Онлайн чтение книги Уход в лес Der Waldgang
14

Основной вопрос в этих бурях звучит, можно ли освободить человека от страха. Это гораздо важнее, чем вооружить его или снабдить медикаментами. Сила и здоровье принадлежат смелому. Напротив, страх охватывает также и вооруженных до зубов — даже именно их. То же самое можно сказать о тех, которые купаются в изобилии. С помощью орудия, сокровищ нельзя изгнать угрозу. Они только вспомогательное средство.

Страх и угроза находятся в настолько тесной связи, что едва ли можно сказать, какая из обеих этих сил порождает другую. Страх важнее, поэтому нужно начинать с него, если хотите развязать узел.

Однако стоило бы предостеречь от противоположного подхода, т. е. от попытки начать с угрозы. Если попытаться стать страшнее того, кто внушает тебе страх, это не приведет ни к какому решению. Это классическое соотношение между красным и белым, между красным и красным и завтра, вероятно, между белым и цветным. Ужас похож на огонь, который хочет сожрать мир. В то же время увеличивается страх. Как призванный к господству будет узаконен тот, который положит ужасу конец. Это тот же самый, который преодолел страх раньше.

В дальнейшем важно знать, что страх нельзя изгнать полностью. Это также не вывело бы за грани автоматизма, наоборот, это ввело бы его внутрь человека. Страх всегда останется большим партнером в диалоге, если человек будет советоваться с самим собой. При этом страх стремится к монологу, и только в этой роли он сохраняет за собой последнее слово.

Напротив, если страх призывают к диалогу, то человек получает право голоса наравне с ним. При этом также отпадает представление о том, что ты окружен. Кроме автоматического все еще будет очевидно другое решение. Это значит, что есть два пути, или, другими словами, свободное решение восстановлено.

Даже если и принять наихудший случай гибели, то все равно остается различие как между светом и мраком. Здесь поднимается путь в высокие царства, к жертвенной смерти или к судьбе того, кто погибает с оружием; там он опускается в низины лагерей рабов и боен, в которых примитивные убийственно объединяются с техникой. Там нет судьбы, а есть только больше цифр. Но есть ли у него судьба, или же его воспринимают только как цифру: вот решение, которое сегодня навязывается каждому, все же, он должен принимать это решение только сам. Сегодня отдельный человек точно так же суверенен, как в любом другом отрезке истории, вероятно, даже сильнее. А именно, в той самой мере, в которой коллективные силы завоевывают себе пространство, отдельный человек выделится из старых, развившихся союзов и будет стоять за самого себя. Теперь он будет противником левиафана, даже его победителем, укротителем.

Мы хотели бы еще раз вернуться к картине выборов. Выборный процесс, как мы его видели, стал автоматическим публичным выступлением, которое определяет организатор. Отдельного человеку могут принудить — и принуждают — участвовать в нем. Он должен только знать, что все позиции, которые он может занять в пределах этого поля, в равной мере ничтожны. Нет никакой разницы, двигается ли дичь между красными флажками на том или на этом месте.

Место свободы это совсем не то, что простая оппозиция, также и не то, чего он мог бы добиться бегством. Мы назвали это место лесом. Там есть другие средства, помимо того «нет», которое ставят в предусмотренный для этого кружок или квадратик. Мы видели, конечно, что при том положении, до которого дела дошли, вероятно, только один из ста способен на уход в лес. Однако речь идет не о числовых соотношениях. При пожаре в театре хватает одной ясной головы, одного сильного сердца, чтобы заставить утихнуть панику у тысячи человек, которые поддались животному страху и могут в бегстве затоптать друг друга.

Если здесь говорится об одиночке, то под этим подразумевается человек, причем без того привкуса, который приобрело это слово за два последних века. Здесь имеется в виду свободный человек, такой же, как его создал Бог. Этот человек — это не исключение, он не представляет собой элиту. Он скорее скрывается в каждом, и различия проистекают только из степени, до которой одиночка в состоянии воплотить переданную ему свободу. Для этого ему нужно помочь — как мыслящий, как знающий, как друг, как любящий.

Также можно сказать, что человек спит в лесу. В тот момент, когда он, просыпаясь, осознает свою силу, порядок снова восстановлен. Более высокий ритм истории можно вообще объяснить тем, что человек периодически открывает себя заново. Всегда есть силы, которые хотят натянуть на него маску, то тотемистические, то магические, то технические. Тогда растет неподвижность и с нею страх. Искусства каменеют, догма становится абсолютной.

Однако с самых ранних времен повторяется спектакль, что человек снимает маску, и веселье следует за ним, ибо оно — отражение свободы.

Из-за очарования сильных оптических обманов стало привычно рассматривать человека по сравнению с его машинами и аппаратами как песчинку. Но аппараты были и остаются, тем не менее, кулисами низшего воображения. Человек произвел их и может прекратить их работу или придать им новое содержание. Оковы техники можно сломать, причем сделать это может именно отдельный человек.