Онлайн чтение книги Дивизия цвета хаки
Одилджон

Раскосый, симпатичный узбек с автоматом на груди – это Одилджон. Убывая, Коля Бурбыга посоветовал мне назначить Одила старшим среди солдат. Без этого нельзя. Одилджон был умен, порядочен и физически крепок. Не курил, но мог, и только с земляками под плов, выпить граммов сто водки. Меня, наверное, как нерусского по фамилии и ненавидящего армейский расизм, он признал сразу. Но самое ценное – Одил быстро освоил все типографские премудрости и строго следил за порядком.

Он был чистюля, как большинство узбеков. Среди них, если намеренно не зачмуривать человека, немного нерях. Если бы азиаты были грязны и неряшливы, то давно бы вымерли в своем благодатном климате, где микроб на микробе сидит.

У меня было какое-то смутное ощущение, что все эти азиатские юноши кожей чувствуют происходящее в Афгане и разбираются в ситуации получше офицеров. На генетическом уровне «чувствуют». Нет, я не о тяготах военной службы, это было на всех. Вот еще одно построение, не выдерживающее критики: по моему разумению, узбеку лучше всего было доверять материальную часть – машину, каптерку, запасы, вести хозяйство. Таджика нужно брать, как барометр в плаванье, на боевые, он чует, где опасность. Дагестанцы, да и все кавказцы – это «спецназ». А русские на все годились. Но чертов климат!

И еще есть особый «ум молодости» – о нем не говорят почему-то, но он есть, и он позволяет выжить, дойти до зрелых лет. Ладно, это не «Куддус-наме» – любимая моя книга советов и наставлений.

Одилджон, видя, что утро я начинаю с перекладины, предложил:

– Давайте спортзал построим.

Тут гвоздя лишнего нет, а ему спортзал! Но он построил. Короче говоря, получился борцовский ковер из сшитых плотно матрасов, обтянутых брезентом, с брезентовым же навесом. И тут выяснилось (ах, хитрый узбек!), что Одил до армии боролся на свадьбах, чем изрядно пополнял свой студенческий бюджет. И, конечно, он на открытие спортзала предложил мне помериться силами.

– В Дагестане ведь все борются, да?

Да, «сынок», все! Вес у нас был схожий. Возраст роли не играл. Мне 31, ему 19.

Он оказался стремительным, увертливым, стиль атакующий. Мы так и не выяснили – чья взяла. Взяли за правило: по три схватки в день, если время позволяло. Честно говоря, меня спасала левая стойка и вариации нехитрого, но отработанного приема – «мельница». Но он быстро изобрел противоядие. Помню, уходя от его очередного прохода в ноги, я обжег о брезент большой палец. Хорошо так содрал кожу.

Одилджон любил посылать домой фотографии с оружием в руках. При этом застегивался на все пуговицы, обязательно надевал фуражку и смотрел, чтобы на втором плане не было видно палатки или маскировочной сети. В чем дело? Все просто. Он, как и большинство узбеков-срочников, не хотел волновать своих родителей Афганом, писал в письмах, что служит в Германии. (А вот видывал я одного русского дурака, офицера, который жене переслал окровавленную рубашку: мол, гляди, сучка, как страдаю.)

Да, всякий раз одолев меня, Одил извинялся. Я этого не делал.

О моих солдатах той, «палаточной», поры – апреля—января 1981 года – я не могу сказать ни одного плохого слова. Они были трудолюбивы, уважительны, выносливы. Мы им платили заботой и уважением, с ними «по дембелю» было жаль расставаться. Отчего же в следующем году, в феврале 1982-го, когда я надрывал пупок, чтобы солдатам, тем, которых уже сам набирал в типографию, жилось хорошо, по-человечески, мне все чаще на ум приходила поговорка: «Куда солдата не целуй, у него везде жопа». Эту циничную, но меткую истину я услышал впервые от прапорщика Мишки Зёбера на польской границе. Это было в другой жизни, до Афгана. Но было правдой. Конечно, к Мишке за его фокусы стоило поворачиваться не только жопой, а местом более суровым. Но об этом времени в другой раз.

На пленке, подаренной летчиками, я обнаруживал раз за разом кадры, о которых не сразу вспоминалось. Они были в начале пленки. Ах вот оно что. Я просто подтягивал моток, отщелкивая три-четыре кадра «в воздух»... Вот огромный железный сарай – столовая, вот Махно выходит из какого-то подвала с набитым рюкзаком – продпаек получил, вот укрытая кусками жести яма, из которой торчит труба, – это дизельная штаба и управления. Быт. Мать его, не забыт.

Совет организаторам будущих походов в теплые края: входя в чужую страну, захватывайте все самое лучшее. Живите в дворцах и виллах, купайтесь в чистой воде, ешьте то, что едят богатые люди этой страны, берите их женщин. Вы, завоеватели, этого заслуживаете. В противном случае вас не поймут, перестанут уважать, будут использовать как дешевую девку и, в конце концов, выкинут, для того чтобы освободить место другому победителю. Народ любит героев!

– Вы завещательное распоряжение оформляли? – строго спросила меня накрашенная ведьма в строевой части.

– А что это такое?

В ответ через барьер мне сунули серый бумажный листок, в котором я узнал продукцию родной типографии. В листе значилась, кроме обязательных ФИО и в/з (воинское звание), личного номера и пр., графа, в которую я должен был занести собственной рукой, кому завещаю имущество в случае гибели, смерти. О, силы небесные! В Великую Отечественную так же было?

Но я заполнил. На жену и на мать. Они были далеко. Они знали, где я. Все остальное – неважно. Жена была по роду казачка, мать тоже – кубанская. Там было все в порядке с пониманием. Мать молилась, жена – ждала и смотрела за сыном. Какое завещание? Но я заполнил. Иначе денег – чеков – не дали бы.