Онлайн чтение книги До свидания, мальчики!
12

Через день Инка уезжала.

Три грузовых машины стояли во дворе школы. Инка сидела в первой спиной к кабине. В белой косынке, завязанной под подбородком, в синей выцветшей майке, из которой она выросла, и в сатиновой юбке – Инка сидела и улыбалась. Я разговаривал с Витькой и Сашкой и еще с кем-то. С нами были Катя и Женя. Все вместе мы вспоминали прошлогоднюю поездку и хохотали. Я стоял к машине спиной. Прошедшая ночь ничего не сгладила и не смягчила: то, что произошло у меня с Инкой вчера, сегодня стояло между нами.

Вчера я сказал:

– Инка, мы уже совсем взрослые. Понимаешь? Та женщина, на которую я смотрел на пляже, и Джон Данкер для нас обоих не случайны.

– Зачем ты мне это говоришь? – спросила Инка.

Я не очень отчетливо представлял зачем. Но, начав говорить, не мог остановиться. Мы сидели в самой глухой части пустыря между морем и соленым озером Майнаки, и вокруг были песчаные дюны и кусты паслена. Нас ждали на пляже, но я сказал Инке:

– Давай побудем одни.

И мы пришли сюда.

– Я не могу тебя так оставить, – говорил я. – Понимаешь, не могу. Думай обо мне все, что хочешь, но я не могу.

– Пусть все будет. Я ничего не буду думать. Пусть все будет, – Инка побледнела, и вокруг ее носа проступили веснушки.

Было жаркое солнце у меня на затылке, были Инкины рыжие волосы на песке: я еще подумал, как трудно будет вытряхнуть песок из густых Инкиных волос.

Потом я сидел и больше ничего не было, кроме страха: не за себя – за Инку.

Когда я решился взглянуть на Инку, она сидела обхватив руками колени.

– У тебя на губе кровь.

– Это ничего. Я ее прикусила.

– Ничего, не бойся, – сказал я. – Когда-нибудь это все равно должно было случиться.

– Я не боюсь. Я ничего не боюсь. Ты не обидишься? Больше этого не надо. Мне кажется, ничего не случилось и… больше не надо.

Страха больше не было: были растерянность и стыд.

– Пойдем на пляж. Наши давно на пляже, – сказала Инка.

На пляже она не отходила от Кати и Жени. Я знал, почему Инка от них не отходила: я тоже боялся остаться с ней наедине, – ведь тогда нам надо было бы о чем-то говорить, а я не мог говорить.

Потом Инка неожиданно сказала:

– Я пойду, а то собраться не успею.

Я смотрел, как она одевалась, и со страхом думал, что должен пойти ее проводить.

– "Женя, ты хотела взять выкройку юбки. Пойдем? – сказала Инка. На меня она не смотрела, а я на нее смотрел и чувствовал, как на глазах проступают слезы.

Потом весь вечер я бродил возле Инкиного дома. Улица опустела, и свет погас у них в окнах, когда я ушел, так и не повидав Инку…

Юрка Городецкий подошел к директору. Он шел на виду у всех, и это, наверно, была самая торжественная минута в его жизни; у него даже голос дрожал, когда он докладывал:

– Учащиеся девятых классов второй средней школы имени Постышева к отъезду в колхоз готовы.

– Можно ехать, – сказал Виктор Павлович.

– По машинам! – крикнул Юрка, и все засмеялись. Виктор Павлович тоже смеялся, потому что все, кто уезжал, давно сидели в машинах. Юрка поднял красный флажок. Старосты классов – они сидели сзади у правого борта – тоже подняли красные флажки: флажки были Юркиной затеей, мы обходились без них. Юрка вообще оказался очень активным. Он встал на подножку первой машины, и она медленно тронулась, а Юрка стоял и придерживал открытую дверцу. Я шел под самым бортом. Инка помахала нашим рукой, потом быстро взглянула на меня и все время улыбалась. Угол платка выступал вперед, и на Инкин лоб и глаза падала тень. По правую сторону ворот школьный оркестр играл марш «Все выше и выше». Машины обгоняли меня и сворачивали на улицу. Когда я вышел за ворота, они уже набрали скорость. Пыль вырывалась из-под колес, и три пыльных облака катились по улице.

– Как Инку жалко, – сказала Катя. – Надо же, чтобы так не повезло. Никогда раньше сразу после экзаменов не ездили в колхоз.

– По-моему, она плакала, – сказала Женя.

– Ты видела?

– Во всяком случае, слезы на глазах видела.

– Что будете делать? – спросил я.

– Имею предложение пойти на пляж, – сказал Сашка.

– Я пойду зашпаклюю яхту.

– Все пойдем. Мы же обещали Инке прийти на косу, – сказал Витька.

Я испугался, что Сашка передумает идти на пляж. Но Сашка не передумал.

– Не морочьте голову, – сказал он. – После обеда пойдем в порт. Надо же все равно захватить краску.

– Буду ждать вас в порту.

Я перешел мостовую.

На грузовом причале Павел разговаривал с матросом «Посейдона». Матрос стоял на носу баркаса и выбирал канат. Я разделся, сложил одежду под кустом и в одних трусах замешивал шпаклевку из сурика.

Подошел Павел.

– Почему один? Непорядок, – сказал он.

– Не мешает иногда побыть одному.

– С рыжей поругался?

– Ни с кем я не ругался. Она в колхоз уехала.

– Понятно. А то, смотрю, что-то вид у тебя не профессорский. Отчаянная девка. Подбегает ко мне, говорит: «Я вас с Володей видела, их там Степик бьет». – «Постой, говорю, здесь». Прибежал, темно, как в животе у негра после черного кофе. У самого спина зудит – ножа опасается, а тут еще она вертится, тебя ищет.

– Не помню, мы тебе спасибо хоть сказали?

– А на что мне оно? Куда мне его девать? Чего она в тебе нашла? Может, ты какой секрет знаешь?

– Ты что-то про Нюру Степику говорил. Что он с ней сделал?

– То же, что и с твоей рыжей, если бы поймал. С Нюркой из-за этого муж не стал жить.

– Как же Алеша промолчал?

– Да он и не знал. Я об этом потом стороной узнал. Нюрка, дура, молчала. Доказательств никаких. Значит, руби концы. Ты счастливый. Как тебя мать родила?

– Не понимаю.

– Наверно, в рубашке родила. Жениться на рыжей думаешь?

– Думаю.

Я размял в левой руке шпаклевку и стал втирать ее большим пальцем правой руки в пазы и выбоины левой скулы. Главное, чтобы был хорошо прошпаклеван нос: на него сильнее всего давит вода при встрече с волной. Павел лежал на песке, курил и время от времени сплевывал сквозь зубы.

– Неохота из города уезжать? – спросил он.

– А тебе охота?

– Мне что, я с детства в дороге. Сначала по детдомам, потом сам по себе. Весь берег изъездил. Зачем с яхтой возишься – все равно уезжаете.

– Послезавтра на косу сходим.

– Краска не высохнет.

– На таком солнце море высохнет.

– Пожалуй, высохнет. Чего на косе будете делать?

– Наши ребята в колхозе «Рот Фронт».

– Значит, к рыжей? Ядовитая девка. Я тебе по дружбе советую: нельзя ее так оставлять – уведут.

– Хватит, Павел. Я же вижу: Инка тебе самому нравится. Не приставай. Не приставай ко мне, а то поругаемся.

– Смотрю на вас – прямо профессора. Другой раз посмотрю – бычки в томате.

– На тебя тоже как посмотреть. Сказал бы, да ссориться неохота. Должники.

– Обо мне нечего говорить. Я все о себе сам знаю. А что не знаю, мне наш комсомольский вождь каждый день втолковывает. Я-то вижу: природа у вас с Алешкой разная, а какая – пока не пойму.

Матросы с «Посейдона», те, что были с нами у Попандопуло, сидели на причале. Один из них крикнул:

– Павел, кончай исповедоваться.

– Сейчас приду, – сказал Павел. – Завтра беру расчет и вечером открываю прощальный загул. Могу взять в компанию хоть одного, хоть всех троих, образование пополнить.

– Спасибо, Павел. Настроения нет. Мне и Витьке не повезло.

– Слыхал. Один хомут – что морской, что пехотный. Рванем?

– Нет. Мы на косу пойдем.

– Ну что ж, подходяще.

Я взял резиновый шпатель с косо подрезанным концом и затирал им шпаклевку. Шпатель упруго гнулся у меня под руками. Надо было следить, чтобы мастика сглаживала все трещинки и выбоины – следы времени, песка и воды. Работали только глаза и руки, а голова была свободна, и я мог думать.

– Володя! Подойди, дело есть! – крикнул Павел.

Павел сидел с матросами «Посейдона». На бухте каната лежала доска, и на ней стояли две бутылки водки, и рядом была брошена нитка копченой тюльки.

– Степика зимой ты заложил? – Павел налил четверть стакана водки и протянул мне. Я взял, не подумав.

– Может быть. Только я финки у него не видел.

– Финки не видел, – сказал матрос. – Он его пальцем ткнул. Сказал бы, что видел, – и порядок.

– Я же не видел.

– С кем той ночью еще дрались? – спросил Павел.

– Есть такой Мишка Шкура. Но мы не дрались: он не захотел.

– Какой Мишка?

– Придурок пересыпский. Слюнявый такой.

– Он. Точно. Он сейчас при Степике на шухере, – сказал матрос.

– Ладно. Степика придержим. Он сам сейчас под топором ходит. А там уедешь – и концы в воду. Только на глаза ему не попадайся. Выпей, – сказал Павел.

Мне не хотелось пить, но было как-то неловко возвращать невыпитый стакан.

– Чтоб они сдохли, – сказал матрос и подмигнул мне.

У меня судорожно сжалось горло и перехватило дыхание. Я, не видя из-за выступивших на глаза слез, протянул Павлу пустой стакан. Павел вложил в мою руку тюльку.

– Пожуй, – сказал он. – Федор, посмотри, где-то там лук за канаты завалился.

Я вернулся к яхте, дожевывая тюльку. Работа не пошла: у меня двоилось в глазах и голова стала неприятно тяжелой. Я дал себе слово никогда не пить водку и вообще больше ничего не пить. Я лег в короткую тень под кустом и заснул.

Сашка и Витька шпаклевали корму. Я лежал с открытыми глазами. Тень от куста покрыла ноги: значит, я проспал не меньше двух часов.

– Интересно, что сейчас Инка делает? – спросила Катя.

– То же, что ты делала: матрас соломой набивает, – сказал Витька.

– Я уверена, завтра она уже будет нас ждать, – сказала Женя.

– Она может ждать нас даже сегодня – это ее дело, – сказал Сашка.

Катя и Женя сидели сзади меня за кустом – я определил это по голосам. Витька сказал:

– Послезавтра пойдем на косу, и весь разговор.

– Смотри, он проснулся, – сказал Сашка. – Ничего себе работничек!

– Не приставай, – сказал Витька.

Я встал и пошел к морю умыться.