Онлайн чтение книги Дети горчичного рая
27. Они даже не ссорились

Можно ли чувствовать себя счастливой, легкой, как подснежник, веселой, как жаворонок, в день майского праздника, если заранее известно, что на спектакле у тебя будут самые худшие места где-то позади всех, что на каруселях, и на русских горах, и на качелях, и на лодке ты будешь кататься в самую последнюю очередь, что лучшие лакомства достанутся не тебе, а белым детям, что все награды, подарки и знаки внимания будут расточаться опять-таки им, этим белым детям, а ты будешь стоять в стороне, глотая слюнки, пока взрослые дяди и тети будут толкать тебя и еще ворчать при этом: «Сколько развелось этих цветных – никуда от них не спасешься!»?

Можно ли беспечно смеяться, радоваться солнечным зайчикам, скачущим по комнате, голубому небу, зеленой ветке за окном, если заранее знаешь, что написанные тобой стихи, которыми ты гордишься, будет читать другая девочка и все будут ее слушать и никогда не узнают, кто написал эти певучие, как весенний ручей, строчки?

Оказывается, можно!

Можно чувствовать себя празднично и радоваться хорошему дню, и собственной легкости, и красивому белому платью, которое надевает на тебя мама, и можно совсем не думать, просто-напросто выбросить из головы все эти больно ранящие мелочи, с которыми все равно сталкиваешься каждый день, если ты родилась темнокожей.

И Нэнси радовалась и веселилась, вертясь перед зеркалом, во-первых, потому, что от природы у нее был легкий, беспечный нрав и она не любила долго думать о грустном или неприятном, а во-вторых, потому, что ее мама – красавица, плясунья, самая нарядная и добрая из всех мам – не должна была знать, как обидели ее единственную, обожаемую девочку. Мама была убеждена, что дочке ее на празднике сегодня уготован шумный и всеобщий успех.

– Только я очень боюсь, чтобы ты не сбилась, когда будешь читать стихи, – говорила Маргрет Гоу, «звезда» Маргрет, ползая на коленях перед дочкой и быстро подшивая подол ее слишком длинного платья. – Ты у меня такая легкомысленная девочка… Выйдешь перед всеми этими важными леди и джентльменами и вдруг растеряешься, все позабудешь…

– Не беспокойся, мама, я-то уж не растеряюсь! – уверяла ее Нэнси. – Ох, какая ты у меня сегодня красавица, мамочка! Тебе так идет этот красный костюм!

– А ты у меня похожа на белоснежную бабочку. – Мать ловкими руками поправила дочери пояс. – Как жаль, что мне нужно идти на репетицию и я не могу послушать тебя на празднике!.. Так ты говоришь, мисс Вендикс была в восторге от твоего нового платья?

– О да, мамочка, она сказала, что у тебя тонкий вкус и что ты всегда придумаешь что-нибудь замечательное, – говорила Нэнси, отворачивая лицо. («Если бы мама только знала, что именно сказала учительница о платье! Нет, слава богу, мама никогда не узнает! „Муха, попавшая в молоко“, – вот что сказала она!»)

– Погоди, не вертись, непоседа! – остановила дочь Маргрет. – Я хочу завязать тебе бант. Кажется, сегодня на празднике моя дочка будет лучше всех. Наверно, даже сам Миллард не выдержит и будет аплодировать тебе, когда ты прочтешь свои стихи.

– Ну конечно же, мамочка! – отвечала Нэнси, мечтая поскорее удрать от этих ласковых рук и мучительных разговоров.

Маргрет искусно завязала на темных кудрях дочери большой бант, похожий на цветок магнолии. Она нагнула голову и взглядом знатока окинула девочку.

– Умоляю, не изомни платье и не выпачкайся до выступления. – Она осторожно разгладила оборки. – После выступления можешь кататься на лодке и танцевать – словом, все, что угодно, а до сцены – ни-ни… – Она погрозила дочери пальцем, потом прислушалась: – Постой-ка, кто-то скребется у двери… Нет, нет, я пойду сама отворю.

Она тотчас же вернулась в комнату и шутливо присела перед Нэнси:

– Мисс Гоу, к вам молодой джентльмен. Желает вас видеть и сопровождать на праздник.

– Ой, мамочка, кто это? – воскликнула Нэнси и вдруг вся просияла: – Василь, это ты? Как я рада!..

– Я проходил мимо и решил зайти, – смущенно сказал Василь. – Ты готова?

– Да, я совсем уже готова. Посмотри, тебе нравится? – Нэнси двумя пальцами расправила воздушную юбочку и покружилась перед мальчиком. – Правда, красивое платье? Ты ведь знаешь, это мне мама сама сшила,

– Очень красивое, – сказал Василь, не поднимая глаз и краснея. – Так мы сейчас пойдем?

– Да. А ты почему без костюма? – спохватилась вдруг Нэнси. – Ведь ты хотел нарядиться ковбоем.

– Расхотелось что-то, – неохотно отвечал Василь. – Я решил идти как обычно. – Он быстро одернул свою простую синюю куртку.

Нэнси, уловив на лице друга какую-то беглую тень, не расспрашивала больше, почему он не захотел надеть костюм ковбоя, и Василь облегченно вздохнул: как объяснил бы он девочке, что костюмироваться, когда все его друзья отстранены от участия в празднике, у него не хватило ни духу, ни желания. Только успех Чарли на гонках, которые должны были происходить в конце дня, еще интересовал Василя. Не будь этих гонок да еще желания увидеть Нэнси, Василь, по всей вероятности, остался бы дома.

К счастью, мысли Нэнси уже перепрыгнули на другое:

– Был ты у Чарли? Ну как он? В форме? Надеется на победу?

Василь кивнул.

Сегодня чуть свет он и Джой Беннет явились к Чарли. Вместе еще раз выкатили на пустырь и осмотрели со всех сторон «Серебряную свирель», почистили замшей, проверили приборы. Машина выглядела великолепно. Гонщик тоже был вполне спокоен и уверен в себе. Он показал двум друзьям забрызганную кляксами, безграмотную записку, которую накануне вечером мать его нашла приколотой к двери. «Если хочешь сберечь свою шкуру, черномазый, не показывай носа на гонках, – гласила записка. – Иначе тебе несдобровать».

Конечно, Чарли только посмеялся над этой грязной бумажонкой, а Салли сильно встревожилась и не спала всю ночь. Она умоляла Чарли отказаться от участия в гонках, но сын и слышать об этом не хотел.

– Это всё проделки Мак-Магона, Мэйсона и компании, – сказал он. – Не страшны мне их угрозы! Они приятели Мэрфи и хотят ему удружить, чтобы главный конкурент сошел с дорожки. Только им не удастся меня запугать!

Он решил, что посмотрит начало праздника, а после вернется домой и будет ждать грузовик, который из мэрии должен приехать за ним, как и за всеми участниками гонок, и вывезти его машину на старт, к холму Надежды. Туда к пяти часам соберутся судьи состязания, зрители и болельщики со всего города.

Все это Василь наскоро рассказал Нэнси. Услышав о записке, девочка тоже встревожилась.

– Ох, боюсь, как бы они не подстроили Чарли какую-нибудь гнусность! – вздохнула она. – Эти парни способны на все… Они давно грозились, что не позволят негру защищать спортивную честь нашей школы.

– Мэрфи всю последнюю неделю шатался вокруг пустыря, – сказал Василь. – А его менеджера Дика – знаешь, такой рябой – я позавчера изловил возле самого гаража. У него оказалось с собой шило. Ну, я хорошенько отблагодарил его за посещение, он еле ноги унес.

– Вот видишь! – воскликнула Нэнси. – Недаром я беспокоюсь. Ох, не случилось бы какого несчастья! – Она секунду подумала. – Знаешь что? Я дам Чарли мой амулет. Он принесет ему счастье и охранит от всякого зла.

И Нэнси принялась лихорадочно рыться в стенном шкафу. На пол полетели какие-то книжки, тетради, ленты, искусственные цветы…

– Нэнси, что ты делаешь, несчастная девочка! – раздался вопль, и Маргрет ворвалась в комнату. – Ты растрепала роли, которые мне надо учить! Выбросила все мои вещи!

– Мамочка, не сердись, я ищу мой амулет. Хочу дать его сегодня Чарли Робинсону, чтобы он победил на гонках… Ах, вот она! – И Нэнси с торжеством вытащила из недр шкафа маленькую стеклянную собачку. – Я дам ее Чарли, она непременно принесет ему счастье!

Собачка была искусно сделана из лилового стекла. На шее у нее красовался тонкий бронзовый ошейник с висящей жемчужиной вместо колокольчика, а вместо глаз – маленькие блестящие камешки. Вид у собачки был очень гордый, как будто она знала, какое важное значение ей придается и какую серьезную задачу ей поручают.

Нэнси протянула собачку Василю:

– Правда, прелесть? Я всегда даю ее маме, когда у нее ответственная роль в спектакле. И никогда еще не случалось, чтобы с собачкой мама проваливала роль.

Маргрет хотела что-то ответить, но в это мгновение зазвенел звонок.

– Это, наверно, опять к тебе, – сказала Маргрет. – Я пойду открою. – И она отправилась в переднюю, напевая по дороге: – Гости едут! Гости едут! – и вдруг осеклась.

За дверью стояла некрасивая, совсем незнакомая ей девочка в нелепом платье цвета яичницы. Она смотрела на Маргрет с унылым видом, никак не вязавшимся ни с великолепной погодой, ни с праздничным днем.

– Простите, мэм, здесь живет Нэнси Гоу? – спросила девочка таким же унылым голосом и вежливо присела.

– Здесь, мисс, – пробормотала, удивленно разглядывая девочку, Маргрет. – Нэнси, встречай гостей!

Незнакомая девочка вошла, опасливо озираясь, как будто ждала, что в этом жилище «цветных» ее встретит по крайней мере парочка диких животных или что-нибудь столь же экзотическое.

Впрочем, как только она увидела Нэнси, выражение ее лица сразу сделалось жалобным.

– Мери? Ты? – Нэнси передернулась. – Зачем ты пришла?

– О Нэнси, дорогая, я не могла не прийти, – забормотала Мери, бросаясь к подруге. – Я должна была прийти и объяснить тебе все-все… Я не находила себе места…

Нэнси подняла руки, словно защищаясь от неожиданного нападения. Ее мать с удивлением смотрела на странную девочку, которая, казалось, вот-вот заплачет. Впрочем, у Мери и впрямь показались слезы на глазах и кончик носа сразу покраснел.

– Нэнси, дорогая, ты должна простить меня… Честное слово, я ничего плохого не собиралась делать. Когда они предложили мне читать стихи на празднике, я ведь не знала, что это твои стихи… А сейчас мисс Вендикс говорит, что уже поздно что-нибудь менять… И потом, Нэнси, дорогая, мне так хотелось выступить… Я просто не в силах отказаться…

Мери Смит теперь плакала навзрыд. А Нэнси… Нэнси с отчаянием смотрела на мать. Лицо матери стремительно менялось. Сначала на нем выразилось глубочайшее изумление, потом, как молния, сверкнул гнев, а сейчас оно выражало одну только грусть.

– Значит, твои стихи будет читать вот она? – спросила Маргрет, указывая на сгорбившуюся Мери. – Зачем же ты меня обманывала, дочка?

Нэнси не отвечала. Вместо нее заговорил Василь.

– Вы, мэм, не огорчайтесь так, – сказал он, глядя своими чистыми синими глазами на Маргрет. – Здесь никто не виноват – ни Нэнси, ни Мери. Это все подстроило наше школьное начальство. Оно решило, что выступят только белые ребята. Мери тоже этого не знала. Ей просто хотелось участвовать в спектакле, а ей нарочно подсунули стихи Нэнси, чтобы всех нас перессорить между собой… Но ведь мы не будем ссориться, правда? – обратился он к Нэнси. – Ты ведь больше не будешь сердиться на Мери Смит?

Нэнси исподлобья смотрела на белую девочку. Та умоляюще простерла к ней руки. Нэнси повернулась к матери.

– Что ж, дочка, он прав, твой Василь, – сказала Маргрет каким-то новым, звенящим от волнения голосом. – Мы не будем плясать под дудку хозяев, мы – бедняки, простой народ, и не станем ссориться друг с другом. – Она подошла к Мери и ласковым, материнским жестом подняла ее опущенную голову: – А ну-ка, Мери, прочти нам стихи. Мы все послушаем, хорошо ли ты их читаешь.

Мери вспыхнула.

– Вы в самом деле хотите послушать, как я читаю? – с надеждой спросила она, обращаясь теперь уже к Маргрет.

Та ласково кивнула:

– Ну да, девочка. Читай, не смущайся – здесь все друзья.

Мери поспешно отерла с лица последние следы слез и, одернув платье, старательно, но довольно неуклюже поклонилась.

– Стихотворение «Весна идет», – объявила она высоким, ненатуральным голосом.

И, попеременно взмахивая то правой, то левой рукой, как бы дирижируя, Мери Смит прочла:

Последние слова Мери громко выкрикнула и для чего-то выбросила вверх сжатый кулак. Все это выглядело до того жалко и нелепо, что у Нэнси невольно выступили на глаза слезы досады: уж очень жаль ей было своих стихов, которые раньше так ей нравились, а теперь, в исполнении Мери, звучали так плохо.

Василь первый прервал молчание.

– Послушай, Мери, а почему ты не назвала автора стихов? – спросил он, сурово глядя на растерявшуюся девочку. – Когда ты объявляешь заглавие стихотворения, ты непременно должна сказать, кто его автор. Так ведь?

Мери опять жалобно посмотрела на всех и нагнула голову, будто ожидая неминуемого удара.

– Я так и делала вначале, Василь, – сказала она тихо, – но… видишь ли… позавчера на репетицию пришел мистер Хомер и… и сказал, что это необязательно… И тогда мисс Вендикс тоже сказала, что это необязательно и даже хорошо для меня, потому что у меня и так плохая память, я и без того могу запутаться… А когда я ответила, что непременно хочу, чтобы все знали, кто написал эти стихи, мистер Хомер посмотрел на меня такими злыми глазами – ужас! – и начал говорить мисс Вендикс, что я, наверно, не справлюсь и что напрасно мисс Вендикс выпускает меня на сцену. И… и тогда я испугалась и сказала, что буду все делать, как они велят, – докончила Мери почти шепотом.

– Ox, подлые! – Маргрет всплеснула руками. – Когда же это кончится?..

Василь с беспощадной твердостью смотрел на девочку.

– Запомни, что я тебе скажу, Мери Смит, – сказал он сурово. – Запомни и заруби себе на носу: никто из нашей компании – ни я, ни Чарли, ни другие мальчики и девочки – никогда больше не будут с тобой разговаривать, если ты не назовешь со сцены автора стихов. Вот. Я сказал! – торжественно заключил Василь.

– Чарли?!. – простонала несчастная чтица. – Чарли ведь ничего не знает и, наверно, думает обо мне, что я такая же, как Патриция! И такая же предательница!

И Мери снова горько зарыдала.

Маргрет подошла к плачущей и нежно ее обняла.

– Ну что вы на нее набросились! – сказала она мягко. – У этой девочки, я чувствую, доброе сердце, я она не хотела сделать ничего дурного. Но воля у нее еще очень слабая, и этим воспользовались злые люди. – Она насильно подняла залитое слезами лицо Мери: – Успокойся и вытри слезы. И давай, пока у нас еще есть свободный час, займемся с тобой декламацией. Я постараюсь научить тебя выразительно читать, грациозно кланяться и красиво выходить на сцену. Кажется, мисс Вендикс не такой уж большой специалист во всех этих вещах, каким ее считают. А мне было бы неприятно, если бы плохо прочли стихи моей Нэнси.

И Маргрет, обняв за плечи поникшую Мери, увлекла ее за собой.