Онлайн чтение книги Смерть в белом галстуке Death in a White Tie
Глава 1. Главные персонажи

— Родерик, — леди Аллейн взглянула на сына поверх очков. — Я выхожу.

— Выходишь, мама? — рассеянно переспросил старший инспектор Аллейн. — Но откуда? Из чего?

— Выхожу в мир. Выхожу из отшельничества. Выхожу в свет. Выхожу. О, дорогой, — добавила она виновато, — как глупо начинают звучать слова, если их повторяешь. Выхожу.

Аллейн положил на столик для завтрака какую-то бумагу, явно служебного свойства, и внимательно поглядел на мать.

— О чем это ты таком говоришь? — спросил он.

— Не глупи, дорогой. Я отправляюсь в лондонский свет.

— Да ты не в себе!

— Что ж, возможно. Я договорилась с Джорджем и Грэйс — вывезу в свет Сару, ведь приближается сезон. Вот письмо от Джорджа, а вот и от Грэйс. Из Дома правительства в Суве. Они полагают, что с моей стороны очень мило предложить это.

— Господи, — сказал Аллейн, — мама, ты, должно быть, и впрямь лишилась рассудка. Да знаешь ли ты, что это означает?

— Полагаю, да. Это означает, что я должна снять в Лондоне квартиру, нанести визиты всем, кому только можно и кто, как выяснится, умер, разведен или женат вторым браком. Это означает, что мне придется устроить небольшие приемы с ленчем и с коктейлями, а так же обменяться с работающими матерями обедами с отбивными. Это означает, что мне придется сидеть в танцзалах, петь дифирамбы внучкам других дам и присматривать молодого человека. Я буду на ногах до четырех часов утра по пять дней в неделю, и боюсь, дорогой, что мои черные кружева и серебристый шарф не будут соответствовать принятому стилю, а стало быть, к покупке платьев для Сары мне придется добавить и наряды для себя. И я хотела бы знать, что по этому поводу думаешь ты, Родерик.

— Думаю, что все это до идиотизма нелепо. Почему, черт возьми, Джордж и Грэйс не могут вывезти Сару сами?

— Потому, дорогой, что они на Фиджи.

— Тогда почему бы ей не потерпеть до их возвращения?

— Джордж получил назначение туда на четыре года. Через четыре года твоей племяннице будет уже двадцать два. Старовата для первого выезда.

— Но почему… почему Сару нужно вывозить? Почему она сама не может просто появиться где-нибудь?

— Этого я тебе сказать не могу, хотя Джордж и Грэйс могли бы, конечно. Пожалуй, мне придется тебе объяснить, Родерик. Для девушки первый выход в свет — это так интересно… это не с чем сравнить, и это никогда больше не повторится. Мы сейчас возвращаем девушкам компаньонок и все, что при этом полагается и что в самом деле дышит прежним очарованием.

— Ты имеешь в виду, что с дебютантками вновь будут три месяца носиться, как с оранжерейными цветочками, а потом всю оставшуюся жизнь они опять будут ловить свой шанс, как многолетние морозостойкие растения?

— Если тебе это больше нравится, пусть будет так. Но у этой системы, дорогой, есть свои достоинства.

— Возможно, она и правда прекрасна, но не тяжеловато ли это для тебя? Кстати, а где Сара?

— Она всегда запаздывает к завтраку. Эти дети так очаровательны, когда спят, не так ли? Да, но ведь мы говорили о светском сезоне, нет? О Рори, я думаю, мне будет хорошо. Да это и в самом деле не такая уж тяжкая работа. Сегодня утром я получила известие от Ивлин Каррадос — помнишь, раньше она была О'Брайен? А еще раньше, конечно же, Кертис, но это уже так давно, что никому не интересно. Нет, не то чтобы она была так уж стара, бедная девочка. Ей вряд ли есть сорок. Но в сущности, она еще совсем ребенок. Мы были близкими подругами с ее матерью. Когда мы выезжали, то непременно вместе. И вот теперь Ивлин вывозит собственную дочку и предлагает помочь с Сарой. Что может быть лучше?

— Ничего, — сухо ответствовал Аллейн. — Ивлин О'Брайен я помню.

— Надо думать, помнишь. Я сделала все что могла, дабы уговорить тебя влюбиться в нее.

— И я влюбился в нее?

— Нет. И я никогда не могла понять почему — ведь она была совершенно восхитительна и беспредельно очаровательна. Теперь же я склонна думать, что у тебя было мало шансов, потому что она была без ума от Пэдди О'Брайена, который внезапно возвратился из Австралии.

— Помню. Романтический тип, так ведь?

— Да. Они поженились после недолгой помолвки. А спустя пять месяцев он погиб в автокатастрофе. Не ужасно ли?

— Ужасно.

— А затем через шесть месяцев, или что-то около того, появилась на свет эта девочка, Бриджет. Ивлин назвала ее Бриджет, потому что Пэдди был ирландцем. А затем бедняжка Ивлин вышла за Герберта Каррадоса. И никто не знает зачем.

— Меня это не удивляет. Нуднейший тип и, должно быть, гораздо старше Ивлин.

— На целую вечность! И до того самоуверен, что кажется нереальным. Да ты его наверняка знаешь.

— Шапочно. Он какая-то шишка в Сити.

Аллейн зажег сигареты для матери и себе, подошел к двустворчатому окну и, выглянув, осмотрел лужайку.

— Твой сад, — сказал он, — тоже готов к выходу. Не хотелось бы мне сейчас возвращаться в Скотленд-Ярд.

— Сейчас, дорогой?

— Боюсь, что да. Вот по этому делу. — Он помахал бумагами. — Прошлой ночью поздно позвонил Фокс. Что-то случилось.

— Что за дело?

— Шантаж, но пока никаких вопросов.

— Рори, как это захватывающе! А кого шантажируют? Надеюсь, кого-то из очень важных людей?

— Помнишь лорда Роберта Госпела?

— Ты имеешь в виду Банчи Госпела? Ну, его не за что шантажировать! Более невинного создания…

— Нет, мама, его не шантажируют, и он не шантажист.

— Он милый человечек, — категорически заявила леди Аллейн. — Милейший, насколько это возможно.

— Сегодня это не так уж мало. Он необыкновенно пухлый и носит плащ и сомбреро.

— В самом деле?

— Да ты наверняка видела его фотографии в этих ваших жутких иллюстрированных газетах. Они ловят его, где только можно. «Лорд Роберт (Банчи) Госпел рассказывает одну из своих знаменитых историй!» Что-то в этом роде.

— Да, но какое отношение он имеет к шантажу?

— Никакого. Он действительно, как ты говоришь, необыкновенно милый человечек.

— Родерик, не доводи меня. Имеет ли Банчи Госпел какое-либо отношение к Скотленд-Ярду?

Аллейн долго смотрел в сад.

— Можешь быть уверена, — сказал он наконец, — мы в Скотленд-Ярде отнеслись к нему со всем возможным почтением. Он не только очарователен — он, в своем роде конечно, и необыкновенно замечательный персонаж.

Несколько секунд леди Аллейн задумчиво смотрела на сына.

— Ты с ним сегодня встречаешься? — спросила она.

— Думаю, да.

— Зачем?

— Полагаю, дорогая, затем, чтобы послушать одну из его знаменитых историй.

Это был первый день мисс Харрис на новом месте работы. Она стала секретарем леди Каррадос, и ее наняли на светский сезон в Лондоне. Что это означает, мисс Харрис знала доподлинно. В смысле секретарских обязанностей этот сезон у нее не был первым. Она являла собой вышколенную молодую женщину, до ужаса прозаичную, с мозгами, устроенными на манер аккуратно прибранного ящика для корреспонденции, и разумом, способным все вопросы снабдить этикетками «Отвечено» и «Не отвечено». Если же на пути мисс Харрис возникала какая-нибудь рискованная или непривычная идея, она незамедлительно обрабатывалась или столь же незамедлительно запиралась в темный ящик для корреспонденции, откуда уже никогда не изымалась. Если же мисс Харрис не могла обработать эту идею немедленно, то это означало, что та решения не имела, а стало быть, и не представляла никакого интереса. Наверное, обязанная своей вышколенностью собственной семье (она была родом из большого семейства священника в Бэкингемшире), она никогда не спрашивала себя, зачем ведет жизнь организатора забав для других людей и почему сравнительно мало живет для себя. Сама эта мысль показалась бы мисс Харрис неуместной и довольно-таки глупой спекуляцией. Ее работа состояла в совокупности аккуратно выполняемых обязанностей, соответствующих ее жизненному положению, и уже за это ее стоило уважать. Более широкие этические мотивы сюда не включались. И нельзя сказать, что мисс Харрис не обращала на это внимания. Напротив, она была крайне чувствительна ко всем особенностям этикета, обусловливающего ее положение в доме, куда она нанималась. Где она проводила ленч, с кем, кто обслуживал — все эти вопросы были для нее первостепенными, и она крайне остро реагировала на малейшие нюансы в отношении к ней ее нанимателей. По поводу своей новой работы она была настроена в высшей степени оптимистично. Леди Каррадос произвела на нее самое благоприятное впечатление и отнеслась к ней как, по ее собственным словам, к настоящей леди.

Мисс Харрис проворно поднялась по лестнице и дважды постучала — не так чтобы громко, однако же и не так чтобы робко — в белую дверь.

— Войдите! — прокричали приглушенным из-за расстояния голосом.

Мисс Харрис последовала приглашению и очутилась в просторной белой спальне. Здесь все было белым — ковер, стены, стулья. За белой каминной доской в стиле Адам[1]Орнаментальный стиль в духе античности и ренессанса; назван по имени английских архитекторов и декораторов братьев Адам (вторая половина XVIII столетия). потрескивали кедровые щепы, на полу лежала шкура белого медведя, и мисс Харрис едва не споткнулась о нее, направляясь к широкой белой кровати, на которой, обложившись подушками, сидела ее хозяйка. Почти по всей кровати были разбросаны листки почтовой бумаги.

— О, мисс Харрис, доброе утро, — сказала леди Каррадос. — Вы и вообразить не можете, как я рада вас видеть. Вас не затруднит подождать, пока я закончу это письмо? Присядьте, пожалуйста.

Мисс Харрис осторожно опустилась на маленький стул. Леди Каррадос ослепительно, хотя и рассеянно, улыбнулась ей и вновь погрузилась в писание. Одного лишь беглого, ненавязчивого взгляда было достаточно для мисс Харрис, чтобы запомнить каждую подробность в облике своей хозяйки.

Ивлин Каррадос было тридцать семь лет, но и сейчас она выглядела не хуже, чем в свои лучшие годы: темноволосая высокая женщина, бледная, но той бледностью, что зовется прекрасной. Однажды Пэдди О'Брайен показал ей репродукцию с «Сикстинской мадонны» и сказал, что она смотрит на свое отражение. Что было не совсем так. Лицо ее казалось удлиненнее, острее и характернее, чем у самовлюбленной рафаэлевской Богоматери, — похожими были большие темные глаза, и блестящие волосы так же образовывали посередине прямой пробор. По этой причине Пэдди нравилось называть ее Донной, и у нее сохранились его письма, начинающиеся так: «Дорогая Донна!» Довольно странно, что Бриджет, его дочка, никогда его не видевшая, также звала мать Донной. Она вошла в комнату как раз в тот день, когда шла беседа с мисс Харрис, и села на ручку кресла, в котором сидела ее мать. Спокойная девочка с очаровательным голоском.

Теперь, сидя в ожидании и глядя прямо перед собой, мисс Харрис вспоминала эту беседу. «Он еще не приехал», — подумала она о сэре Герберте Каррадосе, смотревшем на нее с фотографии в серебряной рамке на туалетном столике его жены.

Леди Каррадос поставила подпись и пошарила по стеганому покрывалу в поисках промокательной бумаги. Мисс Харрис тотчас положила на постель свою промокательную бумагу.

— О! — произнесла ее хозяйка, показав, что она этим приятно удивлена. — У вас она есть! Как я вам благодарна! Значит, с ней мы разобрались, так?

Мисс Харрис живо улыбнулась. Облизывая оборот конверта, леди Каррадос пристально смотрела поверх него на свою секретаршу.

— Вижу, — сказала она, — вы принесли мою почту.

— Да, леди Каррадос. Я не знала, предпочтете ли вы, чтобы я вскрыла все…

— Нет-нет! Пожалуйста, не надо.

Мисс Харрис и виду не подала: она-то в состоянии выполнить любую работу подобного рода, но ее чувства были болезненно затронуты. В ее тонкую кожу впились мелкие иголки унижения, обиды и стыда. Она вышла за пределы дозволенного.

— Очень хорошо, леди Каррадос, — любезно произнесла мисс Харрис.

Леди Каррадос наклонилась вперед.

— Я понимаю, что не права, — быстро сказала она, — знаю, что веду сейчас себя не вполне так, как подобает, когда имеешь секретаря, но, видите ли, я обычно не пользуюсь этой услугой и все еще стараюсь все делать сама. Вот почему я отниму у вас удовольствие вскрывать мои письма и радость от ознакомления с ними. Это крайне несправедливо, но вам, бедненькая мисс Харрис, придется это пережить.

Она дождалась, пока ее секретарь улыбнется, и ответила ей обезоруживающе сочувственной улыбкой.

— А теперь, — добавила она, — мы можем и вскрыть их, не так ли?

Мисс Харрис складывала письма на бювар в три аккуратные пачки и вскоре начала коротко записывать ответы, которые она должна будет составить для ее хозяйки, а леди Каррадос попутно комментировала их.

— Люси Лорример… мисс Харрис, кто это такая? А, знаю! Это та старая леди Лорример, которая разговаривает так, как будто все уже давно померли. И что ей нужно? «Слышу, что вы вывозите свою девочку, и была бы очень рада…» Ну, это-то мы увидим, не так ли? Если после обеда ничего нет, мы повеселимся. Ну-с… Вот еще одно. О да, мисс Харрис, а это уже очень важно! Оно от леди Аллейн, моей близкой подруги. Знаете, о ком я? Один из ее сыновей — несносный баронет, другой — детектив. Слышали?

— Это старший инспектор Аллейн, леди Каррадос? Тот самый, знаменитый?

— Именно. До жути привлекателен и своеобразен. Когда началась война, он работал в министерстве иностранных дел, а когда она закончилась, неожиданно стал детективом. Почему, не могу сказать. Да это и не важно, — продолжала леди Каррадос, мельком взглянув на свою внимательную секретаршу, — письмо с ним ни как не связано. Оно касается дочери его брата Джорджа, которую его мать вывозит в свет, и я предложила ей помочь. Поэтому, мисс Харрис, вам следует запомнить, что Сару Аллейн необходимо приглашать во всех случаях. А леди Аллейн — на материнские ленчи и прочие забавы. Поняли? Вот ее адрес. И напомните мне ответить ей персонально. Итак, продолжаем, и…

Она замолкла столь внезапно, что мисс Харрис удивленно взглянула на нее. Леди Каррадос, как завороженная, смотрела на письмо, которое держала своими длинными бледными пальцами. Сейчас ее пальцы еле заметно дрожали. Мисс Харрис зачарованно следила за ними и за квадратным конвертом. В белой комнате воцарилось молчание, нарушаемое лишь торопливым и неуместным тиканьем маленьких китайских часов на камине. Резко стукнув, на пачку писем упал конверт.

— Леди Каррадос, простите меня, — заговорила мисс Харрис, — вам нехорошо?

— Что? Нет. Ничего, благодарю вас.

Она отложила это письмо в сторону и взяла другое. И вскоре авторучка мисс Харрис энергично забегала по бювару. Она делала записи с тем, чтобы принять, отказать и направить приглашения; составляла списки фамилий с пометками возле каждой фамилии, наконец, участвовала в долгом обсуждении бала леди Каррадос.

— Для полноты картины, — объяснила леди Каррадос, — я приглашаю Димитрия, поставщика из Шеперд-Маркет. Наверное, так будет… — она странно помолчала, — так будет безопаснее.

— Он, разумеется, самый подходящий, — согласилась мисс Харрис. — Вы говорили о расходах, леди Каррадос. Димитрий рассчитывает на более чем двадцать пять шиллингов. Но это и все. Уж вы-то хорошо знаете, где вы и где он.

— Двадцать пять? Я думаю, там наберется четыре сотни человек. Сколько это будет всего?

— Пятьсот фунтов, — спокойно заметила мисс Харрис.

— О, дорогая, но это же много, не так ли? Там же еще и оркестр. Полагаю, нам нужно в буфет шампанское. Оно избавит от этой бесконечной процессии в комнату для ужинов, что мне всегда кажется такой скукой.

— Шампанское в буфет, — решительно отметила мисс Харрис. — Боюсь, сумма достигнет тридцати шиллингов.

— О! Какой ужас!

— И счет у Димитрия вырастет до шестисот фунтов. Но тут уж, леди Каррадос, каждый ваш пенни, один к одному.

Леди Каррадос ничего не ответила и внимательно посмотрела на своего секретаря. По некоторым признакам мисс Харрис почувствовала, что совершила еще одну faux pas.[2]Ошибка, ложный шаг (фр.). Она подумала, что в глазах ее хозяйки появился необыкновенный блеск.

— Я бы сказала, — добавила она поспешно, — что тысячи фунтов, наверное, хватит на все расходы, оркестр и прочее.

— Понимаю, — отозвалась леди Каррадос. — Тысяча. Послышался стук в дверь и голос, зовущий: «Донна!»

— Входи, дорогая!

С пачкой писем в руках в комнату вошла высокая темноволосая девушка. Бриджет была очень похожа на мать, но никому и в голову не пришло бы сравнить ее с Сикстинской мадонной. Для этого она унаследовала у Пэдди О'Брайена чересчур много ослепительности. Тонкие, еле заметные губы и широко расставленные, глубоко посаженные глаза под резко очерченными бровями. В ней было нечто безмятежное, но, когда она улыбалась, черты ее лица как бы стягивались и она больше походила на отца, чем на мать.

«Впечатлительная, — подумала мисс Харрис с неожиданной мягкостью. — Надеюсь, она все переносит как надо. Ведь так неприятно, когда действуют на нервы». Она ответила Бриджет на ее церемонное «С добрым утром!» и полюбовалась на то, как она целует мать.

— Донна, дорогая, ты так душиста! — сказала Бриджет.

— Хэлло, моя милая, — ответила леди Каррадос, — мы здесь стараемся снизить цену на все, что хоть что-то стоит. Твой бал мы с мисс Харрис решили назначить на восьмое. Дядя Артур пишет, что на это число мы можем воспользоваться его домом. Это, мисс Харрис, генерал Марздон. Я разве не поясняла вам, что он сдает нам Марздон-хаус в Белгрэйв-сквер? Или поясняла?

— Да, леди Каррадос, благодарю вас, я все поняла.

— Ну разумеется.

— Это мавзолей, — сказала Бриджет, — но подойдет. Я получила письмо, Донна, от Сары Аллейн. Ее бабушка — ну, ты знаешь, эта твоя леди Аллейн, — снимает на сезон квартиру. Донна, пожалуйста, я хочу, чтобы Сару приглашали на все! Мисс Харрис это знает?

— Да, благодарю вас, мисс Каррадос. О, прошу прощения, — сказала, слегка смешавшись, мисс Харрис, — мне следовало сказать «мисс О'Брайен», да?

— О господи! Да! — воскликнула Бриджет. — И больше никогда не попадайтесь в эту ловушку. Прости, дорогая Донна, но, в самом деле!

— Ш-ш! — мягко произнесла леди Каррадос. — Это твои письма?

— Да. Все — приглашения. На тех, по поводу которых я в самом деле сомневаюсь, я поставила черный знак, а остальные мне еще нужно будет рассортировать. А, и еще я поставила большую «V» на тех, которые я особенно не хочу пропускать. И…

В это время дверь вновь отворилась, и в комнату вошел прихрамывая человек с фотографии на туалетном столике.

Сэр Герберт Каррадос казался слишком эффектным, чтобы быть реальным. Он был высок, мужествен и привлекателен. Рыжеватые тонкие волосы, большие гвардейские усы, тяжелые брови и слегка глуповатый, беззаботный взгляд. Глуповатость эту не сразу и различишь, потому что брови придавали общему выражению глаз мнимую свирепость. Впрочем, глупцом он не был; скорее человеком тщеславным и самодовольным. Он гордился тем, что обладал внешностью солдата, а не процветающего финансиста. В мировую войну он удержался на какой-то до удивления незначительной должности, что позволило ему всю войну провести в Танбридж Уэлс[3]Городок в графстве Кент, на юго-востоке Англии. и не помешало его устойчивому, а впоследствии и блистательному положению в Сити. Он прихрамывал и пользовался тростью, и, понятное дело, многие предположили, что он ранен в ногу — кстати, так и произошло, но из-за действий невнимательного егеря. С величайшим усердием посещал он военные слеты и был готов баллотироваться в парламент.

Бриджет звала его Бартом, что ему даже нравилось, но временами его удивляла ирония, появлявшаяся при этом в ее глазах, что ему уже вовсе не нравилось.

Этим утром под мышкой у него была «Таймс», а на лице — снисходительная мина. Он поцеловал жену, приветствовал мисс Харрис, причем с несомненными нотками сердечности, и вопросительно взглянул на падчерицу.

— Бриджет, доброе утро. Я полагал, что ты еще в постели.

— Барт, доброе утро, — ответила Бриджет. — Почему?

— Тебя не было к завтраку. Не кажется ли тебе, что было бы тактичнее по отношению к прислуге, если бы ты сначала позавтракала, а потом строила планы на день?

— Кажется, — согласилась Бриджет и направилась к двери.

— А каковы твои планы на день, дорогая? — продолжал сэр Герберт, с улыбкой обращаясь к жене.

— О… Да тут все! Бал Бриджет, например. Мы с мисс Харрис планируем в связи с этим расходы, Герберт.

— Вот как? — пробормотал сэр Герберт. — Убежден, что мисс Харрис настоящий дока в подсчетах. И какова же общая сумма, мисс Харрис?

— На бал, сэр Герберт? — мисс Харрис скосила глаз на леди Каррадос, несколько нервно кивнувшую ей. — Около тысячи фунтов.

— Боже правый! — воскликнул сэр Герберт и выронил монокль.

— Видишь ли, дорогой, — торопливо вмешалась его жена, — тут просто ну ничего нельзя сократить. Даже притом, что есть дом Артура. И если в буфет подать шампанское…

— Ивлин, я не вижу ни малейшей необходимости подавать в буфет шампанское. Если этим юнцам не хватает той выпивки, какая есть в комнате для ужинов, стало быть, они злоупотребляют выпивкой. Вот что я могу сказать. И еще я должен сказать, — продолжал сэр Герберт с видом обличителя, — я не понимаю умонастроения современной молодежи. Излишества в азартных играх, излишества в спиртных напитках, отсутствие жизненных целей… Взять хотя бы этого молодого Поттера.

— Если ты имеешь в виду Доналда Поттера, — сказала Бриджет с угрозой в голосе, — то я должна…

— Бриджи! — произнесла ее мать.

— Ты отклоняешься от темы, Бриджет, — сказал ее отчим.

— Я?

— Я имею в виду, — продолжал сэр Герберт, страдальчески глядя на жену, — что молодые люди в наше время слишком много ждут от жизни. Шампанское на каждом столе…

— Это совсем другое… — начала Бриджет, стоя у двери.

— Это лишь избавляет… — прервала ее мать.

— Однако, — продолжал сэр Герберт с видом человека, который остается любезным, несмотря ни на что, — если ты полагаешь, что в состоянии потратить тысячу фунтов на один вечер, моя дорогая…

— Но ведь это же не только деньги Донны, — возразила Бриджет. — Там еще и моя часть. Папочка оставил.

— Бриджет, дорогая, — заметила леди Каррадос, — завтрак.

— Прости, Донна, — сказала Бриджет. — Все в порядке. С этими словами она вышла из спальни.

Мисс Харрис тем временем размышляла над тем, не лучше ли и ей выйти отсюда, но так как никто, казалось, и не вспомнил о ее присутствии, то она сочла за благо и не напоминать об этом ни одним жестом. Между тем леди Каррадос говорила быстро и со странной смесью нервозности и решительности.

— Герберт, дело в том, что Пэдди предполагал, чтобы часть денег Бриджи была израсходована на ее выход в свет. Это вовсе не…

— Дорогая, — проговорил сэр Герберт с непередаваемыми нотками деликатного упрека и взглянул на мисс Харрис. — Ну конечно же! Решать только тебе и Бриджет. Это естественно. Я и помыслить не мог о том, чтобы вмешиваться. Я… ну разве что старый дурак, который не прочь оказать посильную помощь. Так что не обращай внимания.

От необходимости придумывать ответ на эту путаную речь леди Каррадос избавила вошедшая служанка.

— Мэм, здесь лорд Роберт Госпел, он желает знать…

— Ивлин, привет! — произнес из-за двери необыкновенно высокий голос. — Я уже здесь. Позволь мне войти.

— Банчи! — восторженно вскрикнула леди Каррадос. — Как это мило! Входи же!

И, прихрамывая, задыхаясь под тяжестью огромного букета желтых нарциссов, порог спальни переступил лорд Роберт Госпел.

В тот же день, когда лорд Роберт Госпел посетил леди Каррадос, сама леди Каррадос нанесла визит сэру Дэниелу Дэйвидсону в его врачебном кабинете на Харли-стрит. Разговаривала она с ним довольно долго и через полчаса уже с безнадежностью смотрела в его большие темные глаза.

— Я ужасно обеспокоена, и это естественно, как бы Бриджет не подумала, будто у меня что-то неладно, — сказала она.

— Но ведь у вас ничего особенно неладного и не происходит, — ответил Дэйвидсон, разводя длинными руками. — Ничего в том смысле, что у вас нет переутомления сердца, слабых легких или чего-либо в этом роде. Думаю, у вас нет и малокровия. Тест на кровь покажет, что все в порядке. Но! — он наклонился вперед и ткнул пальцем в ее сторону. — Но вы очень утомлены. Вы утомлены вся в целом. По существу, мне следовало бы порекомендовать вам санаторий и недели три безмятежного, растительного существования.

— У меня это не получится.

— А нельзя ли вашу дочь вывезти в свет на следующий год? Как насчет того, чтобы провести укороченный сезон?

— О, это невозможно! Правда, невозможно. Мой дядя сдал нам свой дом под бал, а Бриджет все распланировала. Ведь отложить все это будет не менее тяжело, чем выполнить. Я буду в полном порядке, только иногда я ощущаю себя медузой, а не разумным человеком. Качающаяся медуза. Я чувствую странные приступы головокружения. И не беспокоиться обо всем этом я попросту не в состоянии.

— Понимаю. Теперь с этим балом… Не слишком ли вы, как мне кажется, поглощены им?

— Я все передала своей секретарше и Димитрию. Надеюсь, там и вы будете — вам пошлют приглашение.

— Буду с удовольствием, но хочу, чтобы вас там не было.

— Но правда, это невозможно!

— Не беспокоит ли вас что-либо особенное? Последовала долгая пауза.

— Да, — сказала наконец леди Каррадос. — Но об этом я сказать не могу.

— А! Ну что ж, — сказал сэр Дэниел, вздернув плечи. — Les maladies suspendent nos vertus et nos vices.[4]Болезнь отсрочивает и наши достоинства, и наши недостатки (фр.).

Она поднялась, и он тут же вскочил с места, точно перед членом королевской семьи.

— Рецепт составят тотчас и отошлют вам, — сказал он, глядя на нее сверху вниз. — И, если это возможно, я хотел бы еще раз вас посмотреть. Полагаю, вас мне лучше не посещать?

— Пожалуйста, не надо! Я приду сюда.

— C'est entendu.[5]Решено! (фр.)

Леди Каррадос ушла, смутно сожалея о том, что сэр Дэниел чересчур уж красноречив, и страстно мечтая добраться до своей постели.

Ссутулившись, Агата Трои надвинула свою изящную новую шляпку на один глаз и направилась на выставку своих картин в Уилтширских галереях на Бонд-стрит. Ее всегда приводила в замешательство необходимость лично появляться на своих персональных выставках. Люди считали, что им следует ей что-то сказать о ее картинах, но что именно сказать, они никогда не знали, а она не знала, что им ответить. Она делалась замкнутой и застенчивой, и для интеллектуальных снобов эта ее несообразность была пороком. Как все художники, она была не в состоянии объяснить предмет своего творчества. Осторожные и гладко сформулированные оценки, которыми осыпали ее высоколобые критики, повергали Трой в состояние мучительной неловкости. В меньшей степени ее расстраивали общие слова обывательских любезностей, хотя и в этом случае она испытывала немалые трудности, пытаясь придумать подходящий ответ.

Она проскользнула в дверь, подмигнула молодому человеку, сидевшему за конторкой, и обошла стороной объемистую американку, нависшую над ним и тыкавшую пальцем в белой перчатке в цену, проставленную на каталоге.

Трой торопливо оглянулась и в углу многолюдного помещения увидела маленького кругленького джентльмена, сидевшего в чересчур большом для него кресле; у него была косо посаженная голова, закрытые глаза, и он мирно посапывал. Трой направилась к нему.

— Банчи! — позвала она.

Лорд Роберт Госпел широко открыл глаза и, словно кролик, пожевал губами.

— Хэлло! — заметил он. — Что за шум? Ничего? А что, недурственно.

— Ты же спишь.

— Ну, может, и вздремнул.

— Прекрасный комплимент! — добродушно сказала Трой.

— У меня было много беготни, а потом я подумал, дай заскочу, — объяснил лорд Роберт. — Вот и отдыхаю.

Он укрепил очки на носу и, откинув голову, принялся с видом доброжелательного знатока созерцать большую пейзажную картину. Наблюдая за ним, Трой не испытывала, как обычно, замешательства.

— А что, правда недурственно, — повторил Банчи. — Мм?

У него была любопытная привычка пользоваться викторианскими словечками (унаследованная, как он пояснял, от его выдающегося отца). «Боги!» — было его любимым восклицанием. Он придерживался мелких любезностей викторианских времен, после бала непременно оставляя визитки и нередко посылая цветы хозяйке, в доме которой отобедал. Он прославился своими костюмами — довольно высокий, наглухо застегнутый жакет и суженные брюки днем, мягкая широкая шляпа и плащ вечером.

Трой отвернулась от собственной картины и взглянула на собеседника. Часто моргая за своими очками, он указал толстым пальцем на пейзаж.

— Приятно и чисто, — сказал он. — Люблю чистоту. Приходишь и пьешь чай.

— Я только что пришла, — ответила Трой, — но не отказалась бы.

— Я позвал Поттеров, — добавил Банчи. — Мою сестру и ее сына. Погоди немного, я позову их.

— Милдред и Доналда? — спросила Трой.

— Милдред и Доналда. Ты же знаешь, с тех пор как умер бедняга Поттер, они живут у меня. Доналда только что исключили из университета, по-моему, за какие-то проделки с азартными играми. Милый молодой плут. И ничего ему не делается. Если не упоминать об Оксфорде.

— Это я запомню.

— Возможно, он избавит тебя от этого и заговорит об этом сам. Мне нравится, когда рядом молодежь. Веселые. И продолжают царапаться. Ты их нигде не видишь? Она носит красно-коричневый ток.[6]Ток (англ. toque) — женская шляпка без полей.

— Банчи, это не ток, — сказала Трой. — Вон она. Это очень модный пурпуровый берет. Она видит нас. Идет к нам.

Через толпу плавно пробиралась вдовая сестра лорда Роберта, сопровождаемая своим необыкновенно привлекательным сыном. Она еле перевела дыхание, но Трой приветствовала с нежностью. Доналд поклонился, заулыбался и сказал:

— Вот это да! Выдающаяся художница собственной персоной! Нам действительно здорово повезло! Ужасно здорово!

— Много вы тут понимаете! — добродушно парировала Трой. — Милдред, Банчи предлагает чай.

— Должна сказать, это было бы прекрасно, — сказала леди Милдред Поттер. — Нет ничего изнурительнее, чем разглядывание живописи, даже если это ваши картины, дорогая.

— Здесь внизу есть ресторан, — пропищал лорд Роберт. — Следуйте за мной.

Прокладывать себе путь, однако, им пришлось и вниз по лестнице. Отстав от них в толпе, Доналд закричал:

— Трой, вы слышали, что меня исключили? Впрочем, услышали об этом сперва все окружающие, и только потом Трой.

— Да, слышала, — строго ответила Трой.

— Ну не мерзость ли, а? — продолжал Доналд; теперь он шел рядом и говорил спокойнее. — Дядя Банч был взбешен и сказал, что я больше не наследник. Конечно, этого не произойдет, и он оставляет мне целое состояние… Дядя Банч, дорогой, разве не так?

— Мы пришли, — сказал лорд Роберт с облегчением, когда они наконец добрались до дверей ресторана. — Вы здесь устраивайтесь как следует, а я, боюсь, должен спешить. — Он вытащил свои часы и прищурился на них. — Через двадцать минут у меня встреча.

— Где? — спросила Трой. — Я отвезу тебя.

— Откровенно говоря, — ответил лорд Роберт, — это в Скотленд-Ярде. Я встречаюсь там со старым приятелем, которого зовут Аллейн.