случаю велела купить жертвенных животных и погребальной бумаги, а Цзиньлянь отправила в паланкине за город отдать матери последние почести.

На другой же день по возвращении, а было это третьего числа, Цзиньлянь встала рано и направилась к Юэнян. С разговорами она засиделась у хозяйки, а потом, не успев добежать, пристроилась прямо у стены во внутреннем дворе.

После смерти Симэня гости, надо сказать, заглядывали в дом редко, и внутренние ворота перед большой залой были всегда заперты. Только Цзиньлянь подняла юбку и присела под гранатом, как ее рулады донеслись до ушей едва пробудившегося Цзинцзи, который жил тут же рядом в восточном флигеле. Цзинцзи подкрался к окну и заглянул во двор, не предполагая, что это она.

– А-а! – протянул он. – Тебя, оказывается, тут приспичило. Юбку-то повыше подыми!

Цзиньлянь тут же опустила юбку и подошла к окну.

– А-а! Это ты? – проговорила она. – Только встаешь, бездельник? Женушка у себя?

– У матушки Старшей, – отвечал Цзинцзи. – Недавно ушла. Мы в третью ночную стражу спать легли. Матушка не отпускала. Слушали «Драгоценный свиток о красном пологе».[1559]«Драгоценный свиток о красном пологе» («Хун-ло бао-цзюань») – буддийское сочинение в жанре бао-цзюань, известное также под названием «Драгоценный свиток об освобождении девы» («То-нян бао-цзюань») и по своему сюжету подобное ранее упомянутому аналогичному произведению о праведной Хуан. Всю поясницу разломило, пока до конца досидел. А нынче еле-еле встал.

– Будет уж тебе зубы-то заговаривать, разбойник! – обрезала его Цзиньлянь. – Когда ж это ты проповедь слушал, негодник, а? Пока меня не было, тебя сестрица Мэн Третья угощала. Мне ведь доложили.

– Да ты жену спроси, – не унимался Цзинцзи. – Она очевидица. Не был я у матушки Третьей.

С этими словами Цзинцзи встал на кан и просунул в окно свой отвердевший и распрямившийся, как палка, причиндал. Цзиньлянь расхохоталась.

– Чтоб тебе провалиться на этом месте, арестант проклятый! – заругалась она. – Нечего старьем-то трясти! Напугал только. Спрячь сейчас же, а то впущу иглу – запрыгаешь.

– А ты, почтенная, опять не замечаешь его бодрости, а? – Цзинцзи улыбнулся. – Попробуй-ка лучше отправь его куда следует да приголубь от души.

– Ишь ты какой хороший! – продолжала ворчать Цзиньлянь. – Вот разбойник, арестант проклятый!

Она достала зеркальце, поставила на подоконник и, делая вид, будто смотрится в него, занялась совсем другим. Своими алыми губами Цзиньлянь ухватила причиндал Цзинцзи и принялась нежно посасывать. Как только волшебный рог окропился чудесной влагой, грудь молодца переполнили любовные мысли и сладостные чувства.

Да,

Если бы кто-нибудь увидел в этот момент Цзиньлянь, ему показалось бы, что она склонилась перед зеркальцем поправить прическу или подрумяниться. Ему бы и в голову не пришло, до какого бесстыдства распалила ее пагубная страсть. Она была всецело поглощена тем, что делала, когда послышались приближающиеся шаги. Цзиньлянь поспешно спрятала зеркало и отошла в сторону. Цзинцзи тоже отпрянул от окна.

К флигелю подошел Лайань.

– Зятюшка, – обратился он, – вас дядя Фу к обеду приглашает.

– Пусть обедает, – отозвался Цзинцзи. – Я сейчас причешусь и приду.

Лайань удалился.

– Вечером никуда не ходи, – шепнула Цзиньлянь. – Я Чуньмэй за тобой пришлю. Ждать буду. Поговорить надо.

– Слушаюсь и покоряюсь, – последовало в ответ.

Цзиньлянь ушла к себе, а Цзинцзи привел себя в порядок и направился в лавку, но не о том пойдет речь.

Однажды вечером, – небо было темное, звездное, стояла жара, – Цзиньлянь решила помыться и подрезать ногти на ногах. Она велела Чуньмэй нагреть воды, а сама приготовила постель, выгнала москитов и, опустив полог, зажгла в узорной курильнице благовония.

– Матушка! – крикнула ее Чуньмэй. – Жара стоит. Может, вам недотроги для ногтей нарвать, а? Я схожу.

– Ступай, – отозвалась хозяйка.

– Только за ними надо на большой двор идти, – продолжала горничная. – Сейчас принесу. А вы, матушка, велите Цюцзюй натолочь чесноку.

Цзиньлянь приблизилась к горничной и на ухо, чтобы никто не слыхал, наказала:

– Во флигель зайди, пригласи зятюшку. Пусть ко мне вечером заглянет. Разговор есть.

Чуньмэй удалилась.

Когда Цзиньлянь завершила омовение и подрезала ногти, явилась горничная с недотрогою и приказала Цюцзюй растолочь ее в ступе. Потом хозяйка угостила служанку вином и отпустила в кухню на ночлег. Цзиньлянь накрасила ногти на тонких, как молодой лук, пальчиках и попросила Чуньмэй вынести во внутренний дворик скамейку, прохладную постилку, одеяло и подушку.

Приближалась первая ночная стража. В домах богатых затихли голоса, повернулось и спустилось вниз созвездие Нефритовый шнур.[1560]Нефритовый шнур (юй-шэн) – см. примеч. к гл. XXVII. Небесною Рекой разлучены, стоят на берегах Волопас и Ткачиха. Вдруг повеяло ароматом цветов, то тут то там замерцали светлячки.

Цзиньлянь легла на скамейку и стала обмахиваться веером. Она ждала. Чуньмэй отперла калитку.

Да,

Цзинцзи, надобно сказать, качнул куст цветов. Это был их условный знак. Цзиньлянь заметила, как заколыхались тени цветов, и тотчас же отозвалась из дворика тихим покашливанием. Цзинцзи распахнул калитку и вошел. Они сели, крепко прижавшись друг к дружке.

– А как дома? – спросила она.

– Жена не приходила, – отвечал он. – Мне Юаньсяо даст знать. А Цюцзюй спит?

– Давно легла.

Они обнялись и тут же, во дворе на скамейке, сняв с себя одежды, отдались утехам. Так велика была их любовь!

Только взгляните:

Завершив игру дождя и тучки, Цзиньлянь достала пять лянов мелкого серебра и передала Цзинцзи.

– Матушка родная ведь у меня скончалась, – пояснила она. – Гроб ей покойный муж в свое время справил. На третий день, когда в гроб клали, хозяйка позволила мне отбыть за город и сожжением жертвенных денег почтить родительницу. А завтра похороны, но хозяйка меня не отпускает. У самих, говорит, по мужу траур, а ты из дому выходить. Вот я и даю тебе пять лянов, поезжай завтра за город, проводи мою матушку. Надо будет могильщикам заплатить. Ты утешишь меня, если пойдешь. Тогда я могу считать, что сама присутствовала при погребении праха матери.

– Не волнуйся! – уверял ее Цзинцзи, принимая серебро. – Когда тебе доверяют поручение, ты обязан его выполнить во что бы то ни стало. Будь покойна, я все сделаю, что ты просишь. Завтра же утром поеду, а по возвращении расскажу во всех подробностях.

И опасаясь, как бы не обнаружила его отсутствия жена, он поторопился уйти, но об этом вечере говорить больше не будем.

На другой день Цзинцзи вернулся к обеду. Цзиньлянь только что встала и занималась утренним туалетом, когда к ней вошел Цзинцзи. Он поднес ей две ветки жасмина, которые сломал за городом в буддийском монастыре Светлого Воплощения.

– Ну как? Предали земле? – спросила Цзиньлянь.

– Ну а как же! – воскликнул Цзинцзи. – Зачем же я ездил?! В последний путь проводил почтенную. Думаешь, пришел бы я к тебе, если б серебро припрятал, а? Осталось у меня два с половиной ляна. Так я их твоей младшей сестрице на расходы отдал. Как же она тебя благодарила! Поклон просила передавать.

Когда Цзинцзи заговорил о погребении, Цзиньлянь проронила слезу.

– Поставь цветы в чашку, – велела она Чуньмэй. – Да угости чаем.

Немного погодя горничная подала две коробки сладостей и четыре тарелочки закусок. После чаю Цзинцзи ушел. С тех пор они сблизились еще больше.

И вот однажды – дело было в седьмой луне – Цзиньлянь еще с утра договорилась с Цзинцзи о свидании.

– Нынче, смотри, никуда не ходи, – говорила она. – Жди, я к тебе приду.

Цзинцзи обещал, но потом его пригласил Цуй Бэнь, и они с компанией отправились за город, где и прогуляли целый день. Вернулся Цзинцзи пьяный, едва добрался до кровати и сразу, забыв обо всем, захрапел. Под вечер к нему незаметно пробралась Цзиньлянь. Цзинцзи лежал навзничь на кровати. Рядом валялись вещи. Как ни старалась она разбудить его, он так и не проснулся. Было ясно, что он где-то пировал. Выведенная из себя, она пощупала у него в рукавах. Оттуда выпала золотая шпилька-лотос с двумя выгравированными строками:

Поднеся шпильку к огню, Цзиньлянь поняла, что принадлежала она Мэн Юйлоу.

«Но как она могла попасть к нему? – спрашивала себя Цзиньлянь. – Должно быть, он и с той встречается. То-то я замечала, придет другой раз, негодник, такой безразличный, вялый… Не ответить, подумает, что я не заходила. Напишу-ка я на стене четверостишие. Потом выпытаю, где он пропадал».

Она взяла кисть и написала на стене:

Написала Цзиньлянь и ушла.

Между тем, наконец-то пробудился Цзинцзи. Хмель прошел. Он зажег светильник. «Она должна была ко мне придти, – вспомнил он. – А я напился».

Цзинцзи обернулся к стене и увидал четверостишие. Его, видимо, только что написали, потому что не успела высохнуть тушь. «Она была, – прочитав стихи, заключил он, – и ушла ни с чем». Он никак не мог себе простить, что упустил счастье, которое стучалось в дверь, и горько досадовал. «Сейчас, должно быть, первая ночная стража, – размышлял он. – Жена и горничная Юаньсяо все еще у матушки Старшей. А что если я пойду к ней? Но калитку, наверно, заперли …»

Цзинцзи на всякий случай тряхнул куст цветов. В спальне Цзиньлянь было по-прежнему тихо. Тогда он забрался на причудливый камень и перелез через стену.

Цзиньлянь же, найдя Цзинцзи пьяным, воротилась раздраженная и легла, не раздеваясь. Она и в голове не держала, что он пожалует средь ночи.

Во дворике не было ни души. Решив, что горничные спят, Цзинцзи на цыпочках подкрался к двери. Она оказалась незапертой, и он потихоньку юркнул в спальню. Луна освещала отвернувшуюся к стене спящую Цзиньлянь.

– Дорогая моя, – тихонько шептал Цзинцзи, но ответа не последовало. – Не сердись! Меня Цуй Бэнь с друзьями за город в Усин зазвал. Целый день стрелы метали, пировали. Ну и опьянел. Прости, что нарушил уговор. Виноват я!

Цзиньлянь не обращала на него никакого внимания. Тогда смущенный Цзинцзи опустился перед ней на колени и стал снова и снова просить прощения.

– Ах ты, арестант проклятый! – ударяя его обратной стороной ладони по лицу, заругалась Цзиньлянь. – Чтоб тебе сгинуть, изменник! Да не шуми – служанок разбудишь. Знаю, завел другую. Я тебе не нужна стала. У кого был, говори!

– Говорю, меня Цуй Бэнь за город затащил, – опять пояснил Цзинцзи. – Выпил, ну и уснул. На свидание опоздал. Не сердись, прошу тебя! Знаю, сердишься, по стихам на стене знаю.

– Ну и хитер, ну и изворотлив, негодник! – продолжала она. – Довольно тебе увиливать. Замолчи, говорю, замолчи лучше. Нечего мне сказки рассказывать и за нос водить. Как ни виляй, от ответа не уйдешь. Значит, говоришь, Цуй Бэнь зазвал? С ним пьянствовал, да? А скажи мне, как к тебе в рукав вот эта шпилька попала, а?

– Да я ее в саду поднял, – говорил Цзинцзи. – Третьего дня нашел.

– Опять будешь голову морочить!? Как это так «в саду поднял», а? Ступай найди еще такую, тогда я тебе поверю. Да эта шпилька Мэн Третьей, конопатой потаскухи. С ее головы. Я точно знаю. Даже имя ее вырезано, а ты обманываешь? Пока меня не было, уж она тебя заманила? С ней, оказывается, путаешься? А еще отпирался. Если бы между вами ничего не было, с какой стати она дала бы тебе шпильку? Ты и обо мне ей, должно быть, все разбалтываешь. То-то вот тут увидала она меня и улыбается. Все из-за тебя, выходит. Так что впредь меж нами все кончено. Пора бобу со стручком расстаться. Вот тебе, любезный, дверь, изволь.

Тут Цзинцзи не выдержал и начал клясться и божиться – Я, Цзинцзи, перед всемогущим духом Восточной горы[1562]Дух Восточной горы (Дун юэ) – имеется в виду дух горы Тай-шань – восточной среди пяти вершин (у юэ). Выше в гл. XXXIX он присутствует в перечне божеств, связанных с деторождением (таких как Суньцзы-няннян и Совершенномудрая мать-предводительница, надзирающая за рождениями и охраняющая дома) и именуется Небу равный, великий рождающий божественный совершенномудрый Государь Великой Восточной горы – (Дун юэ тянь ци да шэн шэнь шэн ди). Определение «небу равный» закрепилось за этим духом горы, возвышающейся до небес, с танских времен. А при юаньском Ши-цзу (1271–1295), благодаря своей способности управлять рождениями и смертями, он впервые был назван «государем» (ди), «великим рождающим» (да шэн), «гуманным совершенномудрым» (жэнь шэн). В гл. XXXIX «Цзинь, Пин, Мэй» воспоизводится вся эта титулатура с заменой иероглифа «жэнь» (гуманный) на «шэнь» (дух). и духом-хранителем городских стен клянусь, – со слезами обратился он к Цзиньлянь. – Пусть меня смерть унесет, прежде чем тридцать лет стукнет, пусть все мое тело покроется язвами величиной с чашку, три или пять лет изводит желтуха, пусть замучит жажда и не подадут мне ни капли воды, если я хоть раз ее коснулся.

– Довольно зубы-то заговаривать! – оборвала его Цзиньлянь, никак не желавшая ему поверить. – Небось, оскомину набил, разбойник!

Пока продолжались эти обвинения и клятвы, настала глубокая ночь, и им ничего не оставалось, как раздеться и лечь. Выведенная из себя Цзиньлянь повернулась к нему спиной.

– Сестрица! Дорогая! – продолжал уговаривать Цзинцзи, а когда получил от нее вторую пощечину обратной стороной ладони, сразу примолк.

Так и прошла вся ночь. Так и не добился Цзинцзи того, зачем пришел. А когда стало светать, он, чтобы не заметили служанки, опять перелез через стену и удалился восвояси.

Тому свидетельством романс на мотив «Пьяный едва до дому доплелся»:

Да, читатель, потом Цзиньлянь вернет Цзинцзи эту шпильку. Когда же Мэн Юйлоу выйдет замуж за барича Ли и уедет в Яньчжоу, Цзинцзи предъявит эту шпильку как доказательство, что Юйлоу доводится ему сестрой. Он так поступит, чтобы исполнить свой темный замысел, но Юйлоу не только не попадется на удочку, а добьется его ареста. Однако хватит об этом.

Да,

Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.