Онлайн чтение книги Детоубийцы
IX.

День начался большими превратностями для охотника, которому пришлось довриться опытности П_і_а_в_к_и.

Предъ разсвтомъ, при вбиваніи свай, благоразумный буржуа счелъ полезнымъ обратиться за помощью къ нсколькимъ лодочникамъ, которые много смялись, увидя бродягу, при исполненіи новыхъ обязанностей.

Съ ловкостью, пріобртенной привычкой, они быстро воткнули три кола въ тинистое дно Альбуферы и устроили сверху громадный шалашъ для прикрытія охотника. Затмъ обложили его тростникомъ, чтобъ обмануть птицъ, которыя, доврчиво приближаясь, могли бы принять его за кусокъ тростника среди воды..Чтобы увеличить эту иллюзію постъ былъ окруженъ нсколькими дюжинами чучелъ утокъ и лысухъ, сдланныхъ изъ пробки, качавшихся на поверхности воды, при каждомъ движеніи волны. Издали они были похожи на стаи птицъ, спокойно плавающихъ около тростника.

Довольный тмъ, что онъ счастливо освободился отъ всякаго труда, П_і_а_в_к_а пригласилъ патрона занять мсто. Онъ самъ удалится въ лодк на нкоторое разстояніе, чтобы не вспугнуть дичь и, когда тотъ убьетъ нсколько лысухъ, пусть крикнетъ и онъ соберетъ ихъ на вод.

"До свиданья! Счастливой охоты, донъ Хоакинъ!"

Бродяга говорилъ съ такой предупредительностью и обнаружилъ такую готовность быгь полезнымъ, что добродушный охотникъ позабылъ все свое недовольство его прежней лнью. Хорошо! Онъ позоветь его тотчасъ же, какъ убьетъ птицу. А чтобы не слишкомъ скучать ожиданьемъ, онъ можетъ позаняться състными припасами. Сеньора – жена снарядила его, словно для кругосвтнаго путешествія.

И онъ указалъ на три громадныхъ тщательно закрытыхъ горшка, обильный запасъ хлба, корзину съ плодами и большой бурдюкъ съ виномъ. Мордочка П_і_а_в_к_и задрожала отъ удовольствія, когда ему поручили это сокровище, которое онъ прошлой ночью такъ часто ощупывалъ, сидя на носу лодки. Тонетъ не обманулъ его, сказавъ что его господинъ позаботится о немъ. Спасибо, донъ Хоакинъ! Разъ уже онъ былъ такъ добръ и предложилъ отвдать припасовъ, онъ попробуетъ одинъ два глотка,- не больше – просто такъ, чтобы провести время.

И отъхавъ отъ поста на разстояніе звука голоса, онъ улегся на дн баріки.

День занялся и Альбуфера оглашалась ружейньми выстрлами, усиленными эхомъ озера. Едаа можно было замтить, какъ на сромъ фон проносились стаи птицъ, испуганныя трескомъ выстрловъ. Но стоило имъ только въ своемъ быстромъ полет спуститься на мгновенье на воду, и ихъ встрчалъ градъ пуль.

Донъ Хоакинъ, очутившись одинъ на своемъ посту, испытывалъ волненіе, скоре похожее на страхъ. Онъ видлъ себя покинутымъ поср^;еди Альбуферы, внутри тяжелой бочки, поддерживаемой только нсколькими сваями. Онъ не двигался, опасаясь, какъ бы весь этотъ водяной катафалкъ не свалился внизъ и не похоронилъ его въ тин. Вода мягкимъ шелестомъ билась объ обшивку досокъ у самой бороды охотника, и ея постоянный плескъ приводилъ его въ содроганіе. Если все это рухнетъ, думалъ донъ Хоакинъ, онъ скоре, чмъ подоспетъ лодочникъ, пойдетъ на дно лодъ тяжестью ружья, патроновъ и этихъ громадныхъ сапогъ, невыносимо щекотавшихъ ему ноги, увязшія въ разбросанной на дн бочки рисовой солом.

Его ноги горли, а руки мерзли отъ утренняго холода и ледяного ствола ружья. И это называется забавой?… Онъ начиналъ находить мало пріятнаго въ такомъ дорогомъ удовольствіи.

А птицы? Гд эти птицы, которыхъ его друзья убивали дюжинами? Былъ моментъ, когда онъ задвигался на своемъ неустойчивомъ сидніи и дрожа отъ волненія, прицлилея. Вотъ он!… Он спокойно плавали около его поста. Пока онъ размышлялъ, убаюканный утреннимъ холодомъ, он собрались дюжинами, спасаясь отъ далекихъ выстрловъ и плыли около него, въ увренности, что нашли врное убжище. Можно было стрлять, зажмуривъ глаза… Промаха бы не было. Но въ самый моментъ выстрла, онъ узналъ въ нихъ утокъ изъ пробки, о которыхъ забылъ по своей неопытности. Онъ поспшилъ опустить ружье и посмотрлъ кругомъ, опасаясь увидть въ пустынномъ углу насмшливые глаза товарищей.

И онъ снова сталъ ожидать. Въ кого,- чортъ возьми!- стрляли эти охотники, непрестанные выстрлы которыхъ нарушали теперь тишину озера? Вскор посл восхода солнца, ему представился, наконецъ, случай выстрлить изъ своего двственнаго ружья. Три птицы пролетали на самомъ уровн воды. Новый охотникъ дрожа выстрлилъ. Ему представилось, что передъ нимъ громадныя чудовищныя птицы, настоящіе орлы, казавшіяся ему гигантами отъ волненія. Первый его выстрлъ только ускорилъ полетъ птицъ, при второмъ одна лысуха, сложивъ крылья, упала и перевернувшись нсколько разъ, осталась неподвижной на вод. Донъ Хоакинъ вскочилъ такъ порывисто, что его бочка закачалась. Въ эту минуту онъ почувствовалъ все свое превосходство надъ всми. Онъ изумился самому себ, открывъ въ себ свирпость героя, о которой никогда не додозрвалъ раныне.

– П_і_а_в_к_а!… Лодочникъ!… прокричалъ онъ голосомъ, дрожавшимъ отъ волненія. "Одна! Одна уже есть!…"

Въ отвтъ дослышалось только неясное мычаніе изъ туго набитаго рта, неспособнаго произнести ни одного слова… Прекрасно! Онъ соберетъ, когда ихъ будетъ много.

Охотникъ, довольный своимъ подвигомъ, спрятался снова подъ прикрытіемъ изъ тростника, увренный, что теперь онъ сможетъ одинъ покончить со всми птицами озера. Онъ стрлялъ все утро, чувствуя при каждомъ выстрл все большее опьяненіе порохомъ и наслажденіе разрушенія. Онъ стрлялъ, стрлялъ, не обращая вниманія на разстояніе, привтствуя своимъ ружьемъ каждую птицу, даже если она летала подъ самыми облаками. Господи! Вотъ это дйствительно удовольствіе! И отъ этихъ выстрловъ, сдланныхъ наудачу, падала иногда какая-нибудь несчастная птица, жертва рока, спасшаяся отъ выстрловъ боле искусныхъ стрлковъ чтобы погибнуть отъ руки неумлаго.

Во все это время П_і_а_в_к_а оставался невидимымъ на дн лодки. Боже, какой денекъ! Архіепископъ Валенсіи не чувствовалъ бы себя лучше въ своемъ дворц, чмъ онъ въ этой маленькой лодк, сидя на солом, съ громаднымъ кускомъ хлба въ рук, зажавъ въ ногахъ горшокъ. Пусть ему не говорятъ больше о богатств дома С_а_х_а_р_а! Нищета и чванство, пускающія пыль въ глаза бдному люду! Господа изъ города – воть люди, умющіе пожить, какъ слдуетъ!

Первой его заботой было осмотрть три горшка, заботливо обвязанные толстымъ холстомъ до самаго горлышка. Съ котораго начать? Онъ выбралъ и раскрылъ наудачу одинъ и его мордочка расплылась въ блаженную улыбку при запах трески въ томат. Вотъ такъ блюдо! Треска плавала въ красной гущ, такой сладкой и вкусной, что П_і_а_в_к_а посл перваго куска, почувствовалъ, что по его горлу прошелъ нектаръ, боле сладкій, чмъ церковное вино, которое его такъ соблазняло, когда онъ былъ еще ризничимъ.

Этимъ вполн можно насытиться. Никакой нть надобности трогать остальное. Онъ былъ готовъ отнестись съ уваженіемъ къ тайн другихъ горшковъ, не разрушить иллюзій, пробуждавшихся въ немъ при вид ихъ закрытыхъ горлышекъ, таившихъ, вроятно, удивительные сюрпризы. Но однако къ длу. И поставивъ между ногъ пріятно пахнувшій горшокъ, онъ началъ сть съ мудрымъ спокойствіемъ человка, знающаго, что у него впереди весь день и достаточно работы. Онъ лъ не спша, но однако съ такой ловкостью, что послкаждаго опусканія руки съ хлбомъ, уровень въ горшк замтно понижался. Громадный кусокъ то и дло заполнялъ его ротъ, раздувая щеки. Его челюсти работали съ силой и правильностью мельничнаго колеса, а глаза между тмъ внимательно смотрли въ горшокъ, словно изслдуя его глубину, высчитывая, сколько разъ еще нужно ему опустить руку, чтобы переправить все въ свой роть.

По временамъ онъ отрывался отъ этого созерцанія. Господи! Честный, трудящійся человкъ не долженъ забывать своихъ обязанностей, даже и среди удовольствій. Онъ выглядывалъ изъ лодки и, замтивъ приближавшихся птицъ, крикомъ предупреждалъ охотника.

"Донъ Хоакинъ! Изъ Пальмара!… Донъ Хоакинъ! Изъ Салера!"

И указавъ, откуда летятъ птицы, онъ чувствовалъ себя утомленнымъ отъ такой работы и, сдлавъ большой глотокъ изъ бурдюка, возобновлялъ свою нмую бесду съ горшкомъ.

Его господинъ усплъ уложить только трехъ утокъ, а П_і_а_в_к_а уже отставилъ въ сторону первый горшокъ, совершенно опустошенный. Только внизу прилипло къ глинянымъ стнкамъ нсколько маленькихъ кусковъ. Бродяга почувствовалъ угрызеніе совсти. Что останется хозяину, если онъ постъ все? Онъ, П_і_а_в_к_а, больше не будетъ сть! И тщательно обвязавъ тряпкой горшокъ онъ поставилъ его на носу, какъ вдругъ въ немъ пробудилось любопытство и онъ ршилъ от-крыть второй.

Чортъ возьми! Вотъ такь сюрпризъ! Спинка поросенка, сосиски съ самой лучшей приправой, все, правда, было холодное, но съ такимъ вкуснымъ запахомъ сала, что бродяга взволновался. Сколько уже времени, его желудокъ, привыкшій къ блому, невкусному мясу угрей, не испытывалъ пріятной тяжести этихъ чудныхъ вещей, которыя изготовляются далеко за предлами Альбуферы. П_і_а_в_к_а счелъ бы недостаткомъ почтенія къ своему господину, если бы пренебрегъ вторымъ горшкомъ. Со стороны его, голоднаго бродяги, это было бы проявленіемъ неуваженія къ кухн донъ Хоакина. Конечно, охотникъ не разсердится за нсколько лишнихъ кусковъ.

И онъ снова удобно услся на дн лодки съ вторымъ горшкомъ, зажавъ его между колнами. Сладострастно отправлялъ онъ куски въ роть, закрывая глаза, чтобы лучше чувствовать, какъ они постепенно проходятъ въ его желудокъ. Боже мой! Вотъ такъ денекъ выпалъ! Ему казалось, что онъ только что началъ сть. Онъ смотрлъ теперь съ презрніемъ на первый пустой горшокъ, отставленный имъ въ уголъ носа лодки. То блюдо было хорошо только для развлеченія, чтобы подразнить желудокъ, поточить челюсти. Самое же лучшее находилось здсь: кровяная колбаса, сосиски, аппетитный поросенокъ, оставлявшій такой нжный вкусъ, что ротъ безпрестанно требовалъ новыхъ кусковъ, одинъ за другимъ, ничуть не насыщаясь.

Видя быстроту, съ которой опорожнялся второй горшокъ, П_і_а_в_к_а почувствовалъ сильную потребность услужить своему господину и добросовстно выполнить свои обязанности. Ни на одну минуту не прекращая работы своихъ челюстей, онъ смотрлъ во вс стороны и испускалъ крикъ, похожій на настоящее мычаніе.

"Отъ Салера!… Отъ Пальмара!…"

Чтобы помшать закупорк горла, онъ ни на минуту не выпускалъ изъ рукъ бурдюка. Онъ безъ конца запивалъ этимъ виномъ, гораздо лучшимъ, чмъ вино Нелеты. И красная влага, повидимому, возбуждала его аппетитъ, открывая новыя пропасти въ его бездонномъ желудк. Его глаза блестли огнемъ блаженнаго опьяненія, раскраснвшееся лицо приняло багровый оттнокъ и шумная отрыжка потрясала его съ головы до пятъ. Съ блаженной улыбкой онъ ударялъ себя по туго набитому брюху.

"А, каково? Ну какъ поживаешь?" спрашивалъ онъ свой животъ, какъ будто онъ говорилъ съ другомъ, дружески его похлолывая.

Его одьяненіе было боле блаженно, чмъ когда либо; это было опьяненіе хорошо повшаго человка, который пьетъ для пищеваренія, а не то мрачное, унылое, опьяненіе голодныхъ дней, когда онъ глоталъ чашу за чашей натощакъ, встрчая на берегу озера людей, угощавшихъ его виномъ, но никогда не предлагавщихъ ему и куска хлба.

Онъ погружался въ пріятное опьяненіе, ни на одну минуту не переставая сть. Альбуферу онъ видлъ теперь въ розовыхъ краскахъ. Голубое небо, казалось, блестло улыбкой, похожей на ту, которую онъ видлъ однажды ночью до дорог въ Деесу. Одна только вещь казалась ему дйствительно черной, похожей на пустой гробъ: то былъ горшокъ, зажатый у него въ колнахъ. Онъ опорожнилъ его весь. Оть колбасы не осталось и слдовъ.

На мгновенье онъ былъ пораженъ своимъ обжорствомъ, но тотчасъ же разсмялся, и чтобы уничтожить горечь своей вины, снова и долго сталъ сосать изъ бурдюка.

Онъ захохоталъ во все горло при мысли о томъ, что скажутъ въ Пальмар, когда узнаютъ о его подвигахъ и желая ихъ достойно завершить, отвдавъ вс припасы донъ Хоакина, онъ открылъ третій горшокъ.

Ну и чортъ же! Два каплуна, втиснутыхъ въ стнки горшка, съ золотистой кожей, каплющей саломъ; два чудесныхъ созданія Всеблагого Бога, безъ головъ, съ ножками, привязанными къ тлу подгорвшими нитками, съ блыми грудками, выпуклыми какъ грудь сеньорины. Да онъ ничего не стоитъ, если не отвдаетъ ихъ. Пусть даже донъ Хоакинъ угоститъ его потомъ пулей изъ ружья!… Сколько уже мсяцевъ онъ не участвовалъ въ такомъ пир! Онъ не лъ мяса съ того времени, когда служилъ собакой у Тонета, и они охотились въ Деес. И при воспоминаніи о жесткомъ, грубомъ мяс птицъ озера еще боле увеличивалось удовольствіе, которое онъ испытывалъ, глотая блые куски каплуновъ, а золотая кожица хрустла на зубахъ и сало лилось до его губамъ.

Онъ лъ съ регулярностью автомата, неустанно жуя и безпокойно посматривая на то, что оставалось на дн горшка, какъ будто побился объ закладъ, что все състъ.

По временамъ онъ испытывалъ дтскую безпечность, желаніе пьяницы подраться съ кмъ-нибудь или пошалить. Онъ бралъ яблоки изъ корзины съ плодами и бросалъ ихъ въ птицъ, летвшихъ далеко, какъ будто въ самомъ дл могъ попасть въ нихъ.

Онъ чувствовалъ къ дону Хоакину приливъ необыкновенной нжности, за то блаженство, которымъ онъ былъ ему обязанъ, онъ жаллъ, что его нтъ тутъ, а то онъ обнялъ бы его, нахально называлъ его на ты, и хотя на горизонт не было ни одной птицы, благимъ матомъ кричалъ:

"Чимо! Чимо! Стрляй… На тебя летятъ!…"

Тщетно охотникъ обращался во вс стороны. Ни одной птицы! Что съ этимъ олухомъ? Лучше бы подъхалъ и собралъ лысухъ, что плаваютъ у поста. Но П_і_а_в_к_а улегся опять въ лодк, не исполдивъ его приказанія. Будетъ еще время! Онъ сдлаетъ это посл. Лишь бы набилъ побольше! И желая отвдатъ восе, онъ откупоривалъ каждую бутылку, пробуя и ромъ и абсентъ. А Альбуфора въ его глазахъ стала темнть, хотя солнце горло, и ноги его, точно пригвожденныя къ доскамъ лодки, были безсильны двигаться.

Въ полдень донъ Хоакинъ, умирая отъ голода и желая на минуту выйти изъ своей бочки, гд онъ долженъ былъ стоять недодвижно, позвалъ лодочника. Но тщетно раздавался его голосъ въ тишин.

"П_і_а_в_к_а!… П_і_а_в_к_а!"

Бродяга, поднявъ голову надъ бортомъ и тупо глядя, повторилъ, что детъ, но не пошевелился, словно не его и звали. Однако, когда охотникъ, красный отъ крика, пригрозилъ пустить въ него зарядъ изъ ружья, тоть сдлалъ усиліе и, шатаясь, всталъ на ноги, ища повсюду шестъ, который держалъ въ рукахъ, и началъ медленно приближаться.

Донъ Хоакинъ вскочилъ въ лодку и расправилъ наконецъ ноги, отяжелвшія отъ столь долгаго стоянія. Лодочникъ, до его приказанію, началъ собирать убитыхъ птицъ; онъ длалъ это ощупью, словно не видя, и съ такой стремительностью нагибался черезъ бортъ, что наврно нсколько разъ упалъ бы въ воду, если бы его хозяинъ не удержалъ его.

"Негодяй!" закричалъ охотникъ. "Ты пьянъ, что ли?"

Охотникъ нашелъ, наконецъ, объясненіе его неустойчивости, осмотрвъ свои придасы и увидвъ тупое выраженіе П_і_а_в_к_и. Горшки пусты! Бурдюкъ сплющился и сталъ мягкимъ. Бутылки раскупорены. Отъ всего хлба осталось только нсколько кусковъ, а корзинку съ плодами можно было опрокинуть надъ озеромъ: изъ нея все равно ничего бы не выпало!

Донъ Хоакинъ испытывалъ желаніе ударитъ прикладомъ по голов лодочника, но прошло это первое движеніе, и онъ началъ смотрть на него съ глубокимъ изумленіемъ. И все это разрушеніе онъ сдлалъ одинъ! Ну и глоточка же у этого мерзавца! И куда онъ могъ все это попрятать! Неужели человческій желудокъ способенъ поглотить такую уйму!

Слыша, какъ взбшенный охотникъ бранилъ его безстыдникомъ и мерзавцемъ, П_і_а_в_к_а могъ только отвчать жалобнымъ голосомъ:

"Охъ! Донъ Хоакинъ, мн плохо! Очень плохо!" Онъ правда, чувствовалъ себя плохо. Стоило только посмотрть на его желтое лицо, на глаза, которые онъ тщетно силился открыть и на его ноги, которыя не стояли прямо.

Охотникъ въ бшенств началъ было бить П_і_а_в_к_у, но онъ вдругъ свалился на дно лодки и вцпился ногтями въ поясъ, словно хотлъ вскрыть себ брюхо. Онъ извивался въ мучительныхъ конвульсіяхъ, съ перекошеннымъ лицомъ и мутными, стеклянными глазами.

Со стономъ онъ корчился, словно желая выбросить всю эту громадную тяжесть давившей и душившей его пящи.

Охотникъ не зналъ, что длать и снова скучнымъ показалось ему его путешествіе на Альбуферу. Посл получасовой ругани по поводу того, что онъ обреченъ взять въ руки шестъ, чтобы вернуться въ Салеру, нсколько крестьянъ, охотившихся на озер, сжалились надъ его криками.

Они узнали П_і_а_в_к_у и догадались о его болзни. Это угрожаюшее жизни несвареніе желудка: бродяга долженъ былъ кончить этимъ!

Движимые братскимъ чувствомъ простыхъ деревенскихъ людей, не отказывающимъ въ помощи самымъ послднимъ людямъ, они взяли П_і_а_в_к_у на свою лодку, чтобы доставить его въ Пальмаръ, а одинъ изъ нихъ остался съ охотникомъ, довольный тмъ, что можетъ послужить ему лодочникомъ и получить такимъ образомъ возможность стрлять съ его мста.

Посл обда Пальмарскія женщины увидли, какъ выгрузили бродягу на берегь, на который тотъ упалъ, какъ тюкъ.

"Ахъ негодяй!… Вотъ та;къ нализался!" кричали вс.

Сердобольные люди, которые изъ состраданія понесли его, какъ мертвеца, въ его хижину, печально качали головой. Дло не въ опьяненіи, и, если бродяга на этотъ разъ уцлетъ, дйствительно можно сказать, что у него собачье здоровье. Они разсказывали объ его чудовищномъ обжорств, отъ котораго онъ долженъ умереть, и испуганные жители Пальмара тмъ не мене, не безъ гордости улыбались при мысли о томъ, что у одного изъ нихъ оказался такой огромный желудокъ.

Бдный П_і_а_в_к_а! Новость объ его болзни распространилась по воей деревн. Женщины толпились у дверей хаты, стараясь заглянуть въ эту пещеру, которую раньше такъ тщательно избгали. П_і_а_в_к_а, распростертый на солом, съ устремленными въ потолокъ стеклянными глазами, блдный, какъ воскъ, весь дрожалъ и рычалъ отъ боли, словно у него раздирались вс внутренности. Около него стояли лужи рвоты изъ жидкости и кусковъ непережеванной пищи.

"Какъ дла, П_і_а_в_к_а?" спрашивали изъ-за двери.

И больной отвчалъ скорбнымъ ворчаніемъ, поворачиваясь спиной, утомленный дефилированіемъ всей деревни.

Нкоторыя боле смлыя женщины входили, опускались на колни и щупали ему животъ, желая узнать, гд у него болитъ. Он обсуждали, какія слдуетъ примнять лкарства, разсказывая о тхъ, которыя производили наилучшее дйствіе у нихъ въ семьяхъ. Бгали за старухами, извстными своими лкарствами, пользовавшимися большим довріемъ, чмъ медикъ въ Пальмар. Нкоторыя являлись съ припарками изъ таинственныхъ травъ, сохраняемыхъ въ ихъ лачугахъ, друтія приносили горшокъ съ кипяткомъ, настаивая на томъ, чтобы больной въ одинъ пріемъ его выпилъ. Общее мнніе было таково: у несчастнаго закупорился желудокъ и нужно его очистить. Господи! Какътонъ жалокъ. Отецъ его умеръ отъ пьянства, а онъ отъ обжорства. Вотъ такъ семейка!

Ничто лучше не доказывало П_і_а_в_к_ серьезность его положенія, какъ безпокойство женщинъ. Словно въ зеркал, въ этомъ общемъ сочувствіи, видлъ онъ себя и догадывался объ опасности по той заботливости, которой окружали его женщины, наканун еще смявшіяся надъ нимъ, браня своихъ мужей и сыновей, если встрчали ихъ въ его компаніи.

"Бдняжка! Бдняжка!" шептали он. И со смлостью, на которую способны одн только женщины предъ лицомъ несчастія, он окружали его, перепрынивая черезъ отвратительные куски, которые извергалъ его ротъ. Он понимали, въ чемъ дло: у него въ кишкахъ образовался узелъ, и съ материнской нжностью он пытались открыть его стиснутыя челюсти и влить вс эти чудесныя жидкости, которыя онъ тотчасъ же изрыгалъ къ ногамъ ухаживавшихъ за нимъ женщинъ.

Съ наступленіемъ вечера, он оставили его. Дома нужно варить ужинъ, и больной остался одинъ неподвижно на полу своей хижины, освщаемый краснымъ свтомъ лампочки, прившенной женщинами къ стн.

Деревенскія собаки просовывали въ дверь свои морды, пристально смотря на больного своими глубокими глазами и тотчасъ же убгали съ жалобнымъ лаемъ.

Мужчины пришли ночью постить хижину. Въ трактир С_а_х_а_р_а разсказывали о происшествіи и лодочники, ужасаясь подвигамъ П_і_а_в_к_и, хотли повидать его въ послдній разъ.

Они подходили, пошатываясь, потому что почти вс были пьяны посл ужина съ охотниками.

"П_і_а_в_к_а!… Сынъ мой! Какъ себя чувствуешь?"

Но они сейчасъ же съ ужасомъ выбгали назадъ, задыхаясь отъ запаха нечистотъ, на которыхъ съ боку на бокъ перевертывался больной. Нсколько человкъ, боле пьяныхъ, доходили до того, что съ жестокой насмшливостью спрашивали, не хочетъ ли онъ съ ними выпить въ послдній разъ въ трактир С_а_х_а_р_а, но больной отвчалъ только легкимъ мычаніемъ, и закрывъ глаза, снова впадалъ въ дремоту, прерываемую новыми приступами рвоты и дрожи.

Въ полночь бродяга остался совершенно одинъ.

Тонетъ не хотлъ посмотрть на своего прежняго товарища. Онъ вернулся въ трактиръ, посл тяжелаго сна на дн лодки: сна глубокаго, одурлаго, прерываемаго кровавыми кошмарами подъ звуки ружейныхъ выстрловъ, раздававшіеся въ его голов, какъ безпрерывные раскаты грома.

Тонетъ былъ изумленъ, увидя Нелету, сидвшей передъ бочками, съ блднымъ, какъ воскъ лицомъ, но безъ малйшаго безпокойства въ глазахъ, какъ будто она провела ночь совершенно спокойно. Тонетъ былъ пораженъ такой силой духа у своей возлюбленной.

Они обмнялись многозначительнымъ взглядомъ, какъ два несчастныхъ, сознающихъ себя еще боле тсно связанными своимъ участіемъ въ преступленіи.

Посл долгаго молчанія, она ршилась спросить его. Ей хочется узнать, какъ онъ вьшолнилъ ея порученіе. И онъ отвтилъ, опустивъ голову, не глядя ей въ глаза, словно вся деревня смотрла на него… Да, онъ убралъ его въ надежное мсто. Никто не найдетъ его.

Обмнявшись быстро этими словами, они оба замолчали, погруженные въ свои мысли – она за стойкой, онъ сидя у двери, спиной къ Нелет, избгая глядть на нее. Они казались уничтоженными, словно громадная тяжесть сдавила ихъ. Они боялись говорить другъ еъ другомъ, словно эхо ихъ голосовъ могло воскресить воспоминаніе прошедшей ночи.

Они вышли взъ затрудненія, имъ теперь не угрожала никакая опасность. Смлая Нелета удивлялаоь той легкости, съ которой было все выполнено. Несмотря на слабость и болзнь, она тмъ не мене нашла въ себ силу остаться на своемъ посту. Никто не могъ заподозрить ихъ въ томъ, что произошло ночью, и однако оба любовника вдругъ почувствовали себя отчужденными другъ отъ друга. Что то навсегда порвалось между ними. Пустота, образовавшаяся съ изчезновеніемъ этого бднаго существа, на которое они почти не посмотрли, теперь постепенно возрастала, отдляя несчастныхъ другъ отъ друга. Они чувствовали, что въ будущемъ возможна одна только близость: это взаимные взгляды при воспоминаніи о совершенномъ преступленіи. И безпокойство Тонета еще боле увеличивалось при мысли о томъ, что Нелета не знала истинной судьбы ребенка.

Съ наступленіемъ вечера, трактиръ наполнился лодочниками и охотниками, которые заходили передъ отъздомъ въ родныя мста Риберы, показывая связки съ дичью, нанизанной клювами на веревки. Ну и охота! Вс пили, обсуждая успхи охоты и дикую выходку П_і_а_в_к_и. Тонетъ переходилъ отъ одной группы къ другой, желая разсяться, бесдуя и выпивая за всми столами. Онъ старался забыться въ опьяненіи и пилъ съ дланною веселостью, а его друзья радовались хорошему настроенію К_у_б_и_н_ц_а. Никогда не видли его такимъ веселымъ.

Дядюшка Г_о_л_у_б_ь вошелъ въ трактиръ и его глаза пытливо устремижсь на Нелету. "Матерь Божія! Какъ ты блдна! Ты больна?"

Нелета начала бормотать что-то о мигрени, мшавшей ей спать, но старикъ плутовато щурилъ глаза, сопоставляя въ своемъ ум плохо проведенную ею ночь съ непонятнымъ бгствомъ внука. Затмъ сталъ бранить его. Онъ де поставилъ его въ смшное положеніе предъ лицомъ господина изъ Валенсіи. Его поведеніе недостойно рыбака Альбуферы. Въ прежнія времена онъ угошщалъ пощечинами не за такую еще провинность! Только такому негодному человку, какъ онъ, могло притти въ голову превратить въ лодочника П_і_а_в_к_у, который такъ обълся, что лолнулъ, стоило его только оставить одного.

Тонетъ извинялся. У него есть еще время послужить этому сеньору. Черезъ дв недли наступить праздникъ св. Каталины и Тонетъ общаетъ быть его лодочникомъ. Дядюшка Г_о_л_у_б_ь успокоился при этихъ объясненіяхъ своего внука и сообщилъ, что уже пригласилъ донъ Хоакина на охоту въ тростникахъ Пальмара. Онъ прибудетъ на слдующей недл и Тонетъ и онъ будутъ его лодочниками. Приходится угождать постителямъ изъ Валенсіи, чтобы у Альбуферы всегда были добрые друзья. Иначе, что будутъ длать жители озера?

Въ эту ночь Тонетъ совершенно напился, и вмсто того, чтобы поіти ночевать въ спальню Нелеты, захраплъ у очага. Они не искали, а напротивъ, повидимому избгали другъ друга, находя нкоторое облегченіе въ такой отчужденности. Они дрожали при мысли остаться вмст, боясь воспоминаній объ этомъ маленькомъ существ, прошедшемъ предъ ними, какъ плачъ тотчасъ же загубленной жизни.

На слдующій день, Тонетъ снова напился. Онъ не могъ оставаться одинъ съ самимъ собою; у него была потребность одурманить себя алкоголемъ, чтобы заставить замолчать свою совсть.

Въ трактиръ пришли дурныя всти о состояніи П_і_а_в_к_и. Лкарства не помогали: онъ умиралъ. Мужчины вернулись къ своимъ дламъ, женщины, входившія въ его хату, признавались въ недйствительности всхъ своихъ средствъ. Самыя старыя по своему объясняли характеръ болзни. Пробка изъ пищи, закупорившая желудокъ, гнила. Стоитъ только взглянуть на его вздувшійся животъ.

Прибылть медикъ изъ Сольаны на свой еженедльный пріемъ и его повели въ лачугу П_і_а_в_к_и. Пролетарій науки отрицательно покачалъ головою. Ему нечего здсь длать. Это смертельный аппендицитъ: слдствіе чрезмрнаго объяденія, отъ котораго врачъ приходилъ въ ужасъ. И вс въ деревн повторяли слово "аппендицитъ", женщины забавлялись, произнося это названіе, столь странное для нихъ.

Священникъ донъ Мигуэль ршилъ, что наступилъ моментъ войти въ хижину ренегата. Никто не умлъ тажъ быстро и откровенво, какъ онъ, напутствовать людей на тотъ свтъ.

"Ну, какъ?" произнесъ онъ стоя у дверей: "ты христіанинъ? Или нтъ?"

П_і_а_в_к_а сдлалъ жестъ изумленія. Конечно онъ христіанинъ! И точно оскорбленный вопросомъ, онъ посмотрлъ подъ крышу хижины, созерцая въ восторг и надежд клочекъ синяго неба, глядвшій въ щели крыши.

"Ну, хорошо! Между людьми не должно быть лжи!" продолжалъ тотъ. "Надо исповдаться. Онъ при смерти… Ясно, какъ божій день!" Этотъ священникъ-стрлокъ не любилъ долго разсуждать съ своей паствой.

Выраженіе ужаса промелькнуло въ глазахъ бродяги.

Его жизнь, полная нищеты и страданій, предстала предъ нимъ въ полномъ обаяніи ея безграничной свободы. Онъ видлъ предъ собой озоро съ его блестящими водами, шумную Деесу съ ея пахучей зеленью и лсными цвтами и даже стойку С_а_х_а_р_а, предъ которой онъ часто мечталъ и гд жизнь такъ часто представлялась ему въ розовомъ свт сквозь винные пары. И все это онъ долженъ покинуть!… Изъ глазъ его, уже подернутыхъ дымкой, струились слезы. Спасенья нтъ: пробилъ часъ смерти. И онъ увидитъ въ лучшемъ мір божественную улыбку безконечнаго милосердія, озарившую его душу ночью на озер.

И сразу вдругъ успокоившись, прерываемый рвотой и судорогами, онъ началъ тихо исповдоваться предъ священникомъ во всхъ своихъ мошеничествахъ, столь многочисленныхъ, что могъ припоминать ихъ только огуломъ. И вмст съ грхами онъ говорилъ о своихъ упованіяхъ: о вр въ Христа, Который опять придетъ для спасенія бдныхъ, и о таинственной своей встрч ночью на берегу озера. Но священникъ грубо прервалъ его:

"П_і_а_в_к_а, не фантазируй. Ты бредишь!… Правду… говори, правду".

Онъ уже сказалъ правду. Единственнымъ грхомъ его была лнь, потому что онъ глубоко врилъ въ то, что трудъ противенъ завтамъ Господа. Разъ только онъ поступилъ, какъ другіе, предоставивъ свои руки людямъ, соприкоснулся съ богатствомъ и всми его радостями, и вотъ, увы! ему приходится расплачиваться за непослдовательность.

Вс Пальмарскія женщины умилялись такимъ концомъ бродяги. Онъ жилъ еретикомъ посл своего бгства изъ церкви, а теперь умираетъ, какъ истинный христіанинъ.

Характеръ его болзни не позволялъ ему принять Св. Тайнъ, и когда священникъ оснилъ его дарами, то запачкалъ рясу въ его рвот.

Только нсколько старухъ смло вошли въ хижину; он обыкновенно одвали въ саванъ всхъ, умиравшихъ въ деревн. Запахъ въ хижин стоялъ невыносимый. Люди изумленно и таинственно перешептывались объ агоніи П_і_а_в_к_и. Уже второй день не пищу онъ извергаетъ, а нчто хуже, и кумушки зажимали носъ, воображая себ П_і_а_в_к_у, распростертымъ на солом среди своихъ нечистотъ.

Онъ умеръ на третій день болзни. Животъ былъ страшно раздутъ, лицо скорчено, руки судорожно сведены отъ страданій и ротъ широко раскрытъ отъ послднихъ конвульсій.

Боле богатыя женщины, бывавшія въ дом священника, иснытывали глубокое состраданіе къ этому несчастному, который примирился съ Господомъ посл такой собачьей жизни. Желая достойно снарядить его въ послднее путешествіе, он отправились въ Валенсію, чтобы все приготовить для погребенія, истративъ на это такую сумму денегъ, которая, вроятно, никогда и не снилась П_і_а_в_к_ во всю его жизнь.

Его одли въ монашеское платье, положили въ блый гробъ, украшенный серебряными галунами, и вся деревня продефилировала предъ трупомъ бродяги.

Его прежніе друзья протирали свои глаза, красные отъ пьянства, сдерживая смхъ, при вид товарища, опрятно одтаго, лежавшаго въ своемъ двственномъ гробу, обряженнаго монахомъ.

Даже его смерть казалась чмъ-то смхотворнымъ! Прощай П_і_а_в_к_а! Ужъ не будутъ больше рыбачьи сти опустошаться до прихода ихъ собственниковъ, ужъ не разрядится онъ, какъ пьяный язычникъ, цвтами. Онъ жилъ свободнымъ и счастливымъ, не зная мукъ труда и сумлъ устроить себ богатыя похороны на чужой счетъ.

Въ полночь поставили гробъ на "телгу угрей", и Пальмарскій пономарь съ тремя друзьями проводилъ тло на кладбище, не пропустивъ ни одного трактира по дорог.

Тонетъ не отдавалъ себ ясно отчета въ смерти товарища. Онъ жилъ во мрак; постоянное опьяненіе сдлало его совершенно нмымъ. Онъ всми силами старался сдерживать свою болтливость, боясь проговорить лишнее слово.

"П_і_а_в_к_а умеръ! Слышишь, твой товарищъ!…" говорили ему въ трактир.

Онъ отвчалъ мычаніемъ, выпивалъ и дремалъ, а постители объясняли его молчаніе печалью, по случаю смерти товарища.

Нелета блдная и печальная, словно каждую минуту предъ ея глазами проходило привидніе, хотла было остановить его.

"Тонетъ, не пей больше!" говорила она нжно.

Но она была поражена тмъ выраженіемъ возмущенія и глухой злобы, которымъ отвчалъ ей пьяный. Она чувствовала, что ея власть надъ его волей миновала. Иногда она видла, какъ глаза его загораются ненавистью и злобой раба, который ршилъ вступить въ борьбу и уничтожить прежняго притснителя.

Онъ не обращалъ вниманія на Нелету и продолжалъ наливать стаканъ за стаканомъ изъ всхъ бочекъ заведенія. Когда овладвалъ имъ сонъ, онъ растягивался гд-нибудь въ утлу и спалъ мертвымъ сномъ, а собака И_с_к_р_а, тонкимъ чутьемъ чувствуя все, лизала ему лицо и руки.

Тонетъ не хотлъ, чтобы пробудилась его мысль. Какъ только онъ начиналъ трезвть, его охватывало мучительное безпокойство. Тни входящихъ постителей, падая на полъ, заставляли его съ безпокойствомъ поднимать голову, словно онъ боялся появленія того, кто трелетомъ ужаса наполнялъ его сонъ. И онъ вновь начиналъ пить, чтобы не выходить изъ этого отупнія, усыплявшаго его душу, притупляя вс чувства. Ему казалось много уже лтъ прошло посл той ночи, что провелъ онъ на озер, послдней ночи его человческаго существованія и первой въ новомъ мір тней, по которому онъ шелъ ощупью съ головой, одурманенной виномъ.

Воспоминанія объ этой ночи приводили его въ трепетъ, какъ только разсивались пары опьяненія. Только совершенно пьяный, онъ могъ выносить это страшное воспоминаніе; оно становилось смутнымъ и неопредленнымъ, какъ воспоминаніе о быломъ позор, которое не такъ больно потому, что теряется въ туман прошлаго.

Ддъ засталъ его въ такомъ оцпенніи. Дядюшка Г_о_л_у_б_ь ожидалъ на слдующій день прибытія донъ Хоакина на охоту въ тростникахъ. Согласенъ ли внукъ ислолнить свое обязательство? Нелета настаивала, чтобы онъ поплылъ. Онъ боленъ, ему нужно разсяться, боле недли онъ не выходилъ изъ трактира. К_у_б_и_н_ц_у улыбнулась надежда провести день въ движеньи. Въ немъ проснулся инстинктъ охотника. Ужели онъ такъ всю жизнь проведетъ вдали отъ озера?

Онъ провелъ цлый день за набивкой патроновъ и чисткой великолпнаго ружья С_а_х_а_р_а. Занятый этой работой, онъ пилъ гораздо меньше. И_с_к_р_а прыгала около него и лаяла отъ удовольствія, при вид всхъ этихъ приготовленій.

На слдующее утро въ его хижину явился дядюшка Г_о_л_у_б_ь, въ сопровожденіи донъ Хоакина въ богатыхъ охотничьихъ доспхахъ.

Старикъ нервничалъ и торопилъ племянника. Онъ будетъ ждать только минуту, пока перекуситъ сеньоръ, а потомъ въ походъ, въ тростники. Надо использовать утро.

Черезъ нсколько минутъ они тронулись въ путь. Тонетъ влереди на своей маленькой лодк вмст съ Искрой, сидвшей на носу, словно галіонъ, а за ними лодка дядюшки Г_о_л_у_б_я, на которой донъ Хоакинъ не безъ страха разсматривалъ ружье старика, это знаменитое оружіе, все въ заплатахъ, о подвигахъ котораго столько разсказывали на озер.

Об лодки вошли въ Альбуферу. Видя, что ддъ взялъ налво, Тонетъ хотлъ узнать, куда они длывутъ. Старикъ былъ удивленъ вопросомъ. Они плывутъ въ Болодро, самую большую заросль около деревни. Тамъ въ большемъ изобиліи, чмъ въ друтихъ мстахъ, водились тростниковые дтухи и водяныя курочки. Тонету хотлось плыть дальше: въ заросли на оредин озера. И между обоими охотниками завязался очень оживленный споръ. Старикъ настоялъ на своемъ, и Тонетъ неохотно подчинился, недовольно пожавъ плечами.

Об лодки вошли въ протокъ воды посреди высокаго тростника. Всюду пучками росъ тростникъ. Тростникъ мшался съ камышомъ, ползучія растенія съ блыми и голубыми колокольчиками переплетались въ этомъ водяномъ лсу, образуя гирлянды. Сросшіеся корни придавали массивный видъ зарослямъ тростника. На дн водяного протока виднлись странныя растенія, поднимавшіяся до самой поверхности воды и въ нкоторые моменты нельзя было разобрать, плыли ли лодки до вод, или скользили по стеклу, покрывавшему зеленый лугъ.

Глубокое молчаніе утра царило въ этомъ уголк Альбуферы, казавшемся еще боле дикимъ при свт солнца: иногда раздавался крикъ птицы въ чащ, бурленіе воды свидтельствовало о присутствіи живыхъ существъ въ вязкомъ ил.

Донъ Хоакинъ приготовилъ ружье, въ ожиданіи перелета птицъ съ одного конца густого тростника на другой.

"Тонетъ, заверни немного", приказалъ старикъ.

И К_у_б_и_н_е_ц_ъ изо всхъ силъ погналъ шестомъ лодку, чтобы обойти заросль и ударами до тростнику поднять птицъ, и заставить ихъ перелетать съ одного конца тростника на другой.

Минутъ десять кружилъ онъ. Когда онъ вернулся къ дду, донъ Хоакинъ уже стрлялъ въ птицъ, въ смятеніи перелетавшихъ открытое пространство, ища оеб новое убжище. То и дло показывались курочки въ водяномъ проход, свободномъ отъ тростника. Посл минутнаго замшательства, он, одн вплавь, другія влетъ, проходили черезъ проходъ и въ тотъ же моментъ ихъ застигалъ выстрлъ охотника.

Въ этомъ узкомъ мст стрлять можно было наврняка, и донъ Хоакинъ испытывалъ удовлетвороніе искуснаго стрлка, видя ловкость, съ которою онъ клалъ одну штуку за другой. И_с_к_р_а бросалась вплавь, вытаскивая еще живыхъ птицъ, и торжествующе приносила ихъ охотникамъ. Ружье дядюшки Г_о_л_у_б_я не оставалось въ бездйствіи. Старикъ до своей привычк старался польстить тщеславію кліента, незамтно стрляя въ птицъ. Когда онъ видлъ, что птица готова улизнуть, онъ убивалъ ее, увряя буржуа, будто тотъ уложилъ ее.

Хорошенькій чирокъ прошелъ вплавь, но едва донъ Хоакинъ и дядюшка Г_о_л_у_б_ь успди выстрлить, онъ уже скрылся въ осок.

"Раненъ!" закричалъ старый рыбакъ. Охотникъ былъ разсерженъ. Вотъ досада! Онъ издохнетъ въ тростник и его не достанешь.

"Ищи, И_с_к_р_а, шци!" закричалъ Тонетъ собак. И_с_к_р_а спрыгнула съ лодки, бросилась въ чащу, и только слышался трескъ тростника, раздвигавшагося передъ нею.

Тонетъ улыбался, увренный въ успх: собака принесетъ птицу. Но ддъ обнаруживалъ нкоторую неувренноеть. Этихъ птицъ ранишь въ одномъ конц Альбуферы, а он перелетаютъ на противоположный, чтобы тамъ умереть. Собака къ тому же стара, какъ онъ самъ. Въ былыя времена, когда С ахаръ ее купилъ, она еще кое-что стоила, но теперь нельзя уже полагаться на ея чутье. Тонетъ не обращалъ вниманія на замчанія дда, только повторялъ:

"Вотъ увидите!… Вотъ увидите!…"

Слышно было, какъ то ближе, то дальше собака шлепала по тин, и они въ безмолвіи утренней тишины, слдили ва ея безконечными эволюціями по треску тростника и шелесту осоки, ломавшихся подъ натискомъ животнаго. Черезъ нсколько минутъ ожиданія она появилась, разочарованная, съ печальными глазами, съ пустыми зубами.

Старый рыбакъ торжествуюіце улыбался. Что говорилъ онъ?… Но Тонетъ, видя, что надъ нимъ смются, выругался на собаку, грозя ей кулакомъ и не пуская въ лодку.

"Ищи! Ищи!… приказалъ онъ снова, бдному животному.

Собака вновь бросилась въ тростникъ, неувренно махая хвостомъ.

"Она найдетъ птицу", утверждалъ Тонетъ, видвшіи и не такіе еще подвиги собаки.

Вновь послышалось шлепанье собаки въ водяномъ лсу. Она бросалась изъ стороны въ сторону въ большой нершительности, не вря, повидимому, въ свои безпорядочныя рысканія и, боясь показать себя побжденной неудачей. Всякій разъ какъ она подплывала къ лодкамъ, поднимая голову изъ тростника, она видла кулаки своего хозяина и слышала грозное "ищи!"

Нсколько разъ, она повидимому нападала на слдъ и наконецъ скрылась такъ далеко, что уже не слышно было ея шлепанія въ вод.

Далекій лай, нсколысо разъ повторенный, вызвалъ улыбку на лиц Тонета. А, что? Его старая спутница, можетъ быть, и стала тяжелй на подъемъ, но ничто не скроется отъ нея.

Очень издалека снова донесся отчаянный лай собаки. К_у_б_и_н_е_ц_ъ свистнулъ.

"Сюда, И_с_к_р_а, сюда!"

И опятъ послышалось шлепаніе, приближавшееся съ каждой минутой. Собака пробиралась впередъ, ломая тростникъ и траву, съ шумомъ поднимая воду, наконецъ появилась съ какимъ-то предметомъ во рту, плывя съ большими усиліями.

"Сюда, И_с_к_р_а, сюда!" продолжалъ кричать Тонеть.

Она подплыла къ лодк дда, и охотнивъ, словно молніей пораженный, закрылъ глаза рукою.

"Святая Два!" простоналъ онъ, и ружье выпало у него изъ рукъ.

Тонетъ вынрямился, съ безумнымъ взглядомъ, трясясь всмъ тломъ, словно ему нечмъ стало дышать. У борта своей лодки онъ увидлъ свертокъ съ тряпьемъ, изъ котораго торчало что-то синее, студенистое, покрытое піявками; маленькая, распухшая, безобразная, почернвшая голова, съ глазными впадинами, съ повисшимъ у одной изъ нихъ глазнымъ яблокомъ. Все это было такъ отвратительно, издавало такой отвратительный запахъ, что казалось вода и все пространство сразу потемнли, словно средь бла дня на озеро спустилась ночь.

Онъ поднялъ шестъ обими руками и ударилъ имъ съ такой страшной силой, что раздался трескъ разбитаго черепа собаки и бдное животное, испустивъ вой, исчезло въ водоворот съ своей добычей.

Затмъ, посмотрвъ безумньми глазами на дда, ничего не понимавшаго изъ того, что произошло, на бднаго донъ Хоакина, казалось, уничтонсеннаго страхомъ и, безсознательдо работая шестомъ, стрлою бросился по вод, словно призракъ угрызеній совсти, забытый уже въ теченіе недли, снова воскресъ и погнался за нимъ, впиваясь въ его спину неумолимыми когтями.