Онлайн чтение книги До свидания, мальчики!
4

Сашка ждал меня на трамвайном круге в Старом городе. Он сидел на рельсах и сам с собой играл в «ножичек».

– Был у мамы? – Сашка вытер пальцами лезвие перочинного ножа.

– Был.

– Смотри, на самом деле был. – Сашка заинтересованно разглядывал мою рубашку и щупал материю. – Не пойму: это природный цвет или брак?

Мы пошли по широкой, до мелочей знакомой нам улице. Сашка сбоку пристально меня разглядывал.

– У Инки ты, конечно, тоже был, – сказал он.

– Был.

– А девочкам сказал, что мы не пойдем в курзал?

– Представь себе, сказал.

– Один интимный вопрос: ты уже целуешься с Инкой?

Между нами не было секретов, но тут я инстинктивно почувствовал, что не должен говорить Сашке правду.

– А ты целуешься?

– Мужчины на такой вопрос не отвечают. Они только неопределенно улыбаются, – Сашка улыбнулся. А я не улыбался. Я вдруг понял: Сашка и Катя давно целовались, и Витька с Женей целовались тоже. Я стал припоминать и припомнил, как они неожиданно пропадали, а потом делали вид, что не поняли, где мы должны были встретиться. И подумать только: я ни о чем не догадывался! А Инка, наверное, все понимала. Каким же болваном я выглядел в ее глазах. Я думал об этом, шагая рядом с Сашкой по улице. Сашка что-то говорил, но я не прислушивался. За низкими оградами поливали огороды. И у единственной на всю Пересыпь колонки собралась очередь. Мы прошли сквозь нее, как сквозь толпу.

Много глаз красивей твоих:

Серых, черных, зеленых,

Но нигде не видал таких

Серо-зелено-черных, -

читал Сашка. По тому, как Сашка читал, я понял, что это его стихи.

– Нравятся? – спросил Сашка.

– Блок?

– У тебя тут все в порядке? – Сашка постучал по лбу указательным пальцем.

– Твои? Тогда прочти дальше.

– Дальше еще надо придумать. Эти строчки я придумал, пока сидел на рельсах.

Лучший способ похвалить Сашкины стихи – это не поверить, что стихи его.

На со-о-олнечном пля-я-яже в июне

В своих голубых пижамах, -

заныл Сашка и тут же спросил: «Ничего?» Он где-то услышал новую песенку Вертинского. Вертинскому Сашка подражал здорово. Он и без того говорил немного в нос, а чтобы увеличить сходство, сжимал нос большим пальцем. Мы все делали вид, что не принимаем Вертинского всерьез, но как только слышали его песенки, так сразу настораживались. Одна Женя категорически его отрицала и затыкала уши, когда его слышала. Но, по-моему. Женя поступала так из принципа: у нее было колоратурное сопрано, и она признавала только классику. Когда мы собирались, Сашка пел Вертинского как будто в шутку, как поют «Карапет мой бедный, отчего ты бледный».

В наш город пластинки с песенками Вертинского попали из Одессы. А в Одессу их привозили контрабандой моряки дальнего плавания. Песенки прижились и заполонили город. Пришлось проводить специальный городской комсомольский актив. Алеша произнес речь, в которой призывал оберегать молодежь от тлетворного влияния буржуазного декаданса. Мы не очень хорошо поняли, что такое «декаданс», но слово «буржуазный» решило участь Вертинского. Его песенки были признаны идейно порочными. Правда, от этого их не стали петь меньше. Но слушать Вертинского считалось некомсомольским поступком. Мы после комсомольского актива запретили Сашке даже в шутку петь Вертинского. Сами не пели и не разрешали другим. Нам даже в голову не приходило, что можно проголосовать за какое-нибудь решение, а потом это решение нарушить. Поэтому мы ушам своим не поверили, когда в прошлом году, проходя мимо дома Алеши Переверзева, услышали голос Вертинского. Мы могли, конечно, сразу позвать Алешу, но мы не позвали, мы сначала дослушали песенку. Мы ее и раньше слышали, но все равно сначала дослушали.

Туда, где исчезает и тает печаль,

Туда, где расцветает миндаль… -

печально и хрипло прозвучали заключительные слова. Патефон еще пошипел и смолк. Мы переглянулись.

– Алеша! – громко позвал Сашка.

Чья-то рука задернула на окне занавеску.

– А-ле-ша! – хором крикнули мы.

Патефон снова зашипел, но тут же смолк. На терраску вышел Алеша, и у висков его белели остатки мыльной пены… наверное, брился.

– Привет, – сказал он.

– Алеша, ты знаешь, почему мы тебя вызвали, – сказал я.

Алеша обеими руками убрал со лба волосы и ушел в дом. Вернулся он через минуту, и в руках у него были пластинки. На терраску выбежала Нюра в коротком платье, из которого она давно выросла, и в волосах у нее торчали жгуты бумаги. Алеша поднял над головой пластинки и с силой бросил их на крыльцо. Нюра взвизгнула и убежала в комнату. Алеша сел на крыльцо, закурил, и руки у него дрожали.

– Липкие, как зараза, – сказал он. – Откуда она их только натаскала. Вот ведь как бывает, профессора. – Алеша говорил так, как будто оправдывался перед нами. И я подумал: «Нюра доставала пластинки Вертинского с его согласия». Но что-то помешало мне сказать об этом Алеше. Сам не знаю, что…

Потом опустели террасы,

И с пляжей кабинки снесли.

И даже рыбачьи баркасы

В да-а-алекое море ушли, -

ныл Сашка и поглядывал на меня. Я иронически улыбался, и в то же время мимолетная грусть легонько сжимала сердце.

– Почему мы решили, что Вертинский разлагает? – спросил Сашка. – Во всяком случае, на меня он не действует.

– Тебе кажется, что не действует. На самом деле очень действует, – сказал я. У меня таких дежурных фраз было сколько угодно в запасе. Когда я их произносил, то не придавал словам никакого значения.

Мы вышли на Витькину улицу. Море выглядело удивительно пустынным и плоским. Дядя Петя рыхлил у ограды землю под помидорами. Когда он увидел нас, то пошел между грядок в другой конец огорода.

– Настя! Вынеси пятнадцать рублей, – громко сказал он. Тетя Настя подвязывала помидорные кусты. Она выпрямилась, увидела нас.

– А-а-а, сейчас, – сказала она и пошла в дом.

Витька таскал ведрами воду из бочки и поливал прополотые грядки. Нас он, конечно, заметил, но не подавал вида. Тетя Настя подошла к калитке и сунула в мой карман деньги.

– Идите на берег, – быстро сказала она. – Витя туда придет.

Мы сидели на теплом еще песке и смотрели, как рыбаки готовились отплыть в море. Они снимали с кольев просохшие сети и на плечах несли их в шаланды. На двух шаландах уже поставили косые паруса, и они, кренясь на правый борт, пошли к горизонту.

– Не надо было брать деньги, – сказал я.

– Почему? Одно другого не касается.

– Пусть бы дядя Петя почувствовал.

– Пока что чувствуем мы.

Подошел Витька и молча сел рядом с нами. Сашка достал пачку «Казбека». Наверно, купил ее по дороге на Пересыпь. Лично мне курить не хотелось: у меня и без того было горько во рту. Витька тоже не хотел. Но Сашка сказал:

– Пижоны. Если хотите научиться курить, курите через силу. Привыкнете потом.

Мы закурили.

– Отец молчит. Мать плачет тайком. Может, мне в самом деле не ехать в училище? – сказал Витька.

– Очень умно. Тогда зачем тебе нужен был синяк?

– Витя, я тебя понимаю; дядя Петя – это не Сашкина мама…

– Здравствуйте… При чем тут моя мама?

– Помолчи, Сашка. Понимаешь, Витя, мне тоже не по себе. Но ты подумай – это же начало собственной биографии. Нам просто повезло. Подумай, Витя.

– А я не думаю? Так думаю, аж голова трещит.

– Не обращай внимания. Голова трещит от папирос. У меня тоже трещит, – сказал Сашка.

По песчаному откосу взбирался, подняв к нам лицо. Мишка Шкура. За четыре года он сильно вырос, но остался таким же придурковатым.

– Дали бы курнуть, – сказал он, запыхавшись. Сашка открыл коробку.

– Ты смотри, «Казбек»! С какого достатку? – Шкура сгреб сразу пять папирос. Одну тут же закурил, четыре зажал в кулаке. – Рыбачков угостить, – пояснил он.

Мы молча ждали, когда он уйдет. А он не уходил. Стоял боком к нам, и ноги его по щиколотку ушли в песок.

– Вчера на Майнаках дамочку одну попутали. Ничего дамочка, – сказал он, улыбнулся и старательно сдул с папиросы пепел.

– Прикурил и проваливай, – я носком туфли бросил в Мишку песок. Он на ногах съехал вниз, поднимая пыль. У подножия откоса остановился.

– Витек, скажи своим фраерам: по новой бить будем. – Шкура захохотал и пошел к берегу. Потом остановился. – Слыхали, Степик вернулся. Поимейте в виду.

Витька встал. Я поймал его за руку и снова усадил:

– Нечего с дерьмом связываться.

– Интересно, неужели этот недоумок на самом деле в шайке? – спросил Сашка.

– Цену себе набивает, – ответил Витька. – Зря ты меня удержал, надо было бы ему на всякий случай по морде съездить.

– Степик что-то скоро вернулся. Наверно, сбежал, – сказал Сашка.

– Не думаю. Шкура хоть и дурак, но об этом трепать бы не стал.

По городу ходили глухие слухи, что по ночам на курорте какая-то шайка ловит и насилует одиноких женщин. Мишка Шкура, встречая нас, говорил: «Вчера одну блондиночку того…» Женщин Шкура определял по мастям. Изредка, для разнообразия, называл их дамочками. Мы ему не верили. Он давно уже пытался нам внушить, что связан с воровским миром. Другое дело Степик. Он вошел в нашу жизнь совершенно случайно. Этот двадцатипятилетний зеленоглазый грек с фигуркой подростка был окружен какой-то жгучей таинственностью. Мы изредка встречали его на улице, в курзале. Он шикарно одевался. В широких брюках и коротеньком пиджачке «чарльстон», щуплый и маленький, он всюду появлялся в сопровождении двух верзил. И где бы он ни появлялся, находились люди, которые его узнавали и говорили за его спиной: «Степик»…

Как-то раз мы были свидетелями его встречи с начальником городского отделения милиции.

– А, Степан, – сказал начальник, – все еще на свободе? – Он остановил Степика на углу недалеко от погребка Попандопуло.

– Меня зовут не Степан, а Степик. Если бы мы поменялись местами, вы бы на свободе давно не были, – голос у Степика был по-мальчишески звонкий.

– Куражишься? Ничего, авось скоро попадешься, – сказал начальник милиции и похлопал Степика по плечу. Степик достал из нагрудного кармана пиджака белоснежный платочек и обмахнул им плечо.

– Не надо фамильярности, гражданин начальник, – сказал Степик и пошел по улице, скучающий и пресыщенный, с двумя верзилами по бокам.

Мы к тому времени прочли «Одесские рассказы» Бабеля и, конечно, понимали: Степик – не Король. И нам было очень обидно за представителя власти, над которым Степик так открыто издевался.

Зимой мы были в кино. Не помню, какую смотрели картину. После сеанса мы гуськом пробирались к выходу. Впереди шел какой-то торговый моряк. Вдруг в толпе произошло движение, нас оттиснули к стене. Мимо меня прошел Степик и на какое-то мгновение прижался к моряку. Тот вскрикнул и схватился за живот. Толпа вынесла его на улицу. Моряк упал на тротуар и лежал скорчившись, прижимая ладони к животу. Все произошло так быстро, что никто ничего не заметил и не понял. Я тоже не сразу сообразил, что произошло. Женщина в теплом платке сказала удивленно и испуганно:

– Зарезали!..

Ко мне нагнулся какой-то парень в кепке, надвинутой до бровей, с поднятым воротником осеннего пальто.

– Между прочим, этого фраера завалили за длинный язык, – сказал он и пошел по тротуару. На углу под фонарем я увидел Степика. Он уходил как всегда неторопливо, и рядом с ним шли его неизменные телохранители.

– Что он тебе сказал? – приставал ко мне Сашка. А я стоял и не знал, что делать. Моряк лежал и тихо, сквозь стиснутые в оскале зубы, стонал. К нему нагибались, что-то говорили, потом подняли на руки и понесли в больницу.

– Пошли в милицию, – сказал я.

– Ты видел? Ты что-нибудь видел? – приставал Сашка.

По дороге в милицию я рассказал все, что видел. Витька и Сашка заявили, что пойдут вместе со мной.

– Никуда вы не пойдете: видел все я, а не вы.

– Тогда и ты не пойдешь, – сказал Витька и загородил дверь.

– Балда, ведь все равно ваши показания с моих слов недействительны.

Сашка и Витька решили, что в милицию мы войдем все вместе, а рассказывать буду я один. Девочки, и особенно Инка, их поддержали. Дежурный милиционер с усами под Чапаева уже знал о происшествии. Он долго и подробно выспрашивал меня о деталях.

– Значит, ножа не видел, только видел, как Степик прижался к тому моряку? – спросил он. – А кто толпу сдерживал? Не заметил? Ну, так. Давай теперь все по порядку запишем.

Писал он долго, изредка о чем-нибудь меня переспрашивал. Потом сказал:

– Уехать тебе недели на две некуда?

– А хоть бы и было, я бы все равно не уехал.

– Значит, не боишься?

– Не боюсь.

– Смелость, она, понимаешь, не в том, чтобы головой в петлю лезть. Ты пока поостерегись один по вечерам ходить. И вообще чаще на улице оглядывайся.

В ту же ночь на Пересыпи, в Старом городе и в порту провели облаву. Степика тоже арестовали. Я, Витька и Сашка раздобыли финские ножи. Зачем нам были ножи, не знаю. Уверен, что ни при каких обстоятельствах мы бы не решились пустить их в ход. Но ножи мы носили. И, наверное, поэтому мы уходили в самые глухие места города, наслаждаясь жгучим чувством ожидания опасности. Девочек на такие прогулки мы, конечно, не брали.

Через месяц состоялся суд. Следователь не допустил меня выступать свидетелем. Начальник милиции и Алеша, которым я заявил самый решительный протест, ответили мне, что без меня обойдется. Но на суд я все же пошел. Трое подсудимых сказали, что удар финкой нанесли они. Степик признался, что действительно прошел мимо моряка, но до этого в глаза его не видел и не имел никакой надобности сводить с ним счеты. Все подсудимые заявили, что не знакомы друг с другом. Моряк умер. По медицинскому протоколу значилась одна ножевая рана в печень. Две недели суд пытался выяснить, кто из подсудимых ее нанес. Выяснить это так и не удалось. Трое, утверждавшие, что удар ножом нанесли они, получили по пять лет за соучастие в убийстве. Степика оправдали за отсутствием улик, но на основании многочисленных приводов суд вынес частное определение, в котором приговорил Степика к трем годам ссылки. Среди подсудимых был и тот парень, который предупреждал меня, чтобы я не болтал. Он меня узнал и, когда мы встретились глазами, чуть улыбнулся.

После суда прошло всего четыре месяца.

– Надо проверить, может быть. Шкура врет, – сказал Витька.

– Наплевать на Степика. Ты лучше подумай, как тебе поступить. Хорошенько подумай: с биографией в наше время надо считаться. – Сам не знаю, откуда я был таким умным. Просто я не хотел разлучаться с Витькой.

– Жили три товарища в курортном городке, – как-то неожиданно сказал Сашка.

– Почему жили? Живем и будем жить, а где – не так уж важно, – бодро сказал я. Но все равно было грустно. Наверное, потому, что Сашка сказал о нас в прошедшей форме – «жили» и этим напомнил, что в жизни бывают такие неизбежные неприятности, как расставания.

Я встал и отряхнул от песка брюки. День, который начался так радостно, кончался грустно. С этого вечера и все то время, что мы прожили в нашем городе, радость и грусть шли рядом.


Читать далее

Борис Балтер. До свидания, мальчики!
ТРОЕ ИЗ ОДНОГО ГОРОДА. 1 10.04.13
2 10.04.13
3 10.04.13
4 10.04.13
5 10.04.13
6 10.04.13
7 10.04.13
8 10.04.13
9 10.04.13
10 10.04.13
11 10.04.13
12 10.04.13
13 10.04.13
ИНКА, МОЯ ИНКА. 1 10.04.13
2 10.04.13
3 10.04.13
4 10.04.13
5 10.04.13
6 10.04.13
7 10.04.13
8 10.04.13
9 10.04.13
10 10.04.13
11 10.04.13
12 10.04.13
13 10.04.13
14 10.04.13

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть