Онлайн чтение книги Дьявол внутри нас
XXVII

Дверь распахнулась, и вошел Бедри. Он был бледен. Маджиде никогда не видела своего бывшего учителя в таком волнении. Бедри внимательно посмотрел ей в лицо и сказал:

- Вы плакали! Значит, вы все уже знаете! Маджиде ничего не понимала. Уж, конечно, Бедри

не собирался сообщить ей, что Омер пошел в кино с другой женщиной.

- Волноваться бесполезно! - продолжал молодой человек, стараясь взять себя в руки. - Надо спокойно поразмыслить и что-нибудь придумать. Я уверен, что Омер непричастен к этой истории. В такие дела он вообще не впутывался. И, конечно, пострадал из-за негодяя Нихада!

Услышав имя Нихада, Маджиде точно очнулась от сна. Предчувствуя что-то ужасное, она приблизилась к Бедри.

- Ничего не понимаю. При чем тут Нихад? Что случилось? Я ничего не знаю!

- Как? Почему же вы плакали? Стало быть, вы еще ничего не слыхали? Ну конечно, от кого… Это случилось всего два часа назад.

Маджиде еще больше встревожилась.

- Ради бога, скорей говорите, что произошло! Случилось что-нибудь с Омером?

- Да. Его арестовали при выходе из конторы.

А также Нихада и многих из его компании. Профессора Хикмета тоже забрали, но этот тип каким-то образом выпутался. Во всяком случае, он уже на свободе. Наверное, вступились влиятельные приятели.

Маджиде схватилась за спинку стула.

- За что его арестовали? По делу кассира?

- Какого кассира? - переспросил Бедри, но тут же вспомнил историю, рассказанную когда-то Омером.

- Откуда вы узнали об этом? - настаивала Маджиде. - Вы не выяснили, за что он арестован? Где он? Можно ли его видеть сейчас?

Бедри придвинул ей стул.

- Садитесь. Не волнуйтесь. Они в полиции. Наверное, там их продержат до утра. Свидания, очевидно, пока не разрешат. Да и не нужно сейчас это… Сначала необходимо узнать, в чем дело. Я займусь этим. Как только я узнал, что он арестован, я сразу же прибежал сюда. Мне рассказал об этом один из приятелей Нихада. От него же я узнал, что профессора Хикмета отпустили. - Он помолчал, глядя ей в глаза, и продолжал: - Ужасно все это получилось. И совершенно неожиданно. А где вы были вчера ночью? Нихад был с вами? Ну, конечно, нет, ведь они незаметно отстали от всех у Беяз.ида… С ним было еще несколько юнцов. Я уверен, дело кассира не имеет к этому никакого отношения. Парень, который мне рассказал обо всем, намекал на какие-то загадочные обстоятельства. Но что они могли натворить? Вы уверены, что Омер больше ни в чем не замешан?

- Нихад со своими парнями часто приходил сюда, - ответила Маджиде. - Но, кроме бесконечных споров, они ничем не занимались.

- Ладно, это я выясню… Будь я уверен, что вы сохраните спокойствие, я немедленно отправился бы на разведку. Но боюсь оставить вас одну.

Маджиде с горькой усмешкой покачала головой.

- Хорошо, - сказал Бедри. - В таком случае я ухожу. Ждите меня. Если я задержусь, то буду здесь завтра утром. Я пойду в старый город. Постараюсь разыскать приятелей Нихада, если их еще не всех посадили, и что-нибудь выведать. До свидания!

Бедри протянул ей руку. Они посмотрели друг другу в глаза. «Я вам полностью доверяю!» - хотела сказать Маджиде, но почувствовала, что Бедри спрашивает ее взглядом о чем-то гораздо более важном, и промолчала.

Бедри бегом спустился по лестнице и выскочил на улицу.

Маджиде, словно оцепенев, сидела, ни о чем не думая. Только сейчас она почувствовала, какой чудовищной тяжестью навалились на нее события истекших суток. Комната, которая только что, казалось, удерживала ее, теперь стала тесной; Маджиде задыхалась в ней, точно за окном было не широкое, бескрайнее небо, а темный, глухой колодец. Одуревшие мухи, насосавшись сахара, облепили скатерть. Только что, глядя на них, Маджиде думала: «Даже эти насекомые имеют право на жизнь! Почему же нет его у меня?» Ей захотелось вырваться из этой тесной, грязной комнаты куда-нибудь, где можно было бы вздохнуть всей грудью.

Маджиде погасила свет и вышла на улицу. Ей никого не хотелось видеть, но ярко освещенные проспекты были полны народа. Она быстро зашагала по направлению к Шишли, точно спешила к определенной цели. Увидев, что женщина одна идет по улице в столь поздний час, какие-то завитые бездельники в белых брюках попробовали было увязаться за нею. Но Маджиде прибавила шаг, и они отстали. Маджиде вышла на шоссе, ведущее к памятнику Свободы. Быстрая ходьба и прохладный воздух освежили ее. Дома остались позади, вдали засверкали огни загородных ресторанов. Маджиде опустилась прямо на траву у обочины.

Мысли сразу нахлынули потоком, и первая же встревожила ее: «Я чуть было не совершила ужасную глупость! Слава богу, письмо еще у меня! Надо разорвать его, как только вернусь. Как могла я принять кого-то чужого за Омера? Правда, костюм, шляпа, походка, манера держать голову немного набок, - все это было точь-в-точь как у него. Но неужели интуиция не подсказала мне, что это не мой муж?! Ведь я этого субъекта даже не разглядела как следует! Значит, я считала само собой разумеющимся, что мой муж может гулять с подобной женщиной? Почему? Неужели я о нем такого плохого мнения? Очевидно, да. Надо немедленно разорвать письмо. Какой позор, если оно попадет к нему! Позор? Но почему? В письме нет об этом ни слова: я намекнула в одном месте, но потом зачеркнула. Да если бы и не зачеркнула, он все равно ничего не понял бы. Чего же мне тогда стыдиться? Надо немедленно уничтожить письмо. Непременно. Но разве написанное мною - ложь? Я ведь говорю там не о сегодняшнем случае, а обо всей нашей жизни. Разве я не могла бы оставить такое же письмо, если бы не обозналась на улице? Я подвела итог трем месяцам нашей совместной жизни. Да. И ничего не исказила. Ни моя сегодняшняя ошибка, ни арест Омера не в состоянии ничего изменить. Разве его арест не подтверждает правоту моих рассуждений, не свидетельствует о том, что он опускается все ниже, послушный чужим влияниям? Его арест потряс меня. Жаль Омера, но вряд ли жалость поможет сближению. Верю ли я в то, что смогу по-прежнему быть его женой? Только откровенно! Все зависит от этого. Нет, не верю. Значит, действительно все кончено».

Маджиде прерывисто вздыхала, как отчаявшееся дитя. Мысли распутывались, как клубок: «Перед тем, как пришел Бедри, мне показалось, что в одном месте письмо было не совсем искренним. Какое это место? Ах, да. Я написала, что у меня нет никакой надежды и ничто не придает мне храбрости, как в ту ночь, когда я покидала дом тетушки Эмине. Так ли это? Что же я имела в виду, когда писала, что буду надеяться до последней минуты? Надеяться, что вдруг все ни с того ни с сего изменится? Да нет! Надо быть искренней. И в первую очередь перед самой собой. Неужели, когда я писала эти строки, я совсем не думала о Бедри, не имела его в виду? Или же вспомнила о нем, только когда он пришел? Может быть. По-моему, я не думала о нем, когда писала письмо. Допустим. Но почему сейчас я об этом так много думаю?! Вчера вечером, расставаясь со мною, Бедри сказал, что всегда готов прийти на помощь. Как он догадался, что я скоро буду нуждаться в ней? Какой он чуткий! Он огорчен постигшим меня несчастьем не меньше меня самой, а может, и больше. Другой бы на его месте радовался. Неужели он ни капельки не доволен? По крайней мере не видно. А свои чувства он не умеет скрывать. Но как хорошо он говорит! На том вечере в благотворительном обществе, например… На каком вечере? Разве это было не вчера? Как раз в это время… А мне кажется, что прошли месяцы… Всем этим знаменитостям не удалось сбить с толку Бедри. Значит, не все такие, как они, и не всем они нравятся. Как хорошо, как верно говорил вчера Бедри! Может быть, ему ведомо то, что сокрыто от нас. Жизнь должна быть иной, не пустой и бессмысленной, и Бедри знает, какой она должна быть. Если он знает, что не обязательно жить так, как живут в доме тетушки Эмине или в Балыкесире, и при этом не уподобляясь Исмету Шерифу и профессору Хикмету, значит, он разобрался в том, как достичь разумной, истинно человеческой жизни. Какой он замечательный человек!

У него столько забот, а он всегда остается самим собой, спокойно переносит самые несуразные выходки такого ненадежного друга, как Омер, с бескорыстным участием относится ко мне. Все это и еще многое другое говорит о том, что Бедри умеет думать и чувствовать и, взвесив свои чувства, поступать так, как решил. Он ни разу не сказал про Омера ни одного плохого слова, всегда держался со мной, как настоящий его друг. Но есть в нем еще одна ценная черта, которая чем больше я думаю, тем больше мне нравится: он никогда не рисуется и, пытаясь скрыть свои чувства, не унижает себя. Он не старается избегать разговоров о прошлом, не делает вид, что забыл о нем, но в то же время не пытается использовать дружбу и доверие в своих интересах».

Маджиде поднялась с земли и быстро зашагала к дому. Бедри мог уже вернуться и не застать ее. Но что заставляло ее спешить домой - новости, которые должен был принести Бедри, или он сам? Бедри пришел лишь на следующий день около полудня. Маджиде не спала почти всю ночь. За все время ее жизни с Омером она впервые лежала в постели одна. Маджиде не решилась залезть под одеяло и легла, не раздеваясь. Время от времени она забывалась. Но от малейшего шороха или шума на улице просыпалась и тревожно вслушивалась. Под утро она наконец заснула и проспала около часа.

Проснулась Маджиде от громкого крика: женщина в окне напротив звала зеленщика. С этого момента ожидание превратилось в пытку. Для того чтобы убить время, она устроила генеральную уборку. Перетряхнула скатерти, перемыла всю посуду на кухне, переложила белье на полках в зеркальном шкафу. Долго думала о чем-то, держа в руках рубашки и носки Омера. Расхаживала по комнате - от окна к двери и обратно. Потом забралась на стол и тряпкой стряхнула пыль с абажура. Снова подошла к окну и, высунувшись до пояса, оглядела улицу.

Ожидание и тревога теснили ей грудь. Она не могла читать, не могла есть; заглянула в ноты, но ничего не поняла. Наконец, не выдержав, выбежала на улицу. Она быстро шла по тротуару, ожидая, что вот-вот из-за угла покажется Бедри. И у каждого поворота сердце ее начинало сильно колотиться. Но его не было, и у Маджиде понуро опускались плечи. Однако по мере того как она приближалась к следующему углу, в ней снова начинала зарождаться надежда. Вдруг Маджиде почувствовала, что дальше идти невозможно. Ей показалось, что Бедри пришел другой дорогой и уже ждет ее. Она повернула назад и побежала домой. Бедри все еще не было. Она села за стол, закрыла лицо руками и не услышала, как молодой человек вошел в комнату.

- Как вы себя чувствуете? - тихо и ласково спросил он, словно испытывая неловкость от того, что побеспокоил ее. - Вы меня очень ждали?

Она быстро отняла руки от лица и, не вставая с места, кивнула головой. Бедри ожидал увидеть ее заплаканной, но лицо Маджиде было спокойно и лишь казалось немного постаревшим. Неужели эта много пережившая женщина с усталым лицом, которая сидит сейчас перед ним на скрипучем стуле с порванной обивкой и пытается выдавить из себя улыбку, и есть та самая школьница, которую два года назад он знал серьезной и милой, молчаливой, но пылкой. Ее кудрявая голова, которую раньше она так гордо несла на стройной белой шее, теперь клонилась то к одному, то к другому плечу. Глаза, смотревшие на людей открытым и смелым взглядом, теперь вяло скользили с одного предмета на другой, ни на чем не останавливаясь.

Бедри забыл, для чего он пришел.

- Ну к чему ты себя так мучаешь, милая! - ласково сказал он.

Маджиде указала на стул.

- Садитесь! Что случилось? Где он? Рассказывайте !

Бедри опомнился, сел.

- Все так, как я и предполагал. Это дело Нихада. Я побывал в полиции и, поговорив с товарищами Нихада и с Омером, пришел к определенному выводу.

- Вы видели Омера?

- Да. Только что. Он переведен в тюрьму.

- Как?

- Не волнуйтесь. Он говорит, что это наверняка ошибка и, когда все выяснится, его выпустят. Судя по тому, что никому не разрешают свидания, а Омеру разрешили, все обстоит не так уж страшно.

- Что он говорил? Обо мне спрашивал?

Бедри заволновался, словно ждал этого вопроса и боялся его.

- Да, все обстоит так, как я предполагал. Маджиде оборвала его:

- Почему вы не отвечаете? Он что-нибудь сказал обо мне?

Немного подумав, Бедри проговорил:

- Разрешите, я сначала расскажу самое главное, а потом дойдем и до этого.

И, не ожидая ответа, продолжал:

- Вы знаете, что Нихад и те студентики, которых он сплотил вокруг себя, по молодости и по неопытности, не зная, чем бы заняться, а отчасти в надежде устроить свое будущее, решили объявить любовь к родине своей монополией и стали выпускать брошюры и журналы, которые заполняли бранью и клеветой. Вначале все это воспринималось как проявление чрезмерной горячности сбитых с толку и не имеющих определенной ориентации юнцов. Но в последнее время их деятельность приняла целенаправленный характер. Всем, в том числе и мне, это сразу бросилось в глаза. Эти храбрецы, привыкшие во все горло орать в кофейнях, на палубах пароходов, на улице и считавшие удалью, публично высказывая свои взгляды, защищать их с помощью кулаков, вдруг стали почему-то играть в таинственность. Они сходились в кофейнях по двое, по трое и о чем-то загадочно шептались. Если кто-либо в споре высмеивал их идеи, они лишь самоуверенно ухмылялись, словно говоря: «Погодите! Придет время, мы вам покажем, где раки зимуют!» Наконец они завели дружбу с авантюристами и подозрительными личностями, характер деятельности которых еще полностью не установлен. Среди них был и тот самый человек, похожий на татарина, которого мы частенько видели с Нихадом. Он тоже арестован… Не вдаваясь в подробности, могу сказать, что эти экзальтированные юноши попали прямо в расставленные для них сети… Часть из них даже не знала, на что идет… Они думгли, что высказывают собственные мысли, а на самом деле, как жалкие марионетки, переводили на турецкий язык варварские идеи, положенные в основу всего государственного строя некой иностранной державы. Отстаивая лживое и лицемерное мировоззрение, они не понимали, что роют яму себе, своему народу и всему человечеству! Они докатились в конце концов до таких дел, которые смело можно назвать изменой родине. Судя по обнаруженным материалам, они составляли списки всех не согласных с ними мыслящих людей страны и передавали их за деньги в руки каких-то неизвестных лиц, сумевших остаться в тени. В эти списки заносились люди не только за их политические взгляды, но и по признаку расы, крови, происхождению, высчитанному до седьмого колена. Полученные деньги вкладывались в сомнительные аферы. На них грели руки лишь главари, а остальные, как дураки, кричали задаром. Собственно говоря, из-за этого все и выплыло наружу. Несколько молодых идеалистов, видя, что главари загребают деньги, а им не дают даже понюхать их, выдали всех. Вы видите, все это достаточно отвратительно. Не думаю, что Омер имел к ним какое-либо отношение. Он боится только, как бы не выплыло дело кассира из-за тех двухсот пятидесяти лир, которые он оставил Нихаду. Боится - не то слово. Он стал такой странный. Совсем переменился за эту ночь и больше переживает за кассира, чем за себя. Меня это удивило - ведь с тех пор прошло больше месяца. У него был такой потерянный вид, что я просто не узнавал его. Видимо, он многое передумал. Потом… Говоря о вас… Бедри замялся.

- Он беспокоился обо мне? Что он сказал? - спросила Маджиде.

Бедри поморщился.

- По правде говоря, я так и не понял. Как только было упомянуто ваше имя, он задумался. «И с Маджиде ничего не улажено», - говорит. Я спросил его, в чем дело, он не ответил и заговорил о другом. Я предполагал, что он будет больше волноваться. Но нет. Уж не струсил ли он, подумал я. Вижу, арест его вовсе не тревожит. Он уверен, что его освободят. Может быть, это его состояние - начало новой, более разумной жизни.

Маджиде задумалась, уставившись на запыленный воротник Бедри. Морщинки прорезали ей лоб, словно она производила в уме какие-то сложные расчеты. Потом посмотрела на Бедри настойчивым, требовательным взглядом.

- Вы думаете, Омер переменится?

- В каком смысле переменится? Почему вы об этом спросили? - уклонился от ответа Бедри.

- Просто так. Я хотела знать, что вы думаете. Ну, так как же?

- Не знаю… Может перемениться… Но…

- Но что?

- Для этого нужно время. - Да.

Маджиде поднялась, давая понять, что не хочет больше продолжать этот разговор.

- Пойдемте к Омеру, - попросила она. - Наверное, меня допустят к нему.

Бедри ждал этого. Они вместе вышли из дому. Устроить свидание с Омером оказалось не так уже трудно. Маджиде заметила, что муж сильно изменился, и стала доискиваться причины. Лицо Омера заросло щетиной, но он почти всегда ходил небритый. Нет, не это. Что-то другое изменило черты его лица, выражение глаз. Он протянул руку сначала Маджиде, потом Бедри.

В камере для свидания - пустой выбеленной комнате - было всего два стула. Омер пригласил своих гостей сесть, а сам остался стоять. Но Бедри уступил ему место.

Маджиде с легкой улыбкой посмотрела на мужа. Ответная улыбка, едва обозначившись, замерла на губах Омера, все лицо его странно и неестественно напряглось. Маджиде стало жаль его.

Оба молчали. Бедри деликатно отошел в дальний угол к надзирателю, чтобы не мешать разговору молодой четы. Но ни один из супругов не придвинулся к другому, и чем дольше продолжалось молчание, тем острее оба чувствовали, что оборвалась какая-то нить, связывавшая их ранее. Маджиде вспомнила фразу из своего письма: «…Как мало мы разговаривали с тех пор, как стали жить вместе, как будто стало нечем поделиться друг с другом», - и с горечью подумала: «И впрямь не о чем. Он глядит как чужой… И я тоже! Отчего это? В тот день, когда мы познакомились, он говорил так много, совсем не зная меня, не заботясь о том, слушаю ли я. У него всегда так… Начинает замечательно, но ничего не доводит до конца. То ли от лени, то ли оттого, что не знает, куда это его заведет».

Надо было наконец что-то сказать, и Маджиде спросила:

- Ты очень скучал? Когда тебя привезли сюда?

- Скучать не было времени. Вчера меня допрашивали до полуночи, а рано утром перевели сюда.

- Ты очень мучаешься?

- Нет, дорогая! Они начали понимать, что я к этому делу не имею отношения. Мне только жаль Нихада. Его храбрые приспешники превратились в шелудивых щенков. Каждый валит вину на других. Уже сегодня они затеяли потасовку. Герои, кричавшие, что готовы отдать жизнь за дружбу, ради общей цели, теперь, чтобы спасти свою шкуру, продают друг друга ни за грош. Горько видеть их такими мерзкими…

Маджиде, внимательно слушавшая его, подумала: «Неужели нам больше не о чем говорить?» Это была не ее вина. Омер держался от нее на расстоянии, старательно избегал тем, которые касались только их двоих.

Против ожидания это не огорчило Маджиде. Но легко ли ей было видеть, что Омер отдаляется от нее? Вместе с тем, какое она имеет право сердиться на него и даже удивляться?

Омер, который, как и прежде, сидел возле нее со свешивающейся на лоб прядью волос, смотрел вокруг бегающими глазками и красиво округлял губы, даже когда молчал, этот самый Омер не вызывал в ней прежних чувств. Она слушала мужа с вежливым вниманием, как дальнего родственника или человека, с которым недавно познакомилась, и не находила в нем почти ничего общего с тем Омером, которого она все еще любила, который жил и, вероятно, всегда будет жить в ее памяти.

По знаку надзирателя они поднялись и расстались спокойно. Омер проводил жену и друга до двери. Маджиде снова увидела на его лице все ту же полуулыбку, напоминавшую скорее гримасу, и эта улыбка долго не выходила у нее из головы.