Онлайн чтение книги Дневник пани Ганки
Среда

Наконец Ромек нашелся. Это было очень забавно. Но сначала о более важных вещах. А именно: вчера я направила в Брюссель письмо с одной фотографией. Вторую оставила себе. Спрятала ее в шкафу между носовыми платками. Детективам написала, чтобы не жалели расходов: пусть сделают с фотографии как можно больше копий и разошлют по таким же самым агентствам в разных странах.

Теперь дела пойдут быстрее. Если получу от Бакстера подтверждение моих подозрений, буду иметь достаточно компрометирующих фактов. Тогда можно будет смело сказать, что эта женщина — международная авантюристка со скандальным прошлым. В конце концов, кто знает, может, она и сама двоемужняя женщина. Может случиться даже, что тот пан, с которым она жила в Биаррице, был ее настоящим мужем.

Сегодня утром мы встретились с ней в холле. У меня был прекрасный повод для разговора, потому что мои вещи как раз переносили в номер на третьем этаже, прямо над ее комнатами.

— Теперь мы соседи, — сказала я. — Но вы не бойтесь, я не буду устраивать у себя танцев и гонок.

— Вы такая грациозная, — любезно сказала она, — что от этого не было бы никакого шума.

У каждой из нас были свои дела, поэтому мы вышли вместе. Со мной то и дело здоровались встречные, и Бетти заметила:

— У вас здесь так много знакомых.

— О да. Из-за валютных ограничений многие люди не могут выехать за границу и вынуждены ехать на отдых сюда. А вы, кажется, много времени проводите в уединении?

— Да. Я не люблю большого общества. Есть несколько знакомых — и довольно… Ах, хорошо, что вы мне напомнили. Мне надо зайти в это кафе и извиниться перед моим партнером по лыжам за то, что не пришла утром на тренировку. Не зайдете ли на минутку со мной? Это очень приятный молодой человек.

Конечно, я сразу же согласилась. Во-первых, мне было интересно, какой вкус у этой женщины, во-вторых, тот пан мог быть ее любовником. Не следует пропускать случай заглянуть в ее интимные дела. И вдруг эта презабавная неожиданность! Заходим, а навстречу Бетти вскакивает из-за столика… Ромек! Я чуть не залилась смехом.

— Да мы хорошо знакомы! — воскликнула я.

Ромек, красный как рак, смутился и чуть не перелетел через кресло. Он был похож на мальчишку, которого застали в кладовой с вареньем. Он охотно выскочил бы в окно. Его положение было действительно незавидное. Потому что, с одной стороны, его игра в прятки ничего не дала, а с другой, можно было подумать, что, притворяясь влюбленным в меня, он завел роман с Бетти.

Но я была уверена, что это неправда. Слишком хорошо я его знаю. О романе здесь не может быть и речи. Они действительно только партнеры по спорту. Однако, если говорить начистоту, меня не очень радовало то, что они сблизились. Это не ревность с моей стороны, упаси боже. Я не собираюсь отбивать ни у кого мужчин, особенно Ромека. Думаю, могу еще себе такое позволить. Но с какой стати ему с ней общаться!

Я хорошо понимала, как ему хочется, чтобы мы быстрее оставили его одного, и именно поэтому преспокойно подсела к столику и заказала себе чай. Разговор я повела так, что его, пожалуй, сводило судорогой. Я каждый раз обращалась к ним обоим: «А вы как думаете?.. Что вы сегодня делаете?.. Какие намерения у вас на ближайшие дни?»

Бетти не заметила в моем поведении никакой злонамеренности, потому что ничего не знала о наших с Ромеком отношениях. Зато он терпел в душе адские муки. Я хорошо знала, что он готов на все, лишь бы я не подумала, что он любовник этой женщины. Теперь уже мне не нужно будет искать его. Сам прибежит с объяснениями.

Чтобы окончательно добить его, я сказала:

— Ну, не буду вам больше мешать. Желаю приятно провести время. Уже поздно, а у меня еще столько всяких дел…

Ромек попытался заикнуться, что он также спешит, но я не дала ему закончить и вышла.

Через полчаса после обеда он позвонил мне и спросил, можно ли со мной встретиться.

Я сказала:

— Ну конечно, Ромек. Буду очень рада. Панна Норман в это время отдыхает у себя. Так что, ты можешь воспользоваться этим временем.

В его голосе чувствовалась почти ярость:

— Меня нисколько не волнует распорядок дня панны Норман. И мое время от нее никак не зависит.

— Не понимаю, зачем ты хочешь скрыть отношения с такой очаровательной особой, как панна Норман. Я полностью одобряю твой выбор.

Я уже подумала, что перехватила. Он с полминуты молча держал трубку. Пожалуй, колебался, не прервать ли на этом разговор. Но желание убедить меня взяло верх.

Он сухо спросил:

— Ты можешь принять меня сейчас?

— Пожалуйста. Я буду ждать тебя через четверть часа. Мне нужно немного приодеться, чтобы избежать досадного контраста…

Он перебил меня:

— Хорошо, я буду через четверть часа.

Вот забавный! Однако я не стану уверять, что он мне совсем не нравится. У него несгибаемый характер настоящего мужчины. Тем лучше. Невелика заслуга получить такого, который прибежит по первому знаку любой пустышки. Я никогда не была сторонницей легких побед. Но тут уперлась на своем, потому что к игре присоединилась эта женщина. Я готова поклясться, что между ними ничего нет, но все же хоть немного она ему, видимо, нравится. И он ей нравится, это несомненно. Пресыщенные женщины таких любят. Я ведь видела, как она на него смотрит. Некоторое время я даже думала, не прибегнуть ли мне к другой тактике. Если бы она заинтересовалась им серьезно, то, может, оставила бы в покое Яцека. Но, в конце концов, я рассудила, что такая женщина серьезно им не заинтересуется. А отрекшись от него, я только признаю ее превосходство.

Ромек был, как всегда, страшно пунктуален.

Он успел овладеть собой и поздоровался со мной совершенно спокойно. За окном уже начало смеркаться, и я зашторила окна — искусственное освещение всегда помогает создать интимное настроение. Затем велела горничной принести кофе, а Ромека любимый коньяк у меня был припасен заранее.

Он пристроился в неудобном кресле, прокашлялся и сказал:

— Прежде всего, я хочу объяснить, почему не пришел тогда…

Я перебила его:

— Оставь, Ромек. Я не имею права требовать от тебя никаких объяснений. Признаюсь, мне было немного обидно, потому что… Видишь, я даже приготовила для тебя коньяк… Но разве можно заставить человека, чтобы он отдавал тебе предпочтение перед тем, кто ему милее!

Он попытался улыбнуться:

— Стрелы твоей раздражительности, Ганечка, не могут меня поразить, я уверен, что ты и сам не веришь серьезно в то, что говоришь.

— Серьезно? — удивилась я. — Но я вовсе не говорю, что твоя дружба с мисс Норман такая уж серьезная.

— Ни о какой дружбе не может быть и речи.

— Ах, не важно, как это назвать. Скажем — liaison (Связь (франц.).)

— Тем более нет.

Я улыбнулась примирительно.

— Оставим этот разговор. Он тебя раздражает, да и, в конце концов, даже неделикатно с моей стороны вмешиваться в твои дела. А заинтересовалась я этим лишь потому…

— Господи! Да ничего тут нет! Просто мы познакомились с этой женщиной и изредка катаемся вместе на лыжах. Вот и все.

— Охотно верю тебе, Ромек. Хотя сама она говорила о тебе несколько иначе.

— Я не могу нести ответственности за то, что кто-то обо мне скажет.

— Ой, какое громкое слово, — засмеялась я. — Ответственность! Думаю, мисс Норман не очень обрадовалась бы, если бы узнала, что ты так горячо и решительно от нее открещиваешься, как от какого-то злого духа. Лично я считаю, что она обаятельная и вполне приличная дамочка. Знаю и еще одно: она очень богата. Так что не было бы ничего удивительного, если бы молодой мужчина твоего возраста заинтересовался такой женщиной.

— Конечно. Ничего странного не было бы. Но я ею не заинтересовался. Я не могу флиртовать с женщинами. И ты хорошо знаешь почему…

— Я?.. И понятия не имею.

Он опустил глаза и сказал:

— Если бы я даже никогда не говорил тебе об этом, ты и так должна была бы знать.

Принесли кофе, и нам пришлось прервать разговор. Когда горничная вышла, я сказала:

— Я знаю, на что ты намекаешь. Ты утверждаешь, что любишь меня. Я много думала об этом. И знаешь, к какому выводу пришла?.. Что твое чувство ко мне никак нельзя назвать любовью.

Губы его шевельнулись в ироничной улыбке.

— Так уже и нельзя?..

Я убежденно ответила:

— Решительно нельзя.

— Так как же ты его назовешь?.. Как ты назовешь то, что меня не привлекает ни одна другая женщина, я думаю только о тебе, что каждый час моей жизни полна тобою… Как ты это назовешь?

Я пожала плечами.

— Не знаю. Но так или иначе, нельзя назвать любовью что-то совершенно абстрактное, то, что не стремится осуществиться. Ты избегаешь меня. И всегда избегал.

— Избегал с тех пор, как убедился, что ты отдала предпочтение другому.

— Но, дорогой мой, неужели ты не можешь себе представить, что между мужчиной и женщиной вовсе не обязательно должно быть нечто такое, что свяжет их навеки и в конечном итоге сведет в одну могилу? Почему бы нам, например, не быть друзьями? Почему бы не встречаться, не делиться мыслями, улыбками, печалями и радостями?.. Ведь существуют тысячи разновидностей и проявлений дружбы, тысячи способов выражения симпатии. Почему ты, скажем, считаешь проводить время с мисс Норман приятным и возможным, а проводить время со мной — невозможным?

— Это очень просто. Она мне совершенно безразлична.

— Ах, вот как!.. Вот почему. Значит, людей, к которым мы питаем серьезные чувства, нужно сознательно избегать?..

— Да, — кивнул он. — Если не можешь обрести любовь такого человека, лучше избегать его, чтобы не терзать…

— …Себе сердце, — закончила я насмешливо.

Он прикусил губу.

— Очень смешно, правда?

— О нет, — возразила я. — Это совсем не смешно. Это возмутительно. Меня возмущает мысль, что ты лишаешь меня своего общества ради каких-то призрачных иллюзий. Неужели ты действительно не понимаешь всю нелогичность своих взглядов? И если тебе предлагают телячьи котлеты, ты вскакиваешь и убегаешь, поскольку непременно хочешь иметь целого теленка. С копытами и хвостом. Ничуть не меньше.

— Это сравнение здесь ни к чему, — нахмурился он.

— Наоборот. По-моему, аналогия полная. Я предлагаю тебе дружбу, искреннюю дружбу. Даже поцеловала тебя, и это, должна признаться, не было мне неприятно. А ты не можешь пожертвовать мне немного времени без того, чтобы не требовать пожизненной верности до страшного суда. Подумай, как это раздражает. Ладно, я верю тебе, что мисс Норман ничего для тебя не значит. Охотно этому верю. Но не могу терпеть, чтобы ты пренебрегал мною.

Он покачал головой.

— Ты не хочешь понять меня, Ганечка.

— Так научи меня. — Я взяла его за руку.

— Не могу. Наверное, мы никогда не найдем общий язык.

— Опять «никогда»! Научи меня. Попробуй. Ведь когда мы часами разговаривали между собой, ты не сетовал на то, что не можешь найти со мной общий язык. Может, и теперь мы сможем достичь взаимопонимания.

Он поднял на меня печальные глаза и молчал.

Я стала рядом с ним и начала поглаживать его волосы кончиками пальцев. Я думала, что он уклонится, но он только сказал:

— Прошу тебя, не делай этого.

— У тебя такие мягкие волосы, — сказала я тихо. — Это значит, что ты добрый. А почему ты недобрый со мной?.. Я лелеяла столько надежд после нашей случайной встречи в Кринице. — Я провела ладонью по его щекам и добавила: — Может, у тебя и есть ко мне какие-то чувства, но это вовсе не любовь… Скажи, почему ты меня не любишь? Вот и теперь, когда я касаюсь твоих губ, кажется, что мне грозит скорее опасность, чем поцелуй.

Его голос звучал глухо сквозь зубы:

— Ганка… Ты играешь с огнем.

Я чуть не засмеялась. Это прозвучало точно как в каком-то довоенном романе. А самое смешное, что говорил он, несомненно, искренне.

Здесь я хочу добавить к дневнику п. Реновицкой некоторые пояснения. Безусловно, слова п. Ромека Жеранского звучат в нашей сегодняшней речи как анахронизм. Новейшая литература, кино и театр по возможности избегают таких высказываний. Однако — предлагаю это читателям как эксперимент, — если вы подслушаете разговоры влюбленных, по-настоящему влюбленных, вы услышите там все что угодно, начиная от удивленных вопросов, почему вокруг не цветут цветы, и кончая криками: «Ты мой май! Ты мой рай! Ты моя весна!» В этом отношении искусство опережает жизнь. Но это, впрочем, и неудивительно. Ведь у влюбленных людей в наиболее волнующие моменты нет времени думать над тем, как выразить свои чувства по-современному. Поэтому я хотел бы, чтобы мои читательницы не утратили симпатии к п. Жеранскому из-за этой его реплики. (Примечание Т. Д.-М.)

— К сожалению, — сказала я, — всякий раз, как мы остаемся вдвоем, у меня складывается впечатление, будто я имею дело со льдом. Почему ты так холоден ко мне?

— Ганка, ты не знаешь, до чего ты можешь меня довести, — сказал он почти неразборчиво. Голос его дрожал и прерывался.

Смех, да и только. Это я не знаю, что делаю! Боже, какие же наивные эти мужчины! (Правда, не все).

Я легонько прижалась к нему. И вот наконец свершилось! Он набросился на мою руку, как изголодавшийся волк. Еще никто в жизни не целовал мне так руки. Это было великолепно и многообещающе. Ромек сорвался с места и с силой схватил меня в объятия.

Это замечание касается исключительно автора дневника. Хочу отметить, что п. Ганка, которая минуту назад смеялась над словами п. Ромека, сама употребляет устаревшее выражение «схватил меня в объятия». Так что критиковать других всегда легче.

В оправдание п. Реновицкой должен добавить, что, подбирая слова, чтобы описать те или иные человеческие чувства или поступки, я и сам как писатель часто сталкиваюсь с немалыми трудностями. Мастер изящного стиля Флобер, часами мучился, освобождая свою замечательную прозу от всевозможных несуразностей, огрехов и банальных высказываний. Сегодняшний темп жизни делает невозможной такую кропотливую работу.

Не раз, краснея от стыда, я находил в своей прозе такие ужасные упущения, как, например, непроизвольные рифмы. Возьмем хотя бы такое предложение: «Он претерпел немало невзгод и лишений, но они не потушили его юношеских рвений…» Радует меня разве только то, что такие находки в моих произведениях наполняют искренней радостью многих моих коллег по перу, не говоря уже о критиках и рецензентах.

Возвращаясь к вопросу о шаблонных оборотах, я хотел бы заметить, что изобретательство в этой области очень редко бывает удачным. Улучшение писательской техники нередко приводит к вычурности и искажению стиля, что противоречит простоте. А я считаю самым первым и самым главным правилом в любом творчестве именно простоту. Когда увидели свет мои первые книги, то со всех сторон я слышал приветственные или осуждающие голоса именно по поводу этой простоты стиля.

В Польше после Пшибышевского и Жеромского, во времена Кадена Бандровского, считалось, что простота несовместима с высоким мастерством. В это верили так безоговорочно, что даже не замечали существования Пруса, Сенкевича и «Пана Тадеуша», этих великих образцов простоты. А потом очень удивлялись, почему на западе не имеют никакого успеха бережно изданные произведения Жеромского. Между тем английский или французский читатель просто не мог их переварить. Они были для него слишком экзотические как по форме, так и по содержанию. Учитывая большую популярность моих произведений критика милостиво связывает ее с простотой языка, найдя для меня определение «поставщика широкого читателя». Возможно, критика и права. Но что мне делать, если это меня нисколько не пугает? В свое время Мицкевич мечтал, чтобы его книги попали в дома под соломенными крышами. А если об этом мог мечтать великий наш гений, то почему бы не позволить этого и мне, скромному литератору.

Прошу прощения у читателей за то, что отвлек их внимание своими личными делами. А если не чувствую по этому поводу слишком больших угрызений совести, то это лишь потому, что большинство читателей наверняка пропустит этот мой комментарий, чтобы быстрее припасть к дальнейшему ходу событий дневника. Поэтому спешу снова предоставить слово его автору. (Примечание Т. Д.-М.)

— Ты сводишь меня с ума… С ума… — шептал он, задыхаясь.

Он обнимал меня все крепче, и признаюсь, это было мне приятно. Вот странность — когда меня так же обнимает, скажем, Тото, на меня это не производит никакого впечатления. Я думаю только об измятом платье и о том, что у меня могут остаться синяки. А тут видела лишь горящие глаза, прикрытые длинными пушистыми ресницами.

— Ты все-таки любишь меня, — прошептала я.

— Как безумный! Как безумный!..

Он говорил что-то еще, но я уже не могла разобрать слов. А жаль! Может, услышала бы еще такие перлы, как эта «игра с огнем». Далее он уже ничего не говорил, только целовал меня.

Приятно вдруг попасть в такой ураган. Чувствуешь себя и под угрозой, и одновременно в безопасности. Он просто обжигал меня своим дыханием.

— Опомнись, Ромек, — опрометчиво прошептала я, хотя тон мой побуждал к обратному действию. Однако этот безумный ничуть не обратил внимания на тон и ухватился за эти слова, как утопленник за соломинку.

Неожиданно, в тот момент, когда я меньше всего этого ожидала, он отскочил от меня как ошпаренный, конвульсивным движением взъерошил себе волосы, другой рукой рванул галстук и простонал:

— Боже, боже!..

Не успела я понять, что к чему, как он схватил шляпу и пальто и выбежал в коридор. Что я должна делать? Не могла же я бежать за ним. Ужасало меня только то, что его увидит кто-нибудь в коридоре, и тогда догадкам и сплетням не будет конца. Ей-богу, репутация женщины отнюдь не выигрывает, если из ее комнаты стремглав вылетают до смерти испуганные мужчины и в панике бросаются наутек.

Но вот странное дело: взволнованный необычными переживаниями мужчина может забыть обо всем на свете: об этикете, о необходимости сохранить видимость, — но никогда не забудет свои шляпу и пальто.

Собственно говоря, вся эта история больше насмешила меня, чем разозлила. Я предполагала, что он так себя поведет. Вот дурак… Чтобы не думать больше о нем, я принялась за журналы, дня два назад приобретенные в газетном киоске. Но как бы то ни было, а Ромек таки испортил мне настроение. Я просто не могла сосредоточиться на чтении. Этому мужчине надо было бы родиться во времена рыцарства и носить на шлеме перчатку своей дамы сердца. А в нашей эпохе такой тип совершенно неуместен. Я так рассердилась на него, что хотела назвать его в дневнике настоящей фамилией. Да Доленга-Мостович меня отговорил. Он сказал, что это было бы несправедливо. Возможно, он и прав.

Написала письма Яцеку и маме. Конечно, о мисс Норман не упомянула в них ни словом.

Мне не хотелось идти ужинать, тем более, что пана Ларсена сегодня нет, а тут еще приехали Скочневские. Пришлось бы сидеть и томиться с ними целый вечер. Я попросила, чтобы мне принесли поесть в номер. Теперь сижу и пишу. Интересно, когда поступит ответ из Бургоса.