Онлайн чтение книги Долина Виш-Тон-Виш
ГЛАВА XX

— Вот идет Фейс с вестями из деревни, — заметил муж женщины, характер которой мы так слабо набросали, заняв свое место на веранде в ранний час среди уже упомянутой группы. — Лейтенант пробыл вне дома на холмах всю ночь напролет с отобранной частью наших людей, и, возможно, ее послали сообщить, что удалось выяснить касательно неизвестного следа.

— Тяжело передвигающий ноги Дадли еле добрался до гребня холма, где, согласно донесению, видели отпечатки мокасин, — подал голос юноша, весь облик которого свидетельствовал об энергичном и мужественном характере. — Какой толк от разведки, если она не может одолеть необходимое расстояние из-за усталости своего предводителя?

— Если ты думаешь, парень, что твои молодые ноги способны на равных состязаться с выносливостью Ибена Дадли, то, возможно, случай показать, как ты ошибаешься, представится прежде, чем минует опасность этого восстания индейцев. Ты еще слишком упрям, Марк, чтобы доверить тебе возглавлять отряды, способные обеспечить безопасность всех, кто проживает в Виш-Тон-Више под их охраной.

Юноша выглядел раздосадованным, но, боясь, что отец может заметить и неправильно истолковать его настроение как личную неприязнь, отвернулся, остановив на мгновение хмурый взгляд на робком и брошенном украдкой взгляде девушки, чьи щеки пылали, как небо на востоке, пока она занималась приготовлениями к столу.

— Какие желанные вести ты принесла от знака Вип-Пур-Вилла? — спросил Контент женщину, которая как раз вошла в калитку его двора. — Ты видела лейтенанта с той поры, как отряд взял направление на холм, или какой-то путник поручил тебе сообщение для нас?

— Никто не видел этого человека с тех пор, как он опоясал себя мечом долга, — ответила Фейс, входя на веранду и кивком головы приветствуя всех вокруг, — а что до чужаков, то, как только часы пробьют полдень, будет ровно месяц с того дня, когда последний из них переступил порог моего дома. Но я не жалуюсь, потому что лейтенант никогда не покинул бы стройку с ее сплетнями ради участков на холме, пока было кому забивать его уши чудесами старых стран или хотя бы рассуждать о домашних разборках самих колоний.

— Ты легкомысленно судишь о том, Фейс, кто заслуживает твоего уважения и твоей преданности.

Упорный взгляд Фейс изучающе обратился на ласковое выражение лица той, от кого исходил этот упрек с печалью, свидетельствовавшей, что ее мысли были заняты другими вещами, а затем, как бы внезапно вспомнив, что произошло, она подытожила:

— По правде, что касается долга перед мужчиной как мужем и уважения к нему как к офицеру колонии, мадам Хиткоут, то это нелегкая ноша. Если бы представитель короля присвоил звание моему брату Рейбену и оставил Дадли с алебардой в руках, то такого отличия было бы вполне достаточно для человека с его характером и лучше всего для доверия к нему поселенцев.

— Губернатор отдает свое предпочтение согласно совету людей, компетентных оценивать заслуги, — сказал Контент. — Ибен был впереди в кровавом деле людей с плантаций, где его мужество послужило хорошим примером всем остальным. Если бы он продолжил так же верно и смело, ты могла бы дожить до того, чтобы видеть себя супругой капитана!

— Не ради славы, заработанной в этом ночном походе, ибо вон там идет человек со здоровым телом и явно с желудком Цезаря, а то и — ох, ручаюсь за это — целого полка! Его аппетит не насытить пустяками вроде этих… Ба! Дай Бог, чтобы парень не был ранен. Правда, ему помогает наш сосед Эргот.

— Там еще один, кроме него, ибо позади шагает кто-то, чья походка и вид мне незнакомы. Обнаружен след, и Дадли ведет пленного! Пойман дикарь, раскрашенный и в одежде из шкур.

Это утверждение заставило всех вскочить, ибо возбуждение, связанное с опасностью вторжения, было еще сильно в Душах отрезанных от мира людей. Больше не было сказано ни слова, пока разведчик и его спутник не появились перед ними.

Быстрым взглядом Фейс окинула фигуру мужа и, успокоив свою душу после того, как убедилась, что он не ранен, первая приветствовала его.

— Ну как, лейтенант Дадли? — сказала женщина, весьма вероятно раздосадованная тем, что неосторожно выдала большую заинтересованность его благополучием, чем обычно считала благоразумным показывать. — Ну как, лейтенант, неужели кампания закончилась, не принеся более ценного трофея, чем этот?

— Парень не вождь и, судя по его походке и тупому виду, даже не воин. Но тем не менее он шпионил возле поселений, и мы посчитали разумным привести его сюда, — ответил муж, обращаясь к Контенту и отвечая на приветствие жены довольно коротким кивком. — Моя собственная разведка ничего не высветила. Но мой брат Ринг напал на след вот этого, который здесь, и мы немало поломали голову, зондируя, как называет это добрейший доктор Эргот, в чем смысл его задания.

— Из какого племени может быть этот дикарь?

— Мы обсуждали это дело между собой, — ответил Дадли, бросив косой взгляд в сторону врача. — Кое-кто говорит, что он наррагансет, тогда как другие думают, что он из племени, проживающего еще дальше к востоку.

— Выражая это мнение, я просто говорил о его второстепенных или приобретенных привычках, — вмешался Эргот, — ибо, если обратиться к его происхождению, этот человек, несомненно, белый.

— Белый! — повторили все вокруг.

— Вне всякого сомнения, как можно увидеть по разным особенностям его внешнего облика, а именно: по форме головы, мышцам рук и ног, общему виду и походке, помимо всяких прочих признаков, знакомых людям, сделавшим физические особенности двух рас предметом своих исследований.

— Одна из которых эта! — продолжил Дадли, сдергивая накидку пленника и давая своим сотоварищам наглядное доказательство, убедительно устранившее все его собственные сомнения. — Хотя цвет кожи не может служить положительным доказательством, подобным тем, что перечислил наш сосед Эргот, но это все же кое-что, помогающее человеку не слишком ученому составить мнение в таком деле.

— Мадам! — воскликнула Фейс так неожиданно, что заставила вздрогнуть ту, к которой обращалась. — Ради Бога, будьте милосердны! Позвольте своей служанке принести мыло и воду, чтобы отмыть лицо этого человека от краски!

— Что за глупости у тебя в голове? — возразил лейтенант, под конец проявляя несколько повышенную серьезность, приличествующую, как он полагал, его официальному положению. — Мы же сейчас не под крышей Вип-Пур-Вилла, жена моя, а в присутствии тех, кто не нуждается в твоих подсказках, чтобы придать надлежащую форму официальному расследованию.

Фейс не обратила внимания на упрек. Не дожидаясь, пока другие исполнят то, чего хотела она, она сама взялась за дело с ловкостью, приобретенной долгой практикой, и с жаром, который, казалось, породило какое-то необычное чувство. В одну минуту краски исчезли с лица пленника, и оно, пусть сильно загоревшее под действием американского солнца и знойных ветров, оказалось несомненно лицом человека, обязанного своим происхождением европейским предкам. Все присутствующие с интересом, исполненным любопытства, следили за действиями энергичной женщины, и, когда недолгая работа была окончена, шепот удивления слетел одновременно со всех губ.

— В этом маскараде есть смысл, — заметил Контент, долго и внимательно изучавший тупое и нескладное лицо, попавшее под его тщательное наблюдение при этой операции. — Я слыхал о христианах, продавшихся ради выгоды, которые, забыв религию и любовь своей расы, заключали союз с дикарями, чтобы совершать грабежи в поселениях. В глазах этого негодяя хитрость француза из Канады.

— Прочь! Прочь! — закричала Фейс, проталкиваясь к говорившему, и, положив обе руки на бритую голову пленника, как бы укрыла его лицо в тени. — Прочь всю эту чушь насчет французов и злонамеренных союзов! Это не подлый заговорщик, а невинный больной человек! Уиттал, брат мой Уиттал, ты меня узнаешь?

Слезы катились по щекам своенравной женщины, когда она вглядывалась в лицо своего слабоумного родственника, глаза которого осветились одним из случайных проблесков разума и который разразился низким бессмысленным смехом, прежде чем ответить на ее серьезный вопрос.

— Кто-то говорит как люди по ту сторону океана, а кто-то говорит как люди из леса. Есть ли здесь что-нибудь вроде медвежьего мяса или горсти кукурузы в вигваме?

Если бы голос человека с того света прозвучал в ушах членов семейства, это вряд ли бы произвело более глубокое впечатление или заставило кровь пульсировать быстрее в их сердцах, чем это внезапное и в высшей степени неожиданное открытие личности их пленника. Удивление и страх заставили их онеметь на некоторое время, а затем все увидели, как Руфь встала перед оправившимся бродягой, ее руки молитвенно сложились, глаза умоляюще сузились, а вся фигура выразила напряжение и волнение, которые обострили ее долго дремавшие чувства до предела.

— Скажи мне, — произнес дрожащий голос, способный пробудить ум человека даже более тупого, чем тот, к кому обращались, — если есть жалость в твоем сердце, скажи мне, жива ли еще моя малютка?

— Она хорошая девочка, — ответил тот, а затем, снова разразившись своим пустым и бессмысленным смехом, с каким-то глупым удивлением обратил взгляд на Фейс, в чьем облике произошло гораздо меньше перемен, чем в отрешенных чертах той, что говорила, стоя прямо перед ним.

— Оставьте его, дорогая мадам, — вмешалась сестра. — Я знаю характер парня и смогу поладить с ним лучше любого другого.

Но эта просьба была бесполезной. Организм матери в ее нынешнем состоянии возбуждения не был готов к дальнейшим усилиям. Ее, упавшую в бдительные руки Контента, унесли прочь, и на минуту тревожный интерес служанок сосредоточился вокруг мужчин на веранде.

— Уиттал, мой старый приятель по играм, Уиттал Ринг, — обратился сын Контента, подходя с увлажненными глазами пожать руку пленнику. — Разве ты забыл, парень, товарища твоих прежних дней? Это молодой Марк Хиткоут говорит с тобой.

Тот поднял глаза на его лицо с ожившим на мгновение воспоминанием, но, покачав головой, отшатнулся с явным отвращением, пробормотав достаточно громко, чтобы его услышали:

— Что за отъявленный лжец этот бледнолицый! Вот изрядный мошенник, желающий сойти за слоняющегося парня!

Что еще произнес Уиттал, слушавшие его никогда не узнали, потому что мгновенно он перешел на какой-то диалект индейского племени.

— Разум несчастного юноши еще больше притупился от пребывания среди дикарей с их обычаями, чем от природы, — заметил Контент, коего, как и большинство остальных, интерес к допросу вернул к сцене, которую они на время покинули. — Пусть сестра заботливо займется парнем, и, когда небесам будет угодно, мы узнаем правду.

Глубокое отцовское чувство придало его словам властность. С готовностью группа расступилась, и почти торжественная обстановка официального расследования сменилась беспорядочными и торопливыми вопросами, разом обрушившимися на слабый ум вновь обретенного странника.

Домашние расселись вокруг кресла Пуританина, сбоку от него поместился Контент, тогда как Фейс заставила брата усесться на ступеньке веранды так, чтобы всем было слышно. Внимание самого брата от этих перемещений отвлекла еда, которую сунули ему в руки.

— А теперь, Уиттал, я хотела бы знать, — начала проворная женщина, когда глубокое молчание подтвердило внимание слушателей. — Я хотела бы знать, помнишь ли ты тот день, когда я одела тебя в готовую одежду из-за океана и как тебе нравилось красоваться среди коров в такой веселой расцветке?

Юноша взглянул ей в лицо так, словно звуки ее голоса доставляли ему удовольствие, но, вместо того чтобы отозваться, предпочел пережевывать хлеб, с помощью которого она старалась вернуть его назад, к их прежней близости.

— Ведь не мог же ты, парень, так быстро забыть подарок, что я купила на нелегкий заработок от прядильного колеса, которое крутила по ночам. Хвост вон того павлина не красивее, чем был тогда ты, но я сделаю тебе другой такой же наряд, чтобы ты мог пойти с ополченцами на их еженедельные смотры.

Юноша сбросил накидку из шкур, покрывавшую верхнюю часть его тела и, сделав решительный жест, с серьезностью индейца ответил:

— Уиттал воин на тропе; у него нет времени для разговоров с женщинами!

— Ну, брат, ты забыл, как я привыкла утолять твой голод, когда мороз кусал тебя в холодные утра и в тот час, когда скотина нуждалась в твоей заботе, иначе ты бы не назвал меня женщиной.

— А ты нападала на следы пикодов? А ты знаешь, как издать клич воинов?

— Что значит индейский вопль по сравнению с блеянием овец или мычанием коров в кустарнике! Ты помнишь, как звенят колокольчики поздним вечером?

Бывший пастух повернул голову и, казалось, внимательно вслушивался, как собака прислушивается к приближающимся шагам. Но проблеск воспоминания быстро пропал. В следующую минуту парень уступил более весомым и, вероятно, более насущным потребностям своего аппетита.

— Значит, ты потерял способность слышать, иначе не сказал бы, что забыл звуки колокольчиков.

— А ты слыхала когда-нибудь, как воют волки?! — воскликнул тот. — Вот это звук для охотника! Я видел, как великий вождь поразил полосатого кугуара95Кугуар — в XVTII — XIX веках считался самостоятельным представителем семейства кошачьих, однако в настоящее время преобладает мнение, что эта встречавшаяся на юго-востоке Канады и северо-востоке США и истребленная в первой половине прошлого века кошка просто являлась редкой разновидностью пумы. Однако упоминание о «полосатости» излишне. Кугуары были ровного рыжего или красновато-рыжего окраса., когда самый храбрый воин племени побелел, как трусливый бледнолицый, от его прыжков!

— Не говори мне о своих голодных зверях и великих вождях, а давай лучше вспомним дни, когда мы были молоды и когда ты радовался играм христианских детей. Разве ты забыл, Уиттал, как наша мать всегда разрешала нам проводить свободное время в играх на снегу?

— Мать Нипсета в своем вигваме, но он не спрашивает позволения пойти на охоту. Он мужчина. С первым снегом он станет воином.

— Глупый парень! Это дикари с помощью своего коварства опутали твою слабость узами хитрости. Твоя мать, Уиталл, была женщина христианской веры и принадлежала к белой расе. И она была доброй матерью, опечаленной твоим слабоумием! Разве ты не помнишь, неблагодарное твое сердце, как она ухаживала за тобой, когда ты болел подростком, и как она заботилась обо всех твоих телесных нуждах! Кто кормил тебя, когда ты проголодаешься, и кто потакал твоим выходкам, когда другие уставали от твоих никчемных поступков или не желали терпеть твое слабоумие?

Брат с минуту смотрел на залившееся краской лицо говорившей, будто проблески некоторых слабо различимых сцен промелькнули видениями в его мозгу, но животное в нем все же возобладало, и он продолжал утолять свой голод.

— Это превосходит человеческое терпение! — воскликнула взволнованная Фейс. — Взгляни в эти глаза, несчастный, и скажи, узнаёшь ли ты ту, что заняла место матери, которую ты отказываешься вспомнить… ту, что трудилась изо всех сил ради тебя и никогда не отказывалась выслушать все твои жалобы и умерить все твои страдания. Посмотри в эти глаза и скажи: узнаешь ли ты меня?

— Конечно! — возразил тот, смеясь с наполовину разумным выражением узнавания. — Ты женщина из бледнолицых, и, ручаюсь, та, которая никогда не будет довольна, пока не заполучит все меха Америки на свои плечи и всю лесную оленину на свою кухню. Разве ты никогда не слыхала предания, как эта зловредная раса вторглась на охотничьи земли и стала разорять воинов этой страны?

Разочарование Фейс сделало ее слишком нетерпеливой, чтобы продолжать такой разговор, но в эту минуту возле нее кто-то появился и спокойным жестом велел не перечить нраву блудного парня.

То была Руфь, на чьих бледных щеках и в беспокойном взгляде можно было проследить все напряжение страстных желаний матери в их самом трогательном виде. Еще так недавно беспомощную и придавленную грузом своих переживаний, теперь, казалось, ее поддерживали святые чувства, занявшие место всякой иной опоры; и когда она скользнула сквозь кружок слушателей, даже сам Контент не посчитал нужным предложить ей помощь или вмешаться с увещеванием. Ее спокойный и выразительный жест как бы говорил: «Продолжай и прояви всю снисходительность к слабости юноши». Привычное уважение обуздало растущую досаду Фейс, и она была готова повиноваться.

— Так что же гласят глупые предания, о которых ты говоришь? — добавила она, прежде чем у него нашлось время изменить направление своих смутных мыслей.

— Это говорят старики в деревнях, и то, что там говорят, святая истина. Вы видите вокруг себя землю, которая покрыта холмами и долинами и на которой когда-то росли леса, не знавшие топора, и по которой щедрой рукой была рассеяна дичь. В нашем племени есть гонцы и охотники, не сворачивавшие с прямой тропы на заходящее солнце, пока их ноги не уставали, а их глаза не переставали видеть облака, висящие над соленым озером, и, однако, они говорят, что повсюду эта земля прекрасна, как вон та зеленая гора. Высокие деревья и тенистые леса, реки и озера, полные рыбы, олени и бобры в изобилии, как песок на берегу океана. Всю эту землю и воду Великий Дух дал людям красной кожи, ибо он их любил, потому что они говорили правду в своих племенах, были верны своим друзьям, ненавидели своих врагов и знали, как снимать скальпы.

Вот тысячу раз снег падал и таял с той поры, как был сделан этот дар, — продолжал Уиттал, говоривший с видом человека, которому доверено передавать важное предание, хотя он, вероятно, всего лишь пересказывал то, что благодаря многократному повторению закрепилось в его бездействующем уме, — но никто, кроме краснокожих, не охотился на лосей и не вставал на тропу войны. Потом Великий Дух рассердился; он спрятал свое лицо от своих детей, потому что они ссорились между собой. Большие каноэ выплыли со стороны восходящего солнца и принесли в эту страну голод и злых людей. Сперва чужаки разговаривали ласково и жалобно, как женщины. Они просили место Для нескольких вигвамов и говорили, что если воины дадут им землю для посадок, они будут просить своего Бога позаботиться о краснокожих. Но когда они стали сильными, то забыли свои слова и сделались лжецами. О, они как коварные ножи! Бледнолицый как кугуар. Когда он голоден, ты можешь услышать, как он скулит в кустах, словно заблудившийся ребенок, но, когда ты подходишь на расстояние его прыжка, берегись когтей и клыков.

— Значит, эта злонамеренная раса лишила краснокожих воинов их земли?

— Конечно! Они разговаривали как слабые женщины до тех пор, пока не стали сильными, а потом превзошли самих пикодов в коварстве, давая воинам пить огненное молоко и убивая сверкающими придумками, которые они изготовляли из желтой муки.

— А пикоды? Разве их великий воин не умер, прежде чем пришли люди из-за океана?

— Ты женщина, никогда не слыхавшая предания, а то ты знала бы больше! Пикод — слабый, трусливый молокосос.

— А ты, ты, значит, наррагансет?

— Разве я не похож на мужчину?

— Я ошибочно приняла тебя за одного из наших ближних соседей — пикодов-могикан.

— Могикане мастерят корзины для янки. А наррагансет передвигается по лесу прыжками, как волк, идущий по следу оленя!

— Все это вполне разумно, и теперь, когда ты доказал их правоту, я не могу не видеть этого. Но нам любопытно узнать больше о великом племени. Ты когда-нибудь слышал об одном человеке из твоего народа, Уиттал, по имени Миантонимо — весьма знаменитом вожде?

Слабоумный юноша продолжал есть с перерывами, но, услыхав этот вопрос, он, казалось, внезапно забыл про свой аппетит. На минуту он опустил глаза, а затем ответил медленно и не без выспренности:

— Человек не может жить вечно.

— Как? — сказала Фейс, делая жест в сторону своих глубоко заинтересованных слушателей, чтобы умерить их нетерпение. — Он покинул свой народ? А ты жил с ним, Уиталл, прежде чем он скончался?

— Он никогда не смотрел на Нипсета или Нипсет на него.

— Я не знаю никакого Нипсета; расскажи мне о великом

Миантонимо.

— Разве тебе нужно повторять дважды? Сахем ушел в далекую страну, а Нипсет станет воином, когда выпадет новый снег.

Разочарование набросило тень на все лица, и луч надежды, блеснувший во взгляде Руфи, сменился прежним мучительным выражением глубокого внутреннего страдания. Но Фейс все еще удавалось подавлять всякие разговоры среди тех, кто слушал, продолжив расспросы после короткой заминки, которую ее досада сделала неизбежной.

— Я думала, что Миантонимо все еще воин в этом племени. В каком сражении он пал?

— Могиканин Ункас совершил это злое дело. Бледнолицые дали ему большие богатства, чтобы убить сахема.

— Ты говоришь об отце, но ведь был и другой Миантонимо: тот, что подростком жил среди людей белой крови.

Уиттал внимательно выслушал, а потом, как будто собравшись с мыслями, покачал головой и ответил, прежде чем снова приняться за еду:

— Всегда был только один с таким именем и никогда не будет другого. Два орла не строят своих гнезд на одном дереве.

— Ты верно говоришь, — продолжала Фейс, хорошо зная, что оспаривать сведения брата означает на деле заставить его молчать. — Теперь расскажи мне о Конанчете, нынешнем сахеме наррагансетов, о том, кто заключил союз с Метакомом и недавно был изгнан из своей крепости близ океана, — он еще жив?

Выражение лица брата претерпело еще одну перемену. Вместо детской важности, с какой он до этого отвечал на вопросы сестры, в его тупом взгляде появилось выражение безграничной хитрости. Его глаза медленно и осторожно оглядели все вокруг, словно их владелец ожидал обнаружить зримые признаки тех тайных намерений, которым он с такой очевидностью не доверял. Вместо ответа блудный родственник продолжал есть, хотя не столько как человек, нуждающийся в пище, сколько как человек, решивший не делать никаких сообщений, которые могут оказаться опасными. Эта перемена не осталась без внимания со стороны Фейс и тех, кто напряженно следил за ее стараниями связать воедино путаные мысли человека столь слабоумного и, однако, казавшегося при необходимости таким поднаторевшим в дикарских уловках. Она благоразумно изменила свою манеру допроса, стараясь направить мысли брата в иное русло.

— Ручаюсь, — продолжала сестра, — что теперь ты начнешь вспоминать времена, когда пас скотину в кустарнике и имел привычку звать Фейс, чтобы она накормила тебя, уставшего бродить по лесу в поисках коров. Ты никогда не подвергался нападению наррагансетов, Уиттал, живя в доме бледнолицего? Брат перестал есть. Казалось, он снова размышлял так напряженно, как только было возможно при его ограниченных умственных способностях. Но, покачав отрицательно головой, он молча возобновил приятный ритуал пережевывания.

— Как! Ты решил стать воином, а сам никогда не умел снять скальп и не видел озаренную пламенем крышу вигвама?

Уиттал отложил еду и повернулся к сестре. Его лицо обрело дикое и жестокое выражение, и он разразился тихим, но торжествующим смехом. Когда это проявление удовлетворенности прошло, он снизошел до ответа.

— Конечно, — сказал он. — Мы вышли ночью на тропу против лживых янки, и никакой лесной пожар не выжигал землю так, как мы обратили в угли их поля! Все их хваленые дома превратились в кучи золы.

— Где же и когда вы совершили этот смелый акт возмездия?

— Они назвали это место по имени ночной птицы, как будто индейское имя может спасти их от индейских ножей!

— Ба! Так ты говоришь о Виш-Тон-Више! Но ведь ты, братец, был жертвой, а не поджигателем на этом бессердечном пожарище.

— Ты лжешь, подобно зловредной женщине из бледнолицых, какой ты и являешься! Нипсет был только мальчиком на той тропе, но он шел со своим народом. Говорю тебе, мы спалили самое землю своим огнем, и ни одному из них никогда не поднять снова головы из пепла.

Несмотря на большое самообладание и цель, что постоянно была на уме Фейс, ее пробрала дрожь от жестокой радости, с какой ее брат превозносил размах мести, которую в своем воображении он совершил по отношению к врагам. Все же из опасения нарушить иллюзию, способную помочь ей в так долго терпевшем неудачу и так мучительно желаемом признании, женщина подавила свой ужас и продолжила:

— Это правда, но некоторые остались живы. Наверняка воины увели пленных в свою деревню. Ты ведь не всех убил?

— Всех.

— Нет, ты сейчас говоришь о несчастных, запертых в пылающем блокгаузе. Но… но некоторые, оставшиеся снаружи, могли попасть в твои руки, прежде чем осажденные стали искать укрытие в башне. Конечно, конечно, ты не стал убивать всех?

Тяжелое дыхание Руфи достигло ушей Уиттала, и на минуту тот обернулся, взглянув ей в лицо с тупым удивлением. Но, снова покачав головой, он ответил тихим утверждающим тоном:

— Всех. Да, и вопящих женщин, и плачущих детей!

— Определенно есть ребенок… я хотела сказать, есть женщина в вашем племени с более красивой кожей и по телосложению отличающаяся от большинства твоего народа. Не увели одну такую пленницей с пожарища в Виш-Тон-Више?

— Ты думаешь, лань будет жить с волком, или заставала когда-нибудь трусливую голубку в гнезде ястреба?

— Нет, ведь ты и сам другого цвета кожи, Уиттал, и вполне возможно, что ты не один такой.

Юноша с минуту смотрел на свою сестру с явным неодобрением, а потом, снова принимаясь за еду, пробормотал:

— В снеге столько же огня, сколько правды в лживых йенгизах!

— Эти расспросы следует прекратить, — сказал Контент с тяжелым вздохом. — В другое время можно надеяться привести дело к более счастливому результату. Но вот там едет человек с особым поручением из городов снизу, как явствует из того, что он пренебрег днем церковного праздника, и не меньше из серьезного вида, с каким он совершает свое путешествие.

Поскольку названное лицо видели все, кто смотрел в направлении селения, его внезапное появление отвлекло всеобщий интерес, так сильно пробудившийся к предмету, хорошо знакомому каждому жителю долины.

Ранний час и то, как неизвестный подгонял свою лошадь и как шагнул в гостеприимно распахнутую дверь Вип-Пур-Вилла, выдавали в нем посланца, который, по-видимому, привез какое-то важное сообщение от правительства колонии для молодого Хиткоута, занимавшего наиболее высокое положение представителя официальной власти в этом отдаленном поселении. Замечания на сей счет переходили из уст в уста, и любопытство сильно возросло ко времени, когда всадник въехал во двор. Здесь он спешился и, покрытый дорожной пылью, предстал перед тем, кого искал, с видом человека, проведшего ночь в седле.

— У меня приказы для капитана Контента Хиткоута, — сказал посланец, приветствуя всех вокруг с обычной серьезной, но заученной вежливостью людей, к кругу коих принадлежал.

— Он здесь, готовый выслушать и повиноваться, — был ответ.

Путешественника немного отличала та таинственность, что так приятна некоторым умам, из-за неспособности внушить уважение каким-либо иным образом обожающим делать тайну из вещей, которые с таким же успехом могут стать достоянием всех. Подчиняясь этому чувству, он выразил желание, чтобы его сообщения были сделаны наедине. Контент спокойно подал ему знак следовать за собой и направился во внутренние комнаты дома. Поскольку это вторжение дало новое направление мыслям зрителей вышеупомянутой сцены, мы тоже воспользуемся случаем сделать отступление, дабы представить читателю некоторые факты общего характера, которые могут оказаться необходимыми для связи с последующими частями легенды.