Онлайн чтение книги Дольчино
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Пармский бочар

Медленно раскрылись тяжёлые железные ворота пармской крепости. На мощёный двор, тарахтя, въехала крытая повозка. Латники выволокли из неё закованного в кандалы старца и, подталкивая пиками, повели к покосившейся каменной башне. В общей камере главного здания тюрьмы перед маленьким оконцем столпились узники.

— Ещё кого-то привезли, — прильнув к чугунной решётке, сказал один из них, — ведут в башню смертников.

— Видать, важная персона! — заметил другой. — Гляди, сколько охраны.

— И кандалы не сняли…

— Святая мадонна, это же Сегарелли! — воскликнул вдруг арестант со шрамом на щеке.

— Как! Джерардо?

— Великий прорицатель?

— Неужели прикончат?

— А слово епископа? Он обещал сохранить ему жизнь!

— Э, много ли стоит слово прелата. Церковной лисе сбрехать — что свинье хрюкнуть.

— Вон и отец Эразмо с требником, — показал высокий худой арестант. — Коль старый ворон спешит за душой — недолго осталось ей быть в теле.

— Только зря монастырский осёл старается, — зазвенев цепью, усмехнулся прикованный к стене бородач в лохмотьях. — Я-то Джерардо знаю: ничто не заставит его отречься.

— Кто всю жизнь служил правде, не откажется от неё и перед смертью, — согласился высокий. — Скажи, Лонгино, кого теперь изберут первым старейшиной?

Заключённые обернулись к человеку в цепях.

— Дольчино! Лишь он может повести братьев[1]Апо́стольские братья — члены плебейско-крестьянской секты, основанной пармским бочаром Джерардо Сегарелли. Апостольские братья выступали против феодального гнёта и католической церкви, проповедуя общность имущества и социальное равенство.. Недаром Джерардо считает его своим лучшим учеником.

— Говорят, у Сегарелли сын тоже неплохой проповедник, — заметил стоящий у решётки.

— Паоло ещё молод, — возразил бородач, — но со временем из него выйдет славный старейшина.

— Трудно им сейчас, — сказал арестант со шрамом. — За их головы объявлена крупная награда.

— Клинок закаляют в огне, — спокойно отозвался Лонгино.

Разговор умолк. В камере стало тихо. Лишь под окном гулко раздавались шаги часовых да с крепостных стен по временам доносились голоса перекликающихся солдат.

В тесном коридоре башни перед низкой, окованной медными листами дверью стояли на страже два латника с алебардами. Поглядывая в дверной глазок, они негромко переговаривались:

— Слышал, как он разделался со святым отцом? Никогда ещё Эразмо так быстро не выпроваживали.

— Орешек не по его зубам… Не зря удвоили охрану. Капитан каждый час обходит посты.

— Однако разрази меня гром, если я понимаю, как мог старик бежать из подвала дей Чьеки. Туда даже дневной свет не проникает.

— Плохо ты знаешь этих дьяволов. Помощник капитана рассказывал, что главному инквизитору Манфредо каждый месяц приходилось менять стражу. Достаточно кому-нибудь поболтать с ересиархом[2]Ересиа́рх — создатель вероучения, ложного с точки зрения правящей церкви., и он становится в его руках как воск. За последние четыре года Сегарелли семь раз пытался бежать из тюрьмы. Однажды его схватили уже в квартале гончаров.

— Вот как? Семь побегов… Видно, у него много сообщников.

— У них в каждом селении свои люди.

— Не зря столько солдат нагнали в Парму.

— Епископ боится, как бы во время казни не вспыхнул бунт.

— А правда, что в молодости он отказался от имущества и сорок лет странствовал по земле с одним посохом?

— Разное болтают. Говорят, будто был бочаром, да потом поссорился с францисканцами[3]Франциска́нцы — монахи ордена, основанного Франциском Ассизским. и стал выступать с проповедями против церкви.

— Тише, сюда идут!

На крутой лестнице внизу показалось несколько солдат. Впереди с корзиной в руках шёл тюремный надзиратель.

— Смотри — вино, хлеб, груши! — заглядывая в плетёнку, удивлённо воскликнул один из латников. — Неужели всё ему?

— Завтра казнь, — кивнул надзиратель. — Велено накормить досыта.

Загремели тяжёлые запоры. Лежавший в углу узник приподнял голову. Тюремщик молча внёс в камеру корзину и поставил на пол перед узкой бойницей. Дверь снова с шумом захлопнулась.

Несколько минут старец продолжал лежать, в раздумье поглядывая на необычный ужин. Потом не спеша встал и, волоча за собой длинную цепь, приблизился к плетёнке.

Вид свежеиспечённого хлеба, сочных груш и объёмистой глиняной бутыли вызвал у него лёгкое головокружение. Столько лет приходилось довольствоваться жидкой тюремной похлёбкой и гнилыми плодами.

По лицу Сегарелли скользнула усмешка. Он оторвал взгляд от корзины и повернулся к двери:

— Последняя трапеза! Не забыли о христианской добродетели.

С этими словами, произнесёнными вслух, старый проповедник присел перед корзиной и принялся за еду. Он ел спокойно, как человек, которому некуда спешить. Тщательно пережёвывал каждый кусок, запивал большими глотками вина. Насытившись, узник, по привычке, бережно собрал крошки и, отправив их в рот, блаженно растянулся на каменных плитах. Сладкая истома охватила его истерзанное пытками тело, ослабила боль от ран.

Внезапно узник приподнял голову. Чуткое ухо уловило отдалённый перезвон, призывающий к вечерне. Джерардо медленно повернул лицо к узкой бойнице с решёткой. Где-то там, на воле, остались его друзья, сын. При воспоминании о них Сегарелли улыбнулся. Возможно, завтра удастся их увидеть. Братья наверняка придут, чтобы хоть издали проститься со своим старейшиной. Проповедник в волнении встал.

Следившие за ним стражники видели, как, придерживая цепь, он прошёлся несколько раз по камере и затем долго стоял у бойницы, глядя на заходящее солнце.

Было ясное июльское утро. Крестьяне в длинных, выгоревших на солнце рубахах, бедно одетые ремесленники, нищие, бритоголовые монахи в рясах, подпоясанных верёвками, купцы в ярких цветных паландрано, рыцари — все шли к главной площади Пармы.

Ещё накануне было объявлено о казни смутьяна и еретика, проклятого слуги дьявола Джерардо Сегарелли. В центре площади, у большого столба, была аккуратно уложена поленница, сухой хворост и пучки соломы. Палач и его подручные, одетые в тёмно-красные кафтаны, полосатые чулки и чёрные островерхие капюшоны с прорезями для глаз походили на хищных птиц.

Невдалеке от собора, на самом видном месте, стояло высокое резное кресло епископа пармского. Чуть в стороне помещался продолговатый стол, покрытый красным бархатом, и три стула для отцов-инквизиторов. Вся центральная часть площади от собора до здания синьории была отгорожена двойной шеренгой солдат. За ними плотной стеной стоял народ.

Купцы и цеховые старшины стояли отдельной группой. Они презрительно поглядывали на чернь, заполнявшую площадь и прилегающие улицы. На лицах простолюдинов застыло выражение страха. Многие хорошо помнили Сегарелли. Его смелые проповеди запали в душу: «Все равны перед богом и должны жить свободно. Никто не имеет права пользоваться плодами чужих рук. Земля и её богатства принадлежат всем. Недалеко то время, когда не будет ни сеньоров, ни епископов и начнётся царство любви и справедливости».

А теперь проповедника сожгут как еретика. Монахи утверждают, что он продался сатане. Люди перешёптывались, с опаской поглядывая на мелькавшие в толпе фигуры в длинных рясах.

Почти у самой шеренги солдат, неподалёку от собора, молчаливо стояли трое: мужчина, женщина и мальчик лет четырнадцати. По запылённой одежде и усталым лицам было видно, что они пришли издалека.

В руках у мужчины был деревянный посох. Он опирался на него обеими руками, задумчиво наблюдая за приготовлениями к казни. Это был высокий широкоплечий человек с короткой рыжеватой бородой. Несмотря на скорбное выражение, взгляд его был решительный и непреклонный. Широкополая шляпа, холщовая рубаха и штаны да пара стоптанных цокколей[4]Цокколи — башмаки на деревянной подошве., какие обычно носят горцы, составляли его костюм.

Молодая женщина печально смотрела на площадь. Волосы, свободно падавшие на плечи, оттеняли её смуглое лицо. Положив руку на плечо подростка, она что-то тихо ему говорила.

Но вот по толпе прошло движение. Из открытых дверей собора с большим крестом в руках вышел епископ. Белая атласная мантия ниспадала с плеч до земли, волочась длинным шлейфом. Тяжёлая митра искрилась на солнце бриллиантами. Вслед за ним, появились инквизиторы, подеста[5]Подеста́ — чиновник, стоявший во главе городского управления. и целый рой каноников.

Раздались глухие удары колокола. Притихшая толпа стала креститься.

— Ведут! Ведут! — послышались голоса.

Все повернулись в сторону тюрьмы. Оттуда сквозь двойную шеренгу солдат одетые в чёрное монахи вели осуждённого. Он шёл босой, с высоким бумажным колпаком на голове. Жидкие седые космы свисали на полуистлевшую одежду.

— Смотрите, что сделали проклятые с отцом, — порывисто обернувшись к своим спутникам, прошептал подросток.

— Молчи, Паоло, — тихо сказал мужчина с посохом, — враги заплатят за всё.

Подходивший к месту казни узник оступился и чуть не упал. Один из сопровождавших францисканцев протянул руку, чтобы поддержать его. Но он выпрямился и, отстранив монаха, направился к столбу.

Палач помог ему подняться на высокий помост и приковал к толстым чугунным кольцам. Подручные ещё раз поправили уложенные внизу связки хвороста.

По знаку старшего инквизитора поленницу с нескольких сторон подожгли смоляными факелами. Сухая солома и ветви быстро вспыхнули. Пламя опалило босые ноги осуждённого.

Старик вздрогнул. Его седая голова медленно поднялась. Казалось, он кого-то искал в толпе. Все затаили дыхание. Лишь треск разгорающихся сучьев нарушал мёртвую тишину.

Внезапно лицо Сегарелли преобразилось.

— Прощайте, братья!.. Дольчино! — ясно донёсся его голос. — Бог да поможет вам завершить правое дело!

Длинный язык пламени обвил тело старика. Ни стона, ни крика не сорвалось с уст старого проповедника, лишь болезненно напряглось худое тело, из глаз потекли слёзы.

Толпа колыхнулась вперёд, потеснив обе шеренги солдат. Ропот пронёсся над площадью.

Костёр разгорался. На узнике начала тлеть одежда. Собрав последние силы, Джерардо Сегарелли обернулся к собору, в сторону епископа. Над площадью зазвучали слова:

— Будь проклята, вавилонская блудница. Близится твой последний час! Я проклинаю вас, чёрные рабы дья…

Голос проповедника прервался, голова бессильно упала на грудь. В то же мгновение пламя поглотило его целиком. В толпе слышались рыданья.

— Мы не забудем этот день!.. Не плачь, Паоло.

Мужчина бережно взял под руки своих спутников и повёл их прочь с площади. Шёл он так спокойно и уверенно, что все молча расступались, давая им дорогу.

В заново отделанной галерее большого загородного дворца в Ананье неторопливо прогуливались римский папа Бонифаций VIII и пармский епископ Опционе. Рядом с высоким, грузным Бонифацием низкорослый, худощавый епископ казался совсем маленьким.

— Какое необыкновенное сочетание синего с красным на золотом фоне! Великий Дуччо да Бонинсенья превзошёл самого себя. — Опционе в восхищении остановился перед одной из фресок. — Как вам удалось заполучить такого мастера? Говорят, это обошлось не дёшево.

— Что поделаешь, друг мой, истинное искусство требует жертв, — отозвался папа. — Пять месяцев его пребывания здесь обошлись дороже, чем перестройка самого здания.

— Зато теперь вашей резиденции позавидует любой король! Подобные фрески можно встретить лишь в Сиенском соборе.

— Вижу, ты неплохо разбираешься в живописи. Мы ещё вернёмся к этой приятной теме, а сейчас побеседуем деле. Удалось, наконец, узнать автора письма? Кто скрывается под именем «Ангел из Тиатира»?

— Пока точно не установлено. Но думаю, еретик, который объявил себя посланцем неба и возглавил патаренов[6]Патаре́ны — слово произошло от названия квартала лохмотников в Милане. Так с XI века называли участников народных движений. В конце XIII века патаренами стали называть апостольских братьев., — Дольчино.

— Не тот ли это отступник, что дважды бежал от святейшего суда и за поимку которого обещано пятьсот венецианских дукатов?

— Ваша память достойна вашей проницательности! Я говорю именно о нём, — выразив удивление осведомлённостью собеседника, подтвердил епископ.

— Чтобы защищать интересы церкви, надо знать её врагов.

Бонифаций начал беспокойно перебирать янтарные чётки. И, помолчав, добавил:

— Дольчино… сын Джулио Торниелли, того самого священника из Новары, что осквернил сан преступной любовью к прихожанке. Пришлось ему бежать в сельскую глушь. Там-то и появился на свет новоявленный слуга дьявола. После смерти матери его отдали на воспитание другу семьи… Кому бы ты думал?

Опционе в недоумении развёл руками и смущённо потупился под взглядом папы.

— Этим другом семьи оказался каноник верчельского собора Август Дориа, — продолжал Бонифаций.

Глаза епископа злобно блеснули.

— Доколе же этот иоахимист[7]Иоахими́ст — последователь Иоахима Флорского, монаха, предвещавшего гибель католической церкви. будет испытывать наше терпение?!

— Не горячись, Опционе. Никто не укроется от длани господней. Но пока что… Пока что библиотека каноника и сам он со своими древними наставниками — Аристотелем, Лукрецием и прочими — сделали из Дольчино опаснейшего еретика.

— Но, ваше святейшество, откуда у вас эти сведения?

— Откуда? Как вам это нравится — вместо того чтобы докладывать мне, он справляется у меня же!

— На то вы и мудрейший среди нас, — с улыбкой отозвался епископ.

Бонифаций подошёл к столику, налил из графина в золочёный стаканчик кьянти[8]Кья́нти — сухое виноградное вино., выпил и серьёзно сказал:

— Такой человек тем более опасен, что умеет отлично пользоваться священным писанием. Его «Ad universos Christi fideles»[9]«Ко всем верующим в Христа» ( лат .). пользуется небывалым успехом. Несмотря на казнь Сегарелли, проклятый орден растёт. Послание нового ересиарха разошлось по всем христианским странам. Если вовремя не пресечь смуту, начнётся открытый мятеж.

— Ваше святейшество правы. В моей епархии было уже три попытки к бунту. Чернь осмелилась даже напасть на городскую тюрьму.

— Ты послушай, о чём он пишет! — возбуждённо продолжал папа, вынимая из ящика стола лист пергамента. — «Никто не должен платить священникам десятину, если они не бедны, как древние апостолы. Все прелаты, отказавшиеся от образа жизни первых святых, — клятвопреступники. Власть, данная Христом церкви, кончилась, потому что она развратилась, как та распутница, о которой говорится в Апокалипсисе. Освящённые храмы хуже конюшен и свинарников, ибо служат торговцам индульгенциями. Только члены братства, основанного Джерардо Сегарелли, идут путём, указанным господом…» Дальше следуют такие поучения, что я не решаюсь осквернять ими слух. — Бонифаций скомкал листок. — Ну, что скажешь? Каково твоё мнение об этом «Ангеле из Тиатира»?

— Мне кажется, прежде всего необходимо увеличить сумму за его поимку, — негромко произнёс епископ. — И, раз уж нельзя уничтожить эти послания, надо распространить им подобные, изменив содержание. Пусть ни у кого не останется сомнений, что их автор не в своём уме.

— Ты подал дельную мысль!

Папа позвал монаха-прислужника и распорядился принести письменный прибор.

У костра

Прошло три года. Однажды тёплым октябрьским вечером границу Верчельской республики[10]Верчельская республика — небольшое североитальянское государство в XIII–XIV веках с главным городом Верче́лли; граничило со Швейцарией. пересекла группа всадников.

Впереди на высоком коне ехал человек в чёрном бархатном плаще. За ним на пегой лошади следовала красивая молодая женщина. Несколько всадников, одетых попроще, составляли свиту.

Перейдя вброд неглубокий поток, путники поднялись на ближайший холм. Величественная панорама альпийской долины расстилалась перед ними. Среди нежной зелени тутовых деревьев и виноградников виднелись небольшие селения. Неподалёку над верхушками остроконечных елей высились башни замка.

— Не заночевать ли нам в этом каменном гнезде? — предложил один из свиты.

Ехавший впереди покачал головой:

— Нет, Антонио, вольные птицы без нужды не залетают в чужие гнёзда. — Он кивнул на видневшийся вдали лес: — Нас ждёт собственный зелёный дворец.

Свернув с тропинки, всадники подъехали к маленькому ручью и остановились на небольшой лужайке, окружённой со всех сторон густой стеной орешника. Здесь расседлали коней и начали разбивать лагерь.

Человек в чёрном плаще взял в руки топор и стал возводить из ветвей навес; женщина разожгла костёр; остальные пошли в лес собирать сушняк.

Вскоре все расположились вокруг большого костра, над которым кипел медный котёл.

— Клянусь небом, — произнёс коренастый воин, извлекая из-под кольчуги деревянную ложку, — с тех пор как мы покинули Далмацию, запах поленты[11]Поле́нта — каша из муки. впервые пробудил во мне такой аппетит.

— Сомневаюсь, брат Ремо, чтобы он у тебя когда-либо отсутствовал, — заметил бородач со шрамом через всю щёку. — Впрочем, полента сварена на славу!

Взоры мужчин обратились к молодой хозяйке.

— Я рада, что вам нравится. Это Паоло посоветовал пережарить дикий лук и гвоздику. — Она ласково посмотрела на сидевшего рядом юношу.

Тот грустно улыбнулся:

— Когда-то мы часто готовили так поленту. Отец любил жареный лук с гвоздикой.

Наступила тишина. Некоторое время люди продолжали есть молча.

— Интересно, как поживает епископ триентский? — прервал молчание Антонио. — Кое-кто из его послов вернулся уже, наверно, в Триент. Вот взбесится старый пёс, когда узнает, что дары, которые он послал папе, оказались у нас!

— Бедняге придётся раскошеливаться дважды, — поглядывая на богато отделанный перламутром ларец, усмехнулся Ремо.

— Даже не верится, что за каждую такую безделицу можно приобрести десяток добрых коней, — негромко произнёс бородач со шрамом, рассматривая поблёскивающие при свете костра золотые сосуды.

— В этом золоте, Джованни, кровь ограбленных, слёзы обманутых бедняков.

Человек в плаще поднял тяжёлый кубок. На гладкой жёлтой поверхности отразились отблески пламени.

— И ради этого жалкого металла ведутся жестокие войны, опустошаются целые страны. Ради него богачи готовы перегрызть друг другу глотку и задушить собственного ребёнка. Нет такого преступления, перед которым остановилась бы их алчность. Ведь теперь на золото можно купить всё: и честь, и титул, и отпущение грехов.

— Скажи, Дольчи, почему так устроен мир? Кто грабит, обманывает — живёт в довольстве, кто честно трудится — не может свести концы с концами. Или господь не видит, что творится, и его не трогают наши беды?

— Всевышний указывает путь, просвещает наш разум, но он хочет, Джованни, чтобы мы сами строили своё счастье, ибо только тогда мы будем его достойны.

— И ты думаешь, нам удастся выполнить завет Сегарелли — создать общину, где каждый будет свободен, где не будет между людьми ни злобы, ни зависти, ни войн?

— Христос предсказал это в писании! Когда мы сделаем общими землю и её богатства, все станут жить своим трудом, без сеньоров и епископов, без церквей и роскоши. Те же, кто захочет учить других праведной жизни, должны отказаться от собственного имущества и заботиться лишь о всеобщем благе. Тогда исчезнут вражда и злоба.

— Дай бог дожить до того славного времени, — пробормотал Джованни.

— Выпьем, братья, за победу! Скоро мы выступим против тех, кто, забыв совесть и бога, обирает ближних. — Дольчино осушил кубок. — А теперь отдыхать. Предстоит трудный путь. Завтра к полудню мы должны быть в Верчелли.

— Кому нести охрану? — устало спросил Паоло.

— Спите спокойно. — Дольчино достал из походного мешка песочные часы. — Мы будем сменяться каждый час.

Напоминать об отдыхе не пришлось. Все были крайне утомлены. Через несколько минут лагерь спал. Дольчино остался у костра один. Он медленно обошёл поляну.

Вокруг чёрной стеной подступал лес. Лошади, неторопливо пощипывая траву, мирно паслись на лужайке; в стороне тихо журчал ручей. Чуткое безмолвие лишь изредка нарушал крик филина.

Убедившись, что лагерь в безопасности, дозорный сел у костра и задумчиво стал смотреть на огонь.

Да, сейчас надо быть начеку. Может повредить малейшая оплошность. Вся ответственность лежит на нём. После казни Сегарелли его избрали вождём ордена, решившего установить на земле справедливость. Ему верят тысячи людей. Нельзя обмануть их надежды. Знамя свободы должно подняться, даже если за это придётся заплатить жизнью.

Дольчино взял выпавшую из огня ветвь и пошевелил раскалённые угли. Они вспыхнули жарким пламенем.

«Так и наша жизнь, — невольно пришло ему на ум, — может тлеть едва-заметным светлячком, а может озарить ночь ярким, согревающим светом».

Глядя в далёкое небо, он видел не холодные звёзды, а тускло мерцающие глаза обездоленных. Ради этих людей объединились в братство и готовы взяться за оружие те, в ком ещё жив дух свободы. Их пока немного. Но они поведут за собой других. Борьба за святое дело вернёт угнетённым мужество и даст им силы разбить оковы.

Дольчино поднял над головой пылающий сук и осветил лица товарищей. Вот его первый помощник — Лонгино Каттанео. Сын знатного бергамского нобиля и простой служанки, он отказался от отцовских денег и, став проповедником, беззаветно служит общине. Трижды приговаривали его к бессрочному заключению, и трижды он бежал из тюрьмы.

Повернувшись спиной к огню, спит брат Ремо. Этот никогда не унывающий монах-францисканец пришёл к ним два года назад. Усомнившись в церковных догматах, он имел неосторожность сознаться в том на исповеди и был строго наказан. Когда его выпустили из карцера, приора, нарушившего тайну исповеди, нашли подвешенным за ноги к потолочной балке. Так появился среди них Ремо.

Рядом во весь рост растянулись молодой гончар Антонио со своим другом Паоло и кузнец Альберто Карентино.

Эти люди пойдут за ним до конца. Он уверен в них, как в самом себе.

Среди верных соратников и его подруга. Он знает, Маргарита без колебаний разделит с ним самую жестокую судьбу, как делила до сих пор все опасности и невзгоды.

Вспомнилось далёкое. Четыре года назад, скрываясь в доме богатого триентского купца, он был предан хозяином. Его спасла пятнадцатилетняя дочь купца. Предупредив о доносе, девушка бежала с ним. С тех пор Маргарита стала надёжным помощником.

Долго неподвижно стоял он, всматриваясь в знакомые черты. Догоревший факел напомнил о часах. Песок давно уже пересыпался, показывая время будить смену.

Древний Верчелли

На другой день, едва рассвело, маленький отряд выбрался из лесу и просёлочными дорогами направился к лежащему за холмами городу. Всадники, подкреплённые сном, продолжали путь. Отдохнувшие кони шли бодрой рысью. По сторонам всё чаще виднелись селения. Вот мелькнула из-за деревьев церквушка с красной черепичной крышей. У заросшего осокой пруда теснились хижины крестьян. Дольчино с интересом смотрел вокруг. Он узнал лежавшую впереди дорогу.

— Помнишь, ты обещал рассказать поподробней о Верчелли. Правда ли, что он древнее Рима? — поправляя поводья, спросила Маргарита.

— Когда-то я неплохо знал его прошлое, — ответил Дольчино. — Мой учитель, латинист Марцелиус, утверждал, что Верчелли существует больше двух тысячелетий. Но после войн и пожаров от старого города ничего не осталось. Лишь на окраинах уцелели кой-какие постройки.

— Что ж заставило тебя покинуть Верчелли?

— Это длинная история… Я воспитывался у друга отца, каноника Августа. Он был отличным наставником. Кроме богословских трактатов, в доме каноника были книги римских и древнегреческих авторов. Я пристрастился к чтению. Август любил меня, как сына, и занимался со мной философией. — Дольчино улыбнулся. — До сих пор помню его поучения: «Не ленись, друг мой, трудись, не бойся усталости. Лишь разум даёт человеку силы подняться над превратностями судьбы и позволяет постичь, что жизнь измеряется не временем, а делами». Я старательно следовал советам своего учителя и через два года выдержал экзамен в семинарию. Но ректор Райнерий, будущий верчельский епископ, узнал, что я сын священника, отлучённого от церкви. Меня собирались исключить. Чтобы не доставлять хлопот своему покровителю, я ушёл из города.

— А потом? — взволнованно спросила Маргарита.

— Потом несколько лет бродил по стране. Был поводырём у слепцов, служил в придорожных трактирах… Один дворянин, готовившийся к рыцарскому турниру, взял меня как-то в помощники для тренировок. Ежедневно мы облачались в доспехи и дрались тупыми мечами. Первое время меня часто отливали водой после его ударов. Постепенно я наловчился и начал побеждать его. Тогда меня выгнали… А год был голодный. Я сильно бедствовал. Раз, зимой, больного, меня подобрал на дороге странствующий проповедник из апостолов. Он донёс меня до ближайшей деревни, ухаживал за мной, делился последним куском. Когда я выздоровел, мы стали ходить вместе. Брат Павильо познакомил меня с учением Сегарелли. Многое, о чём я раньше смутно догадывался, стало ясным. Я помогал ему как мог. И сам стал выступать с проповедями. В одном из городов нас схватила инквизиция. Мне чудом удалось вырваться…

Рассказчик умолк. Дорога круто повернула в сторону. На фоне далёких гор показались верчельские стены из серого песчаника. Навстречу стали попадаться повозки и пешеходы. У городских ворот солдаты собирали деньги с проезжающих. Они то и дело вступали в перебранку с крестьянами, везущими на рынок свои товары. Не останавливая коня, Дольчино бросил к ногам стражников серебряную монету.

Достигнув восточной части города, путники остановились у двухэтажного здания остерии[12]Осте́рия — гостиница, трактир., расположенного между большими патрицианскими палаццо. Это был старый дом с узкими, точно бойницы, окнами. Над низкой дубовой дверью висела широкая доска с изображением оленьей туши. Хозяин почтительно принял гостя.

Дольчино занял весь первый этаж, приказал немедленно дать лошадям корму и распорядился не принимать без его ведома других постояльцев. Властный тон и несколько золотых заставили хозяина беспрекословно повиноваться.

Обосновавшись в остерии и заказав обед, Дольчино послал братьев разыскивать нужных ему людей. Сам он вместе с Маргаритой отправился в квартал кожевников, расположенный на окраине города.

Миновав сравнительно чистые и спокойные улицы, где жили цеховые старшины и торговцы-скупщики, они очутились в грязных, шумных переулках ремесленников и наёмных рабочих. Деревянные лачуги, невзрачные постройки из нетёсаного песчаника лепились здесь одна к одной.

Вскоре Дольчино и Маргарита нашли старый, покосившийся дом с железным флюгером на крыше. Над дверью, прямо на стене, был нарисован охрой большой башмак — знак принадлежности хозяина к цеху башмачников. Пройдя полутёмные сени, они попали в низкую квадратную комнату с земляным полом.

Стол, лавка да деревянная кровать за дощатой перегородкой составляли всю обстановку. В круглых чанах у стены мокли заготовки. Тут же, в углу, стоял заваленный обрезками верстак и лежали инструменты мастера. Пахло варом и сырой кожей. В центре комнаты на чурбане сидел, смоля дратву, сутулый человек лет пятидесяти. У окна работала за прялкой женщина. Мальчик-подросток и две девочки поменьше старательно сучили нити.

При появлении нежданных гостей все повернулись к двери.

— Новые заказчики? — с поклоном осведомился хозяин.

— Когда ветер крепчает, не время заказывать сапоги, — негромко сказал Дольчино.

— Неужто ты? — вглядываясь в незнакомца, воскликнул башмачник. — Вот славная встреча! Значит, сбываются слова Сегарелли. Близок желанный час!

Мастер обрадованно шагнул навстречу вошедшим и поочерёдно заключил их в объятия. Жена и дети башмачника с изумлением смотрели на богато одетых незнакомцев.

— Ну-ка, Марио, прикрой окна! А вы, попрыгуньи, марш на улицу, да не забудьте подать знак, если покажется кто чужой.

Хозяин отвёл гостей в дальний угол и усадил на лавку.

— Прошло десять лет, Сильвано, с тех пор как ты сменил посох проповедника на молоток ремесленника, а повадки твои не изменились, — засмеялся Дольчино.

— Я переменил профессию, но не убеждения, — вздохнул мастер. — Уцелеть же с нашими убеждениями может лишь тот, кто не забывает об осторожности.

— Ты прав, — согласился Дольчино, — однако поговорим о деле. Как верчельские братья?

— Первое время после казни Сегарелли многие растерялись, думали даже распустить общину. Потом пришло твоё послание, люди воспрянули духом. За эти месяцы в орден вступили сотни подёнщиков и подмастерий.

— А что творится в округе?

— Крестьяне разорены и бегут из деревень. Все ненавидят сеньоров и духовенство. Сейчас самое время начать.

— Я слышал, епископу удалось выслать из города Тиццони[13]Тиццо́ни — бывший правитель Верчелли, вождь гибеллинской партии, которая выступала за императора, против усиления светской власти римского папы. и других гибеллинов?

— На этот раз гвельфы одержали верх, но борьба продолжается. У сторонников императора здесь много сообщников. Неизвестно, долго ли Авогадри[14]Авога́дри — члены дома, к которому принадлежал верчельский епископ. Возглавляли в городе гвельфскую партию, поддерживавшую папу в борьбе за власть. продержатся у власти.

— Пока волки грызутся, охотникам легче бить их, — задумчиво произнёс Дольчино…

Через час Дольчино и Маргарита покинули дом башмачника и направились к находившейся неподалёку церкви святой Аньезы. Это было высокое каменное здание с колокольней и многочисленными пристройками. У небольшого, утопающего в зелени флигеля они остановились. На стук вышла сгорбленная старушка.

— Можно ли повидать каноника Августа? — обратился к ней Дольчино.

Старая женщина с удивлением посмотрела на сеньора и его спутницу.

— Их преподобие болен. Если вам нужен священник, ступайте к отцу Захарию. — Она показала рукой в сторону церкви и хотела закрыть дверь.

— Подожди, Адели, — удержал дверь Дольчино. — Неужели ты не хочешь впустить своего питомца?

— Дольчи? — ахнула старуха, в глазах её засветилась радость. — Вернулся? — Она прижалась седой головой к его груди. — Как хорошо, что ты здесь. Старик так хотел проститься с тобой. За последние дни он совсем ослаб… Не знаю, как и доложить о твоём приходе…

— Не спеши, Адели, я сам доложу о себе.

Дольчино уверенно вошёл в дом, оставив женщин на пороге.

В комнате священника почти ничего не изменилось. Те же аккуратно обмазанные белой глиной стены, тот же старый, рассохшийся, окованный медью сундук, полки с книгами у окна да большое деревянное распятие в неглубокой нише. Дольчино показалось, что он лишь вчера покинул этот дом.

Он подошёл к постели больного. Старик спал, откинувшись на подушки. Внезапное волнение охватило Дольчино. С грустью смотрел он на глубокие морщины и седую бороду своего первого учителя. Неожиданно Август открыл глаза. Его белёсые брови поднялись. Он шевельнул тонкими пальцами, будто желая убедиться, не сон ли это, и улыбнулся:

— Наконец-то ты пришёл! Сколько лет я ждал этого часа! — Он протянул к Дольчино руки.

Тот молча припал к ним лицом.

— Дай, дай насмотреться на тебя, — шептал старый каноник. — Ты сейчас так похож на своего отца! В последнее время все говорят о тебе. Я знаю, ты с теми, кто хочет сделать мир справедливым и привести людей к счастью. Помоги вам господь. — Старец перекрестился. — Вас проклял папа и преследует инквизиция, но поверь, не будь я столь стар и слаб, я отрёкся бы от сана и пошёл с вами.

— Спасибо, падре, — взволнованно сказал Дольчино. — Я не сомневался, что ты поймёшь нас.

— Ты избрал верную дорогу. Лишь теперь я понял это. Когда-то с твоим отцом мы мечтали о том же. Но мы думали, что истина в книжной мудрости. Ты же нашёл её в самой жизни, в борьбе против несправедливости. Будь же твёрд и помни: при исполнении великого нельзя быть ни мягким, ни слабым. Главное — не страшись ничего, даже смерти.

— Есть вещи сильнее страха смерти, — заметил Дольчино. — Это любовь к свободе.

— Мой путь уже близится к концу, — продолжал священник, — скоро мне придётся предстать пред богом. Но прежде чем сойти в могилу, я хотел бы благословить тебя, Дольчи.

— Постой, отец, здесь моя подруга. Ты должен благо словить нас обоих!

— Зови её, сын мой. Видит бог, я сделаю это с радостью.

Дольчино вышел из комнаты и вернулся с Маргаритой. Они опустились перед стариком на колени, и он торжественно благословил их.

— А теперь, отец, мы должны покинуть твой дом. Не знаю, сможем ли мы ещё навестить тебя.

— Прощай, мой мальчик… До конца дней своих я буду молиться за вас. — Каноник помолчал и тихо добавил: — Да будет судьба твоя так же прекрасна, как лицо твоей возлюбленной.

Он поцеловал каждого из них в лоб и проводил взглядом до двери.

В остерии их уже поджидали братья. Хозяин с растущим беспокойством наблюдал, как к богатому постояльцу проходят плохо одетые каменщики, плотники и бородатые крестьяне. Но вскоре его сомнения рассеялись. Один из людей «сеньора» объяснил, что хозяин набирает рабочих для строительства своего палаццо.

Между тем в комнатах мнимого сеньора собрались старейшины и проповедники гонимого апостольского ордена. На сход по призыву вождя явились посланцы тайных общин из многих стран. Иным из них пришлось много дней добираться до Верчелли. Столпившись вокруг стола, все жадно слушали Дольчино.

— Настало время действовать, — негромко говорил он. — Тридцать лет наше братство разносит по земле слово божие, сеет правду, учит людей добру и справедливости. А зло и насилие по-прежнему царят в мире. Народ устал от проповедей. Пора выполнить завет Сегарелли: надо создать вольную коммуну и выступить открыто против тех, кто угнетает ближних.

Гул одобрения пронёсся в ответ.

— Долина Сезии[15]Се́зия — альпийская река, впадает в По. удобное место, — продолжал Дольчино. — Я вырос здесь и хорошо знаю эти края. В случае успеха, восстание может перекинуться отсюда на соседние графства. При неудаче отступим в Альпы, там легко обороняться. Новому папе пока не до нас: Риму угрожает сицилийский король[16]Король Сицилии Фридрих боролся с римским папой и собирался совершить поход на Рим..

— Из одних братьев коммуну не создашь, — заметил апостольский старейшина Федерико ди Новара. — Удастся ли убедить других отказаться от имущества?

— Большинству отказываться не от чего. Когда захватим землю дворян, на общинных сходах решим, как быть с хозяйством. Сейчас важно не упустить момент. Крестьяне повсюду недовольны. Их объявили свободными, а землю не дали. Ремесленники разоряются. Сеньоры заняты междоусобными войнами. Прежде чем они соберутся, мы успеем создать собственную армию.

— С чего начнём? — спросил старейшина.

— Сегодня ночью часть людей уйдёт со мной в верховье Сезии. Там в горах мы разобьём лагерь и будем собирать силы. Остальные должны вернуться в свои общины и готовить братьев к восстанию.

— Среди верчельских шерстяников и в других цехах много наших, — задумчиво произнёс один из проповедников. — Не лучше ли сразу захватить город?

— Дворец епископа и крепость полны солдат, — покачал головой Дольчино. — Мы не можем рисковать. Расправа с безоружными лишь укрепит власть сеньоров. Надо начать борьбу там, где врагам не поможет оружие…

В родном селе

В ту же ночь Дольчино с небольшим отрядом покинул город.

Двое суток он вёл людей по лесным дорогам. На третий день утром впереди показалась широкая полоса реки. Недалеко от большого селения Гаттинара братья отыскали паром и переправились на другой берег Сезии.

Пройдя с полмили вверх по реке, они вышли к старому монастырю францисканцев. Его массивные каменные стены виднелись сквозь чащу, нависая над тропой. Непролазный терновник и отвесные скалы окружали обитель с трёх сторон.

Оставив отряд на опушке леса, Дольчино и Паоло подъехали к монастырским воротам. В узком оконце показалось заспанное лицо монаха-привратника.

— Мы привезли настоятелю письмо епископа. — Паоло показал францисканцу пергаментный свиток.

Привратник подозрительно оглядел незнакомцев.

— Сегодня день Еваристо, могли бы явиться и попозже. Отец Мартиний всё равно не выйдет до заутрени.

— Это важная бумага, — возразил юноша. — Надо передать её немедленно.

Монах лениво покачал головой, но с места не тронулся.

— Пошевеливайся, чёртов адвокат! — сердито произнёс молчавший до тех пор Дольчино. — Non fac attendere legatum papae[17]Не заставляй ждать папского легата (лат.). .

Магические слова латыни оказали воздействие.

За стеной загромыхали тяжёлые запоры. Дольчино и Паоло поспешили в открывшуюся калитку.

— Чёртов сын, ты вздумал глумиться над добрыми христианами! — напустился Паоло на несговорчивого монаха. — Или полагаешь, достаточно напялить рясу, чтобы уберечься от греха? — Он схватил привратника за шиворот и дал ему сильного пинка.

Тем временем Дольчино широко распахнул ворота. На монастырский двор вошли остальные.

— Принимай новых послушников, святая обитель! — размахивая топором, воскликнул долговязый Антонио.

Все рассмеялись.

— Как быть с этими каплунами? — спросил Паоло, кивая на показавшихся в глубине двора перепуганных монахов.

— Заприте в часовне, — приказал Дольчино. — На досуге мы побеседуем с ними на библейские темы.

Братья стали располагаться в монастырских покоях.

Поставив у ворот часовых и велев остальным отсыпаться, Дольчино надел крестьянское платье и отправился в соседнюю деревню.

Солнце взошло над пригорком и озарило зелёные сосны. Утомлённый ночными переходами конь Дольчино медленно плёлся по тропинке, осторожно ступая на крутых спусках. Всадник не торопил коня.

Больше двадцати лет не видел Дольчино родных мест. Но как хорошо знакома эта тропка. Будто вчера он бегал по ней со своими маленькими друзьями. Где они теперь? Помнят ли его? По лицу путника пробежала грустная Улыбка…

У подножия холма показалась деревня. Десятка три ветхих домишек с крышами из камыша и соломы вытянулись дугой вдоль единственной улицы. За ними зеленели сады и огороды. Ровные ряды порыжелых виноградных лоз уходили вверх по каменистому склону.

Неподалёку, на опушке леса, пас овец босой мальчик. Дольчино свернул с тропы и подъехал к нему.

Пастушонок исподлобья посмотрел на незнакомого человека.

— Тебя как зовут?

Будто не замечая нелюдимого взгляда, Дольчино слез с коня, срезал ножом с ближайшего куста толстый прут и принялся ловко мастерить дудку. Глаза мальчика загорелись.

— Ну, так как твоё имя? — пробуя своё изделие, снова спросил Дольчино.

— Энрико, сын Стефано, — ответил тот.

— Это не твой ли дед стучит в кузне под горой?

— Нашего деда уморили в романьянском подвале, — нахмурился Энрико. — Там работает мой отец.

— За что же бросили в подвал старого Томазо?

— Он отказался чинить даром господские повозки.

С минуту оба молчали.

— А скажи, кто живёт в доме у колодца, что на краю деревни?

Мальчик удивлённо взглянул на незнакомца:

— Тот дом сожгли… Наш курато[18]Кура́то — приходский священник. говорит, в нём родился сын дьявола… — Энрико понизил голос. — Только никто этому не верит. Я слышал, там жил прежний священник.

— Куда же девался тот священник?

— Похоронен у зелёной балки. Сказывают, его отравили монахи.

— Не покажешь ли ты мне то место, малыш? — протягивая ему дудку, попросил Дольчино.

Мальчик с готовностью поднялся на ноги. Они молча зашагали рядом и вскоре вышли к заросшей кустами широкой балке.

— Вот могила! — Энрико подошёл к большому куску гранита. — Раньше тут стоял крест, но его приказал убрать. Тогда кто-то притащил сюда этот камень.

— А кто положил цветы? — Дольчино поднял с камня венок полевых ромашек.

Маленький проводник пожал плечами.

— Здесь часто кладут цветы. У того священника было много друзей.

Незнакомец долго стоял над камнем, не произнося ни слова. Наконец он обернулся:

— Спасибо, Энрико. Теперь покажи, как лучше пройти к вашей кузнице.

— Иди всё прямо, — мальчик махнул рукой, — у сломанного тополя сверни налево.

Дольчино пошёл по тропинке. Вскоре он заметил разбитый молнией тополь и дальше в стороне каменный сарай с низкими закопчёнными окнами. У входа валялись ржавые косы, покалеченные лемеха плугов, сломанные заступы. Из открытых дверей тянуло дымом и гарью.

Подойдя ближе, Дольчино увидел бородатого кузнеца в прожжённом кожаном фартуке и двух обнажённых до пояса подручных. Юноша лет шестнадцати раздувал мехи, второй, постарше, бил по наковальне тяжёлой кувалдой. Мастер держал длинными щипцами раскалённый прут, подставляя его под удары.

Как только прут начинал терять ярко-пунцовый цвет, кузнец совал его в горнило и тут же вытаскивал другой. Движения его были точно рассчитаны. Молотобоец ни на минуту не переставал бить со всего плеча. С каждым ударом от раскалённого железа, озаряя кузню, разлетались снопы искр. Готовое изделие летело в чан с водой, откуда, шипя, вырывался столб пара. Иногда в воду опускалась лишь часть прута, а затем отбрасывалась в сторону, на песок.

Дольчино молча следил за работой. Да, Стефано стал мастером своего дела. Недаром с раннего детства учился он этому ремеслу. Но вот молотобоец отложил в сторону кувалду. Его товарищ опустил рычаги. Лишь теперь кузнец заметил стоящего у входа незнакомца.

— С чем пожаловал, добрый человек? — спросил он, поворачиваясь к двери.

— Хочу сделать заказ. Не знаю только, сможете ли вы исполнить его в своей кузне.

— Мы изготовляем здесь всё, от мелких гвоздей до больших плугов, — произнёс мастер.

— Но мой товар нельзя показывать посторонним.

Стефано вопросительно поднял бровь. Они вышли из кузни и сели в тени под грушей.

— Мне нужны наконечники для стрел, копий, боевые мечи и секиры, — негромко сказал Дольчино.

Кузнец пристально посмотрел на заказчика.

— Твоё лицо мне знакомо, — смущённо пробормотал он. — Где-то я уже встречал тебя. Но где?

— Спроси лучше — когда, — улыбнулся Дольчино. — Мы не виделись больше двадцати лет.

— Святая мадонна! — воскликнул Стефано. — Дольчи вернулся!

Друзья кинулись друг другу в объятия.

— Дьявол нас подери, мы отметим твоё возвращение! Эй, ребята! — позвал кузнец. — Гасите горн. Закрывайте мастерскую. Уго, беги за Джино, а ты, Донато, предупреди хозяйку… Эх, жаль, нет Лоренцо. Вся компания была бы в сборе.

— Куда девался Лоренцо? — спросил Дольчино.

— Бежал в Новару. Здесь господа совсем замучили. Раньше гоняли на барщину, теперь требуют денег. А где их взять, деньги! От города мы далеко, не каждый решится по нашим дорогам ездить на рынок. Вот и лютуют сеньоры, угоняют последнюю скотину. Или в подвале сгноят, как нашего Томазо, — рассказывал кузнец.

— Что же делает Лоренцо в Новаре? — полюбопытствовал Дольчино.

— Работает ткачом… Но и в городе не сладко. Недавно вернулся Панкрацио, сын Чезаре. Кроме нужды, ничего он там не видел.

Желанный гость

Беседуя, друзья подошли к дому Стефано. Из-за плетёной ограды сада доносился аромат яблок и молодого вина. У дверей их встретила статная молодая женщина.

— Что, не узнаешь Марину? — спросил кузнец, кладя руку на плечо жены. — Помнишь Милано Сола, дружившего с твоим отцом? Его дочь.

Женщина застенчиво поклонилась гостю.

— А это её брат Джуффреди, — продолжал Стефано, указывая на стоявшего тут же худощавого юношу. — Он приехал за косами из Кампертоньо.

Дольчино и Джуффреди пожали друг другу руки. Все прошли в дом кузнеца. На столе уже стояла миска бобов и стопка сухих лепёшек.

— Старая верначча слаще мёда и крепче куммели, — сказал Стефано, доставая из-под пола толстую глиняную бутыль.

— А вот и Джино!

В комнату вошёл невысокий крестьянин в рваных портах и длинной домотканой рубахе. Он был бос и держал в руках широкополую шляпу. Несмотря на густую чёрную бороду, Дольчино тотчас узнал тонкий нос и лукавые, чуть раскосые глаза товарища.

— Слава всевышнему, ты снова в наших краях, Дольчи! — радостно воскликнул вошедший. — Да отсохнут лживые языки, нарекшие тебя еретиком!

Они крепко обнялись.

— Выпьем за встречу, — предложил Стефано, раздавая всем наполненные вином кружки.

— И за удачу. — Джино первым опустошил свою посудину.

Собравшиеся последовали его примеру.

— Присаживайтесь к столу, — пригласила хозяйка дома. — Не обессудьте за скромное угощение.

— После доброго вина и зелёные бобы кажутся спелыми маслинами, — возразил Джино.

Односельчане принялись за еду. Дольчино осмотрел убогое жилище кузнеца. Вместо кровати в углу стояли грубо сколоченные нары, прикрытые камышовыми циновками и старой овчиной. С потолка свешивались пучки лука, чеснока, укропа. У задней стены комнаты в земляном полу была вырыта неглубокая яма, служившая погребом. Из неё виднелась рассохшаяся бочка.

— Ты и впрямь нуждаешься в оружии? — Стефано испытующе взглянул на гостя.

— Да, — Дольчино разломил лежащую перед ним ячменную лепёшку, — и чем скорее приметесь за дело, тем лучше.

Джино оторвался от миски и с любопытством посмотрел на друзей. Неожиданно с улицы послышался шум. Все повернулись к маленьким оконцам.

— Опять пожаловал Винченцо с солдатами! — взволнованно воскликнул подручный кузнеца Донато. — Верно, будут сечь Исидоро и заберут его последних овец.

— А у него пятеро детей, мал мала меньше. — Марина растерянно посмотрела на мужчин.

— Хромой дьявол, — процедил сквозь зубы Стефано; толстая деревянная ложка хрустнула под его пальцами.

— Кто это? — спросил Дольчино.

— Новый кастелян из Романьяно, — ответил молотобоец Уго. — Сам-то сеньор теперь не рыщет по деревням. С тех пор как убил Григорио Биначчи и опозорил его дочь, старый ворюга боится вендетты.

— Сыновья Григорио скрываются здесь, в лесу, — пояснил Джино.

— Слава господу, мы-то расплатились в этом году, — со страхом произнесла Марина. — Хоть остались ни с чем.

— Молчи, глупая женщина, — сердито сказал кузнец. — У дьявола семь пятниц на неделе.

С другого конца деревни донеслись вопли избиваемого. Дольчино поднялся из-за стола.

— Мы продолжим разговор, когда я вернусь. — Он направился к двери.

Все молча посмотрели ему вслед.

Выйдя на опустевшую улицу, Дольчино увидел в конце её группу вооружённых латников. Один из них, высокий детина с массивной шеей и грубым, изрытым оспой лицом, бил толстой плетью привязанного к столбу полуобнажённого человека. При каждом ударе несчастный издавал протяжные стоны. Дольчино подошёл ближе. Солдаты, посмеиваясь, обменивались весёлыми замечаниями.

— Ишь ты, то орал, как осёл, а теперь покрякивает, точно селезень.

— Скоро кастелян добьёт его до змеиного шипения. Такая музыка ему больше по душе.

Из домика напротив выбежала худая растрёпанная женщина. Прижимая к себе ребёнка, она кинулась к человеку с плёткой.

— Сжальтесь, синьор Винченцо! — бросилась она перед ним на колени. — Разрешите подождать хоть немного. В следующий раз мы обязательно заплатим.

— Поди прочь, грязная тварь, — оттолкнул её ногой кастелян, — все вы говорите, что заплатите в следующий раз. Но я научу вас платить вовремя.

Он снова поднял плеть для удара.

— Сколько должен этот человек? — спросил Дольчино, подходя к Винченцо и удерживая плеть.

Все с удивлением посмотрели на незнакомца.

— Как ты смеешь соваться не в своё дело? — побагровел от ярости управитель замка.

— Я хочу за него заплатить, — спокойно возразил Дольчино.

— Вот как! — переменил тон Винченцо. — Посмотрим, что задолжал сеньору этот лентяй.

Он взял толстую книгу счётов и, открыв её, принялся подсчитывать. Латники с улыбкой посматривали на своего начальника. Наконец Винченцо захлопнул книгу и громко объявил:

— Итого недоимка за прошлые и этот год семь золотых флоринов пять сольдо.

Все ахнули. Даже если бы Исидоро продал овец, дом и всё, что в нём было, ему не удалось бы собрать требуемую сумму. Дольчино взглянул на помертвевшее лицо женщины с ребёнком.

— Хорошо, я дам деньги, — сказал он, развязывая пояс, — но не напутал ли ты в подсчётах, Винченцо?

— Проваливай, пока цел, — жадно выхватил золотые монеты кастелян. — Моли бога, что мне некогда учить тебя счёту, не то познакомился бы с моей арифметикой.

Прихрамывая, Винченцо подошёл к коню.

— С этой дырой рассчитались, — кивнул он латникам. — Теперь — в Коваллирио!

Солдаты поскакали в соседнюю деревню. Как только они скрылись за поворотом, маленькое селение пришло в движение. Мужчины и женщины, дети и старики — все поспешили к распростёртому на земле Исидоро. Он лежал тут же, у столба, и чуть слышно стонал. Спина у него вздулась и посинела. Жена и дети молча стояли над ним. По щекам их катились слёзы. Наконец женщина подняла голову и бросилась к ногам избавителя.

— Спасибо, спасибо, — целуя его сандалии, всхлипывала она. — Если бы не вы, злодей засёк бы его до смерти. Не знаю, чем сможем отплатить, но мы всегда будем молиться за вас.

— Успокойся, сестра. Я сделал что мог, — сказал Дольчино, поднимая женщину.

К ним подошёл пожилой крестьянин, сосед Исидоро.

— Кто бы ты ни был, добрый человек, ты поступил как достойный христианин. Отныне для каждого из нас ты будешь желанным гостем.

Дольчино обвёл взглядом толпившихся вокруг крестьян. Заметив Джино и Стефано, он кивнул им. Все трое вернулись в дом кузнеца продолжать прерванный разговор. Через полчаса Дольчино покинул деревню, условившись с друзьями встретиться после наступления сумерек в монастыре францисканцев.

Урок арифметики

Под вечер латники, нагружённые добычей, возвращались в Романьяно. Они гнали перед собой дюжину овец и крупного белолобого телка. У многих солдат были перекинуты поперёк седла мешки с зерном, глиняные бутыли с вином, корзины с птицей. Миновав Прато, всадники вступили в лес и растянулись длинной цепью. Дорога стала настолько узкой, что по ней нельзя было проехать более чем двоим в ряд.

— Проклятая чащоба, — пробормотал один из латников. — Здесь никогда не чувствуешь себя в безопасности. Того и гляди, какой-нибудь голодранец попотчует стрелой.

— Когда мы вместе, не тронут, — ответил ехавший с ним в паре сосед.

— Зато один лучше не попадайся, — продолжал первый. — Помнишь, что кричал старик, у которого забрали телёнка?

— Ну, этот вислоухий осёл не скоро поднимется. Винченцо надолго отбил у него охоту грозить.

— Так-то оно так, но ты забыл, как смотрели на нас его сыновья. Эти молодцы ещё напомнят о себе.

— Изрядно хватил ты, вот и лезет в башку чертовщина… Смотри! Уже виднеется францисканская обитель. Теперь до замка рукой подать.

Отряд спустился с холма и въехал в зелёную лощину. Дорога проходила возле монастырских стен.

— Что-то сегодня не видно коричневых ряс, — заметил солдат, ехавший с кастеляном впереди отряда. — Или святые отцы опять нализались?

— Попридержи язык, за такие речи не поздоровится, — Винченцо строго взглянул на латника, недовольный, что его оторвали от приятных размышлений.

Семь флоринов, спрятанных в кожаном мешочке у пояса, не давали покоя. Не каждый день доводилось вырвать золотой. А тут он получил сразу семь и может с чистой совестью оставить их себе. Сеньор не будет в претензии: платил посторонний. Жаль только, не пришло на ум ещё увеличить сумму. Возможно, тот чудак с лицом святоши дал бы и больше.

Кстати, откуда у мошенника деньги? Верно, это один из тех бандитов с гор, о которых ходят тёмные истории. Кто ещё с такой лёгкостью расстанется с золотом? Впрочем, не всё ли равно, откуда флорины. Важно, что теперь они здесь. Кастелян незаметно потрогал мешочек.

В отличие от большинства наёмников, он не спешил промотать добытые деньги, не тратил их, как другие, на весёлых девиц и шумные попойки. Сын разорившегося торговца из Новары, Винченцо решил поправить дела семьи и упрямо шёл к намеченной цели. Будучи от природы человеком храбрым и неглупым, он снискал доверие сеньора и умел им пользоваться. Дважды в год он отвозил сбережения домой и сумел скопить приличное состояние.

При воспоминании о доме Винченцо улыбнулся. Когда он был там в последний раз, отец подыскал ему славную невесту. Торговые дела налаживались, и можно было бы остаться в городе. Только мысль подкопить ещё и нежелание расстаться с доходным местом заставили его вернуться в Романьяно. Но хватит, больше он не станет откладывать. На рождество Христово назначена свадьба. Пора наконец обзавестись семьёй и жить независимо.

Внезапно мечты его были прерваны. За поворотом тропинки показались вооружённые люди. Кастелян остановил коня.

— Похоже, засада, — сказал он напарнику. — Приготовь-ка арбалет[19]Арбале́т — оружие: сочетание лука и ложа с прикладом. да поторопи отставших!

— Не лучше ли повернуть назад? — неохотно взялся за оружие солдат.

— Что ты болтаешь, трус! Никогда ещё я не отдавал добычи без боя! — Винченцо отстегнул от седла щит.

Сзади подъехали несколько латников. За ними показались бредущие гурьбой овцы.

— Чёрт бы побрал скотину! — выругался кастелян.

Между тем от стоявшей на дороге группы отделился всадник. Он выехал вперёд и властно приказал:

— Сложите оружие и не вздумайте бежать, не то повесим на ближайшем дубе!

— Кто вы такие, чтобы угрожать в чужих владениях? — спросил Винченцо.

— Те, кто заставит тебя ответить за жестокость!

Кастелян узнал человека, платившего за Исидоро. Он выхватил меч.

Враги ринулись навстречу друг другу. Хотя Винченцо был хром, он считался отличным наездником и рубакой. Мало кто мог устоять против него в одиночном бою. Торопясь выиграть первую схватку, чтобы дать своим людям возможность собраться, кастелян обрушился на противника.

Однако скоро он убедился, что тот обладает не менее верным глазом и силой. Выдержав натиск и отразив все удары, незнакомец сам передал в нападение и стал теснить его к краю тропинки. Тогда Винченцо решился на отчаянный приём. Сделав вид, что падает, он резко подался вперёд и вонзил меч в шею вражеского коня.

Дольчино заметил коварную уловку.

— Подлый трус! — воскликнул он и в тот момент, когда кастелян пытался выпрямиться в седле, нанёс ему по шлему такой удар, что Винченцо замертво повалился на землю.

Победитель едва успел соскочить с коня, как раненое животное рухнуло, придавив своего убийцу.

Пока длился короткий бой, в кустах по обе стороны тропинки показались вооружённые воины.

Увидев, что их окружили, солдаты побросали оружие. Многие даже не успели освободиться от мешков и корзин.

Дольчино приказал увести пленных на монастырский двор.

— Как быть с этим воякой? — спросил Паоло, вытаскивая из-под лошади оглушённого кастеляна. — Он ещё дышит.

— Приведи его в чувство. Наш разговор с ним не окончен.

Паоло пинками принялся воскрешать Винченцо.

— Куда девать скотину? — указал один из братьев на сбившихся в кучу овец и телёнка.

— Завтра вернём её прежним владельцам, — сказал Дольчино, — пока же пусть и она погостит в святой обители.

… На монастырском дворе у ярко пылающего костра собрались братья. Большинство были вооружены луками и топорами. Лишь немногие имели панцири и мечи. В углу у стены стояли полураздетые латники и очнувшийся кастелян.

Дольчино подошёл к пленникам.

— Возьми-ка плеть, Винченцо, — обратился он к управителю замка, — да всыпь своим наёмникам по пяти ударов каждому. Они часто смотрели, как гуляла эта плеть по спинам других, пусть теперь испытают её на собственной шкуре.

— Но бей так, как ты сёк недавно крестьян, — наставительно изрёк брат Ремо.

Винченцо поднял голову. На его губах мелькнула злорадная улыбка.

— Кажется, он не собирается щадить их, — сказала Маргарита стоявшему рядом Паоло.

Кастеляну подвели латника, который ехал с ним впереди отряда.

— Что же ты не стрелял, собака? — прошептал Винченцо со злостью.

Плеть со свистом опустилась на спину солдата. Тот вскрикнул от боли.

— Браво, Винченцо! Мастерский удар!.. Теперь мы видим — тебя недаром жалуют сеньоры, — раздались подбадривающие возгласы.

Кастелян стал ожесточённо наносить удары. После каждого из них запертые в часовне монахи вздрагивали от пронзительного крика.

— Хватит с этого! Оставь для других! — внезапно зашумели зрители, когда Винченцо в шестой раз прошёлся по спине подчинённого.

К управляющему подвели следующего латника. Экзекуция продолжалась. В этот момент к Дольчино подошёл один из братьев:

— На дороге задержали крестьян из Прато. Они говорят, что шли к тебе.

Дольчино поспешил навстречу друзьям.

— Вы явились вовремя, — приветствовал он дожидавшихся у ворот Джино, Стефано и подручных кузнеца. — Сейчас полюбуетесь на зрелище.

— Уж не поджаривают ли там монастырскую братию? — улыбнулся Джино, прислушиваясь к воплям.

— Это Винченцо потчует своих. Подойдём ближе. Только держитесь в тени, чтобы вас не приметили.

Они подошли к костру и смешались с толпой. Кастелян как раз кончил порку очередного солдата и устало опустил руку.

— Что, выдохся? Подкрепись для бодрости! — Кто-то со смехом протянул Винченцо пустую кружку.

Тот зло отшвырнул её в сторону и снова молча принялся работать плетью. Когда последний латник получил свои пять ударов, кастелян бросил плеть и повернулся к Дольчино:

— Я уплачу тридцать золотых флоринов, если отпустите меня. — Он хмуро посмотрел на окружающих.

— Не торопись, Винченцо, — сказал Дольчино, доставая толстую книгу счётов. — Ты обещал познакомить меня со своей арифметикой. Теперь у нас есть время заняться ею, — он не спеша отыскал нужную страницу. — Вот здесь записано, что крестьянин Исидоро из Прато должен сеньору Бруцати дель Романьяно полфлорина, ты же содрал с него больше семи. Ну-ка, прикинь разницу.

— Я дам вам пятьдесят и позволю убраться отсюда целыми, — гордо добавил кастелян, не скрывая презрения.

— Прежде чем будешь рассчитываться с нами, — возразил Дольчино, — тебе придётся заплатить долг своим солдатам.

Он поднял с земли брошенную плётку. Братья шумно одобрили приговор.

— Они не посмеют бить меня! — начиная терять самообладание, воскликнул Винченцо.

— Это мы сейчас увидим, — невозмутимо сказал брат Ремо, передавая плеть одному из латников.

Разъярённые от перенесённой боли, солдаты принялись по очереди хлестать Винченцо. Когда плеть побывала у большинства из них и истошные крики кастеляна перешли в едва различимые стоны, Дольчино остановил латников.

— Теперь ваш управитель наслушался любимой музыки. Думаю, ему не захочется услышать её ещё раз.

Он приказал увести пленников и запереть в подвале.

На монастырском дворе у костра долго ещё продолжались беседы. Стефано обещал на следующее же утро взяться за изготовление оружия. Было далеко за полночь, когда Дольчино проводил друзей, снабдив их деньгами для закупки материалов.

Вольная коммуна

На рассвете братья стали готовиться к походу. У монастырских хранилищ закипела работа. Из-под земли появились наполненные вином бочки, лари с мукой, зерном, сушёными фруктами, копчёные окорока, связки вяленой рыбы. Через полчаса все имевшиеся под рукой корзины, мешки и сумки были набиты до отказа, а в кладовых по-прежнему трудно было повернуться.

— Гляди, как запаслись святые отцы, — сокрушался Паоло. — Мы не сможем взять и десятой доли.

Осмотрев склады францисканцев, Дольчино приказал созвать жителей окрестных селений. Вскоре у ворот монастыря стали собираться крестьяне. Они прятали за спины принесённые мешки.

Заметив их, Дольчино вышел навстречу.

— Братья и сёстры, — обратился он к пришедшим, — здесь, за монастырскими стенами, лежит хлеб, собранный вашими руками, в погребах — вино из вашего винограда. Всё это отняли у вас обманом и насилием. Сколько труда вложили вы в землю, чтобы взрастить посеянное. И вот теперь, когда всевышний послал урожай, всем завладели те, кто не притронулся ни к заступу, ни к сохе. Вам опять приходится терпеть голод. И так из года в год. Вы с утра до вечера гнёте спину, чтобы кормить бездельников, а дети ваши сидят без хлеба. Пришло время покончить со злом! Господь призывает начать новую жизнь. Не слушайте продажных церковников! Не давайте сеньорам грабить себя!

Последние слова проповедника потонули в восторженном гуле. Дольчино показал рукой на распахнутые ворота:

— Идите, братья, и берите то, что по справедливости должно быть вашим.

Он пошёл вперёд, и толпа двинулась за ним. Запертые в часовне монахи, заслышав шум у хранилищ, принялись отчаянно колотить в дверь.

— Побойтесь бога, грабители!.. Пусть отсохнут ваши нечестивые руки!..

— Пусть отсохнут ваши длинные языки, иуды! — неслось в ответ.

Многие крестьяне примкнули к восставшим. Им выдали оружие, отнятое накануне у латников. Когда склады опустели, Дольчино приказал выступать.

… К вечеру после трудного перехода отряд добрался до небольшого горного плато на правом берегу Сезии. С одного конца высились почти неприступные скалы. С другой стороны крутые пропасти и колючий кустарник прикрывали доступ к этому глухому убежищу.

Братья принялись рассёдлывать лошадей, собирать хворост, готовиться к ночлегу. На поляне возле небольшого родника запылали огни. Вокруг быстро сгущались сумерки. В лёгком запахе засыхающих трав чувствовалось дыхание осени. На севере над невидимой громадой Альп зажглись первые звёзды. У одного из костров кто-то запел апостольский псалом. Несколько голосов подхватили.

Прислушиваясь, Маргарита опустилась на траву рядом с Дольчино.

— Когда я слышу, как братья поют, вознося к господу молитвы, я всегда вспоминаю прошлое, — тихо сказала она. — С тех пор как мы вместе, всё вокруг изменилось… До встречи с тобой я не знала голода, лишений и тем не менее жить было в тягость. Теперь мне хорошо знакомо то и другое, а жизнь кажется прекрасной.

— Значит, глаза твои открылись для правды, а сердце — для любви. — Дольчино провёл рукой по её волосам.

— Здесь отличное место для лагеря, — заглядывая на дно глубокого обрыва, задумчиво произнесла Маргарита. — Но мне страшно представить себе жизнь среди диких, пустынных скал. Даже зверю нелегко найти тут пристанище.

— Мужество и заключается в том, чтобы не бояться трудного.

— За себя я не боюсь. А как не тревожиться, если беда угрожает тем, кого любишь, без кого не мыслишь ни жизни, ни счастья?

— Люди не всегда в силах изменить ход событий, но они должны храбро встречать и стойко переносить беды.

— И всё же, Дольчи, порой я думаю, что правда слишком жестока к своим защитникам. Ведь ради неё многим из нас придётся отказаться от радостей любви, от детей и даже самой жизни. — Она прижалась щекой к его руке и чуть слышно добавила: — А мне так хочется жить, быть матерью твоего ребёнка, иметь то, что люди называют счастьем…

— Отбрось сомнения, Марго, правда ко всем одинаково добра! Каждый, в ком теплится хоть крупица любви, получит свою долю счастья. — Дольчино ласково посмотрел ей в глаза. — Только доля эта будет разная. У кого любви хватает лишь для себя, тому и счастье на одного — маленькое, как свечной огарок. У других любви побольше, хватает на семью и родню, им и счастье побольше — вроде монастырской лампады, что освещает тесную келью. Но есть иная, по-настоящему великая любовь, она выходит далеко за пределы личного и способна объять весь божий мир. И для тех, чьё сердце способно вместить ту любовь, счастье сияет ярче солнца.

— Но скажи, любимый, неужели тебя никогда не волнует мысль о смерти?

— Волнует? Раз это неизбежно, к чему волноваться! Мы идём туда, куда всё идёт. Так было с теми, кто жил до нас, так будет и с теми, кто появится на свет после.

— И тебе не жаль будет расстаться с жизнью? Не хотелось бы продлить её подольше?

— Когда настанет мой час, я встречу его спокойно. Долголетие не в том, чтобы жить много. Иной прозябает до ста лет и не сделает ничего достойного. Важно не то, сколько человек живёт, а сколько он живёт как человек.

— В последние дни, — продолжала Маргарита, — я часто задумываюсь над тем, что предсказывал Сегарелли в своих проповедях. Трудно даже себе представить, какой станет земля, когда люди-перестанут грабить друг друга. Навсегда исчезнут войны, голод, болезни. Всякий сможет заниматься любимым делом. Вот заглянуть бы вперёд, хоть на миг увидеть грядущее. Как по-твоему, скоро ли наступит царство справедливости?

— Чтобы смотреть в будущее, надо постичь прошлое и настоящее, — улыбнулся Дольчино. — Не знаю, когда это будет, только то время придёт тем скорее, чем смелее мы будем драться за него.

Они замолчали и долго сидели неподвижно, прислушиваясь к песне. Полные страсти и силы слова невольно захватывали и уносили в звёздную даль к тому, чьим именем они взялись переделать мир.

Прошло две недели. Под скалой, у родника, возник лагерь. Там, где недавно бродили дикие козы и летали горные орлы, появились десятки хижин. Вольная апостольская коммуна быстро росла. По вечерам Дольчино рассылал по округе проповедников. И каждый день отовсюду к ним стекался народ. Приходили беглые крестьяне, слуги местных сеньоров, нищие и даже разбойники. Здесь, на горе, все были равны, всё было общим, и люди, никогда раньше не знавшие друг друга, становились братьями.

Однажды из соседнего селения Гаттинара явилась большая группа крестьян. К Дольчино подошёл невысокий старик с седой бородой до пояса.

— Просим помощи и защиты, — поклонившись, сказал бородач. — Уже два дня в деревне стоят сборщики податей. Они обобрали почти каждый двор. Завтра верчельцы собираются вернуться в город. Если дать им увезти последний хлеб, наши семьи зимой погибнут. Вот мы и решили звать вас к себе в Гаттинару.

Вождь апостолов долго стоял в раздумье. Наконец он обратился к крестьянам:

— Вы хотите быть с нами, но готовы ли вы до конца драться за святое дело?

Из толпы вышел худой, оборванный человек.

— Ты спрашиваешь, готовы ли мы? Смотри! — Он показал на свои лохмотья. — С тех пор как сеньоры отняли у нас лучшие земли, мы живём хуже бездомных собак. Проклятые воры оставили лишь камень и болота. Пастухам негде пасти скот, хлеборобам — сеять хлеб. Кто, кроме вас, поможет вернуть угодья? — Говоривший сорвал с шеи висевший на шнуре медный крест и поднял его над головой: — Клянусь именем Христа насмерть биться с сеньорами!

— Клянёмся! — точно эхо, отозвались остальные.

Все, у кого были кресты, подняли их вверх. Дольчино вынул меч и повернулся к толпе.

— И я клянусь никогда не покидать вас в беде! — Он поднял оружие и протянул его вперёд. — Отныне мы будем вместе бить врагов, и пусть меня покарает небо, если эта рука вам когда-нибудь изменит.

В тот же день братья вступили в Гаттинару и, прогнав оттуда податных сборщиков, расположились лагерем в селении.

Хозяин Романьяно

Недалеко от Гаттинары, на другом берегу Сезии, возвышались башни романьянского замка. Новарский рыцарь сеньор Бруцати дель Романьяно, владелец земель, простиравшихся от Гемме до Гриньяско, выделялся среди местных феодалов не только богатством и знатностью, но и слыл храбрым кондотьером. Все знали его как опытного военачальника, никогда не терявшего хладнокровия в трудную минуту.

Это был высокий брюнет лет сорока пяти, с крупными чертами лица и резкими движениями человека, привыкшего повелевать. Щедрый с вассалами и великодушный с солдатами, он был жесток с крестьянами и коварен с недругами-соседями.

Одеваясь перед трёхстворчатым венецианским зеркалом, Бруцати собирался на охоту. Ещё накануне доезжачим был отдан приказ начать слежку зверя. Хозяин Романьяно с удовольствием прислушивался к суматохе, поднявшейся по случаю выезда.

Со двора доносились окрики конюших, ржание лошадей, лай собак. Со стороны людской и оружейной слышались позвякивание доспехов и голоса солдат. В приоткрытую дверь были видны фигуры слуг и поваров, спешно накрывавших стол к раннему завтраку.

У окна, терпеливо дожидаясь конца туалета, в почтительной позе стоял кастелян.

— Что, Винченцо? Как новые латники? Надёжных людей прислали из Новары? — спросил сеньор, любуясь охотничьим костюмом тонкого флорентийского сукна.

— Да, мессере, молодцы один к одному. Такие не подведут.

— Хорошо, скоро проверим их в деле, — довольный, рыцарь провёл гребнем по усам. — Но скажи, в последнее время я что-то не вижу твоей плётки. Неужели она ещё действует тебе на нервы?

— Я решил больше не браться за плеть, — насупив брови, отозвался кастелян. — Ею должны пользоваться солдаты. Это научит их быть осмотрительней и храбрей. В другой раз не станут прятаться за мою спину.

— Ты становишься философом, — засмеялся Бруцати. — Видно, урок Дольчино не прошёл даром. Однако учти, мудрец, надо заставить латников работать на совесть. Мы вынуждены сейчас вдвое увеличить гарнизон, а следовательно, и расходы. К тому же, разрази меня гром, наши крестьяне всё больше заражаются ересью. Грех не спустить с них три шкуры.

В дверях показался слуга и доложил, что всё готово. Сеньор с кастеляном прошли в соседнюю залу, где был накрыт длинный дубовый стол.

— Уже рассвело. Не будем терять время. Покончим с завтраком — и на коней. — Бруцати дель Романьяно подошёл к своему креслу.

— Но ваша супруга ещё не встала, — робко заметила пожилая женщина, подводя к столу черноволосую девочку лет пяти.

— Пусть спит, обойдёмся без неё. Хватит с нас и одной дамы. — Рыцарь потрепал по щеке дочь и приказал кормилице усадить её рядом.

По знаку господина съехавшиеся для участия в охоте вассалы заняли отведённые им места. Толпившиеся у дальнего конца стола латники и домочадцы последовали их примеру. Румяно запёкшаяся на вертелах дичь в виноградном соусе расточала вокруг нежный аромат. Среди горок зелени и фруктов высились объёмистые фляги и графины с вином. Гости то и дело подливали из них в стаканы, славя щедрость и хлебосольство хозяина.

В разгар завтрака в залу стремительно вошёл человек в высоких сапогах и запылённом кожаном камзоле. Все выжидающе обернулись.

— Как, Сальери, удалось найти зверя? — нетерпеливо спросил Бруцати.

— В рощу у Монте-Верде забрёл матёрый кабан… Родриго и Марко идут по следу, — устало вытирая катившийся по лбу пот, ответил доезжачий, — да по дороге сюда на перевале я видел диких коз.

— Отлично, старина! Подкрепись-ка стаканчиком, и за дело! — Рыцарь поднялся из-за стола и направился к выходу.

Вассалы и латники, Глотая на ходу недожёванные куски, поспешили за ним. Через несколько минут сеньор, свита и стая гончих мчались за доезжачим, уверенно выбиравшим дорогу среди скалистых круч и зарослей кустарника. Вскоре послышались звуки рога. Псари спустили свору. Почуяв близость зверя, собаки рванулись вперёд. Всадники с копьями в руках пустились следом. Лес огласился топотом коней, криками охотников.

Прекрасный испанский жеребец намного опередил остальных лошадей и первым вынес Бруцати дель Романьяно к месту, где свора настигла кабана. Зверь, чувствуя, что ему не уйти от погони, одним духом взобрался по каменистому откосу и остановился на небольшой площадке с крутым обрывом позади. Заливаясь яростным лаем, гончие расположились вокруг, не решаясь приблизиться к грозному врагу. Несколько псов успели уже поплатиться за свою неосторожность. Наскочив на могучие клыки, они с воем скатились вниз.

Увидев окровавленных собак, рыцарь спрыгнул с коня и смело пошёл на разъярённого кабана. Улучив момент, охотник с силой ударил его копьём в грудь и заставил отпрянуть. В тот же миг гончие со всех сторон кинулись на раненое животное. Но старый кабан устоял. Подмяв под себя передних псов, он ринулся под гору на нового противника. Бруцати спокойно подпустил зверя и, ловко увернувшись от клыков, вонзил ему в шею кинжал. Огромная туша пронеслась мимо и, ломая кусты, повалилась набок.

Подъехавшие к месту схватки кастелян и другие охотники принялись наперебой поздравлять рыцаря. Латники выволокли добычу из кустов и отогнали всё ещё рычащих собак. Бруцати дель Романьяно, вложив в ножны кинжал, подозвал к себе старшего доезжачего:

— Ты говорил, Сальери, на перевале есть косули?

— Да, сеньор, у зелёной пущи за Прато я видел самку и двух детёнышей.

— Так поспеши туда. Как бы кто не спугнул их. Мы поедем шагом, надо дать отдохнуть коням и собакам.

Доезжачий поскакал вперёд. Остальные, обсуждая удачно начатый день, неторопливо двинулись следом.

Расправа

— Бруцати здорово повезло, — не скрывая зависти, громко сказал Фердинандо Гелья, один из ближайших соседей романьянского сеньора. — Превосходный кабан. Давненько мне не доводилось встречать таких!

— Неужели верховья Агоньи обеднели зверьём? — заметил ехавший рядом Винченцо. — Прежде ваши места славились охотой.

— Э, то было прежде, — вздохнул Фердинандо. — С тех пор как признали свободными этих собак крестьян, не стало жизни и зверю.

— Многие сами предпочли отдать свои земли испольщикам, — возразил кастелян. — Разве с крепостными виноградники приносили те доходы, что сейчас? Я не говорю уж о мягких пахотах и огородах.

— У кого есть пахота и сады, тому жаловаться не приходится, — согласился Фердинандо. — Но каково тем, чьи угодья состоят из лесных дебрей? Мы вынуждены заключать долгосрочные аренды и расплачиваться за раскорчёвку половиной наделов. А пока медзадри[20]Медза́дри — испольщики (арендаторы), отдававшие владельцу земли половину урожая. валят деревья да корчуют пни, знаешь, чем они кормятся? Дичью и зверьём, наворованными в нашем же лесу.

— И ты терпишь! — услышав последние слова, воскликнул Бруцати дель Романьяно. — На твоём месте я бы не задумываясь повесил первых же молодцов, пойманных с поличным.

— И я не раз собирался поступить так, мессере, — смущённо произнёс вассал, — да мой дом не чета вашему замку. Что стоит этим канальям сжечь его, как сожгли недавно усадьбу Зеноне?

— Ты напрасно их боишься, — презрительно усмехнулся рыцарь. — Эти голодные псы послушны, пока чувствуют над собой плеть. Не выпускай её из рук — они никогда не осмелятся напасть на тебя.

— Народ здесь труслив, — уверенно заявил кастелян. — Они спешат укрыться в свои норы, едва заметят блеск наших лат.

— Плохо ты знаешь горцев, — покачал головой Фердинандо. — Если довести их до крайности, они становятся храбрее вепря. В такую минуту лишь крепостные стены могут спасти от них.

— Гелья прав! — мрачно подтвердил один из ленников[21]Ле́нник — наследственный владелец земельного надела..— Когда я в последний раз был в Гоццано, сеньор д’Опалья вздумал расправиться со своими медзадри. Так этот сброд три дня осаждал замок. Не подоспей Риккардо Тиццони и другие рыцари, несдобровать бы осаждённым.

— Всё это бабьи страхи! — решительно произнёс Бруцати. — А сеньор д’Опалья просто старая размазня. Он не способен уже отличить ослиный рёв от звуков боевой трубы. Стоит ли удивляться, что столь «доблестный» вояка испугался шайки бездельников.

Охотники выехали из леса. Отдохнувшие кони бодро шли за гончими. Чуть заметная тропа постепенно поднималась по склону невысокой седловины. Тянувшаяся к горам холмистая гряда рассекала надвое зелёную чащу. Достигнув перевала, всадники увидели далеко впереди Сезию и маленькие домишки Прато. Внезапно снизу, где начинался кустарник, донеслись призывные звуки рога.

— Там что-то неладно, — насторожённо поднял голову Винченцо. — Сальери протрубил три раза!

— Скорей к нему, узнаем, в чём дело! — Бруцати дель Романьяно пустил коня вскачь.

Кастелян, латники и вассалы гурьбой устремились за сеньором. Через две-три минуты на лужайке среди редких деревьев все увидели Сальери, хлопотавшего возле раненой косули. Из шеи животного торчали две большие, грубо обструганные стрелы.

— Чьи стрелы? — гневно спросил рыцарь. — Кто посмел охотиться в моём лесу?

— Это кто-то из Прато, и не один, — осматривая стрелы, сказал доезжачий. — Задержись мы ещё немного, воры успели бы спрятать добычу.

— Per bacco![22]Чёрт возьми! (итал.) — выругался Винченцо. — Они не могли уйти далеко — из ран сочится кровь.

— Я найду мерзавцев! Обыскать рощу! — приказал Бруцати.

Охотники спустили гончих и рассыпались по лесу. Однако собаки, не привыкшие к травле людей, покружив вокруг, вернулись ни с чем.

— Мы напрасно теряем время, — заметил кастелян. — Негодяи наверняка укрылись в деревне.

— Тем хуже для них. — Сеньор повернул коня к Прато.

Скоро лежащее внизу селение наполнилось бранью солдат, плачем женщин, испуганными воплями детей. Действуя тупыми концами пик, латники бесцеремонно сгоняли всех к околице, куда привезли убитую косулю. Толпа с глухим ропотом жалась к изгороди. Угрюмо опустив головы, крестьяне со страхом посматривали на расположившуюся у ног рыцаря свору борзых. Среди односельчан стояли Джино, кузнец Стефано и его подмастерья.

— Что это дьяволы затевают? — тревожно спросил кузнец, нащупывая под полом стальной тесак. — Уж не пронюхали ли, какие косы куём мы в мастерской?

— Нет, — прошептал молотобоец Уго. — Говорят, кто-то подстрелил в господском лесу косулю.

— Ловкие охотники, — подмигнул Джино. — Сумели управиться без гончих.

— Верно, ребята из Каваллирио, — негромко произнёс низкорослый бородач в овчине. — Я недавно встречал их у зелёной пущи.

— Э… туда похаживают не только из Каваллирио, — возразил широкоплечий детина в разбитых цокколях на босу ногу. — Каждому охота поживиться мясом.

Внезапно разговоры стихли. Толпившиеся у околицы повернулись к сеньору. Бруцати дель Романьяно шагнул вперёд и поднял над головой две окровавленные стрелы.

— Кому принадлежат эти стрелы? Мне известно, что браконьеры укрылись здесь. Если не укажете их, будете расплачиваться всей деревней.

Жители Прато взволнованно загудели:

— Как, платить за непойманного вора?

— Не по закону!

— Там могли охотиться чужие!

Выждав, пока общий гомон стих, рыцарь насмешливо обернулся к стоявшим позади вассалам.

— Послушайте этих драных законников, они ещё возмущаются! Косулю убили у них под носом, и никто ничего не ведает! — Он решительно отбросил стрелы в сторону и подозвал кастеляна: — Угони из деревни скотину. Не выдадут воров — пусть пеняют на себя.

По знаку Винченцо латники принялись исполнять волю сеньора. Со всех дворов угоняли коз, овец, коров. Подавленные неожиданно свалившейся бедой, крестьяне молча смотрели, как уводят скот. Когда стадо приблизилось к околице, из толпы выбежал тощий лохматый человек в старой, залатанной рубахе.

Он оттолкнул ближайшего солдата и с громкими воплями кинулся на дорогу:

— Овцы! Мои овцы! Без них не пережить зиму!

Несколько латников схватили его и оттащили в сторону.

— Подлый бунтарь, ты осмеливаешься противиться моим приказам! — Бруцати дель Романьяно, грозно нахмурив брови, подошёл к отчаянно вырывавшемуся крестьянину. — Кто этот дерзкий пёс?

— Это Исидоро, за которого платил Дольчино, — с нескрываемым злорадством сказал кастелян.

— Так вот откуда его спесь! Клянусь мессой, он тоже еретик! Ну-ка, стащите с него порты, посмотрим, поможет ли ему сатана против моего хлыста.

Солдаты повалили Исидоро на землю. Но он вывернулся и, вскочив на ноги, бросился под гору, к берегу Сезии.

— Ах так! — яростно топнул ногой сеньор. — Сатанинское отродье хочет к своим за реку! Пускайте гончих! Живей! Ату, ату его!

Растерявшиеся было псари спустили борзых. Собаки с лаем понеслись за бегущим. Винченцо и трое вассалов вскочив на коней, поскакали следом. На глазах у всей деревни псы настигли Исидоро. Некоторое время было видно, как он отбивается от разъярённой своры. Но его усилия только распаляли гончих. Подскакавшие к месту схватки кастелян и другие охотники криками ещё больше растравили собак. Одна из борзых, вцепившись беглецу в горло, опрокинула его навзничь.

Затаив дыхание толпа следила за кровавой расправой. Дети в страхе зажмурили глаза, прячась за спины матерей. Внезапно раздался громкий вопль.

— Убийцы! Они затравили его! — Жена Исидоро, прижав к груди малыша, кинулась вниз к мужу.

Крестьяне, хранившие до тех пор молчание, разразились проклятиями. В воздухе засверкали ножи. Хватая с земли камни, выламывая из изгороди колья, все бросились под гору, где собаки рвали на части человека.

Возмездие

Поздно вечером в Гаттинару к Дольчино прибежал Уго, молотобоец Стефано.

— Беда! Романьянский сеньор затравил псами Исидоро! Латники угнали из деревни скот. Многих избили.

Дольчино и находившиеся в доме братья переглянулись.

— Мужики обозлились как черти, — тяжело дыша, продолжал Уго. — Они хотят идти жечь Романьяно и собирают по сёлам народ. Просят у вас помощи.

— Романьяно — хорошо укреплённый замок, — смущённо заметил один из гаттинарцев.

Подавленный известием, Дольчино молча сидел, опустив голову. У губ залегли глубокие складки. Он вспомнил распростёртого на земле Исидоро, его бледную, худую жену и пятерых детей. Теперь дети стали сиротами. Так неожиданно обернулась для них его бескорыстная помощь. Что же это? Или судьба глумится над ним?

Дольчино с силой ударил рукой по столу, поднял глаза на Уго:

— Возвращайся назад! Скажи — мы придём!

Он снял со стены меч и вышел на улицу.

Скоро со стороны маленькой церкви раздались частые удары колокола. Уснувшее селение ожило. Улицы наполнились топотом бегущих. Через несколько минут вооружённые гаттинарцы собрались на площади. В руках у многих пылали зажжённые факелы. Вождь апостолов поднялся на паперть.

— Братья! — обратился он к воинам. — Крестьяне на том берегу просят помощи. Сегодня хозяин Романьяно затравил собаками безвинного человека. Солдаты забрали в Прато скотину, жестоко расправились с людьми, многих избили. До каких пор мы позволим бесчинствовать насильникам?

Грозный гул прошёл по толпе.

— Они грабят и убивают, надеясь на неприступные стены, — громко продолжал Дольчино. — Но если господь не захочет, и стены не спасут от возмездия!

— Смерть сеньорам! Веди нас! — прокатилось над площадью.

Сотни секир, мечей и топоров взметнулись к небу.

Всю ночь лодки перевозили людей через реку. Жители соседних деревень приносили лестницы, шесты и верёвки с крючьями на концах. По приказу Дольчино братья спешно рубили для таранов высокие дубы. Женщины и подростки связывали ветви для завалки рвов. Под утро многолюдное крестьянское войско окружило замок.

— Нам бы только на стены взобраться, — таща на плече составленную лестницу, говорил односельчанам кузнец Стефано. — Там мы с ними расправимся.

— Гляди, сколь народу привалило! — кивал Джино, укладывая для броска длинную верёвку с железным зацепом. — Вся округа поднялась.

— Главное — сразу ворваться в крепость, — заметил старый Чезаре, сосед Исидоро. — Подбирайтесь с восточной стороны: в том месте нет рва и кладка ниже.

— Тише болтайте — спугнёте караульных, — предостерегающе цыкнул коренастый бородач в вывороченной наружу овчине.

— А ты, брат, скинь шубу, не то латники намарают в штаны, приняв тебя за горного духа, — пошутил молодой мужик с вилами в руках.

— Лучше, Игнацио, сбрось цокколи, — отозвался тот. — Босым ловчее карабкаться на стену.

Неподалёку раздался крик совы. Разговоры замерли. Услышав сигнал, все молча устремились к стенам. В ход пошли лестницы, шесты, зацепные крючья. Штурм начался. Лучники, подойдя ближе, стали осыпать стрелами окна и бойницы замка. Поддерживаемые десятками рук, брёвна-тараны тяжело обрушились на окованные железом ворота и боковые дверцы крепости.

Часовые в башнях, запоздало подняв тревогу, принялись обстреливать нападающих. Несколько братьев и крестьян упали, поражённые стрелами. Но многие были уже на стенах и кинулись навстречу латникам, спешившим из глубины двора на помощь караульным.

Первые удары таранов разбудили Бруцати дель Романьяно, спавшего с молодой супругой в просторной опочивальне. Удивлённо приподняв голову, он с минуту прислушивался, затем решительно откинул шёлковый полог. Жена испуганно схватила его за руку:

— Верно, гроза. Мне страшно, не уходи!

— Спи! Такие грозы нам не опасны, — спокойно ответил рыцарь.

Он быстро прошёл узким коридором в оружейную. Паж и двое оруженосцев были уже на ногах. Поспешно надевая латы, они тревожно посматривали в окна, выходившие во двор замка. Оттуда всё сильней доносился шум битвы.

— Кто напал? Где Винченцо? Подать панцирь!

Строгий, уверенный, как всегда, голос сеньора вернул слугам самообладание. Паж тотчас кинулся искать кастеляна. Оруженосцы принялись помогать хозяину облачаться в рыцарские доспехи.

Из соседних комнат в оружейную спешили домочадцы и гостившие в крепости вассалы. Все торопливо натягивали стальные кольчуги, пристёгивали шлемы, разбирали щиты и копья. На женской половине суетились перепуганные служанки.

В дверях показался Винченцо. Собравшиеся в зале выжидающе обернулись.

— Как на стенах? Все ли на местах? — заканчивая шнуровку пластинчатых набедренников, обратился к нему Бруцати дель Романьяно.

— Тридцать копейщиков посланы в помощь башенным стрелкам. Остальные в резерве у казармы.

— Установил силы противника? Чьи солдаты участвуют в приступе?

— Пока неизвестно, мессере. В темноте невозможно различить. К тому же не слышно боевых кличей. Нападающие немы как рыбы.

— Странно, — заметил рыцарь. — Неужели гибеллины Тиццони?

— Не думаю, — покачал головой Винченцо. — Старик знает, что мы увеличили гарнизон.

— Может быть, из-за Альп наведались швейцарцы? — высказал догадку Фердинандо Гелья.

— Те лишь грабят деревни, а не штурмуют крепости.

— Кто бы там ни был — за дело! — опуская забрало, воскликнул Бруцати. — Я слышу, они уже здесь, под окнами. Трубите «Всем в бой». Соединимся с нашими у казармы и вместе погоним собак.

С мечом в руках рыцарь бросился вперёд. Остальные поспешили за ним. По замку разнеслись громкие звуки труб. Во дворе разгорелось сражение. Защитники, видя, что имеют дело с собственными медзадри, воспряли духом.

— Вперёд! Бей мятежников! — призывал Бруцати дель Романьяно.

Его тяжёлый меч безжалостно разил врагов. Бок о бок с патроном дрался хромой Винченцо. Он не совсем ещё оправился от недавней встречи с апостолами, но испытанная рука бывалого рубаки привычно делала своё дело. Увлекая за собой других, они пробились к казарме, где находились солдаты резерва.

Бой перешёл на стены. Пользуясь превосходством в оружии, вассалы и латники шаг за шагом теснили нападавших. Им удалось освободить почти весь замок. Снаружи по-прежнему раздавались удары таранов.

— Спешите, бездельники! — торопил Бруцати своих. — Надо сбросить рваную рать со стен, пока не проломили ворота.

С другой стороны крепости донеслись торжествующие крики. Атакующим удалось разбить одну из калиток. В неё устремились тяжело вооружённые воины апостолов. Соотношение сил сразу изменилось. Число защитников быстро таяло.

Видя, что восстановить положение не удастся, Бруцати дель Романьяно приказал отступать к конюшне. Вместе с Винченцо и несколькими домочадцами рыцарь вывел лошадей через железные боковые ворота и, прокладывая пути мечом, ускакал, бросив на произвол судьбы жену и дочь.

Через несколько минут замок пал. Оставшиеся в живых солдаты сложили оружие, сдаваясь на милость победителей. Дольчино распорядился подобрать раненых и увести пленных. Из крепости выгнали скот, вынесли припасы и ценное имущество. После этого у всех деревянных построек были навалены кучи хвороста, сухой травы и соломы. Их подожгли сразу с нескольких концов.

Высоко взметнулось красное пламя. Крик радости вырвался у крестьян. Размахивая шапками, они обнимали друг друга.

— Горит проклятая берлога, горит! — восторженно шептал седой старик.

По его морщинистому лицу катились слёзы.

— Слава богу! — слышалось отовсюду. — Наконец-то господь услышал наши молитвы!

На востоке показалось солнце и озарило долину яркими лучами. Огонь всё сильней бушевал в стенах крепости. Густой чёрный дым окутал её снизу доверху. Внезапно с той стороны, где стояли Дольчино и Маргарита, кто-то громко запел. Сотни бойцов дружно подхватили. Заглушая грохот падающих башен, далеко над холмами зазвучала победная песнь.

… Вечером, после захода солнца, хоронили убитых. Пятьдесят человек пали в бою у замка. На крутом берегу Сезии под старым дубом была вырыта широкая яма. Трупы положили плечом к плечу в общую могилу.

Молча стояли вокруг повстанцы, прощаясь с друзьями. Дорогой ценой заплатили они за победу.

Обнажив голову, Дольчино неподвижно глядел вниз, вспоминая картину недавней схватки. Лишь теперь он по-настоящему осознал, через какие испытания суждено пройти. В это утро ему впервые пришлось убивать людей. Он видел их перекошенные лица, слышал предсмертные крики.

— Господи, — прошептал Дольчино, — не ради себя я поднял меч. Насилием держится неправда, и лишь силой можно одолеть её.

Над телом одного из бойцов склонился Лонгино Каттанео. По его усам и бороде скатывались слёзы. Не замечая их, он держал в своих больших руках голову мёртвого и неотрывно смотрел ему в лицо. Над обезображенной старым шрамом щекой убитого зияла страшная рана. Удар вражеского копья пришёлся по виску. Не имевший шлема воин был сражён наповал, не успев пустить в ход топор.

— Эх, Джованни, Джованни… — скорбно шептал старейшина. — Не пришлось тебе дожить до нашей победы. Сколько лет ты ждал её и не дождался… Помнишь, в Парме накануне побега мы молили мадонну. Нас было пятеро, а пробились двое. И вот смерть взяла и тебя…

Позади Лонгино, опираясь на арбалет, стоял сутулый, рано поседевший старейшина Федерико ди Новара. Его глаза были сухи, губы сжаты, только лёгкое подрагивание век выдавало сдерживаемое волнение. Поверх рубахи плечо у него было перетянуто широкой тряпкой. Не мигая, он медленно переводил взгляд с одного лица на другое, будто желая навсегда запомнить тех, кто был здесь.

Опустившись на колени у края могилы, тихо рыдали женщины.

Перед тем как засыпать могилу, каждый бросил туда горсть земли. Потом осторожно стали зарывать её. Последними были закопаны лежавшие в центре молодой ткач из Верчелли и старый крестьянин из Прато, сосед Исидоро.

Народ ещё долго не расходился. Лёгкий ветер доносил с лугов запах альпийских трав.

— Где-то сейчас их души, — посмотрев вверх, сказал Паоло. — Может быть, они уже вознеслись к небесному порогу.

— А на земле всё как прежде, — вздохнула Маргарита. — Только братья, что лежат здесь, уже не встанут.

— Вспомни слова завета, — возразил Ремо. — «Не считай убитых за правое дело, не называй их мёртвыми, ибо они живут…»

— Теперь не придётся встречать солдат голой грудью, — заметил Антонио. — Бой принёс победу и оружие.

— Иметь бы его раньше, мы не потеряли бы стольких! — горестно воскликнул кузнец Стефано.

— И каких людей — Джованни, Пьетро, Игнацио!

— Не будем, друзья, предаваться скорби, — глухо произнёс Дольчино. — Наши братья честно сражались и отдали жизнь за святую правду. Можно ли иметь судьбу прекрасней? Осушите же слёзы! Разве то, за что они бились, умерло вместе с ними? Разве погибло дело, за которое они пролили кровь?

Голос Дольчино стал громче. Толпившиеся вокруг бойцы жадно слушали вождя.

— Не будем же омрачать память о них печалью. Возблагодарим лучше господа за то, что он послал нам таких товарищей, что дал радость дружбы с ними. Живые или мёртвые, они будут всегда в нашем строю, ибо души, соединённые общим стремлением к истине и добру, не может разлучить даже смерть…

Послы

Апостольская община крепла с каждым днём. Отовсюду в Гаттинару стекался народ.

В декабре 1303 года Дольчино написал новое большое послание к верующим в Христа. Он яростно громил церковь, предсказывал скорую гибель папы, кардиналов и всех его приспешников.

Странствующие братья проповедники распространяли послание по Италии и другим христианским странам. Вместе с толпами пилигримов, замешавшись среди паломников-богомольцев, ходили они по сёлам и городам, читали воззвание Дольчино, вербовали людей. Слава о вольной коммуне разносилась всё дальше.

Однажды поздним февральским утром у ворот Гаттинары появились два всадника в длиннополых мантиях. Они медленно ехали на муллах, внимательно рассматривая заново возведённые стены.

— Разрази его гром! — нахмурил брови каноник верчельского кафедрального собора Адерико Арборио. — Сколь понастроил, сатана. Будто сидит здесь не пару месяцев, а целый год.

— Тут ещё не всё. На горе у них настоящая крепость, — отозвался приор соседнего бенедиктинского монастыря Фаустино Панса.

— Скоро этому придёт конец. — Каноник подобрал поводья. — Если Дольчино не примет предложения епископа, у святейшего хватит солдат, чтобы уничтожить их осиные гнёзда.

— Дай-то бог! — осенил себя крестом приор. — И так чернь точно взбесилась в округе. Всех смутил еретик своими проповедями.

Последние слова он произнёс вполголоса. Из двух сторожевых башен навстречу уже спешили часовые в шлемах и железных кольчугах поверх драных хламид.

— Гляди, никак, священники! Вот так гости! Давно не видать было этого воронья! — Пёстро одетые стражи с арбалетами в руках и топорами за поясом обступили приехавших.

Вперёд протиснулся широкогрудый бородач.

— С чем пожаловали? — бесцеремонно оглядывая незнакомцев, спросил он.

— Везём письмо епископа. Вели пропустить к Дольчино, — каноник достал из рукава запечатанный воском свиток.

Старший поста недоверчиво повертел пергамент в руках и, почесав бороду, сунул за пазуху.

— Хорошо, я сам сведу вас. — Он приказал открыть ворота и пошёл впереди.

Все расступились, с неприязнью посмотрев вслед непрошеным гостям.

— Ишь, волки, так и рыщут глазами, — проворчал один из дозорных. — Не иначе, лазутчики.

— Кружат стервятники — жди беды, — отозвался другой.

Между тем Адерико Арборио и Фаустино Панса ехали за провожатым, с изумлением разглядывая оживлённые улицы Гаттинары. Навстречу то и дело попадались повозки с брёвнами, камнями и нарубленными прутьями. Со стороны реки ещё рыли рвы и укрепляли стены, но часть людей уже занималась строительством внутри селения.

Повсюду виднелись плотники и каменотёсы, возводившие стены новых жилищ. Женщины и дети месили глину, сплетали прутья. Многие были так увлечены работой, что не сразу заметили священников, следующих за вооружённым стражем. Но недаром говорят, в деревне даже маленькая новость летит на больших крыльях. Не успели гости добраться до площади, вся Гаттинара знала об их приезде.

Дольчино принял послов в центре села, у часовни. Окружённый толпой крестьян, в старом, измазанном глиной камзоле, простых цокколях и широкополой шляпе, вождь апостолов ничем не выделялся среди собратьев. И всё же каноник и приор тотчас почувствовали, что это он.

Прочитав полученное из рук часового письмо, Дольчино повернулся к священникам:

— Верчельский епископ от имени папы обещает нам отпущение грехов и предлагает мне почётное звание кондотьера. Я должен лишь уговорить своих последователей вернуться в лоно «святой» матери-церкви и согласиться служить в войсках республики, в противном случае нас ждёт меч и костёр. Правильно ли я понял послание епископа?

Адерико Арборио и Фаустино Панса утвердительно склонили головы.

Дольчино поднял над головой свиток и с усмешкой воскликнул:

— Не слишком-то изменились нравы со времён Искариота![23]Искарио́т Иу́да — апостол, который, согласно евангельской легенде, предал Христа. Нас собрались купить за тридцать сребреников. Верно, старый торгаш епископ спутал нас с продажными францисканцами.

По площади прокатился смех.

— Но кто захочет уподобиться гнусному Иуде? Кто из страха и корысти предаст братьев и, забыв божье дело, пойдёт служить сеньорам? — Вождь апостоликов обвёл взглядом толпу и громко продолжал: — Нас хотят вернуть матери-церкви. Но разве можно считать матерью лживую блудницу? Можно ли называть этим именем алчную гиену, пьющую кровь собственных детей?

Гневные голоса заглушили последние слова:

— Долой папских ублюдков!.. Убирайтесь из Гаттинары!

Толпа придвинулась к священникам. Дольчино разорвал свиток и бросил его к ногам послов:

— Вот наш ответ! Пусть в Риме знают! Мы сумеем отвадить шакалов!

Усилившийся гул заставил каноника и приора поспешно вскочить на мулов. Брань, свист, улюлюканье провожали их до самых ворот. Лишь отъехав на почтительное расстояние, посланцы верчельского епископа осмелились обернуться в сторону мятежной Гаттинары.

В тот же день вечером в гаттинарской часовне, служившей складом оружия и местом совещаний, собрались апостольские старейшины. Горевшие по углам толстые свечи озаряли груды лат, стрел и щитов, сложенных вдоль стен.

— Священники неспроста приезжали, — обратился к собратьям Дольчино. — Все прибывшие за последние дни из Верчелли подтверждают, что там полно солдат. Из соседних городов каждый день подходят отряды. На улицах можно встретить немецких рыцарей и швейцарских наёмников. В ближайшее время надо ждать «гостей».

— У нас всё готово. Стены укреплены. Оружия хватит, — отозвался Лонгино Каттанео. — Теперь хорошо бы уточнить силы врагов.

— И каким путём они двинутся, — добавил Федерико ди Новара.

Дольчино и старейшины задумались.

— Я проберусь в Верчелли! — нарушив наступившую тишину, произнёс стоявший в углу Паоло. — Меня никто там не знает.

— За тобой охотится инквизиция, — возразила Маргарита.

— Слишком большую радость доставишь ты попам, если им удастся схватить сына Сегарелли, — неодобрительно покачал головой кузнец Альберто Карентино.

— Разве без риска бывает успех? — горячо воскликнул юноша. — Не вы ли учили не бояться опасностей?

— Паоло прав, — тихо сказал Дольчино. — Мы не должны его удерживать. Но он поедет не один. Первый старейшина и Джуффреди составят ему компанию.

Вождь апостолов подошёл к Лонгино Каттанео и положил руку ему на плечо:

— Ты подал хорошую мысль, и никто лучше тебя её не осуществит. Кстати, когда будешь в городе, передай моё письмо Ринальдо ди Бергамо. Этого учёного медика давно травит инквизиция. Он мог бы быть с нами.

Через час три всадника мчались к Верчелли. Навстречу дул тёплый весенний ветер. В небе, точно далёкие огни, дрожали звёзды. Вокруг было тихо. Лишь топот лошадей да треск сухих веток под копытами нарушали покой ночи.

— Хорошо бы добраться раньше священников, — сказал Паоло, догоняя скакавшего впереди Джуффреди.

— Сменим в Греджио коней — обгоним! — откликнулся тот.

— Не наткнёмся ли на них по дороге?

— Я веду кратчайшим путём. Лесом попы ехать не рискнут.

С обеих сторон тропы подступала непроглядная чаща. Постепенно путь стал ровнее, между стволами деревьев появился просвет. Дорога вывела к реке и пошла вдоль берега. Под утро впереди показалось селение.

— Это Греджио! — Джуффреди остановил коня на пригорке. — Надо найти здешнего бочара Джованни Фиески. Его дом стоит отдельно, у самой воды.

— Наверно, там. — Паоло показал на видневшуюся среди кустов камышовую крышу.

Всадники спустились с холма и подъехали к дому. Две большие мохнатые собаки с лаем выскочили навстречу. На порог вышел старик с суковатой палкой в руке.

— Мы ищем Фиески, — обратился к нему Лонгино Каттанео. — Говорят, у него хорошие бочки.

— Вы не ошиблись, — оглядывая незнакомцев, ответил старик. — Мои изделия славятся по всей округе.

— Тогда уйми псов. Надо посмотреть товар.

Бочар отогнал собак и впустил гостей в дом, служивший одновременно мастерской и жилищем.

— В горах крепчает ветер, — негромко произнёс Лонгино, входя в заставленную бочками комнату.

— Близится буря, — отозвался условной фразой хозяин.

Убедившись, что перед ними тот, кого они искали, братья сразу перешли к делу.

— Нельзя ли достать свежих коней? Мы должны срочно попасть в Верчелли.

— Сменить коней нетрудно, но как вы проберётесь в город? Повсюду стоят заставы.

— Мы поедем лесом до новарской дороги, — сказал Джуффреди. — Там можно присоединиться к одному из союзных отрядов или пристать к пилигримам.

— Слишком опасно, — покачал головой старый мастер. — Епископские ищейки обнюхивают каждого.

— Необходимо проскочить любым способом, — тихо сказал Лонгино Каттанео. — Нас послал Дольчино.

— В таком случае, я дам вам совет. Дворецкий верчельского подесты заказал мне дюжину бочонков. Отвезите их от моего имени во дворец.

— Неплохо придумано! — согласился Лонгино. — Но на чём мы повезём бочки?

— Подождите здесь.

Фиески вышел из дома и направился к селению.

Вскоре с той стороны послышалось тарахтение колёс. Две лёгкие крестьянские повозки, запряжённые рослыми лошадьми, подкатили к дому. На одной из них сидел старик, вторую вёл подросток, оказавшийся его подмастерьем.

— На этих рысаках к полудню вы будете в городе, — улыбнулся бочар, похлопав лошадей по гладкому крупу. — Выпросил у старосты под залог ваших коней.

Отобрав лучшие из бочек, мастер помог укрепить их на повозках. Когда всё было готово, он вынес из дома кувшин вина и большой круглый хлеб.

— Возьмите на дорогу. Да не забудьте поклониться дворецкому от старого Джованни.

Простившись с хозяином, Лонгино Каттанео, Паоло и Джуффреди продолжали путь.

Ринальдо ди Бергамо

В полдень старейшина и юноши подъехали к Верчелли. С холма были ясно видны блистающие позолотой высокие соборные шпили; их окружали каменные патрицианские дворцы с бесчисленными колоннадами, лоджиями и арками; дальше от центра расходились кварталы торговцев и ремесленников. Издали город напоминал дремлющего гиганта. Массивные стены из серого песчаника служили ему надёжным панцирем.

Добравшись до восточного въезда, Лонгино Каттанео и его спутники благополучно миновали стоявшую у ворот стражу. Начальник охраны хорошо знал дворецкого подесты. С них даже не взяли полагавшуюся за провоз товара плату. Повозки с бочками проехали несколько улиц и остановились в квартале кожевников, перед домом с железным флюгером на крыше.

Из двери, над которой был изображён большой жёлтый башмак, выглянул хозяин. Увидев бочки, он удивлённо поднял брови.

— Узнаю работу старого Джованни. Точно такая же бочка хранится в моём подвале. — Башмачник подошёл ближе, рассматривая вырезанные на днищах узоры.

— С гор подул ветер, — понизив голос, сказал Лонгино Каттанео. — Нельзя ли остановиться у тебя, Сильвано?

— Когда близится буря, грех отказывать добрым людям, — улыбнулся мастер.

Он помог завезти повозки во двор и распрячь коней. Минут через десять утомлённые дорогой братья крепко спали в доме Сильвано.

На другой день, передав бочки дворецкому подесты, братья отправились разыскивать Ринальдо ди Бергамо. Учёный медик жил у главного рынка. Чтобы попасть туда, им пришлось долго блуждать по узким, кривым улицам. Каменные и глинобитные дома стояли здесь так близко друг от друга, что их обитатели без труда могли обменяться рукопожатием с соседом напротив.

В каждом из таких проулков обычно жили люди одной профессии. Кварталы, расположенные ближе к центру, населяли портные, золотых дел мастера, резчики по дереву; на окраинах ютились кузнецы, плотники, каменотёсы.

Несмотря на ранний час, улицы Верчелли были полны нищих, монахов и солдат. У церквей, лавок, на перекрёстках — везде было людно. Навстречу то и дело попадались отряды вооружённых стрелков и конных рыцарей. Наконец Лонгино Каттанео и юноши вышли на рыночную площадь. Здесь уже бойко шла торговля.

С трудом протолкавшись к указанной улице, спутники отыскали нужный дом. Над ручкой низкой массивной двери висел на гвозде маленький молоток. Лонгино Каттанео постучал. Ответа не последовало. Выждав немного, он постучал ещё раз. Опять никто не откликнулся. Потеряв терпение, гость принялся бить ногой.

Только после этого внутри послышались шаги. Минуту спустя дверь со скрипом открылась. Подслеповатый старец, недовольно ворча, повёл их наверх по крутой тёмной лестнице.

— Всегда так встречаете пациентов? — спросил Лонгино, с недоумением разглядывая нелюдимого старца.

— Чёрт вас носит в эту пору, — отозвался тот. — Будто не знаете, что доктор принимает лишь вечером.

Они попали в небольшую прихожую. Велев обождать, старик робко заглянул в соседнюю комнату.

— Пусть пройдут, — послышался оттуда резкий голос.

Вздохнув, старый слуга распахнул дверь и, шаркая стоптанными сандалиями, поковылял досыпать к покрытому овчиной ларю. Лонгино Каттанео и его спутники шагнули в приёмную доктора. То, что они там увидели, надолго сохранилось у них в памяти.

Одна стена и угол комнаты были заставлены всевозможными бутылями, колбами, сосудами. У камина на треноге покоился диковинный аппарат. Здесь же стояли весы. В противоположном углу на ящике под стеклянным колпаком были аккуратно разложены блестящие металлические инструменты. Об их назначении мог догадаться только медик. У открытого окна стоял дубовый стол, заваленный свитками, пожелтевшими листами папируса и толстыми книгами в кожаных переплётах.

Среди этой необычной обстановки, склонившись над рукописью, сидел узкогрудый человек в сером домашнем камзоле. Чёрная квадратная шапочка прикрывала его голову. Мельком взглянув на вошедших, он рассеянно спросил о цели визита. Лонгино Каттанео достал из-за подкладки кафтана письмо Дольчино. Доктор удивлённо вскинул брови и, развернув послание, погрузился в чтение.

У Ринальдо ди Бергамо было худое, продолговатое лицо. Глубокие морщины вокруг рта и у глаз придавали ему вид аскета. Однако первое впечатление быстро проходило. Когда он улыбался, черты лица преображались. Братья с любопытством разглядывали медика, о котором ходило столько слухов.

Говорили, что Ринальдо окончил Болонский университет и долго скитался по разным странам. Ещё в молодости ему сопутствовала слава искусного хирурга и большого чудака. Он брался лечить больных, считавшихся безнадёжными, и нередко те оставались жить после операций. Несмотря на это, Ринальдо то и дело приходилось переезжать с места на место, спасаясь от врагов и завистников.

Его простодушную грубоватость принимали за дерзость, веротерпимость — за кощунство, а некоторые странности, часто свойственные незаурядным натурам, истолковывали как признаки нечестивости. Соперники умело пользовались этими обстоятельствами, и, так как Ринальдо не был ревностным католиком, им без труда удавалось создавать вокруг его имени репутацию еретика и чернокнижника.

Впрочем, бесконечные преследования не ожесточили доктора. Он привык к странствиям и быстро свыкался с любой обстановкой. Несмотря на шестой десяток, этот человек был полон энергии. Круг его интересов не ограничивался медициной. Он был философ и поэт, звездочёт и алхимик. Всё возвышенное и прекрасное захватывало его.

Мирские слабости тоже были ему не чужды. Он всё ещё любил красивых, молодых женщин, хотя те давно перестали замечать его ухаживания; тщательно подстригал усы и бороду, невзирая на то, что лоб уже простирался до затылка, и частенько погружал орлиный нос в мензурку, служившую кубком.

Ринальдо ди Бергамо принадлежал к той вечно гонимой школе философов, которая не признавала догматов. «Сомневаюсь» — было его любимым словом. Он относился ко всем снисходительно и был твёрдо убеждён, что лучше дать жизнь одному, чем отнять её у сотни.

Это не спасало доктора от людской молвы. Слава смутьяна и еретика шла за ним по пятам. К моменту, когда Лонгино принёс письмо, он успел уже нажить среди городской знати многочисленных недругов и начинал не без основания подумывать о том, как бы не попасть в лапы инквизиции. Никогда не изменявшее ему чутьё старого бродяги подсказывало, что настало время позаботиться о новом пристанище.

Дочитав послание, Ринальдо поднялся из-за стола и быстро заходил по комнате.

— Клянусь Сократом, — он помахал в воздухе письмом, — лишь раз, во Флоренции, мне довелось встретить человека, обладающего столь пламенной фантазией. Будь Данте Алигьери здесь, он нашёл бы достойного соперника… Я давно слежу за успехами Дольчино и в душе разделяю идеи вольной общины. Сомневаюсь только, чтобы их можно было претворить в жизнь.

Внезапно доктор остановился и пристально посмотрел на гостей:

— Вы бросаете вызов церкви и сеньорам. Но ведь это война! Война против всего мира! Неужели вы рассчитываете победить тех, у кого в руках власть и деньги?

— Да, мы победим, — ответил Лонгино Каттанео. — В нашей общине заинтересовано большинство.

— Большинство о ней знать ничего не хочет, — возразил Ринальдо. — Разве неизвестно тебе, как крепко держится человек за своё добро? Да вас всех перебьют раньше, чем успеете пожать посеянное.

— Перебьют или нет, только кровь, пролитая за святое дело, не пропадёт. — Лонгино твёрдо взглянул собеседнику в глаза. — Даже если нас разобьют, это лишь отсрочит нашу победу.

— Но какой вам прок будет от победы, если вы её не увидите? — удивился доктор.

— Мы уже видим её, — гордо сказал старейшина. — Кто умирает за правду, остаётся бессмертен. Наш пример будет жить в сердцах угнетённых, помогая им пролагать путь к счастью.

— Вот ответ, достойный ученика Сегарелли! — воскликнул Ринальдо. — Но о каком счастье ты говоришь? Общество не может обойтись без тех, кто им правит, кто диктует законы и заставляет силой оружия соблюдать их. Как у всякого человека есть рот, чтобы есть, и руки, чтобы работать, так в любом государстве есть рабы и правители, бедные и богатые. Это будет всегда, ибо каждая земная тварь заботится прежде о себе.

— Ты неправ, Ринальдо, — покачал головой Лонгино Каттанео. — Уже сейчас на земле есть тысячи людей, готовых жертвовать всем ради счастья ближних. В этом наша сила, и она растёт с каждым годом.

— Значит, вы уверены, что, сделав собственность общей, можно исправить людей, заставить их быть разумными? Но ведь потребности человека безграничны и те, кто сегодня готов бескорыстно идти с вами, завтра сами захотят получать больше других. И вам не обойтись без распорядителей, у которых всегда будет возможность использовать своё положение. Я не говорю уж о духовных пастырях. Эти хитрые бестии сумеют урвать лучший кусок. Зачем напрасно смущать умы? Ваша затея — красивая, но бесплодная мечта.

— Я знаю, доктор, ты честный, благородный человек. Ты живёшь в хорошем доме, всегда сыт и можешь заниматься высокими искусствами. Попав в число избранных, ты не испытываешь на себе тяжесть подневольного труда. Но пребывающие в рабстве и нищете не хотят терпеть угнетение. То, что тебе кажется пустой мечтой, становится для них верой и убеждением. И они будут драться за свою мечту, пока не претворят её в жизнь. Рано или поздно люди создадут царство справедливости. Те же, кого за ум и таланты всенародная любовь изберёт руководить братьями, будут жить наравне со всеми, и это заставит их заботиться об общем благе, как о своём собственном. А сейчас, Ринальдо, мы должны проститься.

Лонгино подошёл к окну, вглядываясь в колонну латников, появившуюся со стороны новарской дороги.

— Каков же будет твой ответ?

— Прощайте, — взволнованно произнёс медик. — Вот вам моя рука в знак того, что я принимаю предложение. Передайте Дольчино — я приеду в Гаттинару, как только закончу опыты с серной пылью. Если до той поры ваша коммуна уцелеет, клянусь творцом, Ринальдо ди Бергамо станет её членом!

Лонгино Каттанео и его спутники крепко пожали доктору руку.

Начало кампании

Отряды пеших и конных латников проходили по соборной площади под бой барабанов и резкие звуки медных труб. Яркое мартовское солнце отражалось в панцирях и щитах солдат, блистало на рыцарских доспехах. Пестрели гербами боевые знамёна, колыхались цветные значки на копьях.

Толпы горожан, привлечённые красочным зрелищем, жались к домам, пропуская по узким улицам выступавшие в поход войска. Все обсуждали знаменательное событие.

— Пришло время проучить мужичьё! — громко говорил дородный купец в плаще, подбитом лисьим мехом. — Мало того, что этим скотам дали свободу, теперь они хотят ещё и землю!

— Пора разделаться с тряпичниками, — вторил ему сосед, суконщик, — не то вся чернь убежит в Гаттинару. Из моей мастерской уже ушли двое.

— Вы слышали, торговый цех в Бьелла собрал для армии полторы тысячи флоринов.

— Что ж, мессере Бонифаччо, для дела и мы не скупились. Сеньор Ласкари пожертвовал свой палестинский алмаз.

— Скоро вероотступникам не поздоровится. Из одной Новары пришло семьсот копейщиков да конница.

— Монферратский маркиз прислал четыреста латников. С людьми лумельского графа и швейцарцами будет не меньше двух тысяч.

— Вы забыли вольных стрелков и рыцарей. Все союзные города снарядили отряды.

Неподалёку от купцов тесной группой стояли ремесленники с деревянными гончарными ножами за поясом. Они тихо обменивались короткими фразами:

— Смотри, сколько солдат! Как во время миланской войны.

— Не по вкусу сеньорам Гаттинара. Боятся, как бы их крестьяне тоже за топоры не взялись.

— Ходят слухи, епископ призвал немецких баронов.

— Этих только покличь — сбегутся со всей Европы.

— Нелегко придётся Дольчино.

— Бог не выдаст, свинья не съест…

В верхней лоджии своего дворца перед мраморной балюстрадой, обращённой к площади, сидел верчельский епископ Райнерий Авогадро де Пессано. Сняв с лысеющей головы тяжёлую митру, он неподвижно смотрел на проходивших внизу латников. Рядом стояли верчельские нобили — родственники епископа: братья Пьетро и Джакомо ди Кваренья и его племянник Симоне Колоббьяно.

Братья отличались завидным ростом. Оба были одеты в атласные синие плащи городских синдиков. Симоне Колоббьяно, невысокий, крепко сложенный юноша лет двадцати, был красив лицом и имел благородную осанку. Белоснежный кафтан из тонкого фламандского сукна плотно облегал его фигуру.

— Провались в ад их дьявольское отродье! — громко выругался Пьетро, старший из братьев. — Проклятые патарены спутали нам карты. Вместо того чтобы покончить с происками Тиццони, приходится возиться с этим сбродом.

— Пути господни неисповедимы, — усмехнулся епископ. — Если бы послание ересиарха не встревожило Рим, не был бы объявлен крестовый поход, и лигу не удалось бы создать.

— Только страх, что мятеж распространится, заставил соседних государей прислать войска, — подтвердил Джакомо. — Теперь мы имеем трёхтысячную армию. Разгромив апостоликов, можно ударить и по гибеллинам.

— Без таранов и штурмовых лестниц Гаттинару быстро не возьмёшь, — заметил Симоне Колоббьяно. — Дольчино хорошо укрепил селение.

— Лумельский граф — опытный кондотьер. Да и Коккарелло бывалый воин. Их не остановит деревенский забор, — возразил епископ Райнерий. — К тому же савойский герцог обещал прислать лестницы и тараны.

— Но почему ваше преосвященство не позволили мне и Джакомо участвовать в походе? Или перестали доверять нам?

— Напротив, я слишком ценю вас… Хватит и того, что с Коккарелло ушёл Томазо. В это смутное время надо быть вместе. Город кишит врагами.

— Вы имеете в виду сторонников Тиццони?

— Есть более опасные противники, чем гибеллины, Симоне. Гораздо более опасные… Впрочем, отложим деловые беседы до завтра. На сегодня мы достаточно потрудились — торжественный молебен, сборы, проводы. В шестьдесят лет человеку не следует пренебрегать отдыхом.

10 марта, в ночь под святого Константина, в Гаттинару вернулись Лонгино Каттанео, Паоло и Джуффреди. Они привезли тревожную весть: крестоносная армия, насчитывающая более трёх тысяч пеших и конных солдат, выступила в поход.

В дом, где остановился Дольчино, были срочно вызваны старейшины братства и выборные от ближайших селений. Маленькая комната едва вмещала собравшихся. На длинном дощатом столе лежал план местности. Все взоры были устремлены на карту.

— Крестоносцы разделились на две колонны и движутся вдоль Сезии, — рассказывал Лонгино Каттанео. — Мы проехали лесом и опередили их почти на сутки.

— Хорошо, что вовремя предупредили. — Дольчино подошёл к столу. — Удалось ли выяснить, из кого состоят войска? И кто у них кондотьеры?

— По правому берегу под командой Коккарелло идут верчельцы. Они должны ударить со стороны монастыря Донна ди Радо. По левому — лумельский граф Филиппоне де Лангоски ведёт новарских рыцарей, швейцарцев и латников из Монферрато.

— С нами хотят покончить одним ударом, — усмехнулся кузнец Альберто.

— Если взять Гаттинару приступом не удастся, — продолжал Лонгино, — они собираются повести осаду до прибытия из Пьемонта стенобитных таранов. Епископ поклялся сровнять наши поселения с землёй и всех перевешать.

— Кто кого будет вешать, ещё неизвестно. — Вождь апостолов подозвал к себе Паоло. — Прежде всего не дадим им соединиться. Переправь часть людей на левый берег и хорошенько укрепись на месте сожжённого замка. Пока вы будете у Лангоски за плечами, граф не перейдёт Сезию. А ты, Лонгино, стань с отрядом на вершине холма против монастыря святой девы. Тогда верчельцы не решатся осаждать Гаттинару. Только не ввязывайтесь в открытый бой. Наёмники и рыцари рассчитывают на преимущества доспехов. Пусть попробуют штурмовать в них укрепления. Тревожьте солдат внезапными налётами. При малейшей возможности уничтожайте обозы. Когда у них кончатся припасы, им будет не до нас.

… На рассвете отряды Паоло и Лонгино Каттанео покинули селение. Сотни женщин, стариков, детей собрались у околицы провожать своих. С надеждой смотрели они вслед уходящим.

— Боже праведный, защити сыновей и отцов наших, — слышались слова молитв. — Помоги разбить слуг антихриста!

С длинными копьями, тяжёлыми арбалетами на плечах, в самодельных кольчужных рубахах и латах уходили братья. Навстречу под защиту стен уже спешили толпы беженцев. Слух о приближении крестоносного войска разнёсся по деревням. Крестьяне, вооружённые косами, вилами и топорами, присоединялись к гаттинарцам.

Весь день воины Паоло и Лонгино Каттанео укрепляли свои позиции. Среди обгоревших развалин романьянского замка и на крутом холме неподалёку от монастыря Донна ди Радо выросло два новых лагеря.

Расчёт Дольчино оправдался. Разделённая на две части армия католиков, подойдя к апостольским твердыням, не решилась на штурм. Отряды лумельского графа разбили палатки на холме против сожжённого замка. Верчельцы расположились у стен обители Донна ди Радо.

Тщетно солдаты и рыцари кружили перед укреплениями гаттинарцев и вызывали их на бой. Братья спокойно наблюдали за ними. Не вступая в открытые сражения, они изводили врагов неожиданными атаками и засадами. Нигде пришельцы не чувствовали себя в безопасности.

Через неделю крестоносцы остались почти без припасов. Внезапные ночные нападения лишили их большей части провианта, захваченного в Верчелли. С каждым днём солдатам приходилось рыскать всё дальше по деревням. И всё чаще окрестные крестьяне брались за топоры.

В квадратной парусиновой палатке, завернувшись в плащи, лежали на соломе несколько новарских латников. Слабый утренний свет проникал сквозь откинутый полог, озаряя осунувшиеся, давно не бритые лица.

— Слава богу, наконец-то светает, — прошептал один из них. — Днём можно хоть уснуть спокойно.

— Пять налётов за ночь — можно с ума спятить, — отозвался другой.

— Моли мадонну, Эдоардо, что уцелели. В отряде Умберто исчезли сразу восемь человек.

— Пресвятая богородица, клянусь, если вернусь домой — пожертвую всю добычу!

— Глупец, он ещё на что-то рассчитывает! С таким кондотьером, как Лангоски, мы сами скоро станем добычей.

— Зря хулишь графа, Джачинто, — вмешался в разговор пожилой латник, — Филиппоне дело знает. Без него нам пришлось бы хуже.

— Куда уж хуже, — проворчал Джачинто. — Сидим впроголодь… Ни жратвы, ни вина. Много ли так навоюешь?

— Самое страшное — оборотень, что разгуливает ночью по лагерю, — осенив себя крестом, произнёс Эдоардо. — Я слышал, он является в образе девы и проходит незамеченным через любую заставу.

— Отец Теобальдо говорит — это Маргарита, подруга ересиарха.

— Кем бы она ни была, только наш синдик клялся, что пустил в неё стрелу с пяти шагов, а попал в собственного оруженосца.

— Заговорённые доспехи, — заметил лежавший в углу лучник. — Верно, ваш синдик забыл перед выстрелом перекреститься.

— От ведьмы и святой знак не спасает, — поднял голову его сосед. — Третьего дня в стычке у переправы я видел, как мессере Тамбони крестился, когда она накинула на него аркан..

Однажды в лагерь новарцев прискакал гонец. Он привёз лумельскому графу письмо: сеньор Беккарио из Павии, воспользовавшись отсутствием Филиппоне де Лангоски, напал на его владения; вероломному соседу удалось захватить и разграбить родовой замок Лангоски. Неожиданное известие повергло графа в ярость. Стоявшая у шатра стража с изумлением прислушивалась к громким проклятиям. Всегда сдержанный и невозмутимый, кондотьер ругался площадной бранью.

— Такого с ним ещё не случалось, — осторожно перешёптывались стрелки. — Взбешён не на шутку.

— Ещё бы, разве ты не слышал, павийцы добрались до его сундуков, а там добра — не то что у здешних тряпичников.

— Другие поумней нас! Пока мы возимся с мужичьём, они ловят рыбку покрупней.

— Чёрт дёрнул меня ввязаться в этот поход. Даже если мы разобьём еретиков, всё равно, кроме индульгенций[24]Индульге́нция — грамота об отпущении грехов., ничего не получим.

— А много ли проку в тех бумажках?

— Тише вы! — опасливо озираясь, произнёс старший из стражников.

Разговор был прерван внезапным появлением из шатра Филиппоне де Лангоски. Часовые замерли на постах.

Граф был в полных рыцарских доспехах. Высокий открытый шлем с чёрным плюмажем, стальной панцирь, кольчужные штаны, скреплённые блестящими наколенниками с остроконечными железными сапогами. Поверх доспехов на плечи накинут голубой плащ.

Махнув перчаткой, Лангоски подозвал ординарцев. Резко, точно удары бича, прозвучали отдаваемые приказания. Среди лумельских рыцарей поднялась тревога. Слуги быстро седлали коней, воины облачались в латы.

Через десять минут перед палаткой кондотьера собралось около ста всадников. Двое конюших подвели Филиппоне боевого коня. Один из ленников, припав на колено, почтительно поддержал стремя.

Ни на кого не глядя, граф молча вскочил в седло и помчался к лесу в сторону новарской дороги. Его люди устремились следом. Бросив доверенную ему армию, забрав оруженосцев и вассалов, правитель Лумелло поспешно отбыл в свои владения.

Гостеприимный хозяин

Отсутствие кондотьера в лагере не замедлило сказаться на поведении новарцев и их союзников. Капитаны отдельных отрядов после жарких дебатов, кому возглавить общее командование, так и не решив этой сложной проблемы, стали действовать каждый на свой страх и риск. Не желая отставать друг от друга, солдаты разбрелись по деревням, вознаграждая себя за длительный пост.

Презрев осторожность, крестоносцы предались пьянству, без разбору грабя местных жителей. Поборники святой веры не гнушались любой поживой и тащили всё, что имело хоть малейшую ценность. Попойки нередко кончались насилиями и драками.

Особенно отличались «железные пилигримы» — так звали странствующих рыцарей, съехавшихся по призыву папы воевать с отступниками. После их визитов даже самые рьяные приверженцы церкви вооружались чем могли и бежали к Дольчино умолять о помощи. Со всей долины к братьям стекались сотни ограбленных и недовольных.

В тот день, когда Лангоски покинул лагерь, в большом селении, лежащем в нескольких милях к востоку от Романьяно, шли ожесточённые споры. Собравшиеся у дома старосты крестьяне обсуждали, как быть: последовать ли за ушедшими в Гаттинару и помочь им разбить крестоносцев или не ввязываться в войну и ждать, чем всё кончится.

— Чего ради лезть на рожон, восстанавливать против себя епископа, — горячо убеждал односельчан староста селения Клавдио Бруно.

— Голытьбе нечего терять: в их домах, кроме крыс да вшей, испокон веков ничего не водилось. А доброму земледельцу ни к чему оставлять хозяйство. Сеньоры всё равно возьмут верх. Зачем совать шею в петлю?

— Но, если братьев одолеют, — возражали другие, — вернутся сборщики податей. С нас снова начнут драть три шкуры.

— Таким, как Клавдио, хорошо, — шумели в задних рядах. — У них есть чем откупиться, а нам опять господские плети нюхать.

Неожиданно разговоры умолкли. У околицы раздались встревоженные голоса. Со стороны лагеря новарцев приближался отряд рыцарей. Недобрая весть мгновенно облетела селение. Спорщики заспешили к своим домам, с беспокойством ожидая незваных гостей.

Клавдио Бруно, только что яростно поносивший апостолов, первый бросился прятать добро. Его красавица жена, двое сыновей и дочь уже метались по комнатам, торопливо запихивая в окованный сундук одеяла, праздничные наряды, дорогую посуду и деревянные резные ларцы, хранившие приданое девушки.

В углу чулана, под лестницей, ведущей на чердак, был вырыт в земле тайник. Туда при необходимости спускали ценное имущество.

— Подождите! Не захлопывайте крышку! Мы забыли уложить ковёр и зеркало! — кидалась из чулана в комнаты жена Клавдио.

— А моя тафта, ленты, бусы, — лепетала дочь.

— Быстрей, черти варёные! Возитесь, как черепахи! — покрикивал на домочадцев глава семейства.

— Опускайте же сундук! Забрасывайте землёй! Лестницу! Лестницу ставьте!

Плотные, коренастые братья-близнецы Ламберто и Гвидо, обливаясь потом, работали лопатами.

— Едут! Едут! — донеслось с улицы.

За окном послышался стук копыт, лязг оружия.

Испуганно шепча молитвы, хозяева повалились перед грубым деревянным распятием, упрашивая богородицу отвести беду. Через несколько минут дверь содрогнулась от сильных ударов.

— Открывайте, проклятые иуды! Так-то вы встречаете христовых воинов!

— Сейчас, сейчас, не ломайте дверь! — поспешно бросился отворять Клавдио Бруно.

Низко кланяясь, он впустил рыцарей в горницу.

— Добро пожаловать, дорогие гости. Рад бы встретить хлебом и вином, да в доме пусто. Все забрали гаттинарские воры!

Пятеро воинов, закованных с головы до ног в латы, ввалились в комнату, внося с собой терпкий запах солдатского пота. Капитан отряда сеньор Бруцати дель Романьяно снял шлем, перекрестился и, окинув оценивающим взглядом обстановку дома, грозно повернулся к хозяину:

— Ты напрасно прикидываешься бедняком, старый пёс. Думаешь, я не вижу — ещё недавно на той стене висел добрый ковёр и кровати были застланы не этими тряпками. Но о делах побеседуем позже, а сейчас, коль уж ты назвал нас дорогими, постараемся тебе доказать, что мы не из дешёвых.

Довольный собственным остроумием, Бруцати громко захохотал и, хлопнув Клавдио по плечу, строго добавил:

— Ну-ка, отправь во двор своих щенков. Пусть помогут оруженосцам напоить коней. А вы, красавицы, позаботьтесь о нас, — обратился он к жене и дочери хозяина. — Да смотрите, чтоб вино и закуски были отменные, не то придётся поучить вас, как принимать благородных гостей.

Спутники капитана, сбросив тяжёлые шлемы и боевые перчатки, расселись по лавкам, приглядываясь к хлопотавшим у очага женщинам. На каждом из них поверх стальных лат был короткий бархатный плащ с гербом.

Особенно выделялся белобрысый верзила лет двадцати пяти, с красным угреватым лицом. На груди у него висел изящный золотой амулет. В рукоять кинжала и броню нагрудника были вделаны крупные жемчужины. Надменные жесты и лёгкое пренебрежение, с каким он разговаривал с приятелями, свидетельствовали о принадлежности к высшей знати. Все величали его мессере Ансельмо.

Между тем мать с дочерью добросовестно трудились, готовя над огнём камина свежую баранину, пережаривая в кипящем масле лук, чеснок и другие специи. Аппетитный запах разносился по дому, заставляя нобилей глотать слюну.

На столе появились сыр, солёные маслины, аккуратно нарезанные сдобные хлебцы. Клавдио Бруно вырыл закопанные в саду плотно закупоренные глиняные кувшины с вином и расставил бронзовые кубки, купленные им на торгах во время последней поездки в Новару.

Наконец мясо было подано. Изголодавшиеся гости набросились на еду. Прислуживавшая у стола дочь хозяина, Джезуина, не успевала подносить новые порции жаркого. Несколько насытившись, рыцари стали есть медленнее, смакуя каждый кусок и запивая его большими глотками вина.

Хозяин угодливо подливал в кубки, с ужасом замечая, как быстро исчезают в просторных глотках пришельцев многолетняя верначча и дорогая снедь. Впрочем, лицо его продолжало сохранять любезную улыбку. В глубине души Клавдио был даже доволен: никогда ещё не случалось ему прислуживать таким знатным сеньорам. Кроме того, он надеялся, что радушный приём, оказанный важным начальникам, избавит его от грубых наскоков солдатни и позволит в будущем заявить о своём участии в войне с еретиками.

Покончив с мясным блюдом, рыцари принялись за сыр, фрукты и сладкие пироги. Постепенно лица пирующих размякли и раскраснелись, движения пальцев, вымазанных в соусе и жире, стали вялыми. В то же время глаза их всё больше оживлялись, языки развязывались.

— Покарай меня бог, если кто-нибудь из нас жалеет об уходе Лангоски, — ударив себя кулаком в грудь, заявил мессере Ансельмо. — Этот трус и ханжа только и делал, что бегал от тряпичников да морил нас голодом в лагере.

— Говорят, в молодые годы граф был храбрым кондотьером, — с готовностью подхватил Фердинандо Гелья. — Теперь же стал хуже слепой овцы. Недаром его грабят соседи.

— Вы только вспомните, как он в первый же день заставил нас отступить! — воскликнул рыцарь с багровым шрамом на лбу.

— Не ты ли первым бросился удирать, когда в тылу показался их отряд? — заметил его сосед в малиновом плаще с гербом в виде трёх серебристых рыб.

— Я повернул коня после того, как этот баран протрубил отход, — горячась, возразил меченый воин.

Рубец его шрама ещё больше вздулся и покраснел.

— Ну, ну, — примирительно буркнул капитан. — Все мы тогда поспешили. Поговаривают, здесь не обошлось без нечистого. Но клянусь святым Марком, я зарублю всякого, кто вздумает ещё показать еретикам спину! — Бруцати грозно повёл бровью и обрушил на стол здоровенный кулак. — Эти сволочи сожгли мой замок и заставили выкупить собственную семью!

Несколько минут в комнате царила тишина. Уставившись на заваленный объедками стол, гости молча сидели, погружённые в свои думы. Клавдио Бруно поспешил наполнить кубки.

— Э, стоит ли ломать голову над грядущим? — тряхнул головой рыцарь в малиновом плаще. — От судьбы ещё никто не ушёл! Лучше выпьем за сегодняшний день. Всё хорошее и плохое в руках божьих.

Кубки снова пошли в ход. Весёлая болтовня возобновилась. Внезапно блуждающий взгляд Ансельмо остановился на хозяйской дочери.

— А молодка недурна, точно спелая слива, — подтолкнул он локтем сидевшего рядом дружка. — Ей-богу, Фердинандо, она мне приглянулась.

— Что ж, коль яблочко созрело, пора бы и упасть, — многозначительно улыбнулся сосед романьянского сеньора. — Только я отдал бы предпочтение той, что постарше.

— Фердинандо прав! — подкручивая чёрный ус, присоединился к их беседе капитан. — Молодое вино лишь новичку по вкусу.

Все трое принялись хохотать, в упор разглядывая возившихся у огня женщин.

Христовы воины

— А ну, подойди сюда, — повернулся вдруг Ансельмо к хозяину дома.

Тот поспешно приблизился.

— Отчего вино в этой бутыли с таким привкусом? Не подсыпано ли туда какого зелья?

— Помилуйте, отродясь не занимался подобными делами! — крестясь, воскликнул Клавдио. — Чтоб мне не сойти с места, вино из лучшего винограда, к свадьбе дочки готовил.

— Кто поверит твоим клятвам, разбойник! — грубо оборвал его рыцарь. — На словах каждый из вас невинней ягнёнка. Но я-то знаю, что все вы бунтари и укрыватели еретиков. — Он снял с полки три большие кружки и налил их до краёв крепким, сладковатым на вкус вином. — Ну-ка, пей, поросячья морда. Да заставь своих баб выпить. И пошевеливайся, не то живо обрублю твои ослиные уши.

Кривой турецкий кинжал с шумом вонзился в дубовый стол перед носом побледневшего хозяина. Трясущимися руками Клавдио взял одну из кружек и стал торопливо пить, расплёскивая на рубаху ярко-бордовую жидкость.

— А вы что, голубицы, ждёте приглашения? — повысил голос Бруцати, незаметно подмигивая приятелям.

Мать и дочь нерешительно подошли к столу. Ансельмо и Фердинандо Гелья с готовностью протянули им полные кружки.

— Разве я смогу столько выпить? — кидая на мужа тревожный взгляд, робко произнесла жена хозяина. — А наша Джезуина совсем дитя. Мы опьянеем.

— Пейте, пейте, — ухмыляясь, промычал рыцарь со шрамом. — Вино для того и создано, чтобы от него пьянели.

— К тому же этот напиток не столь уж плох. Если он не отравлен, вам нечего опасаться, — изрёк любивший пофилософствовать обладатель серебристых рыб. — Каждый должен испить из рога, уготованного судьбой. Кто знает, где худо, где добро. Спешите брать что есть. Ибо сказано в евангелии: всё равно рано или поздно костлявая даст отхлебнуть из её вонючего горшка.

— Э, приятель, о горшке ты что-то перехватил, — толкнул капитан разошедшегося богослова. — Вряд ли в писании есть такие слова. Но пути господни действительно неисповедимы.

— Смотрите, как быстро разделался со своей долей хозяин, — подступая к женщинам, воскликнул Фердинандо.

Понукаемые со всех сторон, те приняли вино и начали медленно пить под восторженные крики пьяной компании.

Мать Джезуины первая выпила вино.

— Браво! Молодчина! Точно воду, и глазом не моргнула! — хором поздравляли её рыцари.

Вниманием пирующих завладела жена хозяина. Амелиа-Роза недаром считалась в деревне одной из первых красавиц. Высокая, статная крестьянка с гибкой талией и правильными чертами лица, она всё ещё приковывала к себе взгляды. На праздниках и гулянках не было более ловкой и неутомимой плясуньи. Несмотря на тридцать семь лет и троих детей, никто не мог соперничать с ней в искусстве водить хороводы и петь весёлые канцоны.

Клавдио Бруно гордился супругой. Хотя он был намного старше и с виду непривлекателен, ему ни разу не довелось усомниться в её добродетели. Правда, родители выдали Амелию за богатого соседа по расчёту, тем не менее она была довольна судьбой и не только боялась, но и по-своему любила мужа. Как у большинства крестьянских женщин, её время целиком поглощалось заботами о детях и хозяйством. И пока в доме водился хлеб, ей ни разу не пришло в голову, что жизнь могла сложиться иначе.

Теперь, увидев угрозу семейному благополучию, она вдруг почувствовала себя беспомощной. Нависшая над ними опасность парализовала волю.

Между тем гости принялись наперебой подбадривать хозяйскую дочку:

— Смелей, смелей, крошка, не следует отставать от матушки. Пей до дна, докажи, что и ты добрая христианка.

В глазах мессере Ансельмо, неотрывно следивших за каждым движением девушки, разгорался алчный огонёк. Шутки и весёлые возгласы друзей подзадоривали молодого нобиля.

— Нет, а у нашего мессере недурной вкус, — шепнул собутыльникам крестоносец с отметиной на лбу. — Со временем цыплёнок, пожалуй, обгонит курочку.

— Что и говорить, мордашка у неё премилая. Только не верится мне, чтобы столь славный птенчик был в родстве с этим старым вороном. — Рыцарь в малиновом плаще кивнул на хозяина. — Готов поклясться святой Цецилией, здесь не обошлось без кукушки.

Джезуина растерянно потупилась и едва не выронила наполовину опустевшую кружку. Её раскрасневшиеся от вина щёки стали совсем пунцовыми. В этот момент она была очень мила. Правильные, как у матери, черты лица, тёмные глаза, густая светло-каштановая коса. Длинное закрытое платье и яркий передник с цветными полосками красиво облегали юную фигурку.

Тем временем, заметив, что хозяин, несмотря на выпитое вино, всё чаще бросает беспокойные взгляды на жену и дочь, Бруцати позвал Винченцо. В дверях тотчас появился рябой исполин, служивший теперь при рыцаре в должности старшего оруженосца.

— Ну, что лошади? — обратился капитан к бывшему кастеляну. — Не забыли ли перед водопоем остудить моего жеребца?

— Кони напоены, сеньор, — угрюмо отвечал Винченцо. — Мы нашли для них даже овёс. Теперь не мешало бы и нам отвести душу. — Оруженосец жадно сглотнул слюну и хлопнул себя рукой по панцирю. — Да не грех бы и горло промочить во славу Христову.

— Ты слышал? — поворачиваясь к хозяину, сказал Бруцати. — Мои солдаты до сих пор не кормлены. Ступай позаботься о них. Здесь мы и без тебя управимся.

Последние слова вызвали на лицах гостей улыбку. Опустив голову, Клавдио Бруно нерешительно поплёлся к двери.

Добросовестно выполнив приказ капитана и щедро снабдив остановившихся во дворе оруженосцев вином и закусками, староста хотел снова вернуться в дом. Дверь оказалась запертой. Хмель мигом выскочил у него из головы.

Предчувствуя недоброе, Клавдио несколько раз сильно дёрнул за ручку. Но изготовленный его собственными руками дубовый запор не сдвинулся с места. Беспомощно озираясь, хозяин заметался перед дверью. Доносившиеся из комнат возня и взрывы хохота привели его в состояние, близкое к помешательству.

— Что же вы сидите, безбожники! — разъярённо махая руками, подскочил он к пировавшим во дворе солдатам. — Не видите, что творят с добрыми христианами?!

— О чём раскудахтался, старый хрыч? — со смехом встретили его оруженосцы.

Клавдио Бруно, спотыкаясь, побежал на гумно, где его сыновья кормили овсом рыцарских коней.

— Скорей! Ко мне! — прерывающимся голосом позвал он братьев-близнецов Ламберто и Гвидо. — Там… заперли вашу сестру… мать!

Все трое бросились к дому. Но у порога, преграждая им путь, встал Винченцо.

— Куда? — угрожающе положил он руку на эфес тяжёлой шиммитары[25]Шиммита́ра — широкий турецкий меч..

— Спасите! На помощь! — долетел из-за двери приглушённый стон Амелии-Розы.

Её муж и сыновья, оттолкнув старшего оруженосца, кинулись ломать дверь.

— Ах так, собачье отродье! — Гориллообразный верзила выхватил шиммитару и плашмя ударил ею по голове хозяина.

Клавдио Бруно замертво упал у порога. Подбежавшие солдаты схватили за руки Ламберто и Гвидо. Винченцо пихнул ногой распростёртое тело и зло прикрикнул:

— Заберите эту падаль да уносите отсюда ноги, пока живы!

Близнецы стояли не шевелясь, будто поражённые громом. Их удивительно схожие, ещё безусые лица словно окаменели.

— Делайте, что вам говорят! Винченцо повторять не любит, — подтолкнул одного из них солдат.

Из дома донёсся пронзительный крик Джезуины. Подняв окровавленного отца и не глядя друг на друга, братья молча понесли его со двора.

— Вот как надо разговаривать с деревенскими свиньями, — скаля жёлтые зубы, усмехнулся Винченцо. — Чем сильней хватишь такого по башке, тем ниже в другой раз поклонится.

— А наши господа, ей-богу, не промахи, — наполняя фляжку вином, пьяно сказал один из оруженосцев. — Знают, куда удочку закинуть.

— Это всё капитан, — подмигнул другой. — Старый воробей с первого взгляда видит, где поживиться можно. С таким воевать не в тягость. Сам ус намочит и нас не морочит.

— Девчонка-то совсем молоденькая! Я бы тоже от такой не отказался, — прищёлкнул языком краснощёкий паж Ансельмо.

— Молчал бы лучше, сопляк, — негромко буркнул коренастый стрелок в старом, потёртом камзоле. — У самого, поди, дома мать и сёстры остались.

— Прыщ длинноносый, совсем совесть растерял, — поддержал стрелка сидевший напротив седовласый воин. — В бою его что-то не видно.

— Не передать ли ваши слова Ансельмо? — задиристо ответил паж, играя богатой перевязью кинжала.

— Попробуй скажи, — пробормотал стрелок. — Мой арбалет и ночью бьёт без промаха.

— Ты что, Бернардо, опять за своё? — вмешался прислушавшийся к спору Винченцо. — Смотри, добром не кончишь. Иль дьявол попутал — заодно с еретиками на костре погреться захотелось?

Старший оруженосец смерил стрелка зловещим взглядом и хотел что-то добавить, но слова внезапно застряли у него в горле: длинная стрела впилась ему в шею, чуть выше кольчужного прикрытия. Выронив из рук рог с вином, гигант с хриплым стоном опрокинулся навзничь. Сидевшие вокруг вскочили на ноги, осеняя себя крёстным знамением.

— Это он! Клянусь небом! — испуганно воскликнул не расстававшийся с кувшином оруженосец. — Сколько раз говорил Винченцо не поминать за жратвой нечистого.

— Свят, свят! — отплёвываясь, прошептал побледневший паж.

Со стороны гумна раздался удаляющийся топот. Схватив оружие, солдаты гурьбой устремились туда. У коновязи было пусто. Сбившиеся в кучу лошади быстро неслись к апостольскому стану, подгоняемые двумя всадниками. У одного из них поперёк седла мешком свешивался человек, в котором все узнали хозяина.

— Стреляй, стреляй — это проклятые близнецы! — раздались растерянные возгласы.

Несколько стрел со свистом полетело вдогонку. Но то ли расстояние было слишком велико, то ли руки, направлявшие арбалеты, недостаточно тверды — стрелы не достигли цели. Обескураженные оруженосцы, подняв тревогу, заметались по соседним дворам. Однако находившиеся там воины успели уже побывать в винных погребах и не обращали внимания на их крики.

Лишь через несколько минут выскочивший на шум капитан сумел организовать погоню. Изрыгая брань на головы нерадивых слуг, Бруцати сам помчался преследовать братьев.

Во дворе вокруг смертельно раненного Винченцо столпились рыцари, оруженосцы, стрелки. Отрядный брадобрей, исполнявший заодно обязанности лекаря, склонился над умирающим.

Могучее тело старшего оруженосца слабо вздрагивало. С каждым вздохом изо рта шла кровь, слышался прерывистый хрип. Почти в центре шеи, пониже кадыка, торчала грубо обструганная самодельная стрела.

Осмотрев рану, брадобрей покачал головой.

— Что? Выживет?… Почему не вынимаешь стрелу? — послышалось из толпы.

— Если вынуть, сразу душа отойдёт. Сонная жила перебита, — пробормотал лекарь. — Зовите-ка поскорей отца Теобальдо.

Он безнадёжно махнул рукой. Двое солдат побежали искать участвовавшего в походе доминиканца.

Вскоре появился монах.

Отец Теобальдо мало походил на духовную особу. Под длинной чёрной сутаной угадывалась прочная кольчужная рубаха. На широком кожаном поясе рядом с чётками и требником висел в ножнах широкий кинжал. Белый, сомнительной чистоты ворот прикрывал красную, в складках шею и металлические наплечники. На ногах вместо обычных сандалий бы, ли надеты настоящие рыцарские сапоги со шпорами.

Подойдя к умирающему оруженосцу, доминиканец молитвенно сложил на груди руки и, воздев к небу глаза, торжественно возгласил:

— Pater noster, всемогущий и всеслышащий, благослови in saecula saeculorum[26]Отец наш… во веки веков… (лат.) непокаянную душу раба твоего Винченцо, храброго воина-мученика, павшего за веру от руки сатанинских слуг.

Мешая простонародную речь с латынью, монах скороговоркой принялся читать отходную. Из груди умирающего вырвался слабый стон. По телу пробежала лёгкая судорога. Затрепетавший в последний раз оперённый конец стрелы неподвижно застыл в воздухе.

— Кажется, отлетела! — послышались облегчённые вздохи.

Все обнажили головы. Теобальдо поднял висевший на груди крест и осенил им усопшего.

— Да будет земля тебе пухом, in nomine Patris et Fillii et Spiritus Sancti, Amen![27]Во имя отца, сына и духа святого, аминь! (лат.) — заключил он сиплым голосом.

— Аминь! — хором повторили стоявшие вокруг.

Исполнив свой долг, святой отец распорядился предать земле останки вновь преставленного. Солдаты согнали десяток крестьян и, приказав им поднять тело старшего оруженосца, отправились к расположенному за околицей кладбищу. Впрочем, по дороге большинство из них отстало, спеша помянуть убиенного раба божия чем-нибудь покрепче молитвы.

В опустевшем дворе остались лишь стрелок Бернардо и его седовласый приятель. Наполнив свои кружки вином, они молча переглянулись.

— Вот и поклонились ему деревенские свиньи, — с усмешкой кивнул стрелок в сторону кладбища.

— Собаке — собачья смерть, — отозвался другой.

Первый успех

Апостольский стан на левом берегу Сезии гудел, как улей. Небольшой гарнизон, засевший в крепостных развалинах, разросся в настоящую армию. Перед укреплениями собрались сотни жителей, бежавших из соседних селений. Они требовали немедленно вести их против грабителей.

В центре толпы, взобравшись на опрокинутую повозку, ораторствовал Клавдио Бруно. Его голова была перевязана окровавленной тряпкой.

— Долго ли будем терпеть? — опираясь на плечи сыновей, кричал староста. — У нас отнимают последнее добро, бесчестят жён, дочерей. Пора рассчитаться с крестоносцами!

Крестьяне громко приветствовали каждую фразу.

Из шатра вышли Паоло, Ремо и несколько выборных старшин.

— Джуффреди прав, — сказал Паоло, — сейчас самое время ударить по новарцам. Если захватим их лагерь, конница и латники в долине не смогут соединиться.

— Не лучше ли дождаться Дольчино? — заметил Ремо. — Из Гаттинары вот-вот подойдут наши.

— К тому времени рыцари могут вернуться, — возразил Антонио.

— Ладно, — махнул рукой бывший францисканец. — Коль все согласны — выступаем.

Вскоре войско повстанцев покинуло развалины. Избегая открытых мест, оно стало приближаться к холму, где находился обоз крестоносцев. Паоло и несколько десятков всадников, одетых в рыцарские доспехи, поскакали низиной в обход вражеского лагеря.

Расчёт был прост. Пользуясь отсутствием большей части латников и рыцарей, отряд должен проникнуть в расположение новарцев и напасть на охрану. Начавшаяся схватка отвлечёт внимание стрелков и позволит остальным подойти незамеченными.

Направляя коня знакомой тропой, Паоло с тревогой думал о предстоящем сражении. Удастся ли замысел? Сумеет ли он оправдать доверие Дольчино? Ведь братья выбрали его старшим лишь потому, что он сын Сегарелли. Перед глазами на мгновение возник образ отца. Юноша сжал в руке копьё.

Впереди показался земляной вал, сдвинутые в ряд повозки. Кусты и деревья перед валом тщательно вырублены. Лишь с одной стороны оставлен узкий проход. Караульные, болтая друг с другом, лениво слонялись у повозок. Солдаты успели уже побывать в соседних деревнях. Из палаток доносились обрывки песен. Прямо у ворот, беспечно отложив в сторону оружие, играла в кости шумная компания.

— Что за чёрт! Я вижу герб Гвидо Руджери! — указал один из игроков на приближающихся рыцарей.

— Ты спятил: его три дня как убили, — поднял брови сидевший напротив латник. — Разве мертвецы разъезжают на лошадях?

— Тогда… там еретики! — дрогнувшим голосом пробормотал стрелок.

Солдаты торопливо схватились за арбалеты. Но было поздно. Отряд ворвался в лагерь. Тяжёлые палаши обрушились на выбежавших из палаток латников.

Оставшиеся при обозе рыцари поспешили опустить забрала и принять участие в схватке. Это внесло ещё большую путаницу. Не разобрав, в чём дело, солдаты начали бить всех, на ком видели рыцарские доспехи.

В этот момент подоспели основные силы апостолов. Внезапное появление со стороны вала вооружённых крестьян и братьев повергло крестоносцев в замешательство. Боясь окружения, многие обратились в бегство. Те, кто оказался ближе к атакующим, побросали оружие.

Лишь небольшое число новарцев продолжало вести бой.

Окружив плотным кольцом знамя с изображением распятого Иисуса Христа, с полсотни латников и рыцарей некоторое время ещё отчаянно защищались, но были один за другим перебиты, и лагерь вместе с обозом целиком попал в руки нападавших.

Взяв главный оплот врага и получив возможность хорошенько вооружить крестьян, Паоло оставил часть людей охранять трофеи и повёл остальных освобождать ближайшие деревни. Вскоре к ним присоединились подоспевшие из-за Сезии всадники Дольчино. Объединённые силы гаттинарцев принялись громить рассеянные отряды новарцев.

Вместе с односельчанами, надев солдатские латы, дрались Клавдио Бруно и его сыновья. Они бросались в самые опасные места и никому не давали пощады. На краю родного села им удалось настичь своих обидчиков. Двое из побывавших в их доме рыцарей пали в схватке. Мессере Ансельмо был взят в плен. Лишь сеньору Бруцати и Фердинандо Гелья удалось пробиться и ускакать из деревни.

Тщетно союзники пытались организовать сопротивление. Крестьянское войско быстро продвигалось вперёд. Над шеренгами наступавших грозно звучал новый апостольский псалм:

К вечеру всё левобережье было очищено от пришельцев. Конница патаренов преследовала крестоносцев до самого Верчелли. Только крепкие городские стены остановили братьев. Захватив большое количество оружия, лошадей, пленников, победители повернули назад, провожаемые яростным набатным звоном.

Два дня в Гаттинаре праздновали победу. По случаю разгрома новарцев на площадь возле часовни выкатили бочки с вином, мёдом и кипучей брагой. Плоскодонные ладьи с утра перевозили из-за Сезии народ. Жители освобождённых деревень принимали участие в общем ликовании.

На третий день стало известно, что к верчельцам, стоявшим у обители Донна ди Радо, подошли большие подкрепления.

В лагере верчельцев

Приход в лагерь Коккарелло новых кондотьеров, Гвиделаско Нока и Видоне Биккьери, имевших под своими знамёнами сотни солдат и рыцарей, ухудшил положение восставших. С большим трудом укрепившиеся на горе воины Лонгино Каттанео отразили несколько приступов. Лишь отчаянные атаки конницы Дольчино, вступавшей в бой в критический момент, спасали их от разгрома.

Огромное войско крестоносцев, раскинувшееся далеко за пределами монастырских стен, готовилось к штурму Гаттинары. Со дня на день ожидали прибытия стенобитных таранов, катапульт и штурмовых лестниц. Вместе с осадными орудиями из Пьемонта должны были подойти копьеносцы и лучники, посланные французским королём. Савойский принц Амедео V обещал привести в помощь союзникам свою рать. Из-за Альп явились хорошо вооружённые отряды немецких баронов.

Пёстрый, многоязычный стан священной лиги жил буйной жизнью. Шнырявшие по лагерю монахи распускали слухи о несметных сокровищах, награбленных патаренами в сожжённых замках и храмах. Горячие головы требовали немедленного штурма.

— Нечего ждать осадных орудий! Справимся и без них. Зачем делить добычу с французами! Пусть трусы дожидаются, пока подвезут тараны. Не пристало рыцарскому войску останавливаться перед деревенским забором.

Верчельские ополченцы и вольные стрелки придерживались иного мнения:

— Коль сеньоры так храбры, пусть сами лезут на стены. Нам спешить некуда. Всё равно львиная доля достанется им.

В высоком каменном храме Донна ди Радо не стихали словесные битвы. Коккарелло и прибывшие кондотьеры оспаривали друг у друга право командовать армией. Капитаны отрядов и рыцари разделились на три партии. Священники тщетно старались примирить военачальников. Наконец верх одержали более сплочённые и многочисленные верчельцы. Трёхцветное знамя Коккарелло было установлено перед храмом святой девы.

В знак презрения к сопернику два других полководца, окружённые пышной свитой, на глазах у всех отправились на соколиную охоту.

— Расшиби меня гром, если я стану подчиняться жалкому бастарду[28]Баста́рд — незаконнорождённый., — заявил Видоне Биккьери, проезжая мимо своих солдат.

— Старой кляче пора на погост, а он хочет нами командовать, — сажая на руку любимого сокола, отозвался Гвиделаско Нока.

Впрочем, споры о том, кому вести в бой союзные отряды, занимали далеко не всех участников похода. Большинству наёмников и стрелков было безразлично, чьё знамя будет поставлено выше. Их занимали собственные заботы.

За двумя рядами повозок, служивших прикрытием от внезапного нападения, собравшись у костров, солдаты варили в походных котлах жидкую похлёбку.

— Вчера опять прошлялись без толку, — жаловался приятелю длинный, как жердь, стрелок. — Теперь в деревнях даже дрянной овцы не сыщешь.

— После немчуры хоть шаром покати, — кивнул тот. — На десять миль вокруг всё растащили, свиньи прожорливые.

Солдаты хмуро глянули в сторону монастыря, где развевались знамёна немецких и швейцарских рыцарей.

— И держатся с нами, как с вассалами, — присоединился к разговору верчельский ополченец. — Ещё третьего дня мы стояли за стеной возле храма. А сейчас там разбил палатки барон фон Кагель. Чёрт выговорит его собачье имя!

— Что же смотрит ваш Коккарелло? — возмутились сидевшие рядом стрелки. — Наш капитан Амброджо хоть и не знатен, а в обиду нас не даст.

— В том-то и дело, — понизил голос верчелец. — Ворон ворону глаз не выклюет — сеньор всегда станет на сторону сеньора.

— Это верно, мы для них те же мужики.

На дороге показался конный отряд. Вслед за ним двигалось несколько тяжело нагружённых повозок. Стрелки поднялись на ноги, разглядывая всадников.

— Видать, с добычей! Гляди, точно волки крадутся.

— Не иначе, немцы с набега.

— Они! — подтвердил общие догадки кашевар. — Канальи, даже забрал не поднимают, берегутся стрел, сучьи дети!

— Уж эти-то костоломы промашки не дадут, — кивнул в сторону проезжающих рыцарей стрелок помоложе. — Знать, грабанули на славу — эк сколь добра тянут. Может, и нам теперь не придётся ломать зубы о сухие лепёшки.

— Разевай шире рот, дурень! От них поживишься, — возразил бородач в кольчуге.

Неожиданно с одной из повозок, следовавшей в конце отряда, соскочил полог. Изумлённые солдаты увидели нескольких девушек, сидевших там со связанными руками. Среди вольных стрелков поднялся гул:

— Как, брать в плен добрых христианок?

— Это слишком!

— Проклятые швабы забыли, что они не в Палестине!

— Неужели мы потерпим, чтобы с нашими землячками обращались, как с басурманками?

В одно мгновение повозка была окружена стрелками и сопровождавшие её солдаты оттеснены в сторону.

— Ну-ка, дочки, выбирайтесь живее, — разрезая кинжалом верёвки, сказал седоусый воин. — Да не бойтесь. Пусть сожжёт меня огонь святого Антония, если мы позволим этим безбожникам вас тронуть.

— Смотри, братцы, они еле держатся на ногах!

Десятки рук помогли девушкам сойти с повозки. Заливаясь слезами, пленницы поспешили воспользоваться свободой. И, надо сказать, вовремя. На крики возниц уже мчались рыцари во главе с самим бароном.

— Teufel![29]Чёрт! (нем.) Кто посмел тронуть добычу? — плохо выговаривая итальянские слова, воскликнул предводитель отряда.

Обозники указали на усача и нескольких стрелков. По знаку барона рейтары кинулись к ним. Всё произошло так быстро, что стрелки не успели опомниться, как были схвачены. Лишь старый воин выхватил кинжал и стал отбиваться. Но барон пришпорил коня и, напав сзади на храбреца, по локоть отсёк ему правую руку. Пригрозив повесить виновных, если не будут выданы беглянки, рыцари погнали заложников.

Устрашённые кровавой расправой, стрелки не решились прийти им на помощь. Однако как только люди барона скрылись за монастырскими стенами, воцарившаяся вокруг тишина прорвалась проклятиями и угрозами. Устыдившись своего малодушия, все вооружились луками и арбалетами и двинулись к храму святой девы, чтобы силой освободить товарищей.

— Постойте! Так ничего не добьёмся! — подняв с земли отрубленную руку друга, крикнул бородач в кольчуге и наплечниках. — Глупо лезть самим на немецкие пики. Прежде надо найти капитана. Амброджо Саломоне не оставит своих в беде.

— Модесто дело говорит!

— Правильно!

— Где наш капитан?

— Да здравствует Амброджо Саломоне!

Толпа стрелков рассыпалась по лагерю в поисках предводителя.

В гостях у Бенедикта Нурсийского

Пока происходили описанные выше события, на другом конце лагеря, в монастырской трапезной, построенной расчётливым архитектором по соседству с храмом Мадонны, весело проводили время четверо лихих собутыльников.

Ни затянувшиеся распри кондотьеров, ни возбуждённые голоса рыцарей и солдат, долетавшие в узкие окна залы, не тревожили добрую компанию. За длинным, потемневшим от копоти дубовым столом перед грудой объедков и дюжиной опорожнённых фляг сидели каноник Адерико Арборио и три воина. Им прислуживал престарелый монах-бенедиктинец.

Рядом с каноником расположились известный верчельский нобиль, родственник епископа, Томазо Авогадро ди Казанова и принимавший участие в походе испанский гранд дон Педро де Бассо. Оба были богато одеты и прекрасно вооружены. Под их широкими бархатными камзолами с нашитыми сверху крестами поблёскивали стальные доспехи. Пластинчатые нагрудники и наколенники были искусно выложены серебром.

Сидевший напротив третий воин отличался от двух других грубоватой простотой одежды. Сбросив на пол крепкий стальной панцирь, он остался в подбитом ватой старом кожаном камзоле, вытертом дочерна в местах соприкосновения с металлом. Охотничьи сапоги, не раз чинённые суконные штаны да висевший у пояса широкий кинжал, с которым он не расставался даже за столом, дополняли наряд. Низкий, прикрытый седеющими волосами лоб и тонко очерченные линии рта придавали его лицу выражение решительности и упрямства. Необычайная ширина плеч и валявшаяся у ног огромная палица говорили об исполинской силе. Это был капитан вольных стрелков Амброджо Саломоне.

Отправив в рот остававшийся на блюде кусок жаркого и допив из кубка вино, капитан окинул взглядом опустевшие фляги и повернул к бенедиктинцу багровое, заросшее густой бородой лицо.

— Ну-ка, брат, пополни иссякшие сосуды, не то жажда сведёт нас в гроб прежде, чем доберёмся до еретиков.

— Да поторопись, — подхватил Томазо Авогадро, — иначе мы совсем скиснем. Не пристало добрым рыцарям скучать за пустым столом.

— Золотые слова! Когда caballero[30]Рыцарь (испанск.). перестаёт сражаться, лучшее, что он может сделать, — это побеседовать с полной фляжкой, — кивнул испанский гранд.

— Но ваша беседа длится с заутрени, а сейчас благовестят к вечерне, — недовольно заметил монах, прислушиваясь к доносившемуся звону.

— Не может быть, — удивился Амброджо Саломоне. — Неужто так быстро бежит время?.. Верно, ваш дурак звонарь ошибся… Впрочем, всё равно, хорошенькая бутыль — не чужая жена, с ней можно поболтать и подольше.

— Отец настоятель не велел приходить в кладовую, — снова возразил бенедиктинец. — Вы и так уж пять раз посылали туда.

— Так ступай в шестой, старый бездельник! — топнул ногой предводитель стрелков.

— Иди, иди, не ленись, сын мой, — встрепенулся задремавший было Адерико Арборио. — Hodie mihi — cras tibi![31]Сегодня мне — завтра тебе! (лат.) Приор Фаустино не пожалеет вина для доблестных воинов. — Каноник добродушно похлопал монаха по плечу и весело добавил: — Да прихвати заодно того пирога с начинкой из перепелов. Святой Бенедикт Нурсийский, основатель вашего ордена, тоже любил сладко поесть.

То ли убеждённый столь веским доводом, то ли устрашённый волосатой ручищей капитана, внезапно потянувшейся к пустой фляжке, монах не стал дольше упорствовать и поспешил исполнить волю гостей.

Амброджо Саломоне наполнил до краёв свой кубок.

— Хвала мадонне, в этой дыре отличная верначча. Клянусь сатаной, я бы тоже дал обрить макушку, чтобы почаще полоскать рот такой водицей.

— Не кощунствуй, Амброджо! В святых местах не принято поминать грязнорылых. — Толстая физиономия священника сморщилась, будто он увидал на тарелке гадюку.

— Кто сидит под крестом, тому не страшен и бес с хвостом, — подмигнул рыцарям капитан. — Но, право, нам повезло! Видно, сама пречистая дева печётся о здешних бенедиктинцах. До сих пор тряпичники не добрались до их погребов.

— Без её покровительства не обошлось! — смакуя вино, сказал Томазо Авогадро. — Да и какому святому по нутру раздавать добро еретикам!

— Помилуй бог! — воскликнул дон Педро. — Надо возблагодарить небо, что этого не случилось, иначе, разрази меня гром, что бы мы сейчас пили?

— Не слишком предавайтесь зелью, дети мои! Трезвым владеет бог, пьяным — лукавый, — пододвигая к себе бутыли, наставительно произнёс Адерико Арборио. — Не следует забывать: умеренность — мать всех добродетелей, ибо сказано в писании: «Сладкого — не досыта, горького — не допьяна».

Каноник долго ещё проповедовал необходимость воздержания. При этом он так часто освежал память из кубка, вспоминая соответствующие цитаты, что под конец язык его стал заплетаться.

Капитан вольных стрелков и рыцари почтительно внимали святому отцу, продолжая дружно расправляться с пирогами и вином. Когда оловянное блюдо и бутыли опустели наполовину, а настроение собеседников пропорционально возросло, разговоры приняли более светский характер.

— Однажды мы стояли по соседству с монастырём кармелиток, — пряча в усах ухмылку, рассказывал Амброджо Саломоне, — так верите ли, эти безгрешные святоши..

— Э!.. Осади назад, сын мой, не гневи господа! — прервал его каноник. — Чувствую, в словах твоих одна ересь.

Капитан махнул рукой и снова взялся за кубок.

— Нет, вы только послушайте! — продолжал свою историю Томазо Авогадро. — Я ему говорю: «Ты должен мне её уступить», а он своё: «Кто вошёл сюда первым?» Ну, схватились мы за мечи, стали в позицию. Пришлось мне выбить из него дурь, а заодно и мозги… Но самое интересное не в том!.. Когда моя красотка случайно задела ногой его расколотый шлем, что бы, вы думали, мы там увидали? Как раз на месте, куда пришёлся удар, были начертаны имена святых угодников. Оказывается, он купил доспехи у францисканца, торговавшего чудотворными латами. Вот на что мошенник надеялся! Однако недаром говорят: «Коли быть собаке битой — найдётся и палка». Незадолго до того я тоже отвалил этому монаху сотню дукатов. На мече, который я у него приобрёл, были начертаны те же самые имена. Вот и нашла, что называется, коса на камень!

В подтверждение сказанного верчельский рыцарь достал из ножен меч и протянул собеседникам.

— Вот совпадение! — в один голос воскликнули Адерико Арборио и испанец, рассматривая гладко отполированное лезвие с аккуратно выбитым на нём длинным перечнем святых.

— Недурной крест для доброй руки, — с видом знатока произнёс Амброджо Саломоне, когда меч перекочевал на его сторону стола. — Только при всех достоинствах ему далеко до моей кормилицы. — Капитан поднял с пола тяжёлую окованную палицу и легко подбросил её вверх. — Какой панцирь устоит, будь хоть трижды покрыт именами угодников?

— Не очень-то ты веришь в святые таинства, — убирая меч, недовольно сказал Томазо Авогадро.

— Зато я верю в силу рук и верность глаза! — Предводитель стрелков положил оружие на место. — Да ещё в моих храбрых солдат.

— Но что значат воинские доблести без страха божьего? — строго возвысил голос Адерико Арборио. — Разве не в воле всевышнего давать и отнимать победы?

— Что верно, то верно, свали меня лихорадка! Без господней помощи много не навоюешь, — согласился капитан. — Да не зря есть пословица: «Смелость города берёт». Видно, и бог удалых любит.

— Не слишком-то удалы твои стрелки, — усмехнулся верчелец. — Если бы не их упрямство и трусость, мы давно бы овладели Гаттинарой.

— Лжёшь! — процедил Амброджо Саломоне. — Это ваши хвалёные вояки разбежались от еретиков, как бараны.

— Возьми свои слова назад, мужлан, — поднимая меч, вскочил на ноги Томазо Авогадро, — не то, да простит меня святая мадонна, я здесь же выпущу твою поганую кровь!

Капитан схватил лежащую у ног палицу.

— Прежде я вобью дворянскую спесь тебе в глотку!

— Санта-Мария! Ради Христа Спасителя, остановитесь! — бросился между ними каноник. — Не забывайте, у нас есть общий враг.

— Святой отец прав. Незачем горячиться за столом, — флегматично заметил испанец, хранивший во время разгоревшейся ссоры невозмутимое спокойствие. — К тому же можно продолжить спор в более подходящем месте, а сейчас лучше допить вино.

Разумность приведённых доводов и хладнокровный тон, каким они были произнесены, подействовали сильнее, чем горячая речь священника. Готовые вступить в поединок противники, опустив оружие, вернулись к столу.

— Только боязнь осквернить стены обители удерживает меня оттого, чтобы проучить этого проходимца, — усаживаясь на своё место, проворчал рыцарь.

— Моли бога, что в бутылях осталось вино, не то ни один врач не сумел бы склеить твои кости, — отложил палицу вожак стрелков.

— Слава мадонне, примирились, — с облегчением перекрестился Адерико Арборио. — А вы, дон Педро, мастер улаживать ссоры. Ей-богу, ценное качество для христианина в наше смутное время. Полагаю, оно вам ещё пригодится у себя на родине.

— Сильному и храброму — везде родина! — презрительно пожал плечами испанский гранд. — Была бы голова на плечах да деньги в кармане.

— Разве вы не любите землю, где родились и выросли? — удивился священник.

— Мою землю захватил король.

— Но у вас, верно, остались там родные?

— Как бы не так! Венценосный государь позаботился о моём семействе. — Дон Педро налил себе вина. — Те, кто не попал на небо, думаю, жарятся сейчас в преисподней. Из всего нашего рода лишь мне удалось живым покинуть берега Эбро.

В молчании испанец осушил кубок. Желая поскорей развеять мрачное настроение, все последовали его примеру. В наступившей тишине со двора донёсся нарастающий шум.

— Никак, мои всполошились? — прислушиваясь, с беспокойством пробормотал капитан.

Сидевшие напротив каноник и рыцари переглянулись.

— Поди узнай, в чём дело, — приказал священник старику бенедиктинцу.

Через минуту монах вернулся и сообщил, что внизу толпятся стрелки. Они кого-то ищут и хотят, несмотря на запрет, войти в трапезную.

— Коль им загорелось, запрет не поможет, — ухмыльнулся Амброджо Саломоне. — Я-то своих молодцов знаю. Вся ваша бритоголовая братия не сможет удержать их.

Будто в подтверждение его слов, на лестнице послышалось тяжёлое топанье. В следующее мгновение, расталкивая протестующих бенедиктинцев, в залу вошли трое вооружённых стрелков. Впереди был бородач в кольчуге и наплечниках. Перед собой он бережно, точно святые дары, держал небольшой продолговатый предмет, покрытый куском парчи. Один из послушников, пытаясь воспротивиться нашествию незваных гостей, случайно сорвал покрывало. Под ним оказалась отрубленная по локоть человеческая рука.

Крик ужаса прокатился по залу. Монахи в страхе отпрянули от окровавленного обрубка.

Воздев над головой крест, Адерико Арборио преградил стрелку путь:

— Vade retro Satanas![32]Отступи, сатана! (лат.) Как ты посмел ворваться в божий дом с такой мерзостью?

— Это рука моего товарища! — хмуро ответил воин, отстраняя священника.

— Нечестивец, ты отталкиваешь духовное лицо! Ко мне, добрые рыцари, и вы, братья! Проучим наглеца!

Томазо Авогадро и испанский гранд вскочили на ноги, чтобы прийти на помощь. Но в этот миг сзади раздался оглушительный треск, от которого содрогнулись высокие своды. Пробив насквозь крепкое оловянное блюдо, железная палица капитана проломила дубовый стол и вновь угрожающе поднялась. Недобро сверкнувший взгляд предводителя стрелков заставил рыцарей попятиться.

— Сто тысяч дьяволов! Я размозжу башку всякому, кто хоть пальцем тронет моих солдат! — Для вящей убедительности Амброджо отшвырнул ногой скамейку. — А ты, Модесто, — сурово продолжал он, — выкладывай, в чём дело!

— Беда, капитан! Тирольский барон Альбрехт фон Кагель отрубил руку Марчеллино и грозит повесить четверых наших…

Стрелок протянул обрубок и в кратких словах поведал о случившемся.

— Что такое? Ты, верно, пьян? Не могу поверить, чтобы германский рыцарь стал казнить моих людей из-за отбитых девок.

Модесто и его товарищи, призвав в свидетели всех святых, подтвердили сказанное.

— Чёрт бы вас побрал с вашим заступничеством, — поднимая валявшийся у стены панцирь, недовольно проворчал вождь стрелков. — Стоило ввязываться в историю из-за нескольких потаскушек… Помогите-ка мне напялить этот стальной гроб.

Солдаты радостно кинулись исполнять приказание. Даже не взглянув на недавних собутыльников, капитан быстро покончил с облачением и в сопровождении стрелков направился к выходу.

Нетерпеливо поджидавшая внизу толпа встретила его ликующими криками:

— Амброджо Саломоне с нами!.. Да здравствует предводитель вольных стрелков!

Нетвёрдой, но весьма решительной походкой капитан во главе своих воинов проследовал к храму Донна ди Радо, где в это время находились барон фон Кагель и другие рыцари.

Прерванная проповедь

Когда стрелки шумной толпой подошли к церкви, там шла вечерняя служба. По случаю прибытия новых отрядов с большой воскресной проповедью выступал приор бенедиктинцев отец Фаустино.

Взобравшись на скрытую за кафедрой подставку для ног, низкорослый приор с румяным лицом и резко обозначившимся под сутаной брюшком вдохновенно обращался со словом божьим к воинственной аудитории.

— … Славится, славится, братья мои, в вышине предвечный искупитель. И ангелы поют ныне для земли песнь небесную. Утешительна и радостна эта песнь ангелов. Ибо что может быть для нас вожделеннее благоволения божия? — Священник молитвенно простёр над головой пухлые руки и, сделав глубокую паузу, окинул паству взглядом опытного оратора.

Просторная зала была до отказа заполнена крестоносцами. Ближе всех к алтарю на длинных, грубо сколоченных скамьях сидели кондотьеры со своими приближёнными. Здесь же находились рыцари, имеющие собственные знамёна, и капитаны отрядов. За ними располагались участвующие в походе городские синдики, мелкопоместные дворяне, рыцари со значками и другие, менее знатные воины. В проходах между рядами и в дальних концах залы толпились слуги, оруженосцы и рядовые наёмники.

Одно из самых удобных мест в боковом приделе алтаря занимал барон Альбрехт фон Кагель. Коротко подстриженная борода, франтовато закрученные усы и изящный покрой плаща, закреплённого на плече крупной золотой застёжкой, выделяли тирольца среди соотечественников. Барон довольно громко болтал с соседом. Сидевшие в первых рядах рыцари недовольно косились в его сторону.

Заметив, что не все с должным вниманием вслушиваются в мессу, отец Фаустино пустил в ход своё красноречие.

— Вспомните! Вспомните, чада, была ночь, когда слава господня, осияв вифлиемских пастухов, озарила землю, для спасения которой сошёл с небес бог. Так небо соединилось с землёй и для земли открылась вечность.

Бедный и богатый, эллин и иудей, мужчина и женщина — все, как дети одного отца, склонились перед крестом. И чтобы мы могли выйти из духовной тьмы и поступать, как сыны света, была дана вера в господа…

Поведав вкратце о причине, побудившей бога спуститься на землю, приор приложил к глазам платок и с возрастающим пафосом продолжал:

— Но велика власть дьявола! Расколола злая воля стадо Христово. И снова ликует сатанинское племя, получая на острые зубы обильную пищу. Хуже моровой язвы косит людей лютая болезнь ереси. Сам Люцифер вершит гнусное дело! Сладкими словами и лживыми посулами подбивает он чернь и доверчивых селян к мятежу против братьев своих и святой матери церкви. По всей земле сеет смуту и раздор адов оборотень, принявший имя Дольчино. Меч вечного проклятья занесён над родом человеческим! И уже готова разверзнуться геенна огненная!

Последние слова священник произнёс торжественным, почти зловещим тоном. В притихшем зале стал слышен каждый шорох. На лицах воинов появилось выражение суеверного ужаса. Понаслаждавшись с минуту произведённым эффектом, отец Фаустино ободряюще вскинул голову.

— И всё же пусть не отчаиваются верные сыны церкви. Нет болезни, которую не мог бы исцелить господь! Рано возликовал проклятый Дит![33]Дит — одно из прозвищ сатаны. С божьей помощью мы расстроим козни дьявола и истребим еретическую заразу!

В дальнем конце храма послышались голоса. В проходе появилась атлетическая фигура Амброджо Саломоне. Бесцеремонно расталкивая толпу, он прокладывал себе путь могучими плечами. Добравшись до алтаря, капитан окинул взглядом передние ряды и повернул всклокоченную бороду к приору.

— Прости, святой отец, мне надо потолковать с одним из рыцарей.

— Право, ты мог бы выбрать более удобное время, — возмущённо возразил проповедник.

Предводитель стрелков, не слушая бенедиктинца, подступил к барону Альбрехту фон Кагелю.

— Ты отрубил руку стрелку и взял под стражу моих воинов, — сказал он. — Немедленно освободи этих людей!

— Я приказал заключить под стражу воров. Если мне не вернут похищенное, их повесят, — высокомерно ответил германский рыцарь.

— Захваченные вами молодые христианки не были еретичками, — насупил брови капитан. — К тому же они убежали из лагеря.

— В таком случае, правосудие свершится. — Альбрехт фон Кагель спокойно повернулся к соседу, давая понять, что разговор исчерпан.

— Видит бог, не хотел я ссоры, — произнёс предводитель стрелков. — Раз нельзя покончить миром, пусть честный бой решит спор! — С этими словами Амброджо сорвал с руки боевую перчатку и бросил её к ногам рыцаря.

Негодующий гул пронёсся по рядам. Делая публичный вызов барону, капитан поступил против правил. Присутствующие в храме феодалы вскочили на ноги, усмотрев в этом попрание дворянских привилегий. Побледневший вначале тиролец отшвырнул перчатку ногой:

— Sakrament![34]Проклятье! (нем.) Я не дерусь со свиньями и мужиками! Если ты сейчас же не уберёшься, я прикажу слугам повесить тебя заодно с другими ворами!

Барон сделал знак, и несколько его телохранителей с мечами в руках приблизились к капитану.

— Но, но, осторожней! — отступая к ризнице, поднял палицу Амброджо Саломоне.

Неизвестно, чем кончилась бы стычка, но тут в дело вмешался Коккарелло.

— Опустите оружие, безбожники! Вы забыли, где находитесь! — Верчельский кондотьер шагнул к спорщикам. — А ты, Амброджо, как всегда, пьян. Не можешь обойтись без скандала! Немедленно оставь храм! Сдашь отряд более достойному командиру.

— Вот вы что! Так-то платите за оказанные услуги!

Злобно взглянув на толпившихся вокруг рыцарей, главарь стрелков вскинул на плечо палицу и покинул церковь.

На паперти его тотчас окружили стрелки:

— Ну, капитан, удалось добиться помилования?

— Что сказал барон?

— Освободят наших?

— Чёрт их скоро освободит! Я больше не капитан, — угрюмо ответил Амброджо Саломоне. — Теперь вами будет распоряжаться один из этих мозгляков. Меня же прогнали. Даже слушать не стали. — Воин в сердцах сплюнул и, обернувшись к храму, погрозил кулаком.

— Как, нам хотят навязать другого начальника? — возмущённо закричали солдаты. — Разве мы не сами выбираем капитанов? Не бывать этому! Мы все уйдём с тобой! Пусть сеньоры одни воюют с еретиками! — Стрелки дружно подняли вверх оружие.

Не ожидавший подобной солидарности, Амброджо изумлённо смотрел на солдат. В их грубых, жестоких лицах он вдруг увидел такое, о чём никогда не подозревал.

— Что я слышу, дьяволы? — Голос капитана дрогнул. — Неужели вы готовы отказаться от добычи и уйти со мной?

— Уйдём все до единого! — Воины ещё теснее обступили предводителя.

— Тогда нечего терять время! — сказал Амброджо. — Пока бараны слушают ослиные проповеди, надо убраться подальше из этого хлева. Собирайте пожитки, и чтоб через пять минут все были готовы.

Капитан и солдаты двинулись к монастырским воротам.

— Постойте! А как же наши?

Громкий возглас заставил толпу остановиться. Все обернулись к бородатому стрелку в кольчуге, всё ещё державшему окровавленный обрубок.

— В самом деле, — растерянно произнёс молодой арбалетчик, — нельзя же оставлять их на погибель!

— Модесто прав!.. Мы не можем уйти, не выручив своих! — послышалось со всех сторон.

— Не оставаться же тут, — возражали другие. — Раз барон не стал слушать капитана, надеяться не на что.

— А если отбить их, пока сеньоры в церкви, — смело предложил один из солдат.

Несколько стрелков поддержали этот план.

— Отбить-то отобьёшь, да далеко ли уйдёшь, — запротестовали остальные. — Конница всё равно догонит.

— К тому же они заперты у конюшен, — заметил кто-то. — Там вокруг одних тирольцев сотни две да рядом стоят швейцарские наёмники.

Это известие окончательно смутило солдат. В молчании повернулись они к предводителю.

— Эх, черти, заварили кашу, сам дьявол не подскажет, с какого конца расхлёбывать. — Амброджо Саломоне наморщил лоб и зорко посмотрел вокруг. — Вот что, молодцы, есть один лишь способ спасти этих дураков: надо, пока не поздно, столковаться с тряпичниками.

Идея капитана пришлась по вкусу.

— Ей-богу, ловко придумано! — зашумела толпа. — Мы разом покончим с бароном и освободим наших.

— Заодно возьмём в плен рыцарей. За них можно будет получить хороший выкуп.

— Жаль только, придётся делить его с патаренами.

— Зато не придётся штурмовать Гаттинару — рисковать шкурой ради мужицкого тряпья.

Приунывшие было стрелки повеселели.

— Что, братцы, разве я не говорил — у нашего капитана золотая башка! — ликовал молодой арбалетчик. — Вот будет славная охота: вместо тощего подсоска затравим красного зверя!

— Кстати и бенедиктинцев потрясём.

— То-то пойдёт потеха, когда доберёмся до их погребов. — Солдаты радостно потирали руки.

— Ну, цыц, орлы! Рановато раскудахтались! — рявкнул Амброджо, заставив всех умолкнуть. — Прежде чем болтать о мясе, надо свалить оленя. Прикусите-ка язык, и марш к стоянке. В полночь я вернусь. Ты, Модесто, останешься за меня, да смотри, чтоб эти индюки не спугнули дичь.

Стрелки повиновались и, притихнув, последовали за воином в кольчуге.

Капитан, взяв с собой двух солдат, направился в противоположную сторону.

Ночной бой

Вечерние тени окутали горы. Лёгкий ветер пригнал от реки туман, покрыв сероватой пеленой окрестные поля. Неясный свет нарождающегося месяца освещал вершину холма. Под шалашами и навесами на охапках мха и сухих листьях, не снимая лат, спали воины. У костра бодрствовали часовые.

— Ты говоришь, Паоло, что встретил в Гаттинаре башмачника Сильвано? — опираясь на секиру, произнёс могучий человек в поблёскивающих под рваным плащом стальных доспехах.

— Я сам провожал его к Дольчино.

— Какие же вести привёз Сильвано?

— Он приехал предупредить. Отряды савойского принца уже в Казале. Через пару дней штурмовые повозки будут здесь.

— А что слышно от наших в Алессандрии? Скоро ли там поднимутся?

— Им сейчас приходится туго: кто-то предал общину. По всему Монферрато идут аресты.

Лонгино Каттанео опустил голову.

— Плохо дело, ждать подмоги неоткуда.

— Разве бог поможет, — вздохнул один из братьев.

Снизу, со стороны монастыря, донеслось трёхкратное уханье выпи. Услышав сигнал, сидевшие у костра вскочили на ноги.

— Спуститесь за насыпь! — поднимая секиру, приказал старейшина.

Несколько человек, схватив оружие, скрылись в темноте. Через минуту они вернулись, ведя перед собой трёх незнакомцев.

— Что за чёрт! — воскликнул Лонгино Каттанео, всматриваясь в идущего впереди. — Кажется, тот самый главарь стрелков, доставивший нам столько хлопот своей палицей.

— У тебя крепкая память, приятель, — подходя к костру, дружелюбно улыбнулся Амброджо Саломоне. — Только ведь и я не забыл твоей секиры. Не будь на моей шкуре этого доброго панциря, не уйти бы мне живым из последней схватки.

— Значит, я не ошибся, ты предводитель подлых наёмников, что помогают верчельским сеньорам.

— Но, но, выбирай выражения, — миролюбиво возразил капитан. — Неизвестно ещё, много ли им будет пользы от нашей помощи.

— Что ты хочешь сказать? — удивлённо спросил апостольский старейшина.

— Хочу сказать, не следует раньше времени ругать союзников.

— Ты собираешься стать нашим союзником? — Лонгино Каттанео пристально посмотрел на пленника.

Не моргнув глазом, капитан стрелков разгладил рукой бороду и спокойно сказал:

— Я пришёл, чтобы провести вас в монастырь и вместе с моими людьми напасть на этих баранов.

— Но чем ты можешь доказать, что не предашь нас?

— Разве то, что я здесь, не доказательство? — невозмутимо ответил Амброджо. — Или полагаешь, я сдался в плен, испугавшись твоих молодцов? — Капитан презрительно окинул взглядом конвоиров. — Спроси лучше моих стрелков, почему им вздумалось быть вашими союзниками.

В сбивчивых выражениях два других пленника поведали о случившемся. Выслушав их, братья отошли от костра и стали совещаться.

— Похоже, они говорят правду, — пробормотал Лонгино Каттанео. — Надо рискнуть, в нашем положении выбирать не приходится.

— Грех упускать такую возможность! — подхватил Паоло. — Да и что мы теряем? Даже если они решили выманить нас отсюда, всё равно лучше начать бой сейчас, чем ждать, пока подойдут савойцы.

Последний довод окончательно склонил старейшину.

— Хорошо, капитан, мы принимаем предложение. Но помни: если ты обманул нас, второй раз от моей секиры не уйдёшь.

— Отлично! — обрадовался предводитель стрелков. — Ещё одно маленькое условие, и дело можно считать улаженным.

— Какое ещё условие?

— Не волнуйся, я требую безделицу. Думаю, ты не станешь возражать, если мы пожелаем распорядиться по-своему головой тирольского барона.

— Против этого трудно возразить, — засмеялся Лонгино Каттанео. — Все рыцари, захваченные твоими стрелками, будут вашей добычей.

— Вот и превосходно! Клянусь девой Марией, ты славный малый! Но поспешим, нельзя терять время. В полночь мои люди ждут нас.

Приказав вернуть пленникам оружие, Лонгино Каттанео распорядился без шума разбудить братьев и отозвал в сторону Паоло:

— Скачи к Дольчино, пусть поднимает Гаттинару. Что бы ни случилось, через час мы атакуем верчельцев.

Вскоре на вершине холма послышались приглушённые голоса команд, топот, позвякивание оружия. За несколько минут все были на ногах и собрались на площадке у костра. Обойдя ряды бойцов, Лонгино Каттанео поднял руку и показал на стрелков:

— Братья, господь посылает нам помощь. Вот наши новые союзники. Они взялись провести нас в логово верчельцев. Воспользуемся же божьей милостью!

Закончив краткую речь, старейшина дал приказ выступать. В полной тишине отряд осторожно стал спускаться с холма.

В шатёр верчельского кондотьера ворвался приор бенедиктинцев отец Фаустино:

— Пресвятая богородица!.. Вставай, рыцарь! Лагерю грозит гибель!

Саломоне Коккарелло приподнял голову с кошмы.

— Говори толком, не трясись! Что случилось?

— Что случилось! Вы ещё спрашиваете… Я предупреждал. Жадность немцев погубит всех.

— Может быть, ты скажешь наконец, в чём дело? — спросил верчелец. — Вокруг, слава богу, тихо.

— Тихо?! Это тишина перед бурей! Мне донесли, что люди Амброджо собираются расправиться с Альбрехтом фон Кагелем и другими дворянами.

— И ты будишь меня из-за болтовни этих мошенников, — насмешливо прервал его старый воин. — Да германские рыцари одни могут перевешать всю их шайку.

— Вы ещё не знаете главного, — простонал приор. — Негодяи хотят впустить сюда еретиков.

— Вот как! — быстро поднимаясь, воскликнул Коккарелло. — Что же ты молчал? Надо схватить предателей!

— Это невозможно! — возразил священник. — Если напасть на них ночью, их поддержат ваши ополченцы. К тому же каждую минуту могут нагрянуть патарены.

— Клянусь кровью Иисуса, не ждать же, пока бунтовщики нападут первыми!

— Ещё можно предотвратить беду. Важно выиграть время, — сказал Фаустино. — Заставь поскорей барона освободить пленников, и я уговорю стрелков отказаться от их намерений.

— Пропади они пропадом, ты прав! Эй, паж, позвать ко мне тирольского барона! Да пусть поторопится.

Пока слуги и оруженосцы облачали кондотьера в доспехи, вернулся смущённый паж.

— Ваша милость, барон не хочет вставать. Он сказал, кто в нём нуждается, пусть сам приходит.

— Упрямый бес! Мы теряем драгоценные минуты! Буди рыцарей, я поговорю с немцем.

В сопровождении солдат предводитель крестоносцев направился к палатке барона. Альбрехт фон Кагель встретил его у входа:

— Чем могу служить высокому гостю?

— Почему ты не явился на зов? — строго оборвал тирольца Коккарелло. — Сейчас же выпусти взятых тобой стрелков.

— Himmel und Hölle![35]Ад и небо! (немецкое ругательство) Чтобы я освободил воров! Объясни, что это значит!

— Теперь не время объяснять, барон! Делай, как я велю, иначе пожалеешь!

— Я никогда ни о чём не жалею, — надменно возразил Альбрехт фон Кагель. — С этими скотами поступлю так, как они того заслуживают. Кто может заставить меня отступить от рыцарского слова?

— Тогда пеняй на себя! Ты затягиваешь петлю на собственной шее.

Старый полководец махнул рукой и повернулся назад. В этот момент со стороны храма донеслись тревожные крики и звон мечей. Проклиная спесивого германца, кондотьер поспешил к своим.

Благодаря бдительности приора многие верчельские воины были уже на ногах и успели вооружиться. Наскоро построив людей в боевую колонну, Коккарелло повёл их к храму, откуда всё сильней доносился шум.

— Во имя креста и мадонны сомкните ряды! Развернуть знамя!

С громкими возгласами: «Верчелли! Верчелли! Бей отступников!» — рыцари ринулись вперёд.

Неожиданный контрудар сильного, хорошо сплочённого отряда вызвал в рядах нападавших замешательство. Почти овладевшие храмом и трапезной, стрелки после короткой схватки отступили. Коккарелло удалось освободить большую часть монастырского двора. Только ночная темнота, не дававшая возможности судить о численности противника, и боязнь потерять удобную позицию удержали верчельцев от преследования. Укрепившись вокруг храма, они стали трубить сбор, призывая к себе союзников.

Между тем по всему лагерю разнеслись воинственные кличи.

— Дольчино! Дольчино! Лонгино Каттанео! Амброджо Саломоне! — вторили в разных концах сотни глоток.

Не давая крестоносцам опомниться, братья врывались в палатки и шатры. Тяжёлые крестьянские топоры всюду сеяли смерть. Рыцари, оруженосцы, латники в панике метались между повозок, сталкиваясь и опрокидывая друг друга.

Не слишком стойкие в бою городские ополченцы с криками: «Нас предали!», «Измена!» — ринулись к коновязи, пытались захватить лошадей и спастись бегством. Но стоявшие поблизости швейцарцы и немецкие рейтары воспротивились их намерениям, пустив в ход пики и алебарды.

Причастие

Шум боя заставил вскочить на ноги пленников барона, запертых в сарае у конюшни.

— Santo Dio[36]Святой бог (итал.). , наши! — прислушиваясь к долетавшим снаружи крикам, произнёс один из стрелков. — Они напали на тирольцев.

— Вспомнили о нас! — радостно отозвался другой.

— Жаль, проклятый барон отрубил мне руку, — вздохнул седоусый воин. — Я ещё сам постоял бы за себя!

— А что, если германцы отобьют их? — с тревогой сказал прильнувший к двери пленник.

— Часовые ушли. Надо попробовать вырваться отсюда!

Стрелки сообща принялись выламывать дверь. Но запор не поддавался.

— Подождите, — остановил товарищей безрукий. — Мне с капитаном не раз приходилось уходить из монастырских клетей. У них слабое место — крыша. Ты, Витторе, полегче других. Стань на плечи к Оддоне и постарайся раздвинуть доски под черепицей.

Пленники последовали совету, и через несколько минут над их головой показался кусок звёздного неба. Помогая друг другу, все четверо выбрались на крышу.

— Да тут настоящее сражение! — озираясь, воскликнул приземистый крепыш Витторе. — Бой идёт по всему лагерю… Что с тобой, Марчеллино, ты не держишься на ногах?

— От потери крови… голова кружится, — прижимая к груди перетянутый ремнём обрубок руки, простонал раненый. — Бросьте меня… Спасайтесь сами.

— Ну нет, провалиться на месте, — заявил рослый бородач Аттилио. — Мы не оставим тебя!

— Вместе попали в беду — вместе выпутываться, — подтвердил Оддоне, подхватывая раненого.

— Гляди, братцы, — хмуро заметил Витторе, — немчура теснит наших. Швейцарцы построились в три ряда — ежом, теперь через их пики и мышь не проскочит.

— Эх, нет арбалетов, — сокрушённо тряхнул головой Аттилио. — С голыми руками не прорваться.

— Сюда бы Амброджо с его палицей, — прошептал Оддоне. — С капитаном мы бы не пропали!

— Сила тут не поможет, — сдерживая стон, проговорил Марчеллино. — Проберитесь к конюшне, подпалите сено… испуганные кони проложат путь лучше любой палицы.

Пленники с уважением посмотрели на старого воина.

— Блестящая мысль!

— Мы передавим тирольцев, как жаб на дороге!

Стрелки спустились вниз и кинулись к конюшне. План Марчеллино удался. Как только пламя охватило разбросанное по стойлам сено, лошади пришли в неистовство. Ломая перегородки, они понеслись к выходу. Аттилио и Оддоне, открывшие ворота, едва успели отскочить в сторону, чтобы не попасть под ноги обезумевших животных.

В темноте, где ещё шла стычка между ополченцами и рейтарами, поднялась настоящая буря. Ржание, стоны, проклятья потрясли ночь. Пронзительные вопли долго не смолкали в воздухе. Суеверный ужас объял стан католиков.

Тем временем Витторе, Аттилио и Оддоне, подхватив Марчеллино, поспешили подальше от пылавших конюшен. Вскоре они наткнулись на своих. Суматоха и пожар в расположении тирольцев привлекли туда отступивших от храма стрелков. В поисках лёгкой поживы солдаты во главе с капитаном деловито обшаривали рыцарские палатки.

Встреча вызвала бурную радость. Не обращая внимания на бушующее вокруг сражение, воины гурьбой обступили недавних пленников.

— Слава мадонне! Они целы!

— Недаром заварили кашу!

— Как же вам удалось вырваться?

— Отчего разбежались немцы?

Вопросы сыпались со всех сторон. Четверо беглецов еле успевали отвечать. Когда стали известны подробности побега, все принялись восхвалять находчивость Марчеллино.

Откуда-то, размахивая оружием, прибежали несколько стрелков.

— Скорей, капитан, не то упустим добычу. Барон и швейцарские рыцари прорываются к лесу.

— Как, негодяи хотят оставить нас с носом? Дьявол их побери! Мы не из тех, кого можно грабить в тёмную ночь!

Подняв над головой палицу, Амброджо Саломоне бросился вперёд, увлекая других. На месте толпы остался один безрукий Марчеллино. Покинутый всеми, старый воин с трудом доплёлся до ближайшей повозки и растянулся под ней, предоставив судьбе решать его участь.

Когда небо на востоке порозовело и густые тени сменились неярким светом утра, бой, продолжавшийся уже несколько часов, стал стихать. Всё поле вокруг монастыря, пестревшее накануне шатрами и палатками, было усеяно убитыми и ранеными.

От грозного многолюдного войска крестоносцев уцелели лишь сотни три верчельцев, отчаянно защищавшихся у храма под руководством Коккарелло. Старый кондотьер мужественно сражался, подбадривая павших духом бойцов:

— Держись, Верчелли, держись! Принимай еретиков на пики! Клянусь головой Крестителя, эти воры смелы лишь ночью. С рассветом мы разгоним их, как стадо!

Внутри церкви, перед образом мадонны, на коленях громко молились бенедиктинцы. Нестройный хор сливался с грохотом боя, доносившимся через разбитые окна, и заглушал стоны раненых, лежащих тут же, у алтаря.

Пламя свечей бросало по стенам слабые отблески. Бледные лица то озарялись, то снова погружались в полумрак. В дверях то и дело появлялись солдаты, приносившие на руках умирающих. Монахи не успевали их соборовать.

В маленькой полутёмной ризнице среди разбросанной церковной утвари беспомощно метался отец Фаустино. Он сновал из угла в угол, заламывал руки, в отчаянии хватался за виски. Неожиданно перед приором появились два рыцаря, с головы до пят забрызганные грязью и кровью. Не многие смогли бы узнать в них кутил, пировавших накануне в компании с Амброджо Саломоне.

Устало вытирая катившийся со лба пот, они вошли в ризницу и захлопнули за собой дверь.

— Не найдётся ли здесь чем причаститься перед дальней дорогой? — обратился к священнику один из воинов.

— Грех оставлять отступникам божью кровь! — присоединился другой. — Лучше мы ещё раз сполоснём горло, чтобы спеть погромче «Confiteor»! [37]«Сознаюсь в грехе…» — начало католической исповедальной молитвы.

— Но церковное вино не употребляют для выпивки, — растерянно произнёс приор. — Правила службы запрещают..

— Э, в такую минуту не до правил, — перебил его первый рыцарь. — Велика ли беда, если мы подкрепим силы перед последней схваткой.

Поколебавшись мгновение, бенедиктинец достал толстую бутыль и, махнув рукой, передал вошедшим. Рыцари отошли к окну и стали по очереди жадно тянуть из горлышка.

Дон Педро бросил взгляд во двор.

— Скоро конец! До восхода не продержимся.

— Их стрелы всё чаще попадают в цель. С рассветом нас перебьют, как куропаток, — отозвался Томазо Авогадро. — Зачем ты вернулся? Разве вам не удалось прорваться к лесу?

— Мы почти пробились, да этот бешеный бык ударил со стрелками сзади.

— Неужели все германские рыцари пали в схватке?

— Уцелели лишь те, кого взяли в плен.

— Помилуй бог, что с нами будет! — с дрожью в голосе воскликнул приор.

— Надо было вместе отступать к лесу, — сказал верчелец. — Если бы Коккарелло послушался моих советов, мы сумели бы прорваться. Старик зря понадеялся на союзников.

— Всему виной измена стрелков. Кто мог подумать, что эти свиньи не побоятся предать нас.

— У таких, как Амброджо, нет ничего святого, — подтвердил священник. — Говорят, еретики обещали его людям награду за каждого дворянина.

— Вот как! — усмехнулся испанский гранд. — Тогда ясно, почему за мной гонялись.

Под окном раздались крики и лязг мечей. Несколько стрел со свистом влетели в ризницу. Отец Фаустино поспешно опустил металлические жалюзи. Все трое прильнули к щелям, наблюдая разгоревшуюся внизу битву.

— Смотрите! Смотрите! Я вижу того мерзавца капитана! — воскликнул приор.

— Да, палицу Амброджо трудно не признать, — согласился дон Педро. — Щиты наших латников раскалываются от её ударов, как орехи под молотом.

— И всё же, клянусь сердцем Иуды, ей придётся потягаться с моим мечом, — твёрдо сказал Томазо Авогадро.

— Что касается меня, — заявил арагонский рыцарь, — я предпочитаю встретиться со славной боевой секирой. Видите — она мелькает левее и намного опередила палицу. Клянусь честью, её хозяин истинный кабальеро! Он выбирает самых сильных противников.

Все посмотрели в указанном направлении и тотчас заметили воина в блестящих доспехах.

— Я знаю того молодца, — произнёс Томазо. — Только благодаря его мужеству еретики удержались на горе. Это Лонгино Каттанео, правая рука Дольчино. Поговаривают, он знатного рода и был даже посвящён в рыцари.

— Diablo! Видно, и впрямь близок конец света! — изумился арагонец. — Не понимаю, как мог столь доблестный человек связать свою судьбу с мужичьём и тряпичниками.

— Скажи лучше — с сатаной и разбойниками, — проворчал бенедиктинец.

— Но что там? Наши отступают!

Отец Фаустино приоткрыл створки жалюзи и торопливо закрестился.

Со стороны монастырских ворот быстро надвигался конный отряд. Впереди, врубившись в боевые порядки верчельцев, сражался всадник в белом плаще. Его широкий двуручный меч сверкал в воздухе, нанося и отражая бесчисленные удары. Закованный в броню конь уверенно приближался к паперти.

— Всё кончено, — прошептал приор, падая на колени перед распятием. — Это Дольчино!

— Идём! — отшвырнув в угол пустую бутыль, решительно сказал испанец. — Не то придётся драться в стенах храма.

Оба рыцаря поспешили к выходу.

Через несколько минут солнце позолотило багрянцем вершины гор. И, будто приветствуя наступление нового дня, почти в тот же миг победно зазвонил большой колокол Донны ди Радо. Знамя верчельского кондотьера пало вместе с последними крестоносцами.