Онлайн чтение книги Дивергент Divergent
Глава 6

Я опускаю глаза и встаю за рожденными в Лихости неофитами, которые решили вернуться в собственную фракцию. Все они выше меня, так что, даже запрокинув голову, я вижу лишь обтянутые черным плечи. Когда последняя девушка делает свой выбор – Товарищество, – наступает пора уходить. Лихачи покидают зал первыми. Я иду мимо мужчин и женщин в серой одежде, своей бывшей фракции, и не свожу глаз с чужого затылка.

Но я должна увидеть родителей еще раз. Я оборачиваюсь через плечо в последний момент перед тем, как пройти мимо них, и немедленно жалею об этом. Взгляд отца обвинительно впивается в меня. Сначала, когда у меня жжет глаза, мне кажется, что он нашел способ поджечь меня, наказать за то, что я сделала… но нет, просто я готова расплакаться.

Рядом с ним улыбается мать.

Сзади напирают, гонят прочь от семьи, которая выйдет из зала последней. Они даже могут остаться, чтобы составить стулья и очистить чаши. Я верчу головой, чтобы отыскать Калеба в толпе эрудитов за моей спиной. Он стоит среди остальных неофитов, пожимая руку другому переходнику, бывшему правдолюбу. Его беспечная улыбка – акт предательства. У меня сводит живот, и я отворачиваюсь. Если для него это так легко, возможно, это должно быть легко и для меня.

Я бросаю взгляд на парня слева, который был эрудитом, а теперь бледен и тревожен не меньше меня. Я все время потратила на размышления, какую фракцию выбрать, и ни разу не задумалась, что случится, если я выберу Лихость. Что ждет меня в штаб-квартире Лихости?

Толпа лихачей ведет нас к лестнице вместо лифтов. Я думала, только альтруисты пользуются лестницами.

Затем все пускаются бегом. Вокруг раздаются уханье, возгласы и смех, и десятки ног топают в нестройном ритме. Для лихачей хождение по лестнице – не акт бескорыстия, это дикий всплеск.

– Что за чертовщина тут творится? – кричит парень рядом со мной.

Я лишь качаю головой и продолжаю бежать. Я задыхаюсь, когда мы достигаем первого этажа и лихачи вываливаются на улицу. Воздух снаружи морозный и свежий, а небо оранжевое от закатного солнца. Оно отражается в черном стекле «Втулки».

Лихачи рассыпаются по улице, преграждая дорогу автобусу, и я прибавляю ходу, чтобы догнать хвост толпы. Мое замешательство рассеивается на бегу. Я давным-давно не бегала. Альтруизм не одобряет ничего, что делается исключительно для собственного удовольствия, и вот результат: мои легкие горят, мышцы болят; свирепое удовольствие бега во весь опор. Я следую за лихачами по улице, поворачиваю за угол и слышу знакомый звук: гудок паровоза.

– Только не это, – бормочет эрудит. – Мы должны запрыгнуть на эту штуковину?

– Да. – Я задыхаюсь.

Хорошо, что я так часто наблюдала за прибытием лихачей в школу. Толпа вытягивается в длинную очередь. Поезд скользит к нам по стальным рельсам, его фонарь мигает, гудок ревет. Двери всех вагонов открыты в ожидании лихачей, и они грузятся группа за группой, пока не остаются одни неофиты. Неофиты, рожденные в Лихости, давно привыкли это делать, так что через мгновение остаются только переходники.

Я шагаю вперед с другими ребятами и пускаюсь трусцой. Мы пару секунд бежим рядом с вагоном и затем бросаемся вбок. Я не такая высокая и сильная, как некоторые, и потому не могу подтянуться. Я цепляюсь за ручку рядом с дверью, ударяясь плечом о вагон. Руки дрожат, и наконец правдолюбка хватает меня и затаскивает внутрь. Задыхаясь, я благодарю ее.

Я слышу крик и оборачиваюсь. Коротышка-эрудит с рыжими волосами вовсю работает локтями, пытаясь догнать поезд. Эрудитка у двери протягивает парню руку, но он слишком отстал. Когда мы уезжаем, он падает на колени рядом с рельсами и обхватывает голову руками.

Мне становится не по себе. Он только что провалил инициацию Лихости. Теперь он бесфракционник. Это может случиться в любой момент.

– Все в порядке? – живо спрашивает правдолюбка, которая мне помогла. Она высокая, с темно-коричневой кожей и короткими волосами. Хорошенькая.

Я киваю.

– Меня зовут Кристина. – Она протягивает руку.

Рук я тоже давным-давно не пожимала. Альтруисты приветствуют друг друга кивком, знаком уважения. Я неуверенно беру ее ладонь и дважды встряхиваю, надеясь, что жму не слишком сильно или слабо.

– Беатрис, – представляюсь я.

– Ты знаешь, куда мы едем?

Ей приходится перекрикивать ветер, который задувает через открытые двери все сильнее с каждой секундой. Поезд набирает скорость. Я сажусь. Ближе к земле проще сохранять равновесие. Девушка выгибает бровь.

– Быстрый поезд значит ветер, – поясняю я. – Ветер значит падение. Садись.

Кристина садится рядом и подается назад, чтобы прислониться к стене.

– Наверное, мы едем в штаб-квартиру Лихости, – говорю я, – но я не знаю, где это.

– А разве кто-нибудь знает? – Она качает головой, усмехаясь. – Можно подумать, они выскакивают из дыры в земле.

Порыв ветра проносится по вагону, и остальные переходники валятся друг на друга, сбитые с ног. Я наблюдаю, как Кристина смеется, хотя ничего не слышу, и растягиваю губы в улыбке.

За моим левым плечом оранжевый свет заходящего солнца отражается в стеклянных стенах, и я смутно вижу ряды серых зданий, служивших мне домом.

Сегодня очередь Калеба готовить ужин. Кто займет его место – отец или мать? И что они найдут в его комнате, затеяв уборку? Я воображаю книги, запихнутые между комодом и стеной, книги под матрасом. Жажда знаний заполнила все тайники в его комнате. Он всегда знал, что выберет Эрудицию? А если знал, как я могла не заметить?

Какой же он хороший актер! При этой мысли меня начинает подташнивать. Пусть я и оставила родителей, но, по крайней мере, я не слишком искусно притворялась. И все знали, что я недостаточно самоотверженна.

Я закрываю глаза и вижу, как отец и мать сидят за обеденным столом в тишине. Последние остатки бескорыстия заставляют мое горло сжаться при мысли о родителях; а может, это своекорыстие, ведь я знаю, что никогда больше не буду их дочерью?

– Они спрыгивают!

Я поднимаю голову. Шея болит. Я сижу, скрючившись у стены, уже по меньшей мере полчаса, прислушиваясь к реву ветра и глядя, как размазанный город проносится мимо. Я подаюсь вперед. В последние несколько минут поезд замедлил ход, и я вижу, что крикнувший парень прав: лихачи из передних вагонов выпрыгивают из поезда на крышу. Рельсы протянуты на высоте семи этажей.

От мысли, что придется выпрыгнуть из движущегося поезда на крышу, зная, что между краем крыши и рельсами есть щель, меня едва не выворачивает. Я пробираюсь вперед и, пошатываясь, иду на противоположную сторону вагона, где остальные переходники выстраиваются в очередь.

– Нам тоже придется спрыгнуть, – говорит правдолюбка. У нее большой нос и кривые зубы.

– Замечательно, – отвечает правдолюб, – чего уж разумнее, Молли. Спрыгнуть с поезда на крышу.

– На это мы и подписались, Питер, – указывает девушка.

– Ну и пусть, а я не буду, – произносит товарищ за спиной.

У него оливковая кожа, на нем коричневая рубашка – он единственный переходник из Товарищества. Его щеки блестят от слез.

– Ты должен, – говорит Кристина, – или провалишь инициацию. Ну же, все будет хорошо.

– Нет, не будет! Я лучше буду бесфракционником, чем мертвецом!

Товарищ качает головой. В его голосе паника. Он продолжает трясти головой и смотреть на крышу, которая приближается с каждой секундой.

Я с ним не согласна. Я лучше буду мертвой, чем опустошенной, как бесфракционники.

– Ты не можешь его заставить, – говорю я, глядя на Кристину.

Ее карие глаза широко распахнуты, а губы сжаты так сильно, что изменили цвет. Она протягивает мне руку.

– Возьми, – произносит она.

Я поднимаю бровь, собираясь сказать, что мне не нужна помощь, но она добавляет:

– Я просто… не смогу, если меня кто-нибудь не потащит.

Я беру ее за руку, и мы встаем на краю вагона. Когда он пролетает мимо крыши, я считаю:

– Раз… два… три!

На «три» мы выпрыгиваем из вагона. Мгновение невесомости, и мои ступни врезаются в твердую землю, а голени пронзает боль. Из-за жесткого приземления я растягиваюсь на крыше, прижатая щекой к гравию. Я выпускаю руку Кристины. Она смеется.

– Это было забавно, – говорит она.

Кристина легко вольется в ряды лихачей – искателей острых ощущений. Я смахиваю камешки со щеки. Все неофиты, кроме товарища, оказались на крыше, с тем или иным успехом. Правдолюбка с кривыми зубами, Молли, морщится и держится за лодыжку, а Питер, правдолюб с блестящими волосами, гордо улыбается – должно быть, приземлился на ноги.

Затем я слышу вопль и поворачиваю голову в поисках источника звука. Лихачка стоит на краю крыши, смотрит вниз и ревет. Лихач обнимает ее сзади, чтобы не упала.

– Рита, – повторяет он. – Рита, успокойся. Рита…

Я встаю и выглядываю за край. На мостовой под нами лежит тело; девушка с руками и ногами, изогнутыми под неестественными углами; ее волосы веером раскинулись вокруг головы. У меня сосет под ложечкой, и я перевожу взгляд на рельсы. Не все справились. И даже лихачи не в безопасности.

Рита падает на колени, всхлипывая. Я отворачиваюсь. Чем больше я буду смотреть на нее, тем вероятнее расплачусь сама, а я не могу плакать перед этими людьми.

Я говорю себе как можно строже, что здесь так заведено. Мы совершаем опасные поступки, и люди умирают. Люди умирают, и мы совершаем следующий опасный поступок. Чем скорее я усвою урок, тем больше у меня шансов пережить инициацию.

Я больше не уверена, что переживу инициацию.

Я говорю себе, что досчитаю до трех, а когда закончу, продолжу свой путь. «Раз». Я представляю тело девушки на мостовой и содрогаюсь. «Два». Я слышу всхлипы Риты и неразборчивые утешения парня за ее спиной. «Три».

Сжав губы, я отхожу от Риты и края крыши.

Локоть болит. Я задираю рукав, чтобы его осмотреть; рука дрожит. Кожа содрана, но крови нет.

– Ого! Какой скандал! Сухарь обнажил кусочек тела!

Я поднимаю голову. Сухарь – кличка альтруистов, а я здесь единственная альтруистка. Питер тычет в меня пальцем и ухмыляется. Я слышу смех. Мои щеки вспыхивают, и я опускаю рукав.

– Тихо все! Меня зовут Макс! Я один из лидеров вашей новой фракции! – кричит мужчина на дальней стороне крыши.

Он старше остальных, с глубокими морщинами на темной коже и сединой на висках, и он стоит на бортике крыши, как будто на тротуаре. Как будто никто только что не упал и не разбился насмерть.

– Несколькими этажами ниже – вход в наш лагерь. Если вы не сможете собраться с духом и спрыгнуть – вам тут не место. Наши неофиты вправе пойти первыми.

– Вы хотите, чтобы мы спрыгнули с бортика? – уточняет эрудитка.

Она на несколько дюймов выше меня, с мышиного цвета волосами и полными губами. У нее отвисает челюсть.

Не понимаю, почему ее это шокирует.

– Да, – отвечает Макс.

Похоже, ему весело.

– Там внизу вода или что-нибудь в этом роде?

– Кто знает? – Он поднимает брови.

Толпа перед неофитами раздается, освобождая для нас широкий проход. Я оглядываюсь. Никто особенно не рвется прыгать с крыши – все смотрят куда угодно, только не на Макса. Кто-то изучает свои царапины или смахивает камешки с одежды. Я кошусь на Питера. Он ковыряет ноготь. Старается вести себя небрежно.

Я гордая. Когда-нибудь это не доведет меня до добра, но сегодня придает храбрости. Я иду к бортику и слышу смешки за спиной.

Макс отходит в сторону, освобождая мне путь. Я подхожу к краю и смотрю вниз. Ветер продувает одежду насквозь, хлопает тканью. Здание, на котором я стою, является стороной квадрата, образованного еще тремя такими же зданиями. Посередине квадрата – огромная дыра в бетоне. Я не вижу, что там, внутри.

Нас берут на испуг. Я благополучно приземлюсь на дне. Это знание – единственное, что помогает мне ступить на бортик. У меня стучат зубы. Идти на попятный поздно. Только не с этими людьми за спиной, которые бьются об заклад, что я провалюсь. Мои пальцы теребят воротник рубашки и нащупывают пуговицу. Через несколько попыток я расстегиваю рубашку от воротника до подола и стягиваю ее с плеч.

Внизу у меня серая футболка. Она обтягивает сильнее, чем любая другая моя одежда, и никто меня в ней раньше не видел. Я скатываю рубашку в комок и оглядываюсь на Питера. Сжав зубы, я со всей силы швыряю в него комок ткани. Он попадает ему в грудь. Питер глядит на меня. Я слышу свист и возгласы за спиной.

Я снова смотрю на дыру. Мои бледные руки покрываются мурашками, живот сводит. Если я не сделаю это сейчас, я вовсе не смогу это сделать. Я с трудом сглатываю.

Я не размышляю. Просто поджимаю колени и прыгаю.

Воздух завывает в ушах, когда земля несется ко мне, разрастаясь и ширясь, или я несусь к земле, а сердце колотится так сильно, что становится больно, и каждая мышца в теле напрягается по мере того, как ощущение падения скручивает желудок. Дыра окружает меня, и я падаю в темноту.

Я сильно ударяюсь о нечто. Нечто прогибается и баюкает мое тело. Удар вышибает из меня дух, и я хрипло пытаюсь вдохнуть. Руки и ноги болят.

Сеть. На дне дыры – сеть. Я смотрю вверх, на здание, и смеюсь, наполовину от облегчения, наполовину в истерике. Меня сотрясает дрожь, и я закрываю лицо руками. Я только что спрыгнула с крыши.

Я должна снова встать на твердую почву. Я вижу несколько рук, протянутых от края сети, хватаю первую, до которой могу достать, и подтягиваюсь. Я перекатываюсь и чуть не падаю лицом на деревянный пол, но он ловит меня.

«Он» – это молодой мужчина, обладатель руки, за которую я ухватилась. У него тонкая верхняя губа и полная нижняя. Его глаза посажены так глубоко, что ресницы касаются кожи под бровями; темно-синие глаза мечтательного, сонного, ждущего цвета.

Он хватает меня за плечи и отпускает на мгновение позже, чем я выпрямляюсь.

– Спасибо, – благодарю я.

Мы стоим на платформе в десяти футах над землей. Вокруг нас – открытая пещера.

– Поверить не могу, – произносит голос из-за спины парня.

Он принадлежит темноволосой девушке с тремя серебряными колечками в правой брови. Она ухмыляется, глядя на меня.

– Сухарь спрыгнул первым? Неслыханно.

– Она не просто так их оставила, Лорен, – возражает он глубоким, рокочущим голосом. – Как тебя зовут?

– Э-э… – Не знаю, почему я замялась. Но «Беатрис» больше не кажется правильным именем.

– Подумай как следует. – Его губы кривятся в слабой улыбке. – Второй раз выбирать не придется.

Новое место, новое имя. Здесь я смогу родиться заново.

– Трис, – уверенно отвечаю я.

– Трис, – усмехается Лорен. – Объяви, Четыре.

Парень – Четыре – оглядывается и кричит:

– Первой спрыгнула Трис!

По мере того как глаза привыкают, в темноте материализуется толпа. Люди одобрительно кричат и машут кулаками, а затем еще кто-то падает в сеть. Падение сопровождают крики. Кристина. Все смеются, но снова одобрительно кричат.

Четыре кладет руку мне на спину и говорит:

– Добро пожаловать в Лихость.