Онлайн чтение книги Девичьи игрушки
Глава 6. ОПИСАНИЕ УТРЕННЕЙ ЗАРИ

В-ская губерния, зима 1758 г.

Новая ода слагалась споро да ладно. Прохор одобрительно покряхтывал у себя в клетке, отбивая в такт особенно звучным слогам клювом о прутья.

Чем дальше от столицы, тем вольнее дышала грудь. И даже рука не тянулась к стакану. Ежели что и пил, так только чай да кофе. И не потому, что в кармане было пусто. Как раз наоборот. Чувствовал себя настоящим Крезом. Пять целковых от Тауберта, десять от Шувалова да еще тридцать Прохорова пенсиона – почитай, его годовое жалованье копииста.

Сначала не хотел брать с собой таковые-то деньжищи. Подумал, что лучше бы отложить немного да отдать верному человеку на сохранение. А то поиздержится в дороге, вернется в Петербург и опять, что ли, класть зубы на полку или идти побираться по друзьям-приятелям-знакомцам? Но потом рассудил, припомнив невнятные намеки его сиятельства, что в В-де все наличные средства могут пригодиться.

Что-то подсказывало, что поездка будет трудненькой.

Ну насчет старинных летописей сомнений не было. Вез с собой письма, адресованные В-скому архиепископу Варсонофию и подписанные лично президентом Академии Разумовским. Граф настоятельно просил владыку споспешествовать в благородном деле во славу отечественной науки. Все рукописи надлежало изъять под расписку гарантией безусловного возврата оных, по истечении в них нужды, законному владельцу. Святые отцы хоть и прижимисты, но против воли младшего брата любимца государыни открыто восстать не посмеют.

А вот что до прочего…

Легко ль сказать: присмотрись. А к чему? Что это за слухи такие, что заинтересовали Тайную канцелярию?

Попробовал разведать еще в Северной Пальмире, но по всем статьям получил афронт. Никто ничего не ведал.

Или предпочитали держать язык на привязи?

Немудрено. По столице прокатилась волна арестов, связанных с делом Бестужева. Канцлер упорно не хотел сознаваться в каких-либо винах. Твердил, что чист перед императрицей как Божия слеза. Елизавета Петровна отчего-то бывшему канцлеру не верила, и Шувалов рыл носом землю в поисках улик.

До В-ды оставался еще день пути.

Дорога лежала через знаменитые В-ские леса.

Откинув полог кибитки (благо день выдался теплый, не задувало, да и вообще в воздухе уже явственно пахло весной), Иван любовался великостью природы российской.

Выросши на брегах Финского залива, он привык к несколько иному пейзажу: песок, да сосны, да безбрежность голубовато-серого летом и стального весной и осенью моря. Здесь же было совсем не то.

Кряжистые дубы-великаны грозились узловатыми ветвями. И без листьев они впечатляли, а каково-то посмотреть, когда приоденутся зеленым убором. Небось у тоненьких соседок-березок сердце замирает в сладкой истоме при взгляде на мужественных властителей леса. Эвон, и сейчас ластятся, так и норовя прильнуть к широким грудям дубов. Вот же неуемное женское естество.

Прохор тоже исподтишка наблюдал за натурой. Внезапно нахохлился, закряхтел.

В чем дело?

Ага, рыжую хитрюгу высмотрел. Пушистый лисий хвост мелькнул вымпелом и скрылся за ближайшей осиной. Чай, вышла на мышиную охоту кумушка. А тут люди, как назло, помешали. Ну извини, Патрикеевна, не хотели, так уж вышло.

– Может, перекусим? – вопросил он ворона.

Пернатый оживился.

– Пер-рекусим! Пер-рекусим!

Из съестной коробки Иван извлек ломоть вареной говядины, краюху хлеба, кус сыру и флягу с квасом. От хлеба и мяса носатый питомец категорически отказался, а вот сыр прямо-таки выхватил из рук хозяина и тут же принялся склевывать.

– Сыр-р сыр-рок отобр-рали у сор-рок!

– Ну барин, и бедовая же у тебя птаха! – захихикал на облучке ямщик. – Точно человек, все понимает!

– Это еще что! – загордился похвалой птахе парень. – Он еще и загадки загадывать мастер.

– Загадки? – не поверил мужичок. – Быть такого не могет!

Прохор от возмущения чуть не подавился лакомством. Прочистил горло и загрохотал:

Умолк, давая ямщику возможность отгадать. Тот чуть с облучка не слетел от лихости стишка. Потом почесал рукой затылок и боязливо начал мямлить:

– Так оно это… то самое… причинное…

– Пр-росольный огур-рец! – закончил ворон, пока человек не осрамил уста неприличным словом.

– Огурец? – опешил детина. – А ведь верно, подходит! Матушки-светы, просольный огурец! Xa-xa-xa! O-xo-xo!

Кибитку затрясло, заметало из стороны в сторону.

– Эй! – прикрикнул на весельчака Барков. – Ты за дорогой-то приглядывай!

– Не боись, барин! Я здешние места как свои пять пальцев зна…

Хрясь! Бум!

И уже кибитка лежит на боку, а все трое ездоков, барахтаясь в снегу, что есть мочи матерятся.

– Растудыть тебя через коромысло! Никак обломались?

– Дык, барин, оно, конечно…

– И что теперь, пехом до самой В-ды топать прикажешь?!

– Ой, да отчего ж пехом? Зараз вмиг все починим.

Поэт уныло глядел на ледовое побоище.

Куда там мигом. Кибитка угодила в какую-то старую охотничью яму, выкопанную, вероятно, на кабана, а то и на медведя. Полозья саней сломались, сам короб потерял всяческую форму. Ехать дальше на этой развалине представлялось делом весьма и весьма сомнительным.

И точно. Когда с грехом пополам вытащили кибитку на дорогу, бравый кормчий только развел руками, а потом по извечной русской привычке полез скрести затылок.

– Ну?.. – грозой надвинулся на него Ваня.

– Дык… На все воля Божия.

– Не я ль тебя, ротозей, предупреждал?! – сплюнул пассажир. – Говори лучше, как из этой беды выбираться станем?

Ямщик пожал плечами.

– Эк сказали – беда. Вот ежели б, положим, мы с вами шею в оной ямище сломали, тогда б точно беда. А так. Отсюда верстах, почитай, в двух постоялый двор моего кума находится. Терентия Силыча. Его здесь всяк знает. Доберемся еще засветло, вы переночуете, а я сани поправлю. Завтра с утречка и снова в путь-дороженьку. О полудни в самой В-де и будем.

– Ну гляди у меня, коль соврешь! – погрозил господин Академии Российской копиист. – Знаю я эти наши русские версты. Хоть бы к ночи успеть.

Подхватил на руки клетку с все еще матерящимся Прохором и побрел рядом с жалкими останками кибитки в направлении, указанном нерадивым возницей.

Заведение Терентия Силыча мало походило на постоялый двор. Скорее на захудалый трактир.

Большая изба о полутора этажах. Рядом хозяйственные постройки: сарай да конюшня. Что показалось Ивану странным, так это то, что здесь было много собак. Целая свора. И все как одна рыжие, огромные и злые.

Зачем они тут, подумал путник, вроде как охранять особенно и нечего?

Ямщик повел лошадей в конюшню, а они с Прохором вошли в дом.

Внутреннее его убранство резко контрастировало с наружным видом здания. Поэт словно бы попал из русского леса да куда-нибудь на сказочный Восток. Кругом мягкие цветастые ковры: на полу, стенах, невысоких лавках, более похожих на лежанки. Такие же невысокие столы на резных ножках были покрыты чистыми шелковыми скатертями. Стены украшены большими тарелками-щитами с выгравированной на металле затейливой арабской вязью, кривыми саблями, перекрещенными короткими копьями.

Не иначе как владелец побывал на турецкой или персидской войне и приволок оттуда все это домой в качестве трофеев.

Откуда-то, словно из-под земли, выпорхнули две бойкие девицы и захлопотали, засуетились вокруг Ивана. Он даже чуток опешил. А еще разочаровался. По окружающей обстановке им бы непременно надобно было вырядиться в восточном же духе. В какие-нибудь полупрозрачные шаровары и расшитые бисером кофты-лифы. Эти же щеголяли в обычных крестьянских рубахах до пят, правда, чистых да в лаптях. Волосы по обычаю заплетены в толстые косы, перевитые у одной голубою, а у второй алою лентой.

Увивались вокруг поэта так, будто он был едва ли не самим в-ским губернатором, а то и кем повыше. Может из-за того, что Иван оказался чуть ли не единственным посетителем? Ну еще в дальнем полутемном углу сидела спиной к дверям какая-то молодая дама. Наверное, тоже недавно приехала. Потому как была еще в верхнем платье. И как ей не жарко в таковой-то парилке?

Барков поспешил снять свою шинель, небрежно сбросив ее в услужливо подставленные девичьи руки. Девы провели его к столу и принялись с любопытством глядеть, как парень освободил из пелен клетку и поставил ее рядом с собой на лавку.

Прохор завертел головой, присматриваясь да принюхиваясь. Что-то ему явно не пришлось по нутру. Ворон нахохлился и каркнул:

– Кутерь-рьма! Пр-родай жизнь не задар-рма!

Девушки, как и все, кто первый раз сталкивался с ученой птицей, оторопели. И даже дама из угла обернулась посмотреть, что оно за диво дивное.

Господин копиист отметил, что собою она очень даже недурна. Брюнетка с большими глазами. Как раз в его вкусе. Но получше рассмотреть не успел. Уж слишком быстро та снова склонилась над своею тарелкой.

– Чего кушать будете? – Грубый мужской голос оторвал его от наблюдений за брюнеточкой.

У Иванова стола переминался с ноги на ногу коренастый мужик в русской одежде. Домотканая рубаха, подпоясанная широким кушаком, темно-зеленые штаны, сафьяновые сапоги с загнутыми кверху носками. Рожа его не вызвала у Баркова ни симпатии, ни доверия. Не оттого ль, что детина был огненно-рыжим? Волосы расчесаны на прямой пробор, россыпь веснушек под серыми, бегающими глазами, усы и борода, разделенная на две части. Наверное, здешний хозяин. Не похоже что-то, чтоб он принимал участие в военных походах.

– Халву и шербет! – вызывающе молвил поэт.

– Шер-рбет! – подтвердил Прохор, которому понравилось звучное слово.

Рыжий чуть заметно скривил уголок рта, поклонился и хлопнул в ладоши. Девушки метнулись к дверям.

– Эй-эй-эй! – спохватился молодой человек. – Я же пошутил!

Мужик в зеленых штанах снова хлопнул. Девахи застыли на месте.

– Ну а, положим, я испросил бы седло молодого барашка в гранатовом соусе? – глумливо осведомился господин копиист. – И к нему бутылку кипрского вина?

– Кипр-рского!.. – потребовал ворон.

– Один момент, – пожал плечами бородач и приготовил длани.

– Стой! Стой! – уже почти испугался Ваня. «Джинн, не иначе!» – припомнились читанные недавно сказки «Тысячи и одной ночи».

– Ты вот чего… Подай мне поросенка с хреном… Малый шкалик зелена вина и солений всяких. Грибочков там, огурчиков…

– Эт мы мигом, – осклабился рыжий и щелкнул пальцами.

Молодой человек в оба глаза уставился на стол, ожидая, что по знаку мужика там сразу и явится испрошенное. Нет, не появилось. Пока девчонки не приволокли с кухни.

– Гр-рибы, огур-рцы? – заволновался Прохор. – Др-рянь!

Ох, что ж это он о попутчике запамятовал.

– Сыру бы, а?

– Сыр-ру! – тотчас же подтвердил ворон. – И чер-рвяков!

– Да где ж они тебе червяков найдут? – урезонил питомца поэт. – Зима, все черви в земле спят.

– Ниче, – успокоил гостя хозяин. – Акулька с Агафьей нароют. Слышали? Сыру и червяков для разумной птахи!

Юниц как ветром сдуло.

«Хм, двое из ларца. А у этого Гаруна аль Рашида апельсинов с ананасами нет? Вот бы к брюнетке с ними подкатиться…»

Принялся закусывать. Поросенок был выше всяческих похвал. Сочный, с поджаристой корочкой. А вот водка отдавала каким-то странным привкусом. Мятно-сладким. На чем таком ее настаивали? И уж больно крепка. Сразу в голову ударило.

Нет, не будем коней гнать. У него еще целая ночь впереди.

Отставил в сторону штоф и приналег на мясо с соленьями.

Агафья с Акулькой принесли два блюдца. Одно с нарезанным сыром, а на втором шевелились жирные, красные земляные черви. Надо же, нарыли-таки.

– Можно нам угостить птичку-то? – плавно окая спросила та, что с красной лентой.

– Отчего ж, извольте, – милостиво дозволил Ваня.

Девушки поставили клетку с Прохором на стол и принялись хлопотать вокруг многомудрой птицы. При этом взгляд поэта отчего-то все время натыкался то на их округлые, тяжелые груди, так и норовившие прорвать тонкую сорочку, то на крепкие ягодицы, то на сноровистые руки… А еще ноздри щекотал острый запах молодых здоровых женских тел.

Святые угодники. Что это с ним? Или давно не наведывался в веселый дом? Да, пожалуй, что и давненько. За этой Несторовой летописью обо всем на свете забудешь. И еще это зелено вино. Да пряное мясо с грибами…

Не убраться ль от греха подальше наверх, почивать?

Однако язык, как сам не свой, уже спрашивал:

– Не угоститесь ли и вы со мной винцом?

Молодки засмущались, стали косо поглядывать на хлопотавшего у стола брюнетки хозяина.

– Уж больно оно забористое для нас, – жеманно ответствовала дева с голубой лентой. – Вот наливочки сладкой…

– Так за чем дело стало? Несите!

Глазом не успел моргнуть, как на столе появилась наливка. А к ней конфеты, засахаренные орешки и шанежки.

Рыжебородый куда-то подевался. Акулька с Агафьей заметно осмелели. Сели по обе руки Ивана и принялись угощаться, не забывая и парня потчевать. Рюмка, другая…

– Ну-ка, Проша, давай загадку! Только, чур, не про огурец!

– Чур-р, не огу-рец, – проглотил очередного червяка ворон.

Занялся сыром, не досказав.

Пьяненькие девушки мелко захихикали. Одна из них словно невзначай положила руку на бедро молодого человека. По Ивану вмиг прошел пламень.

– Ор-рех! – закусив, поведал разгадку Прохор.

Агафья с Акулькой засмеялись во весь голос. Груди-мячики ходуном заходили под рубахами.

Мимо их стола, презрительно фыркнув, проплыла брюнетка. Снова объявившийся бородач присветил ей шандалом, когда она стала подниматься по лестнице, ведущей наверх, в комнаты.

– Акулька! – крикнул хозяин. – Проводи гостью дорогую!

Голубая лента метнулась на зов. Алая, разомлев, оказалась на Ивановом плече. Глубокий вздох-всхлип. Щеку парня обдало жарким дыханием.

– Дер-ржимся, воздер-ржимся и не ленимся! – пророкотал наставление преподобного Сергия Радонежского пернатый. – Воздер-ржимся!

– Пора и мне на боковую, – отстранился от Агафьиных губ поэт. – Завтра рано вставать.

Девушка накуксилась, будто у нее отобрали любимую вещицу. Но спорить не стала. Взяла со стола свечу и поманила за собой. Подхватив под мышку клетку с суровым блюстителем нравственности, господин копиист пошел за своей «путеводной звездою».

Постель манила свежестью и чистотой. Простыни были тонкие, обшитые кружевами. Иван вспомнил, что В-ская губерния славилась этим искусством.

Раздевшись до одних исподних штанов, парень обмылся над тазом, поливая сам себе из медного, тоже изрезанного арабскими письменами кувшина. Прохладная вода чуть освежила голову. Однако жар и томленье полностью не убрались, а лишь притаились где-то в животе.

С молодецким уханьем прыгнул на кровать и утонул в мягком болоте перины. Поворочался туда-сюда, устраиваясь поудобнее. Пожелал спокойной ночи Прохору. Тот, видимо, осерчав, не изволил ответить. Ну и ладно.

Но брюнетка-то какова! Брезгует веселой компанией.

И эти глаза…

Голову на отсечение, что уже видел их. Не в сладком ли сне?

– Пр-ришли тати, быти р-рати!

О чем это он?

На всякий случай проверил, на месте ли оружие. Шпага и коробка с пистолетами притаились под кроватью.

В комнату прошмыгнули две белые тени. Девичья рука на ходу прихлопнула назойливый огонек свечи. Бух! Бух!

И сразу жар с двух боков. Жадные губы впились ему в рот. Еще одни принялись обцеловывать грудь, плечи и живот. Быстрые пальцы вмиг расправились с его исподним.

Иван зарычал молодым бешеным зверем. Его руки стали тискать, мять, щипать и оглаживать. Темная волна поднялась из живота, застила глаза, накрыла с головою.

Воздуху! Воздуху! Жарко!!

– Извините, что беспокою вас в столь неурочный час! – неожиданно громом прогремел откуда-то с небес язвительный грудной голос – Однако не лучше ль будет, сударь, на том и закончить? Если вам, разумеется, дорога собственная голова!

Вспыхнул огонек свечи.

Ух! ОНА! Брюнета!!

Инстинктивно прикрылся одеялом. Неистовыми сиренами завыли Акулька с Агафьей. Он чуть не стал с ними Улиссом. Кышнул на глупых. Те не прекратили выть.

За их ором чуть было не прозевал громкий тяжелый топот на лестнице.

Брюнетка быстро огляделась по сторонам, заприметила большой дубовый ларь и, ухватившись за него, попробовала сдвинуть с места. Да где ей одной управиться! Лишь чуток сдвинула с места.

– Что же вы лежите столбом? Помогайте!

Поэт всхлипнул.

– Да не стану я смотреть на вашу наготу! – крикнула дама и топнула ножкой. – Было бы на что!.. Быстрее же!

Сильно смущаясь, метнулся к ларю, по пути подцепив штаны.

– Сюда, подпирайте дверь! – скомандовала нечаянная гостья.

Еле успели. Доски тут же начали сотрясаться от гулких и настойчивых ударов.

– Я сразу заподозрила неладное, едва увидела, что двери не запираются изнутри, – перешла на шепот брюнетка. – У вас есть оружие?

Он уже успел втиснуться в свои брюки, по-прежнему оставаясь с голой грудью.

– Да, конечно… – повернулся к кровати.

И оторопел.

Его шпагой и пистолетами завладели жаркие девахи. Э-э, да ведь и они заодно с теми, что сейчас выбивают дверь.

– Не дурите! – прикрикнул, намереваясь взять своих недавних амантш на испуг.

Не проняло. Акулька выставила перед собой шпагу неумело тыча поэту в грудь.

– Не подхода, курвий сын! – шипела злой змеей.

Агафья пыталась открыть подаренный Шуваловым ларец.

– Как же он тут?..

В воздухе просвистело что-то тяжелое.

Медный кувшин ударил Акульку в висок. Та охнула, выпустила шпагу из рук, и пластом упала на кровать. Из рассеченной головы прямо на белые кружевные простыни полилась тонкая струйка крови.

– Тятька-а! – истошно завопила вторая юница. – Они Акульку уби-или-и!!

Грохот на мгновение умолк. А затем в дверь заколотили с еще большим неистовством. Теперь в дело пошли топоры. Еще немного, и доски не выдержат.

Не раздумывая, Иван повторил подвиг новоявленной Юдифи, обрушив на голову второй сестры таз. Предварительно окатив ее грязной водой. Агафья свалилась крест-накрест с Акулькой.

– Вы к чему больше привычны? – поинтересовалась Юдифь (или как там ее?). – К шпаге или пистолетам?

– Вообще-то я больше по другой части, – натягивая жилет и камзол, ответствовал Барков.

– Я вижу, – презрительно покосилась в сторону кровати.

– Поэт я! – отрезал молодой человек. – А вообще-то шпага сподручнее.

– Ладно, – согласилась брюнетка. – Тогда я возьму пистолеты.

Оружие пришлось ей точь-в-точь по руке. Как будто было ее частью.

– Приготовились! – скомандовала. – Сейчас! Их, по-моему, человек пять или шесть будет.

– Их – это кого? – не понял копиист.

– Вы что, до сих пор не уразумели, куда попали?

– Пр-ритон! – обозвался доселе помалкивавший Прохор. – Р-разбойники!

– Вот! Ваша птица и то смекалистее будет!

Разбойничий притон?! А ведь верно. Все сходится. То-то он примечал, что дорога, по которой они ехали сюда, не больно наезжена. Словно ею подолгу никто не пользуется. И эти рыжие злые псы. Такие, если верить народным байкам, охраняют клады татей от посторонних глаз. А еще отсутствие постояльцев…

– Вы-то сами как здесь оказались?

– Не ваше дело! – зло закусила губу Брюнета (про себя он уже стал звать ее именно так). – Итак, сейчас!..

Дверь разлетелась в щепы, и на пороге возник рыжебородый с секирой в руках. Плечом к плечу с ним стоял давешний ямщик, стискивая кистень. За ними толпились еще человека два-три.

Рыжий сверкнул очами в сторону кровати и дико взревел:

– Ну херов сын, сейчас будет тебе халва с шербетом!

Взмах секиры. Иван увернулся. Лезвие вонзилось в спинку кровати и там намертво застряло. Не сумев его вытащить, тать выхватил из-за пояса длинный узкий нож и кинулся на жертву.

Раздался выстрел. Бородач на мгновение закляк, но потом продолжил свое наступление. Зато повалился на пол с пробитой головой ямщик. Кистень покатился по полу и очутился под ногами воинственной амазонки. Она наступила на него, а пока взяла другой пистолет.

– Что, сука?! – теснил юношу разбойник. – Пришел твой смертный час?! Думал, посмеешься над моими дочками, поблудишь и дальше поедешь? Нет, сударик, за все платить надобно!

Господин копиист молча отбивал его неумелые, но яростные выпады, а сам посматривал искоса на Брюнету. Как она там?

Вторым выстрелом девушка отправила к праотцам одноглазого детину с кривой турецкой саблей. Его место занял еще один парнище, вытянувший перед собой короткую пику. Дама осталась безоружной. Перезаряжать пистолеты не было времени. Тогда амазонка схватилась за трофейный кистень, который был тяжеловат для ее нежных ручек.

Пора кончать комедию, решил Иван. Расклад как раз тот, что нужно. Против них оставались три татя. Как раз такие ситуации они и отрабатывали на занятиях с прапорщиком Галлом.

Вжик, вжик! – запела поэтова шпага.

Вот так-то лучше, Рыжий. Ложись-ка рядом с дочками.

Ловко перебросил оружие в левую руку, а правой отстранил и толкнул себе за спину Брюнету. Отдохни малость, милая. Дай неумехе поиграть в горелки.

Ох, никак этот прохвост решил пику метнуть? Отвел назад. Нет, просто решил поработать ею, словно штыком.

Стан вправо, затем влево. Ну чистый тебе менуэт. Что же, потанцуем. А сам фигур не знаешь? Например, вот эту? Да, правильно. Поклон. За ним другой. И поворот вокруг себя. Шлепаться на задок? Это что-то новенькое в менуэте. Впрочем, он не возражает. Только не шевелись под ногами, не мешай смене партнера.

Этот, с дубинкой, вовсе никудышный танцор. Топчется медведем на одном месте, размахивая своей дубиной. Не тяжеловата ль она тебе? Вот! Говорено ж тебе было. Уронил. Да себе на лапу. Широка же у тебя спина! А шкура, шкура толстенная. Медведище!

Салют. Прощальный поклон. Шпага в ножны.

– Не соблаговолите ль вашу руку, сударыня?

– Что-то вы больно прытки для новичка? – усомнилась Брюнета, однако ж подавая ему руку. – Со словами, наверное, еще ловчее обращаетесь?

Он скромно потупился.

– Ну что, Прохор, в путь?

– Виктор-рия! – победно заорал ворон, гордо оглядывая поле боя. – Виват, Р-россия! Виват, др-рагая! Виват, надежда! Виват, благая!

– Ах ты, предатель! – возмутился Иван. – Кто тебе дозволил вирши господина Тредьяковского читать?!

– А он только вашим обучен? – невинно поинтересовалась Брюнета. – Давешняя загадка, например, чье сочинение?

– Смотрите под ноги, сударыня, – буркнул покрасневший Иван. – Ступеньки. Неровен час, расшибетесь до беспамятства, как те девицы.

– Они хоть живы?

– Да что им сделается, медноголовым? Я глянул. Обеспамятели только.

– Так поспешим. Уж больно они яростны. Чистые фурии. Надеюсь, здесь найдется исправный экипаж?

– Дай-то бог! – искренне молвил поэт. – Дай-то бог!

В сарае они нашли вполне исправные сани, а в конюшне – тройку добрых коней. К удивлению Вани, Брюнета довольно споро управлялась с лошадьми. Сам-то он вряд ли бы смог запрячь как следует.

Странно, но при их отъезде не забрехала ни одна собака.

Поэт обернулся да глянул на проклятый постоялый двор по-особому…

Избушка-избушка на курьих ножках, стань ко мне задом, а к лесу передом…

Над лесом занималась заря.