Онлайн чтение книги Дикая кошка
ГЛАВА IV. Дон Жозуе Малягрида

Наступили первые дни ноября, которые индейцы называют такиука-они (луна козленка).

Стоял один из тех золотых и ясных дней, каких не бывает в нашем холодном климате. Солнце сильно жгло и освещало камешки и песок сада прекрасного дома в городе Санта Роза де лас Андес.

В роще апельсиновых и лимонных деревьев, покрытых цветами, приятное благоухание которых наполняло воздух, в чаще кактусов и алоэ спала молодая женщина, небрежно разметавшись в гамаке из волокон формиума, подвешенном между двумя апельсиновыми деревьями.

Откинутая назад голова, развязанные и в беспорядке рассыпавшиеся по ее груди длинные волосы, слегка полуоткрытые коралловые губки, сквозь которые была видна ослепительная эмаль ее зубов, Мерседес – потому что это она, спала таким безмятежным сном, была прекрасна; в чертах ее отражалось счастье, слегка нарушаемое страданиями и болями вследствие беременности, близкой уже к разрешению. Она около года была уже замужем и во все это время ни одно облачко не омрачало ясного горизонта ее тихой и спокойной жизни.

Дон Дьего был произведен в генералы и получил высокий пост в чилийской армии. Его уже около двух месяцев не было дома; но в то время, с которого мы начинаем вновь наш рассказ, он уведомил о своем возвращении, и жена с нетерпением ожидала его.

Было уже около полудня; ветер не шелестел даже листьями; солнечные лучи, падая отвесно, до того невыносимо жгли, что все удалившись в сады или в отдаленнейшие покои своих домов, предавались сну. Было время сиесты.

Между тем недалеко оттуда, где, улыбаясь, спала донна Мерседес, раздался шум шагов, сначала чуть заметный, но затем все более и более отчетливый; раздвинулась листва, и сквозь нее показалось толстое лицо и толстейшее тело дона Жозуе Малягрида.

Почтенный управляющий был в широких панталонах из белого холста, в камзоле из той же материи, в соломенной шляпе с широкими полями; лицо его было красное как игония; он сильно потел и дышал как бык.

– Уф! – сказал он, останавливаясь для того, чтобы перевести дыхание, в нескольких шагах от койки донны Мерседес. – Она спит, прелестная сеньора.

И со злобной улыбкой добавил:

– Как жалко будить ее!

Потом, обтерев тонким батистовым платком пот, который лился по его лицу, он продолжал сердито:

– Черт возьми это животное, которое осмелилось назначить мне в подобное время свидание вместо того, чтобы дозволить мне спокойно наслаждаться сиестой, как это делает в настоящее время всякий честный человек; я прекрасно знаю, что таким образом мы не рискуем, чтобы нас обеспокоили, потому что все спят теперь, даже и сторожевые собаки; но, несмотря на это – это неприятно. Идем! – сказал он, вздохнувши с сожалением.

И он вышел из беседки, бросив на молодую женщину последний взгляд ненависти и зависти.

Он шел некоторое время осторожно, с трудом пробираясь между деревьями и кустарниками, которые делались все гуще и гуще по мере того, как он подвигался в чаше.

Наконец, дойдя до места настолько отдаленного от дома, что его невозможно было увидеть, он с величайшим вниманием осмотрел все вокруг, но успокоившись тишиной и полнейшим уединением, в котором он очутился, он снял свою шляпу, обтер своим платком лицо; подышав немного, он два или три раза глухо произнес: «Гм», потом наклонился и удивительно непохоже крикнул пронзительным и диким голосом водяного кобчика. Подобный же крик отвечал ему тотчас. Легкий шум раздался среди листьев, и ветви кустарника тихонько раздвинулись; сначала показалась голова, потом плечи и наконец все тело индейца, который одним прыжком очутился около толстого управляющего.

– Эх! Мой друг, – сказал Малягрида, – вы скоро ответили на сигнал.

– С самого утра я лежал в высоких травах, – лаконически ответил дикарь, в котором легко можно было узнать техюэля по орлиному перу, которое он носил на своей военной туфе.

– Я не мог прийти раньше, – возразил мажордом, – никто не спал в доме, я ожидал, пока они не заснут.

– Оах! Мой брат благоразумен.

– Благоразумие есть мать безопасности, как говорят; но прежде всего, скажите мне, почему Овициата не явился сам на указанное им место?

– Овициата вождь, его избрали в великие токи техюэлей, с тех пор как отец его Ононтхио отправился на охоту в луга блаженных Эскеннане (индейский рай) с Мишабу (Богом) и праведными воинами.

– Я догадываюсь о том, что вы хотите сказать, но...

– Я брат его! Шунка-Эти (Скачущий Олень), – сказал индеец с гордостью, бесцеремонно перебивая Малягрида, – и чего не может сделать вождь, то сделаю я вместо него.

– Ну, это касается его; итак, чего он желает от меня?

– Овициата спрашивает, почему его белый друг не исполняет своего обещания?

– Карамба! – воскликнул Малягрида. – Потому что мой друг краснокожий не исполняет своего обещания.

– Что обещал мой брат токи великий вождь, чего он не отдал тебе?

– Мешок золотого песка, пардье! Он это знает!

– Вот он!

И индеец, отвязав довольно тяжелый мешок от пояса, бросил его под ноги управляющего. Тот с жадностью схватил его и не мог удержать восклицания радости.

– Наконец-то! – сказал он.

Но индеец, быстро положив руку на мешок, остановил Малягриду в то время, когда тот хотел опустить его в широкий свой карман; мажордом взглянул на техюэль-ского воина с удивлением.

– Получая, отдают, – сказал Шунка-Эти с иронической улыбкой.

– Это правда, – ответил испанец.

И вынув ключ из своего кармана, он передал его индейцу.

– Оах, – воскликнул тот, – мой брат будет доволен!

В это время смешанные голоса, между которыми слышалось несколько раз повторенное имя Малягриды, раздались у дома и перебили разговор двух злодеев.

Индеец пополз, как змея, и исчез в чаще в то время, как мажордом, встав, направился большими шагами.

Едва оба эти типа, разговор которых мы передали читателю, исчезли, как вдруг между листьями кустарника соседнего от того, в котором они назначили друг другу свидание, показалось лицо Перикко.

– Ох, ох! – сказал он, выпрямляясь и потираясь на разные манеры для восстановления циркуляции крови в утомленных его членах от долгой неподвижности. – Я не в накладе! Эх! Мне пришла прекрасная мысль подстеречь нашего почтенного мажордома; но какие дела могут быть у него с индейцами? Гм! Все это не ясно!.. Ба! Надо потерпеть; но посмотрим, что это за суматоха в доме.

И сказав это, он направился к дому, откуда доносились крики.

Эта суматоха, как назвал ее Перикко, была произведена вследствие непредвиденного прибытия генерала дона Дьего де Л ара, который, как только сошел с лошади, бросился в сад на поиски своей жены, а за ним следовали его слуги.

– Сеньора отдыхает в беседке из попалов, – ответил управляющий. – Если ваше превосходительство позволите, я доложу ей о вашем приезде; она будет очень рада!

Но молодой человек не слышал его, он был уже далеко. Когда он вошел в беседку, жена бросилась в его объятия.

– Мерседес!

– Дьего!

Эти два имени были произнесены разом мужем и женой, и они слились в продолжительном и горячем поцелуе; потом молодой человек, обняв за талию Мерседес, которая нежно склонила голову на его плечо, лаская его взором, с кротостью увел ее в беседку, где они наговорили друг другу множество приятных и нежных слов, которые на всех языках резюмируются и переводятся так: «Я люблю тебя!»

После этого продолжительного излияния чувств, которые уже год были женаты и обожали друг друга также как и в первый день, дон Дьего возвратился в свои покои для того, чтобы переодеться и отдохнуть.

– Ну! Мой добрый Перикко, – сказал молодой человек, входя в спальню, – я очень рад, что вижу тебя.

И он от души пожал руку старого слуги, который со свойственной ему флегмой и ворча, приготовлял необходимые для туалета своего господина принадлежности.

– Право, и я также рад! – ответил Перикко.

– Это правда! – продолжал дон Дьего, бросаясь в кресло. – Мне весьма приятно видеть вас всех, с которыми я так долго не виделся; я привык к вашим добрым лицам, я скучал по вас. Даже и по управляющему, который надоедал мне!

– Неужели вы так дорожите им... вашим управляющим, генерал?

– Что? – спросил тот, оборачиваясь с живостью.

– Я спрашиваю у вас, сильно ли вы дорожите вашим управляющим?

– Я прекрасно слышал твой вопрос, но зачем ты мне задаешь его?

– Ну! Конечно для того, чтобы узнать это.

– По какой же причине я стал бы дорожить им более чем другим?

– В таком случае, слава Богу, потому что вы не затруднитесь прогнать его, не правда ли?

– Ты хочешь, чтобы я прогнал Малягрида?

– Выслушайте меня, ваше превосходительство; мне не хотелось бы, чтобы прогнали его.

– В таком случае, чего же тебе хочется?

– Мне ничего; но только я советую вам прогнать его самим, вот и все.

– Ты сошел с ума, Перикко; это человек, который прослужил семейству моей жены около двадцати лет.

– Это правда; но это несчастье.

– Ты понимаешь, что я не могу прогнать без всякого основания этого честного человека, только потому, что он не нравится тебе.

– Но, – сказал Перикко, захохотав, – это уже основание.

Потом он продолжал серьезно:

– Слушайте ваше превосходительство, поверьте мне, удалите этого человека как можно скорее.

– Но скажи же, за что?

– Я еще не знаю ничего определенного о нем; но только он подозрителен!.. Давно уже я наблюдаю за ним; но сегодня утром, за несколько минут до вашего приезда, я подслушал разговор между ним и индейцем. Я не мог расслышать их разговора, но имя Овициата было произнесено несколько раз.

– Не испугало ли тебя совершенно настоящее обстоятельство? Что же в этом необыкновенного, что мой управляющий разговаривает с индейцем?

– В лесу, в то время когда все спали и с величайшими предосторожностями, опасаясь чтобы их не заметили? Гм! Этого я не понимаю, сознаюсь вам. Делайте, что хотите, ваше превосходительство; но на вашем месте я бы не задумываясь выгнал из дома этого молодца; управляющих можно всегда найти, и вы скоро найдете на его место другого!

– Какой ты подозрительный человек! Если бы я не знал тебя, я счел бы тебя трусом.

– Что делать? Я уже таким родился, и к тому же вы всегда находитесь в отсутствии; сеньора остается здесь одна с несколькими слугами в этом уединенном доме, расположенном почти за городом; на него так легко напасть, и индейцам не привыкать...

– Опять индейцы! – крикнул дон Дьего, вставая и расхаживая по комнате. – Между тем, – продолжал он, помолчав, – ты прав, я обязан обеспечить безопасность моей жены. Сходи за Малягридом; завтра он будет отпущен из дома.

– Почему же не сегодня вечером?

– Успеем и завтра.

– Как знать? – проворчал Перикко, покачивая головой, отправляясь исполнить полученное им приказание.

Несмотря на просьбы и уверения в преданности, Малягрида был уволен и получил приказание на другой же день утром уехать из дома.

Он удалялся задумчиво, не зная, чему приписать это внезапное решение своего господина, как вдруг в коридоре встретился лицом к лицу с Перикко.

– Скажите же, дорогой мой, – сказал тот, положив руку на плечо и смотря ему в глаза, – когда вы увидите великого токи тегюэлей Овициата, поклонитесь ему от меня.

Толстяк подпрыгнул, как будто наступил на змею; лицо его побагровело, и он пролепетал в ответ:

– Я не понимаю вас; что это значит?

– Хорошо! Хорошо! – сказал Перикко.

И он ушел, оставив его растерянного и испуганного.

Наконец, через несколько минут, Малягрида успел овладеть собой и утирая холодный пот, который струился по его лицу, сказал:

– Ночь принадлежит мне!

Дьявольская улыбка скользнула на его тонких губах.

День прошел без происшествий.

Около одиннадцати часов ночи Мерседес и дон Дьего ушли спать.

Перикко же решился, не говоря никому ничего для того, чтобы не обеспокоить, не ложиться до тех пор, пока не обойдет усадьбу и не убедится, что все в порядке и что можно спокойно спать.

Взяв свою саблю, пистолеты, ружье и фонарь, он отправился в дозор с двумя громадными ньюфаундлендскими собаками, которые были необыкновенно злобны и которые охраняли ночью дом.

Он тщательно обошел все места, которые показались ему подозрительными. Повсюду царствовало совершеннейшее спокойствие. Тогда он вышел в сад, где осмотрел все закоулки; но ничего не оправдывало его подозрений, и потому он решил вернуться домой с уверенностью, что по крайней мере в эту ночь ничего не случится.

Он шел вдоль каменной стены довольно высокой ограды и подошел уже к квартирам слуг, как вдруг, проходя мимо калитки, которой никогда не отпирали, заметил, что собаки выражали беспокойство, глухо рычали и обнюхивали землю.

– Что это значит? – подумал он.

И затушив свой фонарь, который поставил близ себя, он с трудом усмирил собак, взял по пистолету в обе руки, прислонился к стене и стал ждать.

Через несколько минут, он услышал легкий шум; ключ заскрипел, и дверь отворилась потихоньку.

– А! – шепнул Перикко. – Так вот что этот мерзавец Малягрида продал своему сообщнику.

В это время индеец показал свою отвратительную голову и вышел, с осторожностью озираясь кругом. Не колеблясь, Перикко размозжил ему череп выстрелом и бросился с собаками на осаждавших.

Произошло страшное смятение; раздались крики, выстрелы и рычание.

Старый слуга, размахивая своим ружьем как кистенем, храбро защищался, подстрекая ньюфаундлендских собак, и немилосердно убивая индейцев, которые нападали на него.

Но несмотря на храбрость, Перикко чувствовал, что его оставляют силы; он понимал, что такая неравная борьба не могла продлиться долго и что наконец он погибнет; кровь текла уже из нескольких ран, как вдруг прибыл дон Дьего во главе отряда слуг, которые, подобно ему, были разбужены криками и выстрелами; они поспешно вооружились и бежали со всех сторон на шум.

Это подкрепление спасло Перикко и восстановило равенство в борьбе.

Но индейцев было вчетверо больше испанцев, и несмотря на храбрость, более чем отчаянную, и необыкновенное остервенение, с какими они защищались, казалось, что наконец они погибнут все до одного, как вдруг раздался крик женщины. Перикко, с трудом отбившись от осаждавших его неприятелей, оглянулся вокруг и увидал индейца, который нес на руках бесчувственную женщину, с которой хотел прорваться сквозь толпу и убежать из дома.

Быстрее мысли бросился он на этого человека и, схватив свое ружье за ствол, прикладом раздробил ему череп.

Дикарь упал вместе с женщиной.

В это самое время раздался свисток, и дикари, как бы чудом, удалились с диким воем.

Генерал поспешил немедленно завалить дверь для того, чтобы предупредить новую атаку; зажжены были огни и осмотрено место побоища.

Двадцать трупов валялось на дворе; между ними лежал Овициата с раздробленной головой; но он сохранил еще в чертах своего лица надменное выражение и улыбку беспощадного мщения, которая замерла на губах во время агонии. Дон Дьего, найдя труп ужасного индейца, понял причину, по которой его товарищи струсили в минуту победы и убежали, бросив в испуге своего великого вождя. Погибло также пять испанцев, а Перикко буквально был покрыт ранами; он старался привести в чувство донну Мерседес, которой две ньюфаундлендские собаки лизали лицо.

Дон Дьего, получивший также две легкие раны, бросился к своей жене и с помощью Перикко перенес ее в свои покои.

Долгое время все заботы оставались тщетными, но наконец она тяжело вздохнула, глаза ее полураскрылись, и зашевелились губы, как будто бы она хотела что-то сказать.

Потом она вдруг резко приподнялась, страшно крикнула и, с ужасом смотря на окружавших ее, воскликнула с отчаянием, которого невозможно передать:

– Мой ребенок! Мой ребенок! Отдайте мне моего ребенка!

И упала на свою кровать в страшных конвульсиях.

Мы сказали уже, что донна Мерседес была близка уже к разрешению от бремени; от испуга, охватившего ее при нападении на дом дикарей и борьбы с теми, которые хотели овладеть ей, ускорились роды, и несчастная молодая женщина разрешилась от бремени ребенком, которого она не могла видеть.

Ребенок исчез.

Дон Дьего в отчаянии ломал себе руки, смотря на свою жену, которую боялся потерять, как вдруг раздирающий душу крик заставил вздрогнуть от ужаса тех, которые окружали несчастную мать. Потайная дверь, выходящая на лестницу, с шумом отворилась, и Малягрида – бледный, окровавленный и едва держась на ногах, но крепко прижав к груди ребенка донны Мерседес, преследуемый двумя ньюфаундлендскими собаками, которые бросились на него и начали грызть со страшным воем, скорее скатился, чем упал к кровати, на которой умирала бедная мать.

Воодушевленная этим счастливым появлением, Мерседес бросилась со своей кровати и, быстро подойдя к негодяю, который конвульсивно боролся с агонией, с неимоверной силой для такого слабого тела она схватила ребенка и, задыхаясь, пала на колени, воскликнув:

– Благодарю тебя, Боже мой! Мой ребенок спасен!

Она была спасена.

Когда Перикко и дон Дьего успели после неслыханных усилий освободить управляющего от собак, тело его представляло бесформенную массу сломанных костей и мяса.