Онлайн чтение книги Десять пальцев
Один

1

Вместо ручки на тяжелой металлической двери было кольцо. Тоже тяжелое и металлическое.

Стоять на лестнице было холодно. Я долго звонил. Потом начал думать, что, может быть, звонок не работает? Может быть, здесь принято стучать? В этот момент мне открыли.

В дверях стояла монахиня. Вся в белом, а поверх – черная накидка. Улыбнувшись, кивнув, пригласив войти, она опять исчезла в глубине квартиры.

На полу в прихожей стояли мягкие тапочки. На стенах висели детские рисунки. Еще висел рождественский венок и распятие с надписью на грузинском… или на армянском?.. в общем, знаете, на таком странном языке… такими странными загогулинками.

Я совершенно точно знал, что ни грузин, ни армян в квартире нет. Есть итальянка, сестра Матильда, настоятельница петербургского Доминиканского монастыря и три монахини родом из Гватемалы.

В начале 1990-х Орден купил для них двухкомнатную квартиру в центре Петербурга. Квартира превратилась в монастырь. Несколько лет назад Орден купил еще одну, на той же лестничной площадке. Эта стала детским садиком для русских детей.

Я прошел из прихожей в комнату. В углу там стояла елка. За окном город похрустывал от рождественских морозов, а в монастыре было тепло. На окне стояли цветы. Красивые. Возможно, гватемальские.

Четырем монахиням тесно жить в двухкомнатной квартире. Чтобы не загромождать комнату, раскладные кровати днем они убирают в шкаф. А часовню, место, где начинается и где заканчивается их день, монахини отгораживают жалюзи.

Очень удобно: раздвинул жалюзи – оказался в часовне. Задвинул – просто в комнате. Входя в помещение, монахини кланялись в сторону алтаря. На вид алтарь казался тяжелым, многотонным. Как они его сюда втаскивали, по лестнице-то?

Постепенно монастырь заполнялся посетителями: петербургскими доминиканцами. На пятимиллионный город их набралось меньше десяти человек. Одеты они были тоже в белое и черное – цвета Ордена.

Женщины принесли хлеб и вино. Мужчины сдвинули в сторону стол, освободив центр комнаты, и расставили стулья. Единственный курящий мужчина (я) зажигалкой зажег стоящие на алтаре свечи.

Ровно в полдень все мы плечом к плечу встали перед алтарем и запели древний гимн:

2

Средневековые европейцы острили: Всеведущий Господь знает конечно же все на свете, но даже Ему неизвестно, сколько в мире существует монашеских орденов.

Очень приблизительное их число сегодня составляет 10-12 тысяч. Включая такие ордены, как «Белые рогационисты святого Гормисдаса» и «Африканские миссии Божественного Усердия».

В России же из них представлены меньше десятка. Иезуиты, францисканцы, несколько женских конгрегаций… Есть и вовсе экзотические.

Пару лет назад я по делам приехал на день в Москву, быстро освободился и понятия не имел, чем занять остающиеся до поезда часы. Мавзолей был осмотрен. Бродить по барам не хотелось. Я решил сходить в католическую церковь Св. Людовика.

Я сидел и рассматривал иконы. Я не заметил, как они вошли в церковь. Их было трое: высокие, горбоносые, с длинными черными вьющимися волосами. На них были надеты холщовые плащи, а обуви не было – мужчины стояли на каменном полу просто босиком.

Мужчины надолго склонились перед алтарем, а потом распрямились и начали громко и красиво петь латинские гимны. Голоса у них оказались высокими и чистыми – красивее, чем у Брендона Перри из Dead Can Dance.

Допев, они развернулись и вышли за дверь. Как ни странно, там, снаружи, лежал скучный и серый мегаполис конца ХХ века.

Я перегнулся к соседу по скамье:

– Кто это?

– Это монахи из ордена «Львы Иуды». Не обращайте внимания, они всегда так выглядят.

3

Поколение, под скрежет Rammstein и Nine Inch Nails практикующее сегодня тантрический секс, гордо своей продвинутостью. Во как можем! Никто так не мог, а мы – пожалуйста!

Лучше бы вместо опусов Ирвина Уэлша поколение читало книги старого и мудрого еврейского царя Соломона. Тогда бы поколение знало, что нет и не может быть ничего нового под солнцем.

Восемьсот лет назад в южной Франции уже произошла одна из первых европейских сексуальных революций. Сексуальная революция сопровождалась революцией психоделической. Тоже одной из первых.

Позже то, что происходило в те годы в южной Франции, назовут ересью альбигойцев. Рядом с обрядами альбигойцев шоу Мэрилина Мэнсона показалось бы детской пугалкой.

Перерезав католиков, французские альбигойцы, гордые своей продвинутостью, отжигали на бесконечном карнавале… они раз и навсегда решили, стоит ли жизнь того, чтобы жить… решили для себя, стоит ли задавать этот скучный вопрос.

Это были модные и красивые люди. Им была знакома радость свободной любви и радость расширения сознания. А главное – радость по поводу того, что за все предыдущие радости им, красивым и модным, ни от кого не попадет.

В тех солнечных, располагающих к бесконечной сиесте краях было все, что считается модным сегодня. Ну, может быть, кроме Виктора Пелевина, который описал бы эту красоту. Остальное было все.

Да, чуть не забыл. На захваченных альбигойцами землях остался один, самый последний католик. Этого странного и несовременного человека звали Доминико Гусман.

Каждое утро он приходил в свою церковь (последнюю церковь южной Франции) и служил мессу. Никто не понимал зачем, а он все равно служил.

Каждый вечер он вставал на колени и молился о том, чтобы люди, живущие рядом с ним, были счастливы… Они удивлялись: о чем это он?.. а он все равно молился.

Так продолжалось двенадцать лет подряд. Один, всеми брошенный, стареющий, Доминико продолжал служить и молиться. И, вы знаете, Господь услышал его молитвы.

Один за другим к Доминику начали приходить ученики. Те, кто не желал альбигойского счастья. Те, кто хотел странного счастья Доминико Гусмана.

Никто не заметил, как все изменилось… но все действительно изменилось. Именно доминиканцы, люди в белых передниках и черных капюшонах, сделали из Европы то, что мы сегодня называем Европой. То есть они показали уставшим от карнавала европейцам, что есть и другая жизнь, и эта новая жизнь европейцам понравилась.

Многие ли сегодня способны правильно поставить ударение в слове «альбигойцы»? Основанный же Домиником монашеский Орден до сих пор является самым распространенным монашеским Орденом в мире. Доминиканцы есть даже в том городе, в котором живу я.

Во всех больших католических орденах существует как бы несколько под-орденов: мужчины-монахи, женщины-монахини и миряне. Меня, венчанного по католическому обряду парня, принять могли, разумеется, только в общину мирян.

Петербургская община доминиканцев состояла в основном из женщин старше меня. Еще год назад я бы удивился: зачем мне общаться с такими женщинами?

Теперь я понимал: это моя семья. Люди, более ценные для меня, чем семья. Те, у кого мне предстоит учиться.

4

Официально Доминиканский Орден был учрежден Папой Иннокентием III 22 декабря 1216 года. Специалисты по вращению Земли вокруг Солнца утверждают, что 22 декабря – самый короткий день в году.

Лично мне кажется, что специалисты что-то напутали… где-то ошиблись. Уж для меня-то этот день точно не был самым коротким.

Спустя ровно 785 лет после опубликования папской буллы в доминиканцы был принят я.

5

Священник, стоящий за алтарем в домашних тапочках, торчащих из-под длинного облачения, выглядел непривычно.

Священник прочел всем нам проповедь. Проповедь была хорошая. О чем именно он говорил, я вам не скажу.

После проповеди начался сам обряд приема в Орден. Почти за тысячу лет обряд ничуть не изменился. В промерзшем Петербурге начала третьего тысячелетия все происходило так же, как в теплой средневековой Франции:

– Чего ты просишь?

– Прошу тебя, сестра, принять меня в Орден проповедников…

Вновь принятым доминиканцам давали крестик на золотой цепочке. Крестик был черный с белым – тех же цветов, что одежды доминиканских монахов.

Выходя из дому, я, как дурак, нарядился в кожаные джинсы. При попытке встать на колени джинсы скрипели и не желали сгибаться. Ну да ничего. Я тоже крепкий парень. Согнул-таки их. Больше никогда не стану носить эти джинсы.

А потом священник через голову стянул облачение, монахини пригласили нас в соседнюю, маленькую, комнату, и все сели пить чай с пирожными.

Лично я чай не пью вообще никогда. Сестры сказали «о'кей» и принесли мне банку кофе из Латинской Америки. У той монахини, что протягивала мне банку, на безымянном пальце правой руки было надето обручальное кольцо.

Невеста Христова.

Священник, улыбаясь, рассказывал, что время перед Рождеством – самое тяжелое время в году. Четыре мессы в день: для детей, по-английски, по-русски… плюс занятия с людьми… плюс недавно умер один прихожанин, нужно организовать похороны… и самое главное – исповедь… священники сидят в огромных неотапливаемых церквях и слушают, как грешники раскаиваются в совершенном… по много часов в день… неделя за неделей… такая вот жизнь.

Допив кофе, я вышел на лестницу и выкурил сигарету. Стены на лестнице покрывал иней.

Первая ступень принятия в Орден называется постулат и длится год. Затем следует новициат. Это еще год-три. Потом можно приносить обещания на всю жизнь.

Несколько лет… каких-то несколько лет, и я – доминиканец.

6

1990-е… странное время. Чем я только не занимался на протяжении этого десятилетия. До годов, начинающихся с цифры «20», мог, наверное, и не дожить. Однако дожил. Жив до сих пор.

Крещен я был в Католической церкви. Так уж получилось. То есть я, конечно, могу сказать, что Господь хотел, чтобы получилось именно так, но вы ведь не поверите, да?

Я был крещен в Католической церкви будучи взрослым парнем: двадцать мне уже исполнилось.

То, что было до, и то, как стало после этого события… это было даже не разными частями одной жизни, а двумя разными жизнями. Я имею в виду, что очень серьезно отнесся к тому факту, что был крещен в Католической церкви.

Крестили меня утром, а уже вечером все сережки были вытащены из моих ушей, футболки с нецензурными англоязычными надписями отправились в мусоропровод, а компашки любимых U2 были раздарены знакомым…

Разливное пиво и растатуированные подружки остались в прошлом. Началась совсем другая история. Это было хорошо.

Приятели отжигали на первых rave-parties, а я читал отцов Церкви. Они уезжали на танцульки в Гоа, а я пешком отправлялся в паломничество в Могилев.

Так продолжалось какое-то время… а потом я огляделся и вдруг увидел, что все уже не так… что сережки и футболки на старых местах… что в CD-проигрывателе опять надрывается U2… а отцы Церкви лежат недочитанными.

Однако это был не окончательный финиш, а всего лишь промежуточный. Осенью 2001 года Господь, богатый милосердием, еще раз тихонечко позвал меня по имени.

Мне была дана еще одна попытка. Шанс жить правильно.

Я не был уверен, что знаю, как это – правильно. То есть мне предстояло сыграть партию в игру, в которой я не знал даже половины правил. Поэтому, перед тем как выйти из монастыря, я спросил об этом священника.

Священник улыбнулся.

– Ты действительно хочешь жить правильно?

– Да. Действительно. Это сложно?

– Ты ведь теперь доминиканец, да? Я открою тебе секрет. Большой доминиканский секрет. Вернее, даже два БОЛЬШИХ ДОМИНИКАНСКИХ СЕКРЕТА.

– Два?

– Во-первых, всегда молись…

– А во-вторых?

– А во-вторых, никогда не прекращай молиться!

– Это все?

– Это все.

Я сказал: «Хорошо, я буду». Священник улыбнулся мне еще раз.

Пока что я держу свое обещание.