Онлайн чтение книги Дьявол внутри нас
XVI

Безденежье явилось к ним в самом страшном своем обличье лишь в начале месяца. После покупки нескольких комплектов постельного белья, которое, по мнению Маджиде, было совершенно необходимо, жалованья Омера могло бы хватить не больше, чем на неделю. И только с помощью невероятной экономии его удалось растянуть на десять дней.

Глядя на своих сослуживцев, встречая на улице каждого знакомого и даже незнакомого человека, Омер думал только об одном: «Кто войдет в мое положение и поможет мне?» Чем хуже становились его дела, чем безнадежней казалась ситуация, тем невероятнее становились его планы и неосуществимей идеи. Временами ему хотелось схватить за шиворот какого-нибудь прилично одетого человека и потребовать: «Дайте-ка все свои денежки! Я не вор, не грабитель, но мне позарез нужны деньги. Дайте не из страха, а из сострадания!» Но ведь это не что иное, как обыкновенное вымогательство, к тому же нисколько не оригинальное, как ему думалось поначалу. Обыкновенный вымогатель не станет хватать жертву за шиворот.

Безделушки, которые он тысячи раз видел в витринах и никогда прежде не испытывал желания купить, представлялись теперь жизненно необходимыми, и он в отчаянии сжимал кулаки. Увидев в витрине пароходного агентства модель корабля, Омер говорил себе: «Будь у меня деньги, я непременно купил бы ее». Он мысленно приценивался ко всему, начиная от пончиков и соломенных шляп и кончая бутылками с водкой и серебряными табакерками. Проходя мимо уличного торговца фисташками, он невольно тянул руку к лотку и, обливаясь потом, с трудом сдерживал себя.

Однажды под вечер, возвращаясь домой, Омер увидел, что в одном из больших магазинов на Бейоглу объявлена распродажа. Он все равно ничего бы не смог купить - в кармане лежало только десять курушей, но ему отчаянно захотелось войти и хотя бы посмотреть, как другие покупают вещи, выставленные специально для них. Публика в основном состояла из женщин. Разгоряченные, потные, они буквально брали магазин приступом. Омер с трудом протиснулся в узкую дверь, зажатый с обеих сторон двумя пышнотелыми матронами. Наверняка, будь он при деньгах, эта толкучка вызвала бы у него отвращение.

Уже стояли первые летние дни, и в магазине было нестерпимо жарко. От женщин, одетых в легкие шелковые платья, шел терпкий запах, напоминавший запах жарящегося на вертеле мяса. Некоторые пришли сюда в сопровождении мужей, которые не скрывали своего раздражения и ежеминутно утирали покрытые испариной лица носовыми платками, распространяя смешанный запах пота и одеколона. Все были взвинчены, возбуждены, тут и там вспыхивали мелкие семейные ссоры.

Омер лавировал в толпе, непременно желая все увидеть, все рассмотреть. Расфуфыренные продавщицы с фальшивой любезностью заглядывали в глаза каждому покупателю. Но стоило тому отойти, как они с равнодушным видом снова принимались за свои дела. Самые различные вещи были в беспорядке разложены на прилавках: связки дамских чулок рядом с комплектами белья для грудных младенцев, резиновые мячи по соседству с шелковыми блузками. Ему хотелось пробовать на ощупь, мять, тискать любую продающуюся вещь. Он долго вертел в руках дамские шляпы с широкими полями, спросил, сколько стоят купальные простыни. Увидев на одном из больших прилавков кучу дамских чулок, он стал протискиваться туда сквозь толпу. От жары и толкотни по лицу его струился пот. Он поискал в кармане платок, но не нашел. Снял очки, положил в карман и ладонями принялся утирать лицо. От резкого запаха у него кружилась голова. Он снова надел очки и, сунув руки в карманы, вытер пальцы. Потом протиснулся к прилавку и сквозь мутные стекла очков стал разглядывать чулки. Подождав немного, он схватил первую попавшуюся пару. Чулок скользнул у него между пальцами, как кусок мягкого бархата, и свесился вниз. В душе Омера снова вспыхнуло затаенное желание: «Были бы деньги, купил бы их Маджиде». Он вспомнил, что ни разу еще не сделал своей жене ни одного подарка: ни цветка, ни горсти ягод, ни носового платка. Ему захотелось бросить чулки на прилавок и уйти. Но вдруг он замер. В тех местах, где к чулку прикасались его пальцы, остались жирные пятна. Омер испугался: «Что, если заметят и заставят купить чулки?» Он оглянулся. Продавщицы были заняты другими покупателями. Тогда он стал свертывать чулки пятками внутрь и сам не понял, каким образом вся эта длинная, мягкая шелковая вещь скрылась у него в ладони.

Усталым движением Омер опустил руку. Он был весь мокрый и дрожал как осиновый лист. Ему хотелось разжать кулак, бросить чулки на прилавок и выбежать на улицу. Но как он ни напрягал свою волю, не мог этого сделать. Омер застыл, словно пригвожденный к полу. Правая рука не желала слушаться, словно парализованная, Омер был уверен, что стоит ему шевельнуться, как его схватят за руку и потребуют: «А ну-ка, разожми кулак!» Он ошалело осмотрелся и задрожал еще сильнее. В нескольких шагах от него стоял высокий краснолицый человек с зализанными назад волосами и сурово смотрел ему прямо в лицо. Омер решил, что это один из агентов, следящих за покупателями. Стараясь придать себе невозмутимый вид, Омер принялся левой рукой копаться в чулках на прилавке. Он то и дело искоса поглядывал по сторонам и чувствовал затылком взгляд высокого на себе. Покупатели стали оглядываться на Омера, бесцельно стоявшего рядом с ними у прилавка. Собрав всю свою волю, Омер рывком сунул правую руку с чулками в карман и неспешно направился к выходу. Высокий человек стоял на прежнем месте и как будто не замечал Омера. Но Омер решил, что тот потихоньку следит за ним. Подходя к дверям, Омер ускорил шаг и почти бегом выскочил на улицу.

Над городом спускались сумерки. Не обращая внимания на трамваи и машины, Омер пересек мостовую. Сердце его билось так быстро, что казалось, вот-вот разорвется. Но стоило ему услышать, что следом кто-то идет, как сердце начинало колотиться еще сильнее. Наконец он свернул в одну из боковых улочек и побежал.

Узкая улица круто поднималась в гору. Омер бежал мимо каких-то каменных заборов, неосвещенных окон, сворачивая через каждые двадцать метров. Почувствовав, что больше бежать не в силах, он привалился плечом к каменной ограде сада. Дышал он часто и тяжело, под ложечкой сильно болело. Боясь оглянуться и посмотреть, не идет ли за ним кто-нибудь, он уставился прямо перед собой на разбитые камни тротуара. Правая рука совсем занемела, он так сжал ее в кармане, что пальцы начало сводить. Он медленно вытащил руку и увидел, что конец дамских чулок телесного цвета свисает из кулака. «Все пропало, наверняка заметили… Они торчали из кармана!» - пробормотал Омер.

Он отошел от стены, размахнулся и швырнул легкую ткань вверх. Чулки развернулись в воздухе, долетели до верха ограды и повисли. Сделав это последнее усилие, Омер почувствовал, что ноги больше не держат его. Он безжизненно осел на грязные камни под украденными чулками и закрыл глаза. Чулки легко развевались над ним на стене.

Когда Омер пришел в себя, было уже темно, и в окнах дома напротив зажглись желтые огни. Камни, на которых он сидел, больно впивались в тело. Влажное белье и особенно воротник рубашки противно липли к коже. Он быстро встал и, не решаясь даже взглянуть на стену, зашагал по направлению к дому.

Маджиде ждала его. Она стояла у окна спиной к двери и смотрела на улицу, ухватившись за шпингалет. Лицо ее было бледно и взволнованно.

Услышав шум открывшейся двери, она обернулась. Омер улыбнулся и спросил, стараясь казаться спокойным:

- Я слишком поздно?

- Нет, - коротко ответила Маджиде, пристально, глядя на него.

Омер подошел к столу. Свет падал только на верхнюю часть его лица. Под абажуром, который был в этой комнате немного больше, чем в прежней, его взмокшие волосы приняли красноватый оттенок. Он подтянул к себе стул, бессильно опустился на него, свесил голову на грудь.

Жена, молча следившая за ним, подошла к столу и спросила:

- Ты болен?

- Не знаю.

Маджиде наклонилась, погладила его волосы. Потом сказала с легкой, печальной улыбкой:

- Последнее время ты стал какой-то странный.

- Что ты имеешь в виду?

Маджиде задумалась. Действительно, что? Ей было трудно выразить это словами. Но она не могла не заметить происшедшей с мужем перемены. Он часто сидел, уставившись в одну точку, пальцы его нервно теребили скатерть или какую-нибудь тряпку. Маджиде замечала, что он не сразу отвечает на ее вопросы, а иногда вроде и не слышит их. В разговорах с нею, даже обнимая ее, он выказывал странную тревогу и нетерпение, как человек, который куда-то торопится. Все это она чувствовала и замечала, но не ре лалась сказать об этом.

- Я вижу, ты очень расстроен, - проговорила она. - Но чем? Все идет хорошо. И разве так страшно, что у нас нет денег? Ведь до сих пор мы никогда не сидели голодными. Мы обязательно что-нибудь придумаем.

Омер поднял голову и посмотрел на жену. Маджиде прочитала в этом взгляде что-то лживое, даже враждебное и вздрогнула. Омер медленно поднялся со стула, оперся руками о стол, подался вперед.

- Ты это искренне сказала? - спросил он, сощурившись и сжав губы.

Маджиде опешила. Она никогда не видела своего мужа таким. Ей стало страшно.

- Омер, что ты говоришь! - воскликнула она. - Что ты говоришь! Неужели ты серьезно об этом спрашиваешь?

Омер не шевельнулся и повторил, намеренно разделяя слова паузами:

- Ты на самом деле полагаешь, что я стал каким-то странным, как ты изволила выразиться, потому что у нас нет денег?

Маджиде широко раскрытыми глазами смотрела на него. Потом, так же как Омер, оперлась о стол и приблизила к нему свое лицо.

- А разве есть другие причины? - спросила она как человек, умеющий владеть собой, но не скрывающий своей тревоги. - Почему же ты не говоришь о них? Или ты уже не находишь нужным делиться со мной?

Их взгляды скрестились: ее - недоуменный, но решительный, и его - неискренний, со злобным прищуром. За пыльными, слегка запотевшими стеклами его очков, казалось, вспыхивают огоньки, на щеках вздулись желваки. Какой-то внутренний импульс вынуждал его пристально всматриваться в лицо Маджиде, словно он надеялся прочесть на нем нечто исключительно важное, найти, разгадать и… уничтожить.

Маджиде медленно протянула руки и коснулась ладоней Омера. Он, так и не обнаружив в ее лице ничего, что могло бы усилить его подозрения, обесси-ленно опустился на стул и, не вынимая своих рук из рук Маджиде, уронил голову на стол. «Я уже стал бояться всех и скоро начну всех подозревать, - пронеслось в его голове. - Как я докатился до этого? Как мне пришла в голову мысль, что Маджиде догадывается и скрывает правду от меня? Ну не идиот ли я! Откуда ей знать, каков я на самом деле?! Она и понятия не имеет, до чего я дошел, какой опасности подвергал себя. Как настоящий преступник, я становлюсь жертвой собственной подозрительности. Если бы тот, в магазине, и впрямь что-нибудь заметил или только заподозрил, он тотчас схватил бы меня за руку. А мне, дураку, казалось, будто он выслеживал меня до самого дома. Делать ему нечего! И как после всего этого я обращаюсь со своей женой, которая терпеливо ждала меня весь вечер! В чем она провинилась передо мной? Я опускаюсь все больше и больше, и это становится заметно по всему. А бедная Маджиде истолковала перемены в моей внешности и поведении так невинно, что впору расплакаться. Она полагает, будто я расстраиваюсь из-за отсутствия денег, и даже не подозревает, каких глубин достиг я в своем нравственном падении. Увы, я рассчитывал, что она не только будет понимать меня всегда и во всем, но и спасет меня, поможет очиститься. Вместо того я, опускаясь сам, увлекаю ее за собой. Но разве я умышленно делаю это? Разве преследую какую-то гнусную цель? И потом, как я смею лгать ей в глаза, будто отсутствие денег не имеет для меня никакого значения? О, этот проклятый дьявол внутри меня!.. Ужасное чувство влечет меня ко всему, что запретно или недоступно, заставляет тосковать о несбыточном.

Именно меня, который всю жизнь гордился своей независимостью от материальных благ! Несчастная пара шелковых чулок! О господи! Пара чулок… Впрочем, дело не просто в них. Все гораздо сложнее. Случившееся в магазине тем более безобразно, что произошло как будто против моей воли. Потные пальцы, скользкая, сама прячущаяся в ладони ткань. Все это так. Но почему я сразу не положил их на место? Да все потому же - в самой сокровенной части моей души владычествует дьявол. Любой мой проступок - проявление его воли. Может быть, рассказать обо всем Маджиде? Она не поймет. Но сколько можно скрывать от нее? Зачем тогда я привел ее сюда? Зачем затеял все это! Зачем вверг ее в этот ад, если души наши будут разобщены?»

Мысли Омера потеряли связность. После всего пережитого он испытывал разбитость и вялость. Он открыл глаза и в первое мгновение почти ничего не видел - свет лампы ослепил его. Он высвободил руки, все еще лежавшие в ладонях жены, немного посидел, безразлично и отрешенно глядя на нее, и вдруг, неожиданно для себя самого, почувствовал, что губы его складываются в улыбку. А ведь он думал, что уже навсегда разучился улыбаться! И тем не менее вот она, улыбка, омывает его лицо, как теплая вода.

И тотчас же свет озарил лицо Маджиде, хотя весь ее вид говорил о том, что она все еще встревожена.

- Когда ты мне расскажешь все, о чем ты думаешь, что тебя мучает? - спросила она. - Я же вижу, как ты терзаешься. Я слишком тебя люблю, чтобы оставаться безразличной к этому.

От Омера не ускользнуло, что в ее словах, в общем-то мягких и нежных, скрыт горький упрек. Это его задело за живое, и он едва не вспылил опять.

- Ты права. Я должен раскрыть перед тобой все неприглядные стороны своего характера. Только, боюсь, ты станешь после этого… - Он не решался закончить фразу словами: «презирать меня» или «брезговать мною». Несмотря на то, что в душе он был способен на крайние формы самоуничижения, в выборе слов он оставался весьма осмотрителен. Но он тут же подумал, что сейчас не до ложного самолюбия, и с грубой прямотой произнес: - Я боюсь, что ты станешь презирать меня, брезговать мною и даже бояться!

Маджиде с недоверием посмотрела на мужа.

- Не думаю, - тихо сказала она. И добавила, словно поясняя: - Не думаю, чтобы ты мог совершить что-либо постыдное…

Омер мгновенно переменился. Лицо его приняло прежнее отчужденное выражение.

- Значит, если я расскажу тебе и ты убедишься… - проговорил он.

Он не в силах был продолжать: снова не мог подыскать подходящего слова. Маджиде выжидательно смотрела на него.

Молчание это, наверное, продолжалось бы долго, если бы в дверь не постучали. Никто из них не сказал: войдите. Однако дверь распахнулась, и на пороге возник Нихад.

- В чем дело? - выкрикнул Омер.

Нихад, не рассчитывавший на такой прием, на мгновенье остолбенел.

- Так-то вы встречаете гостей, - наконец проговорил он и улыбнулся.

- Да нет, мой милый, - -извиняющимся тоном проговорил Омер. - Ведь уже полночь, я думал, что-нибудь случилось.

- Какая полночь! Еще только девятый час. Я хотел поговорить с тобой и даже пройтись, конечно, с позволения твоей супруги, - сказал он, обернувшись к •Маджиде.

Та пожала плечами и отвернулась.

- Хорошо, пойдем, - проговорил Омер, не глядя на жену. Потом спросил ее: - Ты не возражаешь?

Маджиде кивнула головой.

Молодые люди ушли.

Еще на лестнице Нихад взял Омера под руку.

- Нам нужны деньги, дружище!

- Мне тоже!

- Тебе - для собственного удовольствия, а нам - для дела!

Они вышли на улицу. Омер был рассеян больше обычного.

- Куда мы идем? - спросил он наконец. - Добывать деньги? Будем грабить или воровать? - И, криво усмехнувшись, пробормотал себе под нос: - Вот и до этого докатился, поздравляю…

Нихад с жалостью посмотрел на него.

- Ты неплохой парень. Тебя можно бы использовать в нашем деле, если бы ты оставил свой никчемный образ жизни и посвятил себя какой-нибудь серьезной, большой цели. Но ты не хочешь. Мне жаль тебя. Неужели ты думаешь, что сумеешь прокормить семью, получая грошовое жалованье на почте или в любой другой конторе? - Нихад провел рукой по волосам .Омера. - А ведь эта голова способна рождать великие идеи! Глупо зарывать талант в землю! Ты ведь совсем не такой, как вся эта шушера, ты - личность! Повелевать - твое право, скажу больше, - твой долг. Стоит тебе только захотеть, да так сильно, чтобы пожертвовать всем ради одной этой цели: повелевать людьми, встать над ними. Но твои причуды, детские или, вернее, бабские фантазии губят в тебе настоящего мужчину. Я только диву даюсь, как ты вообще мог связать свою жизнь с женщиной! Что такое женщина? Игрушка. Кукла. Так будь же мужчиной в полном смысле этого слова! Будь грубым, жестоким, чуждым всяческих сантиментов, полагайся лишь на силу. Всё и вся должно подчиниться нам! Народ - это стадо баранов, не более! Пусть же эта мысль отныне станет твоей идеей фикс, и успех тебе обеспечен, при условии, конечно, что ты употребишь для ее осуществления все свои духовные и физические силы. Поражение абсолютно исключено!

Омер искоса глянул на приятеля. Впервые он видел его до такой степени увлеченным излагаемыми мыслями.

- А не болен ли ты, братец?

Нихад в приливе мгновенной ярости замахнулся обеими руками на Омера и прорычал:

- Дурак! Я говорил с тобой, как с человеком, а ты… Нет, ты никогда не пойдешь с нами.

Нескрываемое презрение, прозвучавшее в его словах, задело Омера.

- А ты почем знаешь? - спросил он. - Я просто удивился. Ты - обычно спокойный, уравновешенный, и вдруг разбушевался. Вот ты на меня набрасываешься, а того не знаешь, что меня самого точь-в-точь такие же мысли временами одолевают.

- Ты серьезно?

- Повелевать народом, наверное, неплохо, но именно об этом я меньше всего думал. По мне, так стремление к власти вообще бессмысленно. Я о другом: есть только один способ остаться чистым - замкнуться в себе и прекратить всякое общение с окружающими, по крайней мере духовное.

- Замолчи! Что ты несешь? Как это - прекратить общение?! Чушь! Не забывай, что ты живешь в реальном мире, и будь любезен, когда разговариваешь со мной, оставь свои бредни при себе!

Омер долго не отвечал. Нихад полагал, что его слова произвели на приятеля сильное впечатление, но тот задумался совсем о другом: «Действительно, люди - грязные животные. А чем я лучше? И еще смею рассуждать о чистоте, об уходе в себя! Я об этом и заикаться права не имею. Что там наболтал Нихад? Я всегда догадывался, что он немного с приветом, но не предполагал, что у бедняги настоящая мания величия. Стремится повелевать миром! А что такое мир? Разве есть какой-нибудь другой мир, кроме духовного? И при этом у каждого - свой мир, отличный от других миров. Над прочим и голову ломать не стоит. К чему образование, ум, опыт, если все равно они не приносят желанного счастья? Уж лучше бы ни у кого из нас вовсе не было разума. Существование трав, животных, облаков, скал представляется мне куда более радостным и неутомительным. Толковать об этом с Нихадом бесполезно. Узнаю, что ему от меня надо, и вернусь домой. Маджиде волнуется, наверное».

При воспоминании о жене сердце Омера учащенно забилось.

«Что я наделал! Какой же я бессовестный, какой болван! Сначала напугал ее, потом, не успокоив, не ободрив, удрал из дому с приятелем. Маджиде ждала меня к ужину. Сидели бы мы сейчас под красным абажуром, друг против друга, и пили чай. Поговорили бы о том, что нет денег, погрустили, немного и, чтобы не огорчать друг друга, пошутили и, наконец, обнявшись, полуголодные, легли бы спать. Разве это не лучше, чем шляться по улицам с Нихадом, терпеть его словоблудие и, как волк на ягнят, коситься на продукты в витринах? Что меня держит здесь?»

Он обернулся к Нихаду.

- Как хочешь, а я иду домой. Маджиде ждет меня к ужину.

- Омер, ты мой лучший друг! Можешь разделять или не разделять мои убеждения, но ты должен мне помочь. Нам нужны деньги!

- Ты с ума сошел! Не по адресу обращаешься, мне самому нужны. И потом, на что вам деньги?

- Об этом не спрашивай… Сам знаешь, мы издаем журналы, и пусть маленькие, но все-таки книжки. Молодежь с нами, но она бедна. Мы часто вынуждены раздавать книги бесплатно. Журналы тоже обходятся ежемесячно в несколько сот лир… Но молчать мы не будем. Нельзя оставлять без ответа происки наших врагов. Мы обязаны бороться с теми, кто пытается отравить сознание молодежи болтовней о гуманности, справедливости и каких-то там правах. Борьба стоит денег… И ты единственный можешь достать их для нас…

Омер прервал его:

- Знаю, что вы издаете журналы, но, слава богу, давно уже отошел от вас… Все эти сопляки, которых ты собираешь вокруг себя, с удовольствием отдадут тебе несколько курушей, которые они ежемесячно получают от своих папочек, лишь бы увидеть свое имя в печати.

- Брось болтать. На деньги, сэкономленные на харчах, дела не сделаешь. - Он остановился, обнял Омера за плечи. - Этот твой кассир может нам достать деньги?

- Ты спятил!

- Он может достать деньги… И столько, сколько нам надо. Пятьсот, тысячу лир…

- Я завтра передам ему вашу просьбу, то есть требование. Он получит деньги в банке и оставит там, где вы укажете… Только напишите письмо, чтоб у меня было, чем припугнуть его.

- А что ты думал? Конечно, тебе придется пригрозить ему… Для него это не такая уж большая жертва. Двести лир или две тысячи - все равно растрата… И наказание одинаковое… Зато он останется на работе. Это для него выгоднее. Такие дела иногда по нескольку лет, а то и вовсе не выплывают наружу. Но если мы донесем на него, все станет известно немедленно. Усек? У нас есть на это полное право, ведь мы преследуем не свои корыстные интересы. Я полагаю, ты не настолько глуп, чтобы смешивать это с обычным вымогательством… Не забывай: это лишь средство для достижения высшей цели, а не воровство каких-нибудь носовых платков или чулок для собственного удовольствия.

Омер помертвел, схватил приятеля за плечи и заглянул ему в глаза:

- Откуда ты знаешь? Подлец! Следишь за мной? Понятно… Собираешься шантажировать не кассира, а меня! Ну, нет, дудки!

Нихад оторопело уставился на побледневшее, мгновенно покрывшееся испариной лицо Омера.

- Что-то я тебя не понимаю. Теперь мой черед спрашивать: ты случайно не болен?

Омер опустил глаза.

- Оставь меня. Я действительно болен. Мне пора домой.

Нихад не настаивал - неожиданная вспышка Омера испугала его.

- Не забывай только о том, что я тебе сказал. Подумай над этим! Для того, чтобы занять достойное место в жизни, все средства хороши и законны. Забудь об устаревших правилах морали!

Он повернулся и, не прощаясь, ушел.

Омер некоторое время смотрел ему вслед. Он увидел, как Нихад завернул к одной из ближайших кофеен. Сидевший у окна человек, седой, с узким разрезом глаз, широкоскулый, встал ему навстречу и пригласил за свой столик. Омер узнал в нем того самого субъекта, с которым Нихад подружился в последнее время. Омер недавно слышал его фамилию, но сейчас никак не мог ее припомнить. Один из приближенных сего «деятеля» рассказывал, что он занимал пост министра или даже президента в одном из карликовых марионеточных государств, которые повсеместно возникали после первой мировой войны. Правительство этого «деятеля» просуществовало не то несколько месяцев, не то два-три года. Потерпев политический крах, он стал кочевать из страны в страну, организовывая одну авантюру за другой.

«Что общего у Нихада с этим субчиком?» - подумал Омер и поспешил к дому.