Онлайн чтение книги Дело мерзкого снеговика
Глава 1

Великие морозы 1940 года наконец канули в прошлое, и началась вселенская оттепель. Целых два месяца бескрайние плоские равнины с затерявшейся на них Истерхем-Мэнор были покрыты лишь однообразной снежной гладью, расстилавшейся во все стороны и сколько хватало глаз, а старые межевые столбики, превратившиеся в волшебные фигурки, стояли теперь причудливые, молчаливые. Сквозь морозные узоры на окне детской Джону и Присцилле Ресторик открывалась новая картина, как в миле от них деревушка Истерхем постепенно пробуждается к жизни от этого снежного заколдованного сна. То был край ровных плоских полей и продуваемых всеми ветрами, неогороженных дорог; край редких деревень, заносимых крепкими вьюгами, обрушивающими на деревенские дома всю свою накопленную за долгую зиму ярость. Погребенный под сугробом Истерхем был начисто стерт с лица земли, выкопать в снегу коридоры от задних дворов до единственной улицы никак не получалось – их упорно заваливало снегом. И вот уже Истерхем превратился в изрытую недоделанными ходами белую пустыню, а снег сползал с красных черепичных крыш, превращаясь в желтоватую грязь под ногами крестьян, и целыми шапками сваливался с ветвей вязов у дома викария – и их кроны, испокон веков венчавшие далекий деревенский пейзаж, уже снова возвышались над знакомыми земельными наделами в зияющих тут и там прорехах, опять, как раньше…

Но Джона и Присциллу деревня интересовала мало. Со свойственной своему возрасту напряженной серьезностью они внимательно рассматривали стоящего у окна на лужайке снеговика.

– Королева Виктория будет низложена, – пробубнил Джон, любивший подхватывать у старших всякие пышные словечки и с важностью пускать их в ход. Он специально говорил это слово sotto voce [1]Вполголоса (лат.). (Здесь и далее примеч. перев.)., потому что знал, что отец не совсем его одобряет. Ну да, все ясно – опять то же самое, что «потаскуха» и «чертовски»! Такие слова очень даже позволены Шекспиру и взрослым, а детям их почему-то произносить не пристало. Во всяком случае, гостивший в доме приятель его матери Вилл Дайке однажды во время ленча сказал именно так, и отец полуприкрыл глаза, всем своим видом изображая негодование, которое, как всегда, болезненно отозвалось в душе у Джона, негодование оскорбленного безразличия под названием «не-при-детях».

– Королева Виктория будет низложена, – снова промычал Джон, смакуя слово на языке и глядя, как следующая порция снега съехала по мертвецу-снеговику.

– Королева Виктория будет дезинфицирована, – чтобы не отстать от него, ввернула Присцилла, протирая на стекле затуманенный глазок – там, куда уткнулся ее курносый расплющенный нос.

– Ну и дура, – заметил Джон ласково. – «Дезинфицирована» – это когда ты попадаешь в горчичный газ. Или если у тебя чертовски здоровенные волдыри, которые могут полопаться.

– Тебе нельзя говорить такие слова.

– Ну и пускай! Тетя Бетти всегда так говорила.

– Она уже взрослая. И между прочим, она умерла.

– По-моему, без разницы. Лучше ответь, Мышь, разве тебе не кажется, что с тетей Бетти творилось что-то очень странное?

– Странное? О чем ты говоришь, Крыса?

– Ну как же, куда ни глянь, всюду одни полицейские, все сбились с ног, дом гудит, как улей…

– Они не сбились с ног. Они все сидят кружком с таким видом, будто… будто ждут поезда. Точно, – пояснила Присцилла, – точно так же было, когда мы летом ездили на выходные. Все только и делали, что спокойно себе сидели, а потом вдруг вскакивали и неслись куда-то сломя голову, все были слишком заняты, чтобы поиграть с нами. Никогда не знаешь, что взбредет на ум этим взрослым – оказать тебе особое внимание или голову оторвать.

– Но когда ты ездила на выходные, у тебя же под носом не носились полицейские!

– Я люблю мистера Стрэнджвейса. Он для меня – самый лучший полицейский.

– Вовсе он не полицейский, ты, пятнистая леопардиха! Он – свободный художник.

– А что это такое?

– Это… ну, это – свободный художник, как Шерлок Холмс. Пока полиция хлопает ушами, он надевает фальшивую бороду и хватает преступников с поличным.

– А почему он не может хватать преступников с поличным без фальшивой бороды? Не люблю бороды. Когда доктор Боган лезет целоваться, мне щекотно.

– Не будь ослихой. Он надевает бороду… а впрочем, ладно, такие вещи для детей постарше, чем ты.

– Никогда не видела мистера Стрэнджвейса в фальшивой бороде. И между прочим, мне столько же лет, сколько тебе, Дважды Крыса!

– Ты родилась на десять минут позже!

– Женщины всегда старше своих лет, не то что мужчины. Это каждый знает.

– Боже, говядина с луком! Ты же не женщина, а ползунок.

– Не повторяй за мисс Эйнсли. Она липучая вампирша.

– Она не вампирша! Она помогала нам с дядей Эндрю строить снеговика.

– Нет, вампирша. У нее кровавые ногти и острые белые зубы.

– Это чтобы легче было тебя съесть. У тети Бетти ногти на руках всегда красные. И на ногах тоже. Я видел, когда она приходила ночью.

– Какой ночью? – спросила Присцилла.

– Той ночью, когда она умерла и отошла в мир иной. Она вошла, посмотрела на меня и снова ушла. Она подумала, что я сплю. Ее лицо было бело, как у покойницы. Я видел это в лунном свете. Она была будто вся из снега, как снеговик.

– Это был ее призрак? – ахнула Присцилла.

– Не будь ослихой, – ответил Джон чуточку неувереннее, – как она могла стать призраком, если она еще не умерла?

– И неудивительно, что по этой затхлой домине начали бродить призраки.

– Что это ты там бормочешь?

– Это тайна. Я слышала, как папа и мистер Стрэнджвейс… те-с, кто-то идет!

Хивард Ресторик вошел в детскую. Отец близнецов, вышедший в отставку, был деревенским джентльменом – с головы до пят. Его волнистые усы были гораздо длиннее, чем допускалось кавалерийской модой, что свидетельствовало о его саксонских предках. Ресторики из Истерхема – древнее Ветхого Завета.

Хивард быстро и озабоченно оглядел детскую, словно командир, привычно проверяющий своих солдат, но у которого на этот раз в мыслях засело что-то еще.

– Что это такое? – Он указал на разбросанные по полу игрушки.

Джон выпятил нижнюю губу, приготовившись к неприятностям. Но Присцилла не очень-то растерялась. Гордо и независимо – так, как делала это ее мать-американка, она тряхнула темными кудрями и ответила:

– Мы прибирали шкаф для игрушек, папочка.

– Прибирали? Хм. Ах, ну конечно! Джон сам все доделает. А тебе пора заниматься музыкой, Мышка.

Глубокий снег и карантин в связи с корью, словно сговорившись, не пускали детей в школу, и их родители занимались с ними сами – от случая к случаю. Всем на удивление, Хивард Ресторик, этот яркий экземпляр породы спортсменов-авантюристов, обладал талантом к фортепиано.

Присцилла подбежала к отцу, схватила за руку и решительно потащила к двери. Уже выходя, он взглянул на сына, который опять уставился в окно.

– Поторопись-ка, ты, старый дед, – сказал он не то чтобы недобро, но с оттенком явного раздражения, и ребенок от этих слов слегка подобрался. – Прибери все как следует. Не вечно же тебе в окно пялиться!

– Мы смотрели, как тает снеговик.

– Вот и прекрасно! Пока будешь убираться, он никуда не денется. Кстати, а это твое духовое ружье, как я понимаю, разряжено? Да или нет?

– Когда дядя Эндрю дарил мне его, он сказал, что мне можно стрелять из окна по птицам.

– Я спросил тебя, мальчик, разряжено ли оно.

– Его надо держать наготове на тот случай, если я вдруг увижу птицу, чтобы сразу…

– Я же говорил тебе, Джон, никогда не держать ружье заряженным, так ведь? Тебе уже десять лет, пора уметь обращаться с огнестрельным оружием. Давай-ка разряди его при мне, пока ты еще не забыл.

Джон всегда делал, что ему велели. Бесстрашный ребенок, он все же старался не провоцировать тот ужасный, затаенный гнев, который занимался в его отце при малейшем непослушании. Джон инстинктивно чувствовал, что, несмотря на доброту и терпение, тот был постоянно на взводе и мог взорваться от малейшей искры. А в последнее время он, ко всему прочему, стал каким-то другим. И все это было связано с неприятной новизной, вторгшейся в домашнюю атмосферу вместе со смертью тетушки Бетти, с этой растерянностью, царящей в доме, которая, как считал Джон, и повлекла за собой разные странности: он не ходит в школу, нескончаемые приходы и уходы полицейских, табачный дым трубок, снеговик, приглушенные, по чти шепотом, разговоры взрослых, которые резко обрываются, стоит только ему или Присцилле войти в комнату. В этом доме, где раньше все работало слаженнее восьмицилиндрового двигателя, поселилась неустроенность.

Засунув духовое ружье подальше в угол, Джон вернулся к окну, открыл его и высунулся на улицу. Оттепель чувствовалась везде: в кронах вечнозеленых пихт за теннисным кортом, еще запорошенных снегом, в сыром, мягком воздухе, ласково омывающем лицо, а самое главное – в певучем журчании воды, бегущей по проложенным в саду желобкам к маленькому водопадику в искусственных скалах, и, конечно, во всей остальной – подтаявшей и подгнившей природе.

Только снеговик словно не желал таять. Его лицо уже становилось зернистым и ноздреватым, но большая неуклюжая фигура до сих пор оставалась такой же, как ее слепили, и сразу глубоко в душе возникало то ощущение, которое они испытывали, создавая снеговика, – стоило только поглядеть на сильно утоптанный вокруг него снег. Джон вспомнил день, когда несколько недель назад дядя Эндрю, мистер Стрэнджвейс, Присцилла и он вышли во двор, чтобы соорудить снежную фигуру. Мисс Эйнсли тоже была, в алых шерстяных перчатках и пушистых меховых ботинках, так и сыпля непонятными для Джона глупыми нелепостями. Такие женщины просто тонут в собственной болтливости. Она даже принесла себе из кухни стул, но дядя Эндрю быстро столкнул ее и вывалял в снегу, и мисс Эйнсли много смеялась и старалась его побороть, но Джону показалось, что она была не в таком уж восторге, как старалась показать. Тогда дядя Эндрю выхватил у нее стул и поставил его рядом со снеговиком. Он сказал, что это – трон, и снеговик теперь будет королевой Викторией, а мисс Эйнсли ляпнула что-то вульгарное: мол, у нашей доброй королевы будет геморрой, если посадить ее в холод. Джон с Присциллой накатали огромные шары мокрого снега, которые дядя Эндрю водружал друг на друга, выскребывая их и тыкая в них пальцами, пока у него не получилось очень даже похоже на королеву из учебника истории. Вместо глаз снеговику прилепили по монетке в полпенни, а мисс Эйнсли откопала где-то в театральном сундуке дамскую шляпку с вуалью и надела снежной королеве на голову. Но папе почему-то это не понравилось, когда он вышел посмотреть, и пришлось унести шляпку обратно.

Глядя теперь на этого снеговика, Джон чувствовал непонятное наслаждение, будто он – Бог и смотрит с небес на землю, приказывая снеговику таять. Одна монетка беззвучно выпала из снежной глазницы. «Господь творит чудеса на наших глазах», – отрешенно пробормотал Джон. Ему захотелось, чтобы на голове появилась трещина, и тут же – будьте любезны! – возникла трещина.

– Смотри, Мышь, королева Виктория разваливается! – воскликнул он, забыв, что сестра ушла из комнаты.

И в который уже раз ему припомнился сон. Тот сон перешел к нему еще около недели тому назад, но до сих пор невероятно живо стоял перед глазами. Ему снилось, что он проснулся посреди ночи и подошел к окну. Стояла безлунная ночь, сверкающая яркими звездами. За несколько миль от него висела оторванная от земли цепочка сторожевых фонарей на внешних изгородях, словно частокол света. На лужайке у окна отливала слабым, призрачным блеском кряжистая фигура снеговика. Но во сне снеговик все время появлялся и исчезал, как будто (об этом Джон подумал уже утром) кто-то ходил перед ним взад-вперед. Это было так, словно кто-то строил еще одного снеговика, но наутро королева Виктория была, как и раньше, одна, без жениха – разве что слегка обрюзгшая и потрепанная – должно быть, из-за того снега, который прошел ночью; но царственное величие в ней все равно еще сохранялось.

Джон никому не рассказывал этот сон, кроме Присциллы, а потом сон на время забылся – пришел восторг от духового ружья, подаренного дядей Эндрю. Но этим утром по лужайке больше не скакала нахохлившаяся дичь со взъерошенными перьями, которую оттепель уже вернула к обычным птичьим делам, и в какое-то мгновение Джон снова вспомнил тот странный сон.

На душе было как-то странно и непонятно, но он совсем не боялся этого чувства, наоборот, в этом заключалась интересная новизна, которая чуть-чуть будоражила, словно одна его половина в окне наблюдала, как другая выходит на лужайку.

Внизу в гостиной умолк рояль, на котором играла Присцилла, и мир окутало облако тишины – осталось только звонкое бульканье и пение талых вод. Далеко справа, на выгоне, джоновский пони внезапно взбрыкнул копытами и галопом поскакал к изгороди, вздымая в воздух снежное крошево. Вверх по ступенькам взбегала Присцилла. Появилась мама, обутая в веллингтоны [2]Веллингтоны – высокие сапоги.. Она разговаривала с садовником. Джон вспомнил, что хотел у Присциллы что-то спросить.

– Эй ты! – крикнул он, когда она вбежала в детскую. – Что это еще за чушь была про всякие там привидения?

– Сам ты чушь! Я слышала, как они говорили об этом. И мама сказала, что Царапка явно видел привидение.

– Кошки не видят привидений.

– Царапка – очень умный кот.

– Царапка – просто капризный старый вонючка. Ну и где же, по-твоему, он его видел?

– В комнате Епископа. Это все, что я слышала. Когда они меня увидели, у них сразу языки отсохли. Вот-вот, точно, а потом кто-то из них сказал, как забавно Царапка скачет по стенам.

– Скачет по стенам? Вы точно все спятили. Слушай, Мышь, иди-ка сюда и взгляни на королеву Викторию. У нее сейчас тоже крыша поедет.

Дети, толкая друг дружку локтями, высовывались из окна все дальше и дальше. Прямо на глазах по макушке снеговика расползалась трещина. Мягко, словно шторка фотообъектива, съехал по его лицу ком снега. Этого лица не должно было остаться, но оно все равно было. У бесформенного, оплывшего снеговика до сих пор было лицо – почти такое же белое, как покрывающий его снег, мертвое лицо человека – лицо того, кому совершенно нечего тут делать.

Джон и Присцилла метнули друг на друга полные ледяного ужаса взгляды и бросились к двери, вот их ноги уже зачавкали по снеговой жиже нижних ступенек…

– Папа, папа! – надрывался Джон. – Иди скорее! Там кто-то в снеговике! Ой, это же…