Онлайн чтение книги Десница великого мастера
XXXV

Царица Мариам готовилась к отъезду в Византией. В день сошествия святого духа она поехала в Абхазию. Обручение Гиршела с Шореной состоялось за неделю до этого, но Гурандухт свадьбу почему-то откладывала, ссылаясь на то, что она ждет приданое Шорены из Кве-тари и приезда своего брата — эристава Дачи. Георгий уже видел приданое Шорены, но полагал, что это не все и что в Пхови спрятаны еще немалые бо гатства. Царь не особенно жалел о том, что свадьбу Гиршела отложили до конца осени.

Ему не хотелось, чтобы эта свадьба состоялась до отъезда царицы Мариам в Константинополь. В его сердце все еще теплилась надежда, хотя казалось, что все уже потеряно.

Осень была не за горами. А потом? Потом пропасть, о которой он даже боялся думать. Он стал тосковать, чаще курить опиум, пить больше вина, развлекаться охотой и пирами. Он начал мечтать о войне— войне с сарацинами или с греками, чтобы погибнуть обоим: ему вместе с Гиршелом. Так топит Арагва во время половодья двух буйволов, впряженных в одно ярмо.

Георгий тщательно следил за Гиршелом, особенно по вечерам. Он должен был знать, как и где проводит время его двоюродный брат. Утешало его только то, что Шорена была равнодушна к своему жениху. К Георгию она относилась более внимательно. Вот почему царь так часто назначал приемы, пиры и охоту. Да и Гурандухт не оставляла обрученных наедине, и это тоже утешало влюбленного царя.

В начале июля Гиршела вызвали в Квелисцихе по делам эриставства. Но не прошло и двух недель, как он вернулся в Мцхету.

И как раз в тот вечер, когда владетель Квелисцихе снова пожаловал к царю, Звиад-спасалар без вызова явился во дворец.

Георгий сидел один в большой палате, когда услышал тяжелые шаги Звиада. Вместе со Звиадом вошел мсахуртухуцеси, начальник дворцовых слуг. Царь предложил им сесть. Взволнованный Звиад доложил царю:

— Лазутчики сообщили неприятные новости из Пхови. Хевисбери восстанавливают боевые башни. Колонкелидзе ведет себя так, как будто он не только ослеп, но и оглох. Он поссорился с изменившим ему зриставом Мамамзе, и если даже пховцы снова восстанут, Мамамзе и Тохаисдзе не поддержат эристава. От Колонкелидзе отступились дидойцы, дзурдзуки и галгайцы. Летом они напали на него и угнали скот.

Еще одна новость. В конце осени дочь Мамамзе, Ката, выходит замуж за начальника крепости Тохаисдзе.

Георгий хорошо знал Талагву Колонкелидзе: его жена и дочь — заложницы царя, но он не отступит ни перед чем ради кровной мести.

Когда Звиад закончил доклад, царь пристально посмотрел на него и спросил:

— А дальше?

— А дальше, если на то будет твое соизволение, я полагаю, что мы должны немедленно послать в Пхови войска, захватить Колонкелидзе и отрубить ему голову, пока он не успел помириться с Мамамзе и дидойцами. Не так ли?

Царь молча поник головой.

Звиад принял это за знак согласия и продолжал еще настойчивее:

— Вожаков восстания нужно сейчас же схватить и обезглавить! Не так ли, царь-батоно? Мурочи Калундаури, Мамука Баланчаури, Мартия Багатаури, Зезваи Ми-сураули, Бердия Бебураули, Ушиша Гудушаури и Ши-ола Апханаури!…

Пока спасалар перечислял хевисбери, Георгий сидел, не поднимая головы, и молчал. Тогда Звиад понял, что молчание царя еще не означает его согласия. Георгия поразило и возмутило это известие.

«Война?…» Он стал бы воевать, но не с внутренними, а с внешними врагами. Внутренних войн царь не хотел.

Кроме того, он знал, что Шорена — смелая и своенравная девушка, и, если пойдут войной на ее слепого отца, неизвестно еще, на что она может решиться. Свадьба Гиршела тогда, конечно, не состоится, и Шорену придется снова заточить в Гартискарскую крепость. Бдительность Звиада всегда казалась царю преувеличенной. И доносы лазутчиков не всегда оправдывались. Георгий поднял голову. Он удалил спасалара, сказав, что завтра даст ему ответ. Про себя же он решил: поехать самому в Пхови без войска, без свиты, в качестве простого охотника. Решил сам все посмотреть и проверить, чтобы зря не проливать невинной крови.

Мешало ему только одно обстоятельство: он не хотел оставлять Гиршела одного в Мцхете. Шорена была равнодушна к жениху, но кто знает, что может произойти меж ними завтра или послезавтра.

У Георгия было правило: не верить до конца ни женщине, ни лазутчику. В ту же ночь он поделился своими намерениями с Гиршелом. Хочу, мол, ехать, но как мне оставить тебя одного, ведь ты мой гость. Гиршел любил опасности, он жаждал приключений. К тому же ему хотелось посмотреть родину своей будущей жены. Заодно по пути они поохотятся на туров, попируют на пховских праздниках. В эту ночь они легли в одной опочивальне и, вспоминая свою молодость, смеялись и шутили. Они решили уехать из Мцхеты тайком. Никто, кроме Звиада, не должен был знать об их отъезде. Бороды, выкрашенные хной, отсутствие свиты и обоза — все это придавало их поездке романтическую таинственность. Сопровождать их будут только двое: скороход Вамех Ушишараисдзе и конюх Габо Кохричисдзе.

Они поедут на абхазских иноходцах, так как арабские и текинские жеребцы в горах непригодны. Четыре переодетых всадника выехали на заре из Мцхеты. На них были железные шлемы и латы, к седлам приторочены свернутые войлоки. Начало путешествия было веселое. Великан Гиршел подшучивал над верзилой Ушишараисдзе. Скороход сидел на низкорослом иноходце, голову Ушишараисдзе покрывал старый-престарый шлем времен Куропалата, покривившийся от ударов меча. Всадник держал в руке копье, ноги его доходили почти до земли. У Гиршела тоже был смешной вид.

— Глахуна, как зовут твоего скорохода?

— Вамех, — ответил Георгий.

— Кто назвал его Вамехом? — спросил Гиршел.

— Я назвал его так в детстве. А по крещению у него греческое имя — Анаксимандр. Мцхетский архиепископ Максим окрестил его этим именем. Ты ведь знаешь, я не люблю греческих имен.

Еще не доехали до Сапурцле, а солнце стало уже припекать. От зноя свернулись листья вяза. Всадники погоняли взмыленных коней. Вамех Ушишараисдзе сплел листья тыквы и напялил их на шлем. Габо шутил, что в таком виде он может сойти за медвежье пугало. Изнуренные зноем буйволы валялись в лужах. При появлении всадников они начинали скорбно мычать. Стая псов с высунутыми языками кинулась под ноги лошадям. Забившись в кусты, ворковали дикие голуби. Кони то и дело тянулись к воде. Взмывали коршуны, чертили круги на прозрачном небосводе, тоскливо покрикивали, словно жалуясь небу на тяготы сожженной зноем земли. Контуры замков, храмов и древних развалин выступали как нарисованные в бездонной синеве. Ящерицы скользили через дорогу, змеи, подняв головы, прилипали к уступам утесов. Арагва прыгала по громадным камням, ударяясь о скалы. Ревело эхо. На берегу Арагвы путники решили отдохнуть. Габо развязал бурдюк, они позавтракали, выпили немного вина. Надо было к вечеру добраться до Гудамакари, и потому они снова двинулись в путь.

На горе сверкнула белая церковь, показались стены ее ограды. Около деревни они встретили целое воинство босоногих монахинь.

Женщины в черных запыленных одеждах шли с покрытыми головами.

— Как они переносят в своих черных одеяниях этакий зной? — сказал Гиршел Георгию.

— Святоши все легче нас переносят, — ответил Георгий.

Монахиня, шедшая впереди, держала в руках завернутую в белое полотно глиняную статую Лазаря. Другие тащили мучные мешки и белые тюки.

Шли босоногие монахини и пели:

Подошел Лазарь к дверям,

Пялит он глаза…

Георгий и Гиршел ехали вдоль дороги и разглядывали монахинь.

Гиршел нагнулся к Георгию и шепнул: — Посмотри, какое сборище уродливых баб. Какие они сутулые, горбатые, кривые.

И в самом деле, мимо них в пыли тащились какие-то страшные уродки, похожие на деревянные куклы с развалившимися бедрами, колченогие, плоскогрудые и узкоголовые; иные же, наоборот, широкоплечие, с плоскими талиями, напоминавшие пугала.

— А ведь среди них есть и красивые, — шепнул Георгий владетелю Квелисцихе. — Посмотри на тех, что идут по косогору. Какие стройные девушки!

Они пустили лошадей и поравнялись с передними рядами монахинь. Из-под платков алели загорелые щеки, сверкали грустные глаза, чернее ночи. Гиршел заметил и других: русых, белолицых женщин, чуть веснушчатых, полногрудых, прямоногих и стройных, как древки хоругвей. Маленькие и белые, как голуби, ножки топтали дорожную пыль… Георгий снова наклонился к Гиршелу и шепнул ему: — Кто осудил этих несчастных женщин на вечную печаль, а их красоту — на праздное увядание? Неужели только для того они живут, чтобы стать добычей смерти? И неужели никому не удастся вкусить их цветущую сладость?

— Знаешь, Глахуна, когда я был в стране сарацин, вид женщин под чадрой волновал меня. Как легкая желтизна на белом винограде в конце сентября, так и тень от чадры красит лицо женщины в мусульманских странах. Среди магометанских жен немало и распутниц. Идешь, бывало, вечером по глухой улице. Морской ветер развевает юбки и чадру. Проходит мимо женщина в чадре, и если ты ей понравился, она сама подсобит ветерку, откинет на мгновение чадру и покажет лицо прекраснее иранской розы. Я имею в виду розу Экба-таны, которая распускается первой в месяц цветения роз. Не думай, что она красная, нет, она цвета старинной слоновой кости, как скипетр Багратионов, что ты показывал. Я любил женщин, хранимых тенью чадры, недоступных постороннему глазу. Ты меня понимаешь?

— Говори короче, Гиршел, многословие иногда портит речь. Ты любишь таких женщин, как твоя невеста, дочь Колонкелидзе, не правда ли?

Гиршел подтвердил догадку друга кивком головы и посмотрел на лукаво улыбающегося Георгия. А затем пришпорил коня. Проехали подъем, Монахини свернули вправо. Как грачи, рассыпались они по остроконечному холму.

В гору подымались двадцать латных всадников. Поравнявшись с Георгием и его спутниками, они крикнули:

— Кто вы такие?

— Мы воины царя Георгия, — ответили все четверо. Всадники соскочили с коней и приветствовали друг

друга, после чего встреченные направились в Мцхету. Георгий продолжал беседу, прерванную Гиршелом.

— Если тебе нравятся красавицы под чадрой, то и старый пень Фарсман тоже твоей породы,

— Ты о чем, Георгий?

— Фарсман повадился в Мцхетский женский монастырь и обесчестил там немало красивых девушек. Дочь Шарвашисдзе прижила от него ребенка. А недавно он увлек девочку Фанаскертели. У нее ланиты цвета старинной слоновой кости, как раз такие, какие ты любить, Гиршел.

— Ну а дальше? — спросил Гиршел.

— А дальше ничего. Ты что думаешь, дорогой Гиршел, наши законы писаны только для глупцов? Умные устраиваются таким образом, что взамен их в ловушку правосудия попадают дураки. Католикос Мелхиседек запрыгал, как стрекоза, требуя для преступника самой суровой казни.

Царь пришпорил коня. Гиршел не выдержал, спросил:

— Ну, а что ты сделал, Глахуна?

— Что я смог сделать? Не мог же я отрубить ему голову из-за какой-то девчонки. Звиад-спасалар сообщил мне, что Фарсману известны некоторые важные тайны и что мы должны их выведать у него. Мы и решили женить его, и знаешь — на ком?

Гиршел остановил коня:

— На ком?

— На Вардисахар, служанке твоей невесты Шорены. Я знаю, какой ты бабник: если ты увидишь эту женщину, ты, пожалуй, еще на год отложишь свадьбу.

Гиршел улыбнулся и легкомысленно спросил:, — А где теперь эта женщина?

— Я тоже точу на нее зубы, и если мне удастся ее заполучить, то знай, я не стану ждать твоего благословения.

Георгий придержал коня, так как Ушишараисдзе и Кохричисдзе отстали. По полю шла огромная толпа. Впереди колыхались хоругви, а за ними шли священники. Несли иконы для погружения их в реку. Босоногие женщины пели «Лазаря». В деревнях мальчишки обливали девочек водой. Девочки бегали и хохотали. Царь и эристав отстали от своих спутников, чтобы вволю насладиться скабрезными разговорами.

Абхазская лошадь сопела под тяжестью богатыря Гиршела. Путники въехали в укрепленную деревню. На взгорьях ревели ослы, они тащили на спине кувшины с водой; мальчики-верзилы, сидя верхом на ослах, волочили по земле босые ноги.