Онлайн чтение книги Дочь маркиза
XVI. СВАДЕБНАЯ КОРЗИНА

Жак поднял ее.

— Я не решался к вам войти, — сказал он.

— Почему? — удивилась Ева, поднимая на доктора свои большие ясные глаза.

— Я боялся, что беседа с господином Дидье произвела на вас слишком сильное впечатление.

— Вы отучили меня от опрометчивых поступков, Жак! — сказала Ева. — Вы думаете, раз я не рыдаю, раз я не валяюсь у вас в ногах, значит, впечатление не такое уж сильное; вы ошибаетесь, друг мой. Я встретила вас на коленях, потому что не хотела ждать вас сидя, но у меня не хватило сил ждать стоя. Впрочем, разве вы не предупредили меня, разве я не сказала вам: «Если вы когда-нибудь женитесь, не прогоняйте меня; священник объявил мне, что вы женитесь; но одновременно он объявил мне, что вы оставляете меня в доме как сестру и подругу. Я даже не надеялась на такое счастье. До сих пор вы говорили мне об искуплении, я пока еще ничего не искупила, Жак, пока я только следовала по вашей воле путем, которым шла бы и одна. Вы употребили часть моего состояния на добрые дела — я бы и сама так поступила. Ни одно из моих огорчений не сравнится с горем, которое я вам причинила. Отныне для меня начинается путь через тернии по острым камням. Но что я вам обещала? Что вы не заметите моих страданий, потому что я слишком боюсь вам надоесть жалобами и рыданиями. Я благодарна вам за то, что вы избрали служителя Божьего, чтобы сообщить мне эту весть; я с первого слова все угадала, все поняла и в глубине души поблагодарила вас за бережное обращение, хотя в нем не было нужды. Я предпочла бы услышать новость из ваших уст. Вы боялись моих слез, моих сетований — я чуть не сказала: упреков. Я забыла, что мне не в чем вас упрекнуть. Нет, я сумела бы совладать с собой и выслушать вас с улыбкой, как слушаю сейчас. Я дала слово, и я его сдержу, мой друг.

— Спасибо, Ева, — сказал Жак.

И взяв руку девушки, нежно поцеловал ее.

Но как только его губы коснулись руки Евы, она вскрикнула, побледнела как полотно и без чувств упала на стул.

У нее достало сил вынести боль, но недостало сил вынести ласку.

Жак, пользуясь тем, что его никто не видит, посмотрел на нее с выражением неизмеримой любви; больше всего на свете ему хотелось заключить ее в объятия и прижать к сердцу.

Но у Жака тоже была сильная воля, и он поклялся не отступать.

Он вынул из кармана флакон и дал ей понюхать.

Как ни болезненна была рана, она принесла с собой облегчение. Ева вновь открыла глаза, не произнесла ни слова, но слезы ручьями текли у нее по щекам; она прошептала:

— О, как я счастлива. Что же случилось?

— Ева, вспомните: я оставляю вас одну. И он вышел.

Ева и Жак увиделись только за обедом и больше не говорили о причине, которая привела в Аржантон г-на Дидье. Только темные круги под глазами у Евы день ото дня становились все больше. Лицо ее становилось бледнее и бледнее, и два или три раза Жак Мере на цыпочках подходил к двери ее комнаты и слышал, как она плачет.

Желая вернуть разговор к этой теме, он, казалось, терялся перед Евой, смущенно бормотал несколько невнятных слов, словно боясь причинить ей большое горе и потребовать от нее то, что выше ее сил; поэтому она сама пришла ему на помощь.

Однажды вечером, заметив, что он взволнован сильнее обычного, она встала перед ним на колени, взяла его за руки и сказала:

— Мой друг, вы хотите мне что-то сказать и не решаетесь. Прошу вас, скажите мне все без утайки, даже если это мой смертный приговор. Вы ведь знаете, как мне дорого все, что исходит от вас.

— Ева, — сказал Жак, — нам надо расстаться на несколько дней.

Она вздрогнула и грустно улыбнулась:

— Жак, наша разлука началась в тот день, когда вы меня разлюбили.

— И все же, — сказал Жак, — если вы хотите, мы не расстанемся даже на эти несколько дней.

— Каким образом? — живо спросила она.

— Я еду в Париж за покупками, моя избранница — сирота, и у нее нет родственницы, которая могла бы помочь мне выбрать для нее подарки.

— Что с того, Жак, — сказала Ева с болью в сердце, но по-прежнему сдерживая свои чувства, — разве я не с вами?

— По правде говоря, — сказал Жак, — если бы вы согласились сопровождать меня в путешествии, то оказали бы мне большую услугу.

— Я готова, Жак, чем больше страданий вы мне причините, тем скорее Бог меня простит и вы тоже.

— Если же эта жертва вам не по силам… — начал Жак.

— Есть только одна вещь, которая мне не по силам: разлюбить вас.

— Ева!

— Простите, но из всех обещаний, какие я вам дала, это обещание труднее всего сдержать, будьте снисходительны ко мне, мой друг. Когда мы едем?

— Завтра вечером, если вам угодно.

— Я в вашем распоряжении. Завтра к вечеру я буду готова.

Жак послал заказать места в дилижансе. На следующий день он съездил в замок Шазле и в лесной домик, который был достроен и ожидал хозяев, а вечером выехал вместе с Евой в Париж.

В ту эпоху дорога от Аржантона до Парижа занимала два дня. Они приехали в семь часов вечера.

Была середина июня, то есть самая благодатная пора; в этот час на улицах было светло как днем. Жак подозвал фиакр, посадил в него Еву, сел сам и крикнул кучеру:

— Гостиница «Нант».

Ева вздрогнула; ее взгляд говорил: «Вы твердо решили не щадить меня».

Казалось, Жак не обратил внимания на этот взгляд: он сердечно пожал Еве руку и сказал:

— Ева, вы доброе создание; на ваше слово можно полагаться как на слово мужчины.

Как Ева ни пыталась совладать с собой, чем ближе они подъезжали к гостинице, тем сильнее она дрожала.

Жак спросил, свободны ли две комнаты, которые он занимал раньше. Они были свободны.

У подножия лестницы ноги у Евы подкосились. Жак, как уже однажды было, взял ее на руки и отнес на антресоли.

— Я была здесь так счастлива: я думала, что умираю, — сказала Ева, входя в свою комнату.

Она села на кровать, положив руки на колени и опустив голову, в глазах ее стояли слезы.

— Простите, но почему вы меня сюда привезли? — спросила она.

— Потому что я всегда останавливаюсь в этой гостинице, — ответил Жак, — я так привык.

— Только поэтому? Не для того, чтобы меня помучить?

— Почему вы так говорите, Ева? Это самые обычные комнаты, какое они имеют отношение к тому, что произошло?

— Вы правы, Жак, но вы не можете помешать мне вспоминать. В этом камине пылал яркий огонь, ковер был весь мокрый, повсюду валялась разорванная одежда; вы меня уже разлюбили, но хотя бы еще не ненавидели.

— Я никогда не ненавидел вас, Ева. Я вас жалел. Все упреки, которые я вам высказывал, прежде всего заслужил я сам. Я сам во многом виноват. Я чересчур заботился о совершенстве вашего тела; я мало пестовал вашу душу. Это моя ошибка, это моя большая ошибка. Но не будем об этом. Чем вы хотели бы заняться нынче вечером, Ева? Вы хотите куда-нибудь пойти или предпочитаете остаться здесь и смотреть в окно?

— Я хочу остаться здесь, — сказала Ева, — и заглянуть в свою душу. Не бойтесь, мне не будет скучно: в ней живут воспоминания, которых хватит на века. Но довольно об этом, Жак, я не хочу вам докучать, это разбивает мне сердце. У вас есть мерки для платьев, которые вы хотите заказать?

— Нет, но я постараюсь найти особу, которая одного роста с моей невестой.

— Если бы я имела счастье чем-либо походить на эту счастливицу, я бы сказала вам, Жак: возьмите меня с собой, быть вам полезной для меня величайшее счастье.

Жак взглянул на Еву, словно ему не приходила в голову такая мысль.

— Право, вы и самом деле точно такого же роста, и я уверен, что платье, сшитое по вашим меркам, придется ей впору.

— Я в вашем распоряжении, Жак; разве я не вещь, которая принадлежит вам и с которой вы можете делать все, что вам угодно?

— Хорошо, завтра я приглашу сюда закройщиц, портних, торговцев тканями и шалями.

Назавтра Жак ушел спозаранку, сказав Еве, чтобы к девяти часам она была готова. В половине девятого он вернулся; им принесли завтрак, и Жак весело и ласково говорил с Евой, а к десяти часам стали приходить торговцы, закройщицы и портнихи.

Тогда со сжавшимся сердцем, но с улыбкой на устах Ева стала выбирать ткани для платьев, фасоны шляпок, кашемировые шали, потом пришел черед пеньюаров, нижних юбок — всего этого мира женщины, как называет его Ювенал.

Затем она выбрала украшения: кольца, ожерелья, часы, гребни, после чего перешли к перчаткам — их купили несколько дюжин, к белью — Жак советовал Еве заказывать самое лучшее, и Ева, в скромном весеннем полотняном платьице, без единого украшения на руках и на шее, в мятом чепце, в каком женщины встают с постели, выбрала на десять тысяч франков украшений, на двадцать тысяч франков шалей, на двенадцать или пятнадцать тысяч франков белья, не обнаружив ни тени сожаления, ни тени ревности, что все эти сокровища достанутся не ей, а другой.

После обеда Ева продолжала выбирать и заказывать наряды и разные мелочи изящнейшего женского туалета: шелковые чулки, нижние юбки, кружева и многое другое. Она подбирала все это к цвету лица, к глазам, к оттенку волос. Жак подробно описывал ей все приметы своей невесты, и сердце Евы сжималось все сильнее и сильнее, ибо она видела, как верно он хранит в памяти облик своей избранницы, для которой предназначались все эти покупки.

Ева — это было заметно — торопилась поскорее покинуть Париж, но невозможно было получить все наряды раньше, чем через три-четыре дня.

Она не выходила из своей комнаты в гостинице.

На третий день все было готово. Жак заказал сундуки.

— Куда вы все это везете? — спросила Ева.

— В провинцию, — ответил Жак.

— Разве вы… женитесь не здесь? — робко спросила девушка.

— Нет, я женюсь в Аржантоне.

— И будете жить… в Аржантоне? — с усилием произнесла Ева.

— Время от времени, — ответил Жак. — Но у нас есть деревенский дом, где мы будем проводить лето, и городской дом в Париже, где мы будем жить зимой.

— Мне можно будет остаться в Аржантоне, ведь правда? — спросила Ева. — В моей комнатке в нашем доме.

При словах «в нашем доме» у нее невольно хлынули из глаз слезы.

— Вы будете жить где захотите, милая Ева, — ответил Жак.

— О, в полной безвестности, в полной тайне, в полном уединении, но подле вас.

— Будьте покойны, — заверил ее Жак.

Назавтра они уехали в Аржантон со свадебной корзиной, достойной принцессы.