Онлайн чтение книги Тьма под солнцем Darkness Under the Sun
4

Наверное, Хоуи становился мечтателем, который мог спать днем и бодрствовать всю ночь. Лежа в кровати в темноте своей комнаты он не мог отключить разум. Он продолжал проигрывать все произошедшее утром и днем, и его воспоминания были яркими, как кино.

Поскольку мама вставала на работу рано, она легла спать в половине десятого. Коррина была уже в своей комнате, занималась чем-то, чем занимаются девушки в своих комнатах; он не имел ни малейшего понятия.

Было тихо и темно, в девять сорок пять Хоуи оделся и тихонько спустился по лестнице. Он прикрыл луч своего фонарика, зажав двумя пальцами линзы. В доме пахло мебельной политурой и совсем немного лимонным освежителем воздуха, а кое-где еще и ароматической смесью — мама делала ее из цветов, которые выращивала, и из кухонных специй. Мистеру Блэквуду понравились бы тишина и домашние запахи, если бы он согласился прийти и посмотреть на квартиру. Если бы он согласился подождать до субботы, когда мама не пойдет на работу, может быть, они бы пообедали вместе. Мама Хоуи хорошо готовит, и быть гостем к обеду в их доме всегда было дополнительным преимуществом при съеме квартиры.

Хоуи вышел из дома через заднюю дверь, закрыл ее за собой и положил ключ в карман джинсов. Он выключил фонарь, потому что полная луна покрыла глазурью все вокруг.

Он шел к кладбищу св. Антония быстро, но не бежал. От бега Хоуи мог умереть, потому что от него начиналось жжение. Хоуи долгое время не мог бегать из-за трансплантации кожи, которая делала каждое его движение очень чувствительным. Шрамы были из более грубой ткани, чем обычная кожа, и в местах, где шрамы встречались с кожей, внезапное сильное натяжение при очень быстром беге могло вызвать повреждения кожи и даже занести смертельную инфекцию.

Мистер Блэквуд сказал, что, возможно, будет спать до девяти часов. Хоуи не хотел рисковать, разбудив его, и было без нескольких минут десять, когда на аллее позади старого здания «Боссвелс» он постучал в дверь, в которую Рон Бликер затащил его днем. Прежде всего Хоуи хотел извиниться за невозможность ждать до завтрака. Обычно он был очень терпеливым, восстановление от серьезных ожогов научило его терпению. Но если мистер Блэквуд домечтал решение о квартире, Хоуи просто обязан об этом знать. Если этот мужчина останется в городе на несколько месяцев, над их гаражом, — это будет вторая по важности вещь, которая случилась в жизни Хоуи, и определенно лучшая.

Мистер Блэквуд не ответил на стук, и Хоуи постучал в дверь снова, на этот раз сильнее, и сказал:

— Это я, сэр, это Хоуи Дугли.

Может быть, мистер Блэквуд крепко спал. Может быть, он вышел прогуляться или решил взять где-нибудь ужин на вынос.

Хоуи проверил дверь. Она была закрыта.

Он пошел обратно на выбеленную луной аллею, пытаясь решить, что делать дальше. Войти в здание без приглашения мистера Блэквуда было неправильным. С другой стороны, это здание не принадлежало мистеру Блэквуду, даже если он там жил. Кроме того, этим утром Хоуи вошел без приглашения, столкнулся со своим новым другом на крыше; и все прошло гладко. Мистер Блэквуд был рад его видеть.

Ржавая петля протестовала, но подвальное окно все же открылось внутрь, и Хоуи проскользнул в темноту. Он включил «Эвереди» и пошел к лестнице, время от времени обращаясь в темноту:

— Ау? Мистер Блэквуд? Вы здесь? Ау? Это я, Хоуи.

Большая комната с колоннами на первом этаже ночью казалась больше, чем в дневное время, темнота будто бы растягивалась на мили в каждом направлении. Даже в свете полной луны высокие окна, покрытые пылью, были еле видны, и, глядя вверх на их бледные прямоугольники, Хоуи чувствовал себя как в темнице.

Маленький фонарик не пробивал далеко смоляную темноту бывшего универмага. В действительности он светил хуже, чем обычно, потому что батареи немного разрядились, а Хоуи был слишком взволнован, чтобы заметить это раньше. Луч был желтым, а не белым, и уже нечетким, расплывчатым.

— Мистер Блэквуд? Извините, что беспокою вас. Это я, Хоуи.

Его голос настолько изменился, что казался принадлежащим кому-то другому. Он казался сейчас слабее и тоньше и отражался от дальних стен совсем не так, как звучал в этом же месте раньше.

Поскольку мистер Блэквуд сказал, что хранит свои вещи возле задней двери, Хоуи пошел в этом направлении. Он больше не звал своего друга, потому что чувствовал неловкость, слушая свой изменившийся голос.

Вещи лежали в нескольких шагах справа от задней двери. Спальный мешок, крепко скрученный и затянутый завязками. Рюкзак с верхним карманом был раскрыт. Две толстых, наполовину сожженных свечи стояли на полу в лужицах расплавленного желтого воска.

За свечами лежали фотографии, которые Хоуи принес из дома днем. Фотографии дома и гаража, затененного старинным буковым деревом, были разорваны на четыре части каждая.

Только фотография мамы Хоуи и его сестры осталась нетронутой и была положена рядом с потушенными свечами, как будто мистер Блэквуд изучал их в мерцающем свете. Хоуи поднял ее и засунул в задний карман джинсов.

Он не совал нос в чужие дела. Он уважал частную жизнь других людей, но не мог не заметить, что в верхнем кармане рюкзака лежали пачки фотографий, скрепленные резинками. Хоуи забеспокоился. Пачки были такими толстыми, снимки с белой каемкой, сделанные старым поляроидом.

В полутрансе, похожем на тот, который овладел им, когда он вышел через близлежащую дверь на аллею, покидая Рона Бликера, чтобы мистер Блэквуд научил его новым правилам, Хоуи вытащил одну стопку фото. Странно, но рука, которой он взял пачку снимков, была как будто не его рукой: она казалась толстой, нереальной, как будто состоящей из эктоплазмы привидения в одной из тех историй о спиритических сеансах, которые любила рассказывать их квартиросъемщица миссис Норрис. Хоуи чувствовал себя, как будто уже умер, но только еще не знает об этом, как навязчивые духи иногда не понимают, что они привидения.

Хоуи снял резинку с фотографий. В трясущемся свете фонарика он увидел на верхней фотографии милую девушку, блондинку с зелеными глазами. Она выглядела очень несчастной. Нет. Не несчастной. Она выглядела испуганной.

На втором фото была та же девушка с устрашающим гримом для Хэллоуина. Ее лицо выглядело так, как будто было порезано во множестве мест, и этот грим выглядел убедительно.

На третьей фотографии милая девушка-брюнетка тоже выглядела испуганной. Четвертая фотография была с этой же девушкой, раздетой и лежащей на спине. Вещи, которые были сделаны с ее телом, не были макияжем.

Не скрепленные больше резинкой фотографии выскользнули из пальцев Хоуи и рассыпались вокруг рюкзака. Фонарик выпал из трясущихся рук и ударился об пол с тяжелым холодным звуком.

Мгновением позже ему показалось, что он услышал что-то где-то в другом месте на первом этаже, там, в темноте, металлический звук, как будто металлический носок ботинка чиркнул по плитке пола.

Сердце сильно билось о грудную клетку, дыхание застряло в горле, Хоуи схватил фонарик и пошел прочь от того места, откуда, как он думал, появился звук. Но звук в таком большом пространстве коварен, и когда Хоуи сделал несколько шагов, то подумал, что, возможно, ошибся в определении источника. Он изменил направление — и через несколько шагов столкнулся с чем-то скрученным. В свете фонарика он увидел тело Рона Бликера, висевшее на большом ноже, который проткнул его горло и пригвоздил к стене, высоко удерживая подбородок рукояткой. Что-то было засунуто ему в рот, что-то достаточно большое для того, чтобы его щеки причудливо раздулись. Изолента сжимала его губы. Глаза были широко открыты, они у него еще были, но ушей уже не было.

Хоуи вспомнил свои слова и затем голос мистера Блэквуда:

Вы переносили операции?

Нет. Они мне никогда не требовались. Я кое-что узнал о ножах.

Вы боитесь быть порезанным?

Не боюсь. Я просто знаю кое-что о ножах.

Хоуи очнулся у заднего входа, он не мог вспомнить, как отходил от трупа Рона Бликера. Он освободил запор, рывком открыл дверь и выпрыгнул на аллею, должно быть, одна из тех рук размером с лопату уже пробиралась к нему сзади сквозь темный воздух, в нескольких сантиметрах от его шеи.

В лунном свете он прошел зигзагом три шага, повернулся, и, хотя никого не увидел за собой, зарыдал, потому что, наконец, дыхание и голос вернулись к нему. Он кричал о помощи, но осознавал при этом, что не может позволить себе терять ни минуты на объяснения происходящего кому-либо. Только на его помощь могли рассчитывать его мама и сестра, а это так мало, ведь он был маленьким, и к тому же уродцем, но сейчас он был менеджером отеля с огнетушителем, а Блэквуд был огнем, быстрым огнем, который мог изменить все в одну яркую пронзительную минуту.

Хоуи был уже на середине кладбища, петляя между надгробиями, когда увидел ворона на фоне полной луны. Он поспешил дальше под прикрытием веток огромных дубов и вспомнил, каким алым от согнанных ветром листьев бывает кладбище осенью, но в его сознании листья колыхались, как поверхность кровяного озера. Он сказал: «Нет, нет, нет», потому что испугался, он знал , что найдет свою маму и сестру такими же кроваво-красными, как осенняя земля под шарлаховыми дубами.

Но бежать на полной скорости было нельзя. Удары ног и прерывистое дыхание могли предупредить Блэквуда. Бег мог убить Хоуи.

Его шаги были легкими и стремительными, сначала через тень старого дуба в свете луны, потом за гараж, через двор, к ступенькам заднего входа. Нащупав в кармане ключ, Хоуи увидел, что одно из французских окон в кухонной двери было вырезано.

Ключ был уже не нужен. Замок не держал дверь.

Хоуи рывком открыл дверь и остановился, не решаясь пересечь порог. В кухне было так же темно, как в старом универмаге, из которого он убежал мгновениями раньше. Звуков не было, настоящих или воображаемых, не было призрачных скребков от ботинок с металлическими носками, но тишина казалась неестественной. Он чувствовал, что Блэквуд прислушивался к нему так же, как он прислушивался к Блэквуду. Интуиция подсказывала мальчику, что по этому пути идти нельзя, это было все равно что вернуться в тот день, когда его разбудила холодная сырость бензина, в мгновение до того, как зажглась спичка. Сама смерть была на кухне или в коридоре за ней, и в этот раз служащий мотеля не мог прийти к нему на помощь. Остались только Смерть и Хоуи, и Смерть была больше и сильнее, чем миллион Ронов Бликеров.

Так тихо, как только мог, Хоуи прикрыл дверь и вернулся на ступеньки перед входом. Следуя интуиции, он поспешил обогнуть дом.

Хоуи нарушил тишину, только когда прошел слишком близко к веерному клену на переднем дворе и спровоцировал легкий шум от плохо закрепленных декоративных речных камней, составленных в круг. Хоуи остановился, поднял два камня, каждый размером с лимон, и продолжил путь к переднему входу.

Хоуи бросил взгляд на соседний дом и на дома через улицу. Если бы он позвал на помощь, если бы Блэквуд понял, что у него нет шанса сделать с этими женщинами то же, что он сделал с другими, то убийца мог бы все же рискнуть задержаться только на то время, чтобы ранить их ножом, зарезать и скрыться.

Бра из матового стекла за передним входом, которые стояли на таймере, загорелись, лишив Хоуи укрытия в темноте, как он задумывал. Держа оба камня в левой руке, а ключ в правой, он открыл дверь. Отодвигающийся язычок замка произвел шепчущий шуршащий звук, когда втянулся в замок. Хоуи тихонько приоткрыл дверь, спрятал ключ в карман и переложил один из камней в правую руку.

Свет на входе тускло освещал прихожую, но в другие комнаты и кухню можно было попасть только через черный, как смола, холл. Слева находилась арка, ведущая в затененный зал, справа была лестница, восходящая из теней в чернильный мрак. Хоуи осознавал, что стоит на свету, так что каждую секунду, пока он находится здесь и колеблется, он уязвим. Надеясь, что Блэквуд еще находился на первом этаже, в задней части дома, Хоуи намеревался побежать к лестнице, крича маме о том, чтобы она достала свой пистолет, хранившийся в ящике комода.

Боясь идти вперед, злясь на себя за нерешительность, он, наконец, переступил через порог в фойе.

Высокая фигура вышла из коридора, тьма двигалась во тьме.

— Привет, сынок.

Со смертельным свистом брошенный нож врезался в дверную раму, двумя дюймами[18] левее головы Хоуи.

Хоуи метнул камень, который был в правой руке, услышал его удар, когда кинулся бежать, услышал хрип Блэквуда, закричал: «Мама, достань свой пистолет!» , пересек прихожую, запрыгнул на лестницу, взбежал по ней, кинулся в окно, которое разбил, когда бежал по направлению к клену, подобрал еще два гладких камня. Он где-то потерял свою бейсболку, но поразил цель в другом окне и перевооружился, когда окна второго этажа загорелись ярким светом. Когда Блэквуд выбегал по крыльцу, метательный нож был у него в руке.

Хоуи ожидал, что Блэквуд кинется к нему с быстротой пули, подбросит его, переломит и выльет его горячие внутренности на газон. Но нос монстра кровоточил, кровь чернела в лунном свете, и в любой момент мог появиться кто-нибудь из соседей. Он не мог убить всех соседей, несмотря на то, что он выглядел так, как будто хотел этого, так что он попятился, указывая на Хоуи, чтобы еще больше его напугать.

— Если ты расскажешь им хоть что-то обо мне, я вернусь однажды ночью и разделаюсь с твоей мамой. Я буду в течение месяца издеваться над Корриной, оставляя ее живой. Заткни свой рот, и я уйду навсегда. Этот мир принадлежит таким сукам, как они. Мне они не нужны, пока ты не предашь меня и не заставишь меня вернуться.

Блэквуд повернулся и, казалось, полетел через газон, сквозь ночь, быстрее, чем мог бы человек, с невероятной скоростью по направлению к церкви св. Антония и кладбищу, а Хоуи быстро наклонился, когда большая птица — ворон? — пролетела так низко над его головой, что он почувствовал его когти, которые, как расческа, прошлись по его волосам и слегка задели кожу головы.

Он чуть не надул в штаны, ведь чуть не случилось самое страшное, но, тем не менее, он побежал к дому, кинул один камень, затем другой, разбив еще два окна. Хоуи вбежал на крыльцо, когда его мама показалась в дверном проеме в пижаме с пистолетом, направленным в пол.

— Хоуи, что ты делаешь, что происходит?

Несмотря на то что Хоуи Дугли оставалась всего неделя до одиннадцатого дня рождения, он познал больше боли, чем большинство взрослых людей смогли бы вынести, больше потерь, чем было бы по силам пережить любому ребенку, больше унижений, более стойко вынесенных, чем хватило бы для канонизации в качестве святого, и, тем не менее, он оставался очень наивным до этой ужасной ночи. Теперь он больше не был наивным. Он понимал такие вещи, которые мальчикам его возраста были недоступны, включая то, что жизнь тяжела, но сладка, что жизнь — это длинный сериал из потерь, и что ты должен надежно охранять то, что ты любишь, так долго, насколько хватит сил. Он знал, что зло скрывалось за добрыми и знакомыми лицами, но также что не каждое зло скрывалось, что иногда зло было дерзким, потому что знало, что ты не хочешь верить в его существование, и насмехается над тобой своим нахальством. Он понимал, что никто не может спасти мир, потому что мир не хотел, чтобы его спасали; что все, на кого он мог надеяться, чтобы спастись от обжигающего огня этого мира, были те люди, которых он любил больше всего, его семья и — если они у него когда-нибудь будут — друзья, и мысль о том, что он мог бы сделать больше, потому что было бы глупо не пытаться, наполняла его до краев.

Эти вещи стали понятными, и он сделал свой выбор на пороге, рядом со своей мамой. Даже если он не мог на тот момент ясно увидеть все последствия своего решения, он мог почувствовать, какими они могли быть, и понимал, что угрызения совести могли бы стать ношей, которую ему пришлось бы нести годами. Веря в угрозу Блэквуда и в его способность ее реализовать, еще ощущая когти, которые зацепились за его голову, Хоуи решил избавить мир от его саморазрушения и защитить тех, кого мог защитить.

Он сказал своей маме, когда сирены закраснелись вдали:

— Это были просто тупые дети, те дети, которые всегда разыгрывают меня и бьют. Я еще не спал, читал в своей комнате, когда услышал их и спустился вниз. Лиц я не видел, я не могу назвать имен, но это были они. Они кидали булыжники по дому, и я их прогнал.

Когда мгновением позже прибыла полиция, Хоуи рассказал им ту же историю. Он рассказывал ее хорошо и искренне. История Хоуи о том, каково это — быть объектом мучений для жестоких сердец, придавала убедительности его простому рассказу. Кроме того, он понимал, что хороший полицейский мог бы прочитать обман в его глазах и определить, что он говорил неправду, а если бы мальчик смотрел в сторону, то у них могло бы зародиться подозрение. Он встречался с их взглядами прямо и ни разу не отводил глаза в сторону, потому что знал, что в его глаза было сложнее смотреть, чем в их. Они могут волноваться о нем, и в их глазах появится жалость; они будут беспокоиться о том, что бросили взгляд на искалеченную часть его лица и были пойманы за тем, что глазеют на его шрамы. Поэтому они тратили больше времени, рассматривая свои блокноты, в которые вносили его показания, они могли не поверить всему тому, что он сказал, но утром будут следить за своими детьми лучше, чем обычно.

Хоуи лгал и питал отвращение к этой лжи, частично из-за того, что не хотел быть таким же лжецом, как отец. Он говорил себе, что эта неправда не предназначалась для спасения его самого, она предназначалась для защиты мамы и сестры, но, возможно, это было правдой лишь отчасти.

Позже, когда полиция уехала, Хоуи нашел квадрат стекла, который Блэквуд вырезал из задней двери, и положил его на крыльцо. Он раздавил стекло ногой на кусочки и положил их на пол в кухне рядом с камнем. Он бы не смог — и ему это не требовалось — объяснять прорезь в раме передней двери, куда воткнулся брошенный нож, разминувшийся с его головой на два дюйма.


Читать далее

Дин Кунц. Тьма под солнцем
1 25.09.14
2 25.09.14
3 25.09.14
4 25.09.14
5 25.09.14
6 25.09.14
7 25.09.14

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть