Онлайн чтение книги Дивные пещеры
14. БЫСТРЫЙ ФОКСТРОТ

Духовой оркестр на Петровском заводе, состоящий в основном из пенсионеров, умел играть только похоронные марши, ибо был создан главным образом для похорон. Впрочем, если похоронный марш играть медленно, то получается вальс, а если в быстром темпе – то фокстрот.

Главного инженера провожали с духовым оркестром. Старички-пенсионеры стояли на перроне вокзала, куда вот-вот должен был подойти скорый поезд Москва – Сочи, и усердно дули в свои огромные, тускло сверкающие в вечернем свете фонарей трубы, извлекая из них то медленный вальс, то быстрый фокстрот. Однако иногда старички забывались, и тогда над перроном неслась унылая траурная мелодия.

Евгений Семенович Громов в кремовом капитанском кителе с золотыми пуговицами, высокий, подтянутый, стоял, улыбаясь, в центре толпы заводчан, просто зевак, сбежавшихся на звуки оркестра, пожимал руки, принимал цветы, складывал их на левую кремовую, великолепную капитанскую руку.

Капитанские кители только-только вошли в моду, в столице их носили лишь самые отчаянные модники, имеющие доступ к ультрадефициту, а Евгений Семенович уже красовался в кителе на перроне в Петровске, радуясь прикосновению к плечам упругой, скользкой заграничной материи, перехватывая с золотых пуговиц горящие глаза молодых женщин и девушек, завистливые – парней, чувствуя себя наконец-то снова баловнем судьбы.

Капитанский китель каким-то чудом выскочил из валютного экспорта, попал в сеть снабжения потребсоюза, сверхъестественным образом миновал, никого не заинтересовав, центральную, затем областную базы снабжения и, наконец, целым и невредимым, прямо в целлофановой упаковке с неповрежденными иностранными заклейками попал в Петровский райпотребсоюз. Тут-то его и выловил сам начальник райпотребсоюза, человек молодой, следящий за модой, а выловив, задумался: кому бы его предложить? Перебрал всех из петровского начальства, и оказалось, что некому, кроме Евгения Семеновича. К тому же райпотребсоюзовский босс был в некотором роде должником главного инженера: тот недавно сложил ему силами завода в доме печь, не печь, а чудо-печь из огнеупорного, доменного, кирпича, способного выдерживать температуру трех тысяч градусов по Цельсию. Правда, такую температуру начальник райпотребсоюза развивать не собирался, но все равно было приятно иметь печь из доменного кирпича, и поэтому начальник райпотребсоюза продал капитанский китель Евгению Семеновичу.

Вот почему в этот чудесный тихий вечер, благоухающий последними маттиолами, запах которых доносился из привокзального сквера, Евгений Семенович был столь наряден и неотразим.

А чуть в стороне, отдельно от толпы стояла одетая хоть и нарядно, но провинциально поникшая Леночка с некрасивым, опухшим от слез лицом, растрепанной прической. Она была на грани истерики. Кассирша кусала губы и давно бы не выдержала, расталкивая толпу, кинулась бы к своему возлюбленному, повисла бы на крепкой, загорелой шее, завыла по-бабьи, как по покойнику, обливая кремовый капитанский китель жгучими слезами, разбрасывая ненавистные цветы, и только стальной взгляд Евгения Семеновича, который он время от времени бросал на любовницу, удерживал Леночку на месте. Прекрасную кассиршу гипнотизировал этот властный, жесткий взгляд. Как теперь она будет без него жить? Как?

В тот вечер, когда утонул Черноусый, Громов встретился с Леночкой на квартире, как и договаривались, в половине десятого. Леночка прибежала запыхавшаяся, пахнущая острыми, с луком, котлетами, которые она дома нажарила – их так любил Евгений Семенович – и которые еще шипели в кастрюльке на дне большой хозяйственной сумки; в этой сумке были, кроме котлет, и лук – только что с грядки, и запеченная в печи картошка, и вареный, обжаренный в масле цыпленок, и еще много кое-чего.

Она прибежала, как всегда, взволнованная свиданием, бросила сумку, кинулась к своему любимому. Тот отстранил ее, криво улыбнулся:

– Деньги утонули в реке. Один твой сообщник тоже пошел в гости к рыбам, другой смылся. Поздравляю тебя.

От таких непонятных, страшных слов, а главное, от этого отстраняющего, ледяного жеста обмерла Леночка, села на стул.

– Что это значит? – прошептала она. – Какой сообщник? Почему утонули деньги?..

– Не придуривайся! Ты прекрасно все знаешь! Ты предала меня!

Евгений Семенович говорил спокойно, даже с некоторым пафосом. Честно говоря, он даже рад был такому обороту дела. Черт с ними, с деньгами. Разве это деньги? Деньги впереди… Зато он избавлялся от этой глупой провинциалки, его участие в ограблении кассы теперь невозможно доказать, а главное, прекрасная кассирша теперь-то уж будет молчать.

– Я не виновата! Я не знаю, о чем ты…

– Прекрасно знаешь. Нам не о чем больше говорить. Тем более наши пути расходятся: меня забирают в Москву.

– Ах, вот в чем дело! – почти радостно закричала кассирша. – Теперь я понимаю! Понимаю бред, который ты несешь! Стала не нужна? Московской захотелось? Не выйдет! Я заявлю на тебя, мерзавец!

– Заявляй. Тебя посадят, а я чист. Я ни о чем не знаю. Ни о каких деньгах.

– Найдут… этого… в Пещере… – тихо сказала Леночка.

Громов пожал плечами.

– Даже если найдут. Он ушел сам. Есть свидетели.

– Подлый, отвратительный, скользкий уж… Но не удастся!

– Кстати, ужи не скользкие. Это все выдумки. Они просто холодные. Ты держала когда-нибудь в руках ужа?

– Да, держала! Тебя!

– Разве я скользкий?

– Мерзкий и скользкий! Мерзкий и скользкий! Мерзкий и скользкий!

С Леночкой сделалась истерика. Евгений Семенович дождался, когда кончится истерика, вежливо напоил водой.

Леночка немного успокоилась. Она сидела на стуле вся в красных пятнах и думала. Громов не мешал ей. Потом кассирша тряхнула растрепанной головой и сказала:

– Ну теперь мне все ясно… Да, у тебя все было продумано заранее… Ты заранее решил сделать меня своей сообщницей и прикинулся влюбленным. И в тот вечер ты специально остался в заводоуправлении – никакого междугородного разговора ты не ждал… Ты ждал Костю Минакова. Ты заранее назначил ему командировку, потом натравил его на меня – подсунул грязное письмо про ревизора… А меня заставил снимать кассу – сказал, что недодала десятку. После скандала ты вошел и без труда уговорил меня ограбить кассу… Ты ведь умный, а я доверчивая, влюбленная дура… Потом ты испугался… Что я проболтаюсь.. И ты стал пугать меня Стариком… У тебя есть сообщник… Не знаю кто… Может быть, твой шофер… Не знаю… Но кто-то есть. Он по твоему заданию позвонил мне в бухгалтерию… Потом перехватил возле аптеки…

Леночка замолчала.

– Давай дальше, – спокойно сказал Евгений Семенович.

– Ты страшный человек… Очень страшный… Ты безжалостен к своим врагам… Даже не к врагам, а к тем, кто тебе мешает… Теперь я понимаю… У вас со Шкафом были какие-то дела… Ты вместе с деньгами взял из сейфа документы, Шкаф стал тебе не нужен, даже опасен, и ты избавился от него. Может быть, ты специально убил его жену, чтобы Рудакова арестовали. Не могу сказать точно… Но то, что подбросил скелет ему в сад – в этом я уверена. Кости-то, как показала экспертиза, трехсотлетней давности оказались… Откуда он взялся? Конечно, из Пещер… Кто таскается туда постоянно? Ты. Ты знаешь там все ходы и выходы, у тебя есть таблица Пещер. Я сама наткнулась на нее в квартире, когда убирала… Трехсотлетний скелет – это же смешно! Но тебе важно было оттянуть время. И вот ты дождался. Теперь тебе никто не мешает. Кроме меня. Теперь пришла моя очередь. Уж не знаю, что там получилось с деньгами… Но ты обрадовался возможности освободиться от меня. И запутать в свои дела еще больше. Сейчас я знаю, почему ты так спокоен, знаю, о чем ты думаешь. Ты обдумываешь, как бы получше убрать меня. Ага, думаешь ты, она все знает, надо ее убрать. Брось зря ломать голову. Ничего не выйдет. Конечно я любила тебя и сейчас люблю… Но не доверяла с самого начала. Оказывается, можно любить и не верить… Так вот… Я веду дневник… Я там все писала… Все сомнения… Насчет тебя… Если что со мной случится… Мама знает, где дневник… Я ее предупреждала… Вот так, Все Знающий Интриган… Оказывается, есть и поумнее тебя. Сейчас я уйду. А ты подумай. Стоит ли расставаться со мной? Не бойся. В милицию я сейчас не заявлю. Можешь не следить. Отдыхай.

Леночка встала и вышла из квартиры. Главный инженер ее не удерживал. Кассирша шла домой, не оглядываясь, но ей всю дорогу слышались сзади осторожные шаги…

Утром, когда стало достоверно известно, что деньги украл Минаков, и что он утонул во время попытки уйти от погони, и что половина награбленной суммы выловлена, высушена, отутюжена и водворена в заводскую кассу, Леночка, вся красная, возбужденная, прибежала к Громову в кабинет.

– Ну?! Теперь ты веришь?

Евгению Семеновичу ничего не оставалось, как сказать:

– Верю.

– Значит, ты берешь меня с собой?

В любую минуту в кабинет мог кто-нибудь войти.

– Приходи вечером. Обсудим, – коротко сказал главный инженер, глядя на дверь.

Они встретились вечером и проговорили почти до утра. В заключение решили: Громов едет в Москву и, как устроится, забирает к себе Леночку. Это было решено вслух. А про себя каждый думал свое.

Кассирша: «Не возьмет – буду шантажировать всю жизнь. Изведу».

Громов: «Прочь из этого вонючего городишки, а там видно будет».

…И вот наконец до прихода московского поезда осталось всего несколько минут, он, Громов, стоит на перроне, улыбается, принимает цветы и одновременно укрощает взглядом находящуюся на грани истерики Леночку.

«Только не приходи провожать», – предупреждал главный инженер. Кассирша пообещала, но все же не выдержала, пришла.

Начались речи. Говорил заместитель Громова. Он говорил, что Евгений Семенович был талантливым организатором, отличным инженером, замечательным человеком. Заместитель произносил слова горячо, искренне. Громов знал, почему он так говорит. Заместитель радовался, что теперь становился главным инженером.

Держал речь и начальник райпотребсоюза, который достал Евгению Семеновичу капитанский китель. У этого проскальзывали печальные нотки. Громов обещал ему для нового дома списанную котельную, и вот теперь котельная горела синим пламенем.

Говорил еще кто-то. Громов слушал вполуха, поглядывая в сторону, откуда должен был появиться поезд. «Как на похоронах. Все фальшиво», – думал Евгений Семенович.

Единственный человек, который, наверно, искренне, бескорыстно жалел, что Громов уезжает из Петровска, был директор завода Иван Иванович Смыслов. Перед отъездом Евгений Семенович зашел к нему в больницу попрощаться. Ивану Ивановичу стало лучше. Он уже ходил по палате и чуть не расплакался, увидав Громова. Они посидели, помолчали.

– На заводе все в порядке, – сказал Евгений Семенович. – Вот только дача новая сгорела. Халатность строителей. Пришлось списать.

– Ну зачем тебе столица, Женя? – Иван Иванович первый раз назвал своего помощника по имени. – Ведь дело не в городе и должности. Лишь бы жилось хорошо. Разве тебе было плохо с нами?

– Хорошо, – ответил Громов, добавив в душе; «Пропади вы все пропадом».

– Эх, Женя, Женя… Все бежим, бежим… А зачем бежим, куда бежим? Все ищем, где лучше. Лучше, как известно, там, где нас нет. Человек должен делать лучше то место, где сам живет, а не бежать в поисках чего-то более соблазнительного.

– Все правильно, – сказал Евгений Семенович. Ему уже надоел визит, и главный инженер украдкой поглядывал на часы. – Только это все теория, а на практике получается…

– Так надо делать теорию практикой.

«Вот ты и наделал себе инфаркт и паралич, старый дурак», – подумал Громов, а вслух сказал:

– Так я пойду, Иван Иванович… Поезд скоро. Рад, что у вас все хорошо…

– Ну иди, только смотри, как бы хуже не было…

– Не будет хуже, – вслух сказал Евгений Семенович («Тьфу, тьфу», – про себя).

– Если что – к нам…

«Скорее под поезд», – мысленно ответил Евгений Семенович. Они поцеловались. Потом Смыслову стало плохо с сердцем, прибежала сестрами Громов торопливо ушел.

«Да, Смыслов – мечтатель, романтик. Такие тянут воз, пока не упадут. Ничего не видят, не понимают в жизни. Умрет старик через пару месяцев», – думал Громов, поглядывая в сторону юга.

– Идет! – заорал кто-то.

Послышался свист, потом стук колес подходящего состава. Духовой оркестр грянул было сгоряча похоронный марш, но потом спохватился и торопливо преобразовал марш в быстрый фокстрот.

Похоронный марш словно ударил Громова. Он повернулся, схватил свой чемодан – все барахло он бросил на квартире, взяв лишь самое необходимое, – и побежал к вагону с номером четырнадцать. Евгений Семенович понимал, что поступает нетактично, невежливо, даже странно, но ничего с собой не мог поделать. Ноги сами несли его – скорее, скорее отсюда!

Толпа побежала за ним. Оркестр сбился с ритма, заиграл растерянно вальс, потом снова фокстрот, сам собой вылез похоронный марш. Дирижер-старичок безнадежно махнул рукой и предоставил своим подопечным играть что хотят.

Пассажиры прибывшего поезда с удивлением высовывались из окон, волновались…

– Что здесь происходит?

– Кого-то хоронят.

– Тело будут грузить? Разве можно мертвое тело грузить в пассажирский поезд?

Громов единым духом вскочил в вагон. Кто-то подал ему чемодан, охапку цветов. Поезд тут же дернулся. Перрон поплыл. Оркестр наконец сориентировался и грянул быстрый фокстрот. Толпа закричала, побежала по перрону.

И вдруг вперед вырвалась Леночка. С побелевшим лицом, сцепив зубы, она бежала рядом с вагоном. Поезд набирал скорость, а она все бежала и бежала, не отрывая глаз от лица Громова.

Потом все-таки отстала. Замелькали знакомые домики, гордо проплыла телебашня. Громов с удовольствием смотрел в окно. Ему нравилось, что наконец-то все это уплывает, проваливается в тартарары.

Кто-то дотронулся до плеча Евгения Семеновича. Он резко обернулся. Это был член комиссии сморчок-очкарик Володя.

– Разве вы еще не уехали? – удивился Громов.

– Как видите. Сидел в гостинице, читал.

– Что же вас задержало? Наверно, влюбились в кого-нибудь, – пошутил Евгений Семенович.

– Представьте себе, не влюбился, несмотря на все ваши усилия… Читал документы. Очень любопытны документы вашего завода.

– Что это значит?

– То и значит. Поговорим в Москве.

Что-то неприятное поползло по позвоночнику Евгения Семеновича, поцарапало душу, будто всхлип похоронного марша.

Громов прошел в свое купе, волоча цветы и чемодан. Сосед по купе, высокий пожилой человек профессорского вида, с любопытными глазами шестилетнего ребенка, вместо приветствия сказал:

– Это вас так чествовали? Здорово. Даже оркестр. Прямо позавидуешь. И цветы. Мне в жизни ни разу не похлопали. А я построил самую высокую в мире водокачку.

– Вот как? Это было трудно?

– Не скажу, чтобы очень, но я к этому шел всю жизнь.

– К водокачке?

– Ну да.

– Чрезвычайно интересно. А зачем?

– Хотелось.

– Очень любопытно. Сейчас вы мне будете рассказывать. И я вам поаплодирую. А для начала по маленькой на сон грядущий. Не возражаете?

– Нисколько.

Евгений Семенович открыл чемодан, вынул коньяк, пакет с домашними деликатесами, которые приготовила ему в дорогу Леночка, сходил за стаканами. Цветы он закинул на верхнюю полку.

– Вы, наверно, артист? – спросил сосед по купе.

– В некотором роде все мы артисты.

– Но не всех так провожают: играют фокстрот и бросают цветы!

– Вы правы. Однако и тем, кому играют, надо торопиться вовремя унести ноги, – вырвалось у Громова. – Однако выпьем за вашу водокачку.

– За водокачку не надо, – попросил профессорского вида мужчина. – А то я заведусь на всю ночь.

– Вам она так дорога?

– Смысл всей жизни.

– Вот как, – удивился Громов, разливая по стаканам коньяк. – Тогда за водокачку в фигуральном смысле.

– Как это понимать?

– У каждого своя водокачка.

– За это можно.

Они выпили и закусили. За окном бежали темные деревья. Поезд прогрохотал по мосту. Выплыла большая белая гора и стала поворачиваться боком, словно давая полюбоваться собой. Громов и строитель самой высокой водокачки в мире молча наблюдали за ней.

– Красивая гора, – сказал строитель.

– Да… Здесь начинаются Дивные пещеры, – сказал Евгений Семенович задумчиво.

– Что за пещеры? – заинтересовался строитель.

– Идут на тысячи километров. До самого моря.

– А почему Дивные?

– Удивительные.

– М-да, – сказал попутчик Громова. – Не хотел бы я в них очутиться. А ведь, может, кто-нибудь там есть и сейчас… Бр-р… Холод… мрак… и неизвестно, где выход. У них есть выходы?

– Конечно, есть. И много.

– Но главное – не знаешь где?

– Вот именно. И куда. И зачем.

Громов налил еще коньяку.

– Как это понимать? Философия? – спросил попутчик, с удовольствием морщась после коньяка.

– Да. Все как в жизни. У каждого свой лабиринт. И каждый думает, что знает, где выход. Вы вот уверены, что ваш выход – водокачка.

– Да, уверен. – Строитель откинулся на спинку дивана.

– Ложный выход. Он никуда не ведет. Подумаешь – водокачка. Лет через двадцать не станет вас, лет через пятьдесят наверняка рухнет ваша водокачка. И все. И пыль.

– Ну, знаете! Так рассуждать – не стоит жить! – с веселой укоризной воскликнул строитель и засмеялся молодым смехом.

– Наоборот. Зная это, именно и стоит жить. Каждую минуту, каждую секунду. Жизнь воткнула нас в лабиринт, где полно ложных выходов. И в этом-то вся прелесть. Тыкаться мордой в ложные выходы, брести наугад, надеясь, что найдешь настоящий выход. А его нет. Вот в чем главная притягательная сила азартной игры, которую мы именуем жизнью.

Строитель водокачки задумался, потом неторопливо принялся обгладывать куриную косточку.

– Нет, – наконец уверенно сказал он. – Никакого лабиринта нет. У каждого относительно ясный и относительно короткий путь. Надо только правильно выбрать его, и тогда жизнь будет не рискованной игрой, а тихой радостью.

Громов вывернул из курицы ножку и стал жадно есть – он проголодался.

– Вы уверены? И всю жизнь вы ясно видели цель и стремились к ней? И достигли ее?

– В основном, конечно.

Громов задумался. А какова цель его жизни? Сможет ли он когда-нибудь вот так же открыто и уверенно сказать любому, чего добился он?.. И почему-то якорем спасения показалась ему Софья Анатольевна, едущая (он знал) в соседнем вагоне. Он посмотрел на строителя с ироническим прищуром.

– А вдруг через минуту в наше купе войдет красивая женщина и скажет: «Можно я буду третьей?» И потом уведет меня. А может быть, вас? И ваша жизнь полетит к черту, и вы наплюете на свою водокачку.

– Ну, во-первых, она не войдет. А во-вторых…

– Можно?

Оба разом обернулись. На пороге купе стояла красивая загорелая стройная женщина в нарядном цветном халате.

– Можно я буду третьей? Здравствуй, дорогой…

Это была Софья Анатольевна. Ее появление было столь неожиданным, и столь ослепительно сияли ее глаза, зубы, волосы, лицо, что строитель водокачки вытаращил белки и откинулся на спинку сиденья.

– Вот, – сказал Громов назидательно. – Я же вам говорил. Сейчас я вас покину. Вроде бы выход, да? Но это ложный выход.

– Мужчины, вы дадите мне выпить?

Оба засуетились, предлагая коньяку, закуску. В купе стало веселее, наряднее, запахло свежестью моря…

Вагон глухо постукивал по рельсам: в этом месте Дивные пещеры особенно близко подходили к земле…