Онлайн чтение книги Дочь оружейника
XII. Тайна Ральфа

Приехав в Дурстед и поместив Вальтера с Франком и Марию в гостинице, граф Шафлер отправился во дворец епископа и был им тотчас же принят.

– Сын мой, – сказал ему Давид благосклонно, – ваша победа обрадовала меня, и я благодарю вас за нее. Теперь я попрошу вас оказать мне еще услугу. Мне надобно послать верного и достойного человека к бурграфу Монфортскому для мирных переговоров, и я назначил вас.

– Благодарю за честь, монсиньор, я готов.

– Бумаги будут готовы завтра, и вы поедете в Амерсфорт. Герцог теперь там. Я надеюсь даже, что это перемирие превратится в мир, потому что император Максимилиан скоро прибудет сюда с войском, и бурграф не будет так безумен, чтобы противиться долее. Я предлагаю ему вознаграждение, на которое он, вероятно, согласится.

Шафлер представил епископу просьбу о покровительстве своей невесте, и Давид, сказав, что с удовольствием исполнит его желание, вышел с графом в общую залу, где придворные и просители ждали выхода государя. Быстрый взгляд бургундца обежал всех присутствующих и остановился на Франке, может быть потому, что он не так низко склонил голову при входе его.

– Кто этот молодой человек? – спросил он сурово.

– Мой лейтенант, Франк, – отвечал почтительно Шафлер.

– Кто он, откуда? – продолжал Давид, внимательно рассматривая черты Франка.

– Он сирота, воспитанник оружейника Вальтера; впрочем, пастух Ральф, вероятно, знает, кто были его родители.

– Пастух Ральф? – проговорил епископ с заметным волнением. – Разве вы знаете, где он?

– Он здесь и, вероятно, отдыхает с дороги у Вальтера, потому что стал очень слаб.

– Граф, прошу вас, – сказал тихо Давид, – пришлите ко мне этого человека, я хочу его видеть.

– Да вот он сам, монсиньор, – сказал граф, увидев в дверях Ральфа, которого стражи не пускали в залу.

Он пошел к нему навстречу, привел его на середину залы и поставил перед епископом, к удивлению всех присутствующих. Еще более поразило всех то, что Давид, гордый и всегда владеющий собой, был в заметном волнении и не смел поднять глаз на старика в бедной одежде, смело стоявшего перед государем.

– Пойдемте ко мне, – проговорил, наконец, бургундец и пошел с пастухом в свой кабинет.

Присутствующие переглянулись, не понимая этой сцены, и начали понемногу расходиться. Шафлер сказал Франку, чтобы он ждал Ральфа, а сам пошел объявить Марии, что она принята в монастырь св. Берты, и что свадьба их будет по возвращении его с мирным договором от бурграфа.

Что же происходило в это время между епископом Давидом и стариком Ральфом?

Бургундец, все еще в замешательстве, сел на свое кресло и сказал, не поднимая глаз на старика:

– Садитесь, мессир.

Ральф горько улыбнулся и отвечал насмешливо:

– Перед вами, монсиньор, бедный пастух, которого вы не Надеялись более встретить в этой жизни, но которого Бог спас и избавил вас от преступления.

– Я вас не понимаю, – проговорил епископ, оправившись и стараясь гордо смотреть на бедняка. – Как вы смели говорить со мной дерзко, кто вы?

– А, вы хотите знать кто я, – воскликнул Ральф, – вы не узнаете меня… и не мудрено… мы так давно не виделись! И если могущество и роскошь мало вас изменили, то страдания и лишения состарили меня прежде времени, и я чувствую, что мне не долго остается жить. Вы спрашиваете, кто я? Слушайте же рассказ старика, если ваша память не сохранила ничего из прежней вашей жизни.

Епископ молча склонил голову, как будто у него не доставало ни сил, ни воли, чтобы заставить молчать Ральфа, или он хотел прослушать рассказ, чтобы узнать из него какую-то тайну. Ральф, подумав немного, начал говорить тихим, ровным голосом:

– Лет тридцать тому назад жил в Утрехте молодой человек благородного происхождения, богатый и любимый всеми за доброту и веселый нрав. Он был душой всех пиров и шел на войну так же беззаботно, как на праздник, не заботясь о том, за кого дрался и какую партия защищал. Вся молодежь тогдашнего времени, точно так же, как теперешнего, находила развлечение во междоусобной войне, терзавшей наше отечество, а государи наши не заботились о мире и из тщеславия продолжали безбожную борьбу.

– Они защищали свои права, – проговорил епископ тихо.

– И разоряли свой народ, которому то льстили, когда имели в нем надобность, то угнетали его безжалостно. Но не в том дело. Молодой дворянин, которого назовем Рудольфом, был товарищем забав молодого родственника государя Фландрии и считал его своим другом. Он открыл принцу, что любит одну молодую девушку, любим ею и надеется, что родные согласятся соединить их. Принц взялся хлопотать за друга, но увидев его невесту, захотел сам овладеть сокровищем и придумал адское средство.

– Он полюбил искренно, – возразил бургундец, – а страсть Извиняет все поступки.

– Ничего не может извинить измены, хитрости и злодеяния. Принц попробовал заслужить любовь девушки, но она любила Рудольфа и не хотела променять его даже на трон; тогда благородный рыцарь уговорил родных девушки отказать Рудольфу, представив его развратным, а сам, скрывая свои преступные замыслы, предложил другу похитить невесту и тайно обвенчаться с ней. Доверчивый Рудольф, не знавший о происках принца, потому что невеста, боясь огорчить его, не говорила ему о предложениях его друга, согласился на похищение. Действительное похищение совершилось, но принц, взяв на себя все хлопоты, сумел удалить Рудольфа и привез невесту его в свой загородный замок. Когда на другой день Рудольф увидел ее, то испугался ее бледности и, вместо радостной встречи, девушка сказала ему: «Прощай навсегда! Я не достойна быть твоей женой!» Несчастный понял тогда, на какое злодейство решился его бывший друг и поклялся отомстить ему.

– Он хотел загладить свой проступок, предлагал ей свою руку, – сказал Давид.

– И он не ожидал, что бедная обесчещенная девушка осмелится отказать тому, кто был уже назначен правителем всей страны. Напрасно он употреблял угрозы и просьбы. Увещания родных и разные обольщения, даже уверенность, что она будет матерью, не заставили ее согласиться на ненавистный брак с человеком, который, употребив насилие, разрушил счастье всей ее жизни. Принц долго еще надеялся, думал, что ребенок скрепит этот союз, но невеста Рудольфа, оставив сына своему обольстителю, скрылась в самый строгий монастырь и объявила, что умрет, но не выйдет оттуда.

– Поверьте, что и принц страдал не меньше ее и всей душой полюбил ребенка.

– Да, самолюбие его страдало, потому что гордый бургундец встретил в первый раз такое отчаянное сопротивление, и его прихоть превратилась в сильную страсть. Однако он не мог и не смел тревожить монахиню и вздумал за свою неудачу мстить Рудольфу. Этот несчастный, пораженный ужасной вестью, чуть не лишился рассудка и долго был болен, но молодость спасла его, и узнав, что прежний друг собирается погубить его, он тайно продал свой замок и земли, сделал богатые вклады в монастыри, чтобы иметь там всегда верное убежище и, оставив себе порядочную сумму на всякий случай, переменил свое имя, звание, оделся в рубище и, не узнанный никем – так изменили его горе и болезнь – начал бродить вокруг дворца, выжидая удобного случая отмщения. Принц был несколько раз в его руках, и он мог одним ударом убить его, но эта мысль показалась ему недостаточной. Он разбил две жизни, уничтожил в сердце Рудольфа все высокие чувства, все надежды – минутная смерть не могла искупить всех этих страданий, и он придумал другое…

– Да, он растерзал сердце отца, – перебил Давид, который с этих пор начал слушать еще с большим вниманием.

– С злодеем надобно было и поступить по-злодейски. Рудольф нашел случай похитить ребенка, которому отец готовил блестящую будущность, но у него не стало сил умертвить мальчика, который не был виновен в преступлениях отца.

– Что же вы сделали с ним, где он? – вскричал бургундец с такой горячностью, что старик остановился на минуту, пристально посмотрел на епископа, как бы читая в его сердце, и потом продолжал:

– Я хотел изменить судьбу этого ребенка, хотел из будущего властелина сделать простолюдина, познакомить его с бедностью, со всеми лишениями, хотел, чтобы он на себе испытал гордость, своеволие, тиранство своего отца и властителя, и научился ненавидеть знаменитый род, от которого происходит.

– О! Как вы жестоки! – воскликнул епископ почти со слезами. – Мой проступок можно извинить молодостью, увлечением, воспитанием, которое приучило меня исполнять все мои желания, наконец, моим происхождением, а вы не только унизили и погубили молодого человека, но еще восстановили его против отца, сделали, может быть, недостойным его имени.

Пастух вскочил со своего места при этом обвинении, молча прошелся по комнате, как бы обдумывая свои слова, но Давид остановил его, вскричав с отчаянием:

– Рудольф, отдай мне моего сына!