Онлайн чтение книги Дети горчичного рая
33. Знаменитый певец

– И ты бывал в домах у белых?

– Конечно. И очень часто.

– И они сидели с тобой за одним столом и говорили с тобой, передавали тебе кушанья и угощали тебя?

– Да, да! И я встретил там моего старого друга Неда Бэрроуза. Он ученый-геолог, читает лекции студентам и ездит в экспедиции со своими слушателями.

– Нет, дядя Джим, тут что-то не так. Или ты все это выдумал для моего утешения, или они тебя там морочили… Нет, никогда я этому не поверю…

– Ну ладно, мальчик, довольно болтать, тебе это еще вредно. Вон твоя мать уже смотрит на меня, как тигрица, за то, что я тебя волную и веду слишком серьезные разговоры.

И Джим Робинсон ласково, легко, как женщина, коснулся забинтованной головы племянника.

Много дней и ночей провел мальчик в больнице, неподвижный, бессловесный. Он почти не ел и не отвечал на вопросы врачей. Был в забытьи, бредил. Тупая, ноющая боль била в голову… То дядя Пост трубил в свой позеленевший рожок. То виделся пологий склон холма Надежды, который движется, движется, как большая река, и течет асфальтовой лентой куда-то в бесконечность. А то вдруг появлялось лицо матери, все залитое слезами, застывшее в горькой гримасе.

– Мама, ма, не плачь, я здесь, я буду вместо папы… – бормотал Чарли, которому казалось, что мать снова оплакивает отца.

После, когда вернулось сознание и отступила боль, Чарли сделался вдруг вялым, скучным. Его теперь ничто не интересовало: ни школьные и домашние новости, которые рассказывала мать, ни сласти, те немудрящие сласти бедняков, которые посылали ему Василь, Джой и Нэнси. О гонках и об аварии он говорил совершенно равнодушно, как о чем-то случившемся с посторонним, и мать, вначале боявшаяся затрагивать эту тему, теперь стала тревожиться и старалась всеми силами расшевелить сына. Но даже известие, что Мэрфи посылают на всеамериканские гонки, которое со всякими предосторожностями сообщил ему Василь, казалось, не заинтересовало мальчика.

Непосредственная опасность миновала, и можно было взять Чарли домой, тем более что лечение в больнице было не по средствам Салли. И так уж плату за лечение третью неделю вносили за нее мистер Ричардсон и, как она подозревала, доктор Рендаль. Доктор Рендаль несколько раз навещал и осматривал Чарли в больнице, и Салли чувствовала, что он – настоящий друг, такой же, как мистер Ричардсон. Именно доктор Рендаль объявил ей, что мальчик вне опасности и можно выписать его домой.

А тут вдруг – телеграмма от Джима с известием о приезде!

Когда Салли пришла в этот день в больницу, Чарли был скучен и неразговорчив, как обычно в последнее время: тусклые глаза, тусклый голос.

– Мальчик, завтра приезжает наш дядя Джим, – сказала, ни на что не надеясь, бедная мать.

Вы знаете сказку о мертвом рыцаре, которого сбрызнули живой водой? Вот таким ожившим рыцарем сделался Чарли, услышав новость, принесенную матерью. Он точно преобразился: лицо разгорелось, глаза стали осмысленными, блестящими. Голос дрожал от радости, когда он принялся тормошить мать:

– Завтра? Неужели завтра я его увижу? Он придет ко мне?

– Да, он за тобой приедет, и мы увезем тебя домой, – говорила Салли.

И вот только вчера его привез домой дядя Джим, тот самый Джим, который теперь, после матери, был для Чарли самым дорогим человеком на земле. И Чарли, осунувшийся, с сухим, побелевшим ртом и все еще забинтованной головой, не мог наговориться досыта, досыта наглядеться на своего любимца.

Уже рассказано о школе, о дактилоскопировании, о том, как он, Чарли, отказался и подговорил других ребят, как началась травля цветных школьников. И о перевыборах и о празднике рассказал Чарли – тихо-тихо, чтобы не слышала мать. Дядя Джим должен все узнать. Он все поймет как надо. И Чарли горячим шепотом рассказывает, как читался список погибших на войне и как забыли негров, отдавших свою жизнь за родину. Наконец-то мальчик может открыть всего себя, всю накопившуюся боль оскорбленного человеческого достоинства, все мелкие уколы и ранения, которые наносят ему за то, что он родился черным.

Дядя Джим узнает, как выгнал Парк Бийл друзей Чарли только потому, что они хотели доказать подлый поступок белых мальчишек. Мальчик рассказывает о своих главных врагах: Мак-Магоне и Мэйсоне, о Мэрфи, который, добившись поражения Чарли, поедет вместо него на всеамериканские гонки.

Дядя Джим не повторяет поминутно: «Не волнуйся, Чарли», или: «Избегай думать об этом», или: «Тебе вредят такие разговоры». Джим слушает молча, не прерывая Чарли и ничем не выдавая своих чувств. Он курит, зажигая одну сигарету о другую, и комната окутана голубым облаком дыма.

Вот он стоит, «черный Карузо», высокий, чуть сутулый, и смотрит на забинтованного мальчика. О знаменитом певце пишут все газеты мира. Пластинки с записями его голоса стоят дороже других пластинок. Радиостудии наперебой приглашают его выступать. Самые прославленные концертные залы Вселенной гордятся его выступлениями.

Но на его родине ни одна белая женщина не показалась бы с ним в театре или на улице, ни один богатый белый джентльмен не ввел бы его в свой дом, а пожать ему руку в публичном месте считалось бы либерализмом и вызовом общественному мнению.

Может быть, поэтому в глазах Джима Робинсона всегда было ироническое выражение, а рот приобрел ту жестковатую складку, какая бывает у людей, много испытавших на своем веку. Из-за сильно пробивающейся седины волосы его были цвета соли с перцем; он редко улыбался, а в его длинных, висящих вдоль тела руках и опущенных плечах чувствовалась усталость. Как будто этот знаменитый негр-певец вобрал в себя всю печаль своего народа.

Слава не испортила его. Он еще хорошо помнил то время, когда работал простым пильщиком на лесопильных заводах в бухте Одри. Он и тогда пел так, что люди после работы оставались еще часок-другой послушать его песни и негритянские гимны.

Оба они с братом Тэдом родились в семье портного-негра в маленькой деревушке, но судьба повела их разными путями. Быть бы и Джиму до смерти простым пильщиком, если бы не надоумил его один рабочий-поляк уехать в Европу. Он и поехал простым матросом и пел в портовых кабачках в Марселе, пока его не услышал какой-то музыкант. Музыкант увлекся мыслью, что он отшлифует этот «черный алмаз» и придаст ему небывалый блеск. Он начал учить Джима Робинсона и вскоре выпустил его уже в кабачке сортом повыше. И так, поднимаясь со ступеньки на ступеньку, Джим сделался тем, чем он был сейчас, – человеком с магическим голосом, который был знаком всему миру.

Когда родители – простые, ничем не примечательные негры-бедняки – умерли, дом Тэда стал для Джима Робинсона его настоящей семьей. Сам он был одинок. Ходили слухи, что некогда, приехав в Филадельфию на концерт, он влюбился в девушку-американку из зажиточной семьи и она тоже полюбила его. Родители, которые скорее предпочли бы видеть свою дочь мертвой, чем замужем за негром, увезли ее куда-то на хлопковые плантации Юга, чтобы там она воочию могла убедиться, какая участь уготована людям с черной кожей.

С тех пор Джим окончательно привязался к семье Тэда, нянчил маленького Чарли, а когда Чарли подрос, всерьез подружился с племянником.

Приезды Джима были праздником для всех обитателей Горчичного Рая.

Отзвук дальних гроз идущей в мире борьбы за справедливость, дыхание больших событий входило с певцом в негритянские лачуги, в жилища белых бедняков. Через него обитатели Горчичного Рая как бы соприкасались с другими бедняками, которые сражались за будущее. Под стенами университета в Мадриде он пел для повстанцев, воевавших с фашизмом. Он дружил с бастующими английскими шахтерами и французскими докерами. В пекинских мастерских он пел старинные негритянские гимны для китайских рабочих и после шел с ними в их дома и до утра слушал страшные и простые рассказы о прошлой жизни.

Он все знал и понимал – этот усталый, темнолицый человек с иронической усмешкой в глазах.

Однажды, уже после окончания войны, он вернулся в Стон-Пойнт бодрее и оживленнее, чем обычно.

– Я был в России, в Москве, – сказал он Салли и племяннику. – Я подружился со многими русскими и понял, что это за народ.

В тот раз Джим Робинсон встретился со всеми старыми друзьями. Он привез с собой много книг и журналов, где рассказывалось о Советском Союзе; привез фотографии, на которых он был снят вместе со своими русскими приятелями. И все соседи Робинсонов рассматривали тогда эти книги и фотографии. И дядя Джим рассказывал о том, что он видел в Советском Союзе, а люди верили и не верили – так много было в его рассказах удивительного. Скоро Джим снова уехал гастролировать в Европу. И после соседи говорили, что какие-то подозрительные молодцы ходили по домам Восточной окраины и расспрашивали о певце.

Но у людей Восточной окраины был большой опыт – они привыкли держать рот на замке. Так эти молодцы и удалились не солоно хлебавши, а потом их видели в компании сыщика Ньюмена, которого хорошо знали в Горчичном Раю.

Едва услышав, что появился долгожданный Джим, Цезарь сейчас же прибежал в дом друзей. Ох, как они обрадовались друг другу – он и Джим! Целых пять минут они стояли и хлопали друг друга по спине и плечам так, что казалось, в комнате выбивают матрацы.

Чарли, лежа в постели, смеялся до слез.

– Все такой же, старина! И время тебя не берет, скажу не стесняясь! – гремел Цезарь. – Красавец ты, черный Карузо!

– А ты все ковыляешь на своей деревяшке? Почему до сих пор не приобрел протезы? – набросился на него Джим.

– Думаешь, так легко это сделать? Для безработных негров не торопятся делать протезы.

Джим Робинсон нахмурился:

– Ни работы, ни денег, ни протезов… Ну хорошо, мы что-нибудь организуем.

Цезарь замахал левой рукой:

– И думать не смей! Я ведь тебя знаю. Ты небось сам сидишь с долларовой бумажкой в кармане!

Тот смущенно пригладил волосы на висках:

– Видишь ли, Цезарь…

– Видим, видим! – вмешалась в разговор Салли. – Цезарь прав: ты только о других заботишься, а о том, чтобы скопить денег на старость, когда у тебя не будет такого великолепного, свежего голоса, ты и не подумал.

Джим загадочно посмотрел на свояченицу.

– Старость? – пробормотал он. – Кто знает, где будет проходить моя старость! А может, и у нас когда-нибудь станут лелеять старость!

– О, ты всегда был мечтателем, как наш Тэд, – грустно усмехнулась Салли.

– Тес… Джим, не очень-то мечтай, – сказал Цезарь. – Шпики так и шныряют всюду, скажу не стесняясь. Вчера я вздумал позвонить из автомата мистеру Ричардсону – смотрю, к стеклянной двери будки уже приклеился чей-то бледный нос. Ну, я как двинул моей деревяшкой по двери, она распахнулась и – хлоп шпика по носу! Вот я смеялся, скажу не стесняясь…

Чарли хохотал, откинувшись на подушки. Однако Джим Робинсон даже не улыбнулся.

Цезарь положил на плечо певца здоровую руку:

– Ох, и ждали же мы тебя, Джим. Ты один скажешь нам правду. Неужели опять может разразиться эта проклятая война?! Скажешь, Джим?.. – Он умоляюще заглядывал другу в глаза.

Джим Робинсон неожиданно громко рассмеялся.

– Ну и чудаки! – сказал он. – А все-таки многих из вас пробрала пропаганда! Кажется, вы чуть было и впрямь не поверили басне, будто Советский Союз хочет войны!

– Нет, нет, мы не поверили! – горячо начал смущенный Цезарь. – Но ты понимаешь, когда целыми днями слышишь одно и то же, люди поневоле начинают задумываться…

Джим Робинсон уселся на кровать племянника и взял его похудевшие руки в свои.

– Достаточно ли ты оправился, чтобы принять гостей? – спросил он. – Слышишь, что болтает этот верзила на деревяшке? Ведь это срам слушать! Придется нам позвать кое-какой народ и поговорить о том, что делается на свете. А то вы тут живете, как бобры в своем водоеме.

– Я завтра встану, дядя Джим. – Чарли порывался подняться. – Ты не думай, что я буду лежать… Я себя отлично чувствую, я совсем здоров.

Но тут налетела Салли. Она была непреклонна.

– Будешь лежать до тех пор, пока я не позволю встать, – заявила она твердо. – Люди могут и теперь приходить. Да вот, кстати, кто-то идет к нам. – Она прислушалась к голосам за дверью.

Это была Маргрет с двумя девочками – Нэнси и Мери. С того злополучного утра, когда Мери пришла к Нэнси с покаянием, обе девочки очень подружились. Теперь Мери, родители которой жили в соседнем городе, проводила все свое свободное время у Нэнси и звала ее мать «тетя Маргрет». Девочки принесли Чарли сирень.

Они еще ничего не знали о приезде Джима Робинсона, слышали только, что их друга перевезли домой. Не знала о приезде Джима и Маргрет, иначе, наверно, она постаралась бы скрыть свой расстроенный вид и заплаканные глаза.

– Боже милостивый, кого я вижу!.. Джим Робинсон!.. – пробормотала она.

– Здравствуйте, Маргрет, голубушка моя! – Джим Робинсон нежно пожал руку актрисе. – А почему глазки заплаканы? Что случилось у моей старой приятельницы Маргрет?

– Так, пустяки, – отмахнулась Маргрет, пряча лицо. – Я так рада вам, Джим. Вы точно луч света в нашей жизни…

Обе девочки во все глаза смотрели на «черного Карузо». Так вот он – этот знаменитый певец, о котором так восторженно говорил Чарли, а теперь толкует вся Восточная окраина!

В своем волнении они даже забыли о том, что пришли навестить больного, и так и стояли посреди комнаты, держа в руках ветки белой и лиловой сирени.

– А кто эти молодые леди? – обернулся к ним Джим Робинсон. – Впрочем, я догадываюсь: одна из них, верно, ваша дочь, Маргрет, ваша Нэнси, которая умеет и петь, и танцевать, и пишет прелестные стихи, как я слышал. Подойди ко мне, дочурка, дай на тебя полюбоваться – ведь я знал тебя еще крошкой.

Он привлек к себе смущенную Нэнси и почтительно, как взрослой, пожал ей руку:

– А как зовут твою подругу?

Мери присела:

– Мери Смит, с вашего позволения, сэр.

Джим Робинсон улыбнулся и ей:

– О, как же, знаю, знаю все и о вас, молодая мисс. О том, как вы назвали со сцены имя автора стихов и как молились за Чарли на гонках. – Он шутливо подмигнул ей. – Как видите, я уже в курсе всех событий.

Мери покраснела чуть не до слез:

– О сэр, это все, наверно, Чарли рассказал! Чарли такой добрый!.. Он выбрал только хорошее, а о плохом ничего не сказал вам… А я ведь очень дурная, сэр.

– Не верь ей, дядя Джим. – Чарли совсем свесился с постели. – Она всегда на себя наговаривает.

Пока шел этот разговор, Салли, потихоньку поманив к себе Нэнси, выспрашивала ее, почему у матери заплаканы глаза. Нэнси попробовала отговориться незнанием, но от Салли нелегко было отделаться.

– Ты, девочка, не виляй, – сказала она, как заправский мальчишка. – Я тебя насквозь вижу. Говори, что там у вас еще стряслось?

– Выгоняют нас из дома, – нехотя призналась Нэнси, теребя платье. – Мы не уплатили за последнюю треть года, и пришел управляющий Большого Босса и сказал, что это очень кстати, потому что Босс решил очищать Горчичный Рай от лачужек и строить здесь доходные дома. И чтобы мы по этому случаю убирались вон. Мама стала его умолять подождать неделю, до получки в театре, а он только твердит: «Складывайте ваши пожитки! Босс не хочет больше с вами возиться».

– Когда же это кончится? – пробормотала Салли.

Она сделала знак Джиму подойти и передала ему то, что услышала от девочки. У Салли, как и у других обитателей Горчичного Рая, была безграничная вера в этого человека, она была твердо убеждена, что он может все на свете.

– Ну, разумеется, мы это уладим!.. Маргрет, дорогая, не стоит плакать из-за такой чепухи. В мире и так довольно слез. Я сам переговорю с управляющим и все улажу.

Цезарь радостно засмеялся.

– Ну что я вам говорил! – сказал он торжествуя. – Вот и опять он нашел себе подходящие заботы. Еще парочка таких дел, и Джим будет совершенно счастлив!

– Молчи, несчастная деревяшка! – Джим Робинсон шутливо замахнулся на Цезаря. – Не болтай чепухи!

Маргрет ничего не говорила, но ее глаза были красноречивее всяких слов.

Между тем обе девочки, усевшись на скамеечку возле постели Чарли, возбужденно спрашивали:

– Что он тебе привез, Чарли? Рассказывай скорее!

– Ух, он привез мне целую кучу вещей! – оживленно начал мальчик. – Во-первых, духовое ружье. Во-вторых – целый ящик книг. Полный Джек Лондон, Сеттон-Томпсон, Теккерей…

– Неужели ты все это будешь читать? – Мери с уважением смотрела на мальчика. – У меня никогда бы не хватило терпения.

– Но самая замечательная книга, которую привез дядя Джим, – вот эта. – Чарли потянулся и взял со столика небольшую книжку в сером переплете. – Ее написал один русский писатель. Дядя Джим еще в прошлый свой приезд рассказывал мне о нем. Понимаете, девочки, этот человек ослеп и из-за тяжелой болезни не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой. Он много-много лет провел в постели, лежа пластом, но у него была такая сильная воля и выдержка, что он ни на минуту не отчаивался и не сдавался. Он лежал и диктовал эту книгу, в которой рассказывал всю свою жизнь. И жизнь эта была такая сильная и прекрасная, что теперь там, в Советском Союзе, все мальчики и девочки и взрослые люди читают эту книгу и учатся по ней жить.

– А как она называется? – спросила Мери. – Ну-ка, дай ее сюда.

Нэнси опередила ее. Она взяла книгу из рук Чарли и громко прочла заглавие, напечатанное золотыми буквами:

– «Как закалялась сталь».