Онлайн чтение книги Дом стрелы
Глава 7. Ваберский уходит со сцены

В тот день Джим Фробишер больше не видел Ано и не получал от него известий. Он перевез свой багаж из отеля и провел вечер с Бетти Харлоу и Энн Апкотт в Мезон-Гренель. После обеда они пили кофе в саду за домом, спустившись туда по каменной лестнице, которая находилась за большой дверью в задней стене холла. По молчаливому уговору они избегали упоминаний о выдвинутом Ваберским обвинении. Им оставалось только ждать результатов анализа. Но ряд закрытых ставнями окон гостиных у них над головами не позволял забыть об этом, и беседа то и дело прерывалась долгими паузами. В саду было прохладно, темно и тихо, поэтому возня птиц среди листьев сикомора и редкие шаги прохожего на улице Шарля-Робера казались способными разбудить дремлющий город. Однажды или дважды Джим заметил, как Энн Апкотт, быстро склонившись вперед, вглядывается в темные аллеи, как будто ее глаза разглядели какое-то движение среди древесных стволов. Но при этом она не произносила ни слова и с едва слышным вздохом вновь откидывалась на спинку стула.

– На улице есть калитка в сад? – спросил Фробишер.

– Нет, – ответила Бетти. – Под гостиными есть коридор, ведущий во двор, которым пользуются садовники. Единственный другой выход в сад – из холла позади нас. Мезон-Гренель был построен в те дни, когда ваш дом действительно был вашей крепостью, и чем меньше в нем было выходов, тем спокойнее вы спали.

Часы, которых в Дижоне было более чем достаточно, начали бить одиннадцать. Звуки их ударов гулко разносились над крышами и шпилями башен, словно соперничая друг с другом. Бетти поднялась.

– Как бы то ни было, день закончился, – сказала она.

Энн Апкотт кивнула со вздохом облегчения. Джим ощутил жалость к двум девушкам, которые вместо сожалений о краткости уходящего дня радовались его окончанию.

– Надеюсь, это будет последний плохой день, – сказал он.

Бетти быстро обернулась к нему, ее большие глаза блеснули в темноте.

– Доброй ночи, Джим. – Она протянула руку. – Вам здесь скучно, но мы не настолько бескорыстны, чтобы отпустить вас. Понимаете, сейчас от нас все шарахаются – это вполне естественно, – так что ваше пребывание здесь для нас означает очень многое. По крайней мере, – добавила она более веселым голосом, – этой ночью я буду спать спокойно.

Бетти быстро взбежала по ступенькам и задержалась на момент в дверном проеме на фоне освещенного холла. «Длинноногая девочка в черных шелковых чулках», – вспоминал мистер Хэзлитт о своей прошлой встрече с Бетти пять лет назад. Это описание все еще подходило к ней.

Энн Апкотт пробежала мимо него по ступенькам и по-. махала ему рукой.

– Доброй ночи, – попрощался Джим.

Энн последовала за Бетти, но сразу же вышла снова. В белом крепдешиновом платье, белых чулках и атласных туфельках она поблескивала в темноте, словно серебряная статуэтка.

– Пожалуйста, когда войдете, закройте дверь на засов, – попросила она. Ее беспокойство казалось странным, учитывая высоту садовой ограды.

– Хорошо, – отозвался Джим, удивляясь, что из всех обитателей дома Энн Апкотт выглядит наиболее испуганной.

Он стал бродить по темному саду, молясь про себя о том, чтобы завтра гостиные были распечатаны и все запреты с Мезон-Гренель были сняты. В комнате Бетти на втором этаже свет еще горел за решетчатыми ставнями, как и в спальне Энн Апкотт на ближайшем к улице краю дома. Бешеный гнев на Бориса Ваберского вновь вспыхнул в душе Джима.

Было уже совсем поздно, когда он вернулся в дом, закрыв дверь на засов. Джим спал крепко, а проснувшись, обнаружил, что ставни распахнуты, впуская солнечный свет, рядом с кроватью остывал кофе, а в комнате находился Гастон.

– Мосье Ано просил передать вам, что он в библиотеке, – сообщил старый слуга.

Джим сразу же вскочил с кровати.

– Уже? Сколько сейчас времени, Гастон?

– Девять. Я приготовил для мосье ванну. – Он убрал поднос со столика у кровати. – Принесу свежий кофе.

– Благодарю вас. И пожалуйста, скажите мосье Ано, что я скоро приду.

– Конечно, мосье.

Джим выпил кофе, одеваясь, и поспешил в библиотеку, где застал Ано читающим газету за большим письменным столом в центре комнаты.

– Значит, вы все-таки покинули ваш отель на плас Дарси, друг мой? Ох уж эта мисс Апкотт! Ей хватило одной просьбы, сопровождаемой жалобным вздохом, и дело было сделано. Я видел все это из холла. Вот что значит молодость! У вас при себе два письма Ваберского вашей фирме?

– Да, – ответил Джим. Он не счел необходимым объяснять, что его привела в Мезон-Гренель мысль о Бетти, хотя просьба исходила от Энн Апкотт.

– Отлично! – кивнул Ано. – Я уже послал за ним.

– Он придет сюда?

– Надеюсь.

– Наконец-то я увижу этого негодяя! – воскликнул Джим. – Меня не удивит, если я его нокаутирую. – И он сжал кулак в радостном предвкушении этого события.

– Сомневаюсь, что это пошло бы на пользу, мосье Фробишер. Прошу вас предоставить мне беседовать с ним. Если вы сразу же предъявите Ваберскому эти письма, его обвинение рассыпется в пух и прах. Он начнет оправдываться, разразиться потоком жалоб и упреков, и я не смогу ничего из него вытянуть. А меня это не устраивает.

– Разве там есть что вытягивать? – осведомился Джим.

– Может быть, да, а может быть, и нет. – Детектив пожал плечами. – Как я говорил вам в Париже, у меня имеется в Дижоне вторая миссия.

– Анонимные письма?

– Да. Вы присутствовали вчера, когда мадемуазель Харлоу сообщила, как она узнала, что меня вызвали из Парижа расследовать это дело. Никто из моих коллег не распространял эту новость. Они даже теперь не знают, что я здесь. Нет, это дело рук автора писем. Я не могу пренебрегать ни одним ключом к столь сложной проблеме. Знал ли Ваберский, что меня направляют сюда? Слышал ли он это в префектуре, когда предъявлял свое обвинение в субботу, или же от магистрата в тот же день? А если да, то кому он об этом говорил между встречей с магистратом и временем, когда письма должны были отправить, чтобы их доставили в воскресенье утром? Вот вопросы, на которые я должен получить ответы, а если мы сразу же «нокаутируем» его вашими письмами, я их не получу. Мне придется завлечь его притворным дружелюбием.

Джим неохотно согласился. Ему не терпелось увидеть, как Ано стирает Ваберского в порошок в своей самой безжалостной манере. Но сейчас детектив явно был куда сильнее озабочен автором анонимных писем, нежели реабилитацией Бетти Харлоу. Джим чувствовал себя обманутым.

– Но я должен встретиться с этим человеком, – заявил он.

– И встретитесь, – заверил его Ано. Он подвел Джима к двери во внутренней стене и распахнул ее. – Но вам придется подождать здесь. – При виде глубокого разочарования на лице Джима детектив быстро добавил: – Я не прошу вас закрывать дверь. Придвиньте стул – вот так – и оставьте дверь приоткрытой. Тогда вы все увидите и услышите, оставаясь незамеченным. Вы довольны? Не очень? Предпочитаете все время присутствовать на сцене, как актер. Что ж, это вполне естественно. Но пожалуйста, не отказывайтесь от вашей роли.

Из двора донеслись звуки шаркающих шагов.

– Нам пора приготовиться, – вполголоса предупредил Ано. – Прибыл наш герой из русских степей.

Джим просунул голову в дверной проем.

– Мосье Ано! – возбужденно прошептал он. – Едва ли разумно оставлять открытыми окна во двор. Если мы четко слышим шаги отсюда, все сказанное в этой комнате легко услышат во дворе.

– Истинная правда! – тем же тоном отозвался Ано и стукнул себя кулаком по лбу в гневе на собственную глупость. – Но что нам делать? День очень жаркий, и в комнате будет настоящее пекло. Дамы и Ваберский упадут в обморок. Кроме того, я уже поставил во дворе полицейского в штатском, поручив ему следить, чтобы там никого не было. Так что мы можем пойти на риск.

Джим шагнул назад.

«Этот человек не принимает ничьих советов!» – с возмущением подумал он. В этот момент в дверь позвонили, а через несколько секунд в комнату вошел Гастон.

– Мосье Борис, – доложил он.

– Впустите его, – кивнул Ано. – И скажите дамам, что мы готовы.

Долговязый кривоногий человек с неуклюжей походкой, одетый в черное и с черной фетровой шляпой в руке, быстро вошел в комнату и застыл как вкопанный при виде Ано. Детектив отвесил поклон, Ваберский поклонился в ответ, и оба молча посмотрели друг на друга – Ано с добродушной улыбкой, а Ваберский озадаченно моргая и теребя седеющие усы длинными и желтыми от табака пальцами. Его гротескная фигура напоминала мрачные средневековые карикатуры, вырезанные на колоннах дижонских церквей.

– Пожалуйста, садитесь, – вежливо заговорил Ано. – Думаю, дамы не заставят нас ждать.

Он указал на стул у письменного стола, стоящий слева от него лицом к двери.

– Не понимаю, – с сомнением произнес Ваберский. – Мне передали сообщение, и я понял, что за мной послал магистрат.

– Я его агент, – объяснил Ано. – Я… – Он оборвал фразу. – Да?

Борис Ваберский уставился на него.

– Я ничего не сказал.

– Прошу прощения. Я Ано.

Однако это имя не вызвало никакой реакции.

– Ано? – Ваберский покачал головой. – Несомненно, эта фамилия должна была меня просветить, но, откровенно говоря… – Он улыбнулся.

– Ано из парижской Сюртэ.

На лице Ваберского отразился испуг.

– О! – Он бросил жалобный взгляд на дверь, словно раздумывая, не дать ли ему стрекача. Ано со вздохом указал на стул, и Ваберский со вздохом сел.

Джим Фробишер, наблюдая из своего укрытия, был твердо уверен в одном. Борис Ваберский не писал анонимных писем Бетти и не сообщал их автору информацию об Ано. Можно было подозревать, что он притворяется, будто фамилия детектива ему неизвестна, но лишь до того момента, когда Ано назвал ему свою должность. Его испуг был абсолютно искренним.

– Конечно, вы понимаете, что такое серьезное обвинение, как то, которое вы выдвинули против мадемуазель Харлоу, требует тщательного расследования, – продолжал Ано без малейших признаков иронии, – и магистрат оказал нам честь, обратившись в Париж за помощью.

– Да, ситуация трудная, – отозвался Ваберский, ерзая, словно мученик на раскаленных угольях.

Но Джим понимал, что ситуация была трудной для него самого. Ваберский побежал в префектуру, не получив ответа от фирмы «Фробишер и Хэзлитт» на свое угрожающее письмо, и предъявил обвинения в приступе гнева, несомненно надеясь, что ему предложат деньги за его отзыв. Но сейчас он узнал, что ему наступает на пятки лучшая детективная служба Франции, требуя доказательств. На это он не рассчитывал.

– Я подумал, – беспечным тоном добавил Ано, – что неформальная беседа между вами, мной и двумя молодыми дамами, без секретарей и стенографистов, может оказаться полезной.

– В самом деле, – с надеждой подхватил Ваберский.

– Разумеется, в качестве предисловия, – сухо уточнил Ано, – к более серьезной и, увы, неизбежной процедуре.

Ваберский сразу же скис.

– Безусловно, – промямлил он, нервно теребя тощую шею. – Все должно быть по правилам.

– Для этого они и созданы, – нравоучительно произнес Ано.

Дверь в библиотеку открылась, и Бетти вошла в комнату вместе с Энн Апкотт.

– Вы посылали за мной, – обратилась она к Ано и, Увидев Бориса Ваберского, вскинула голову и сверкнула глазами. – Полагаю, мосье Борис пришел вступать во владение наследством? – Оглядевшись вокруг в поисках Джима Фробишера, Бетти испуганно воскликнула: – Но я поняла, что…

– Всему свое время, мадемуазель, – быстро прервал Ано, не давая ей возможность назвать какое-нибудь имя. – Лучше делать все по порядку.

Бетти заняла старое место на подоконнике. Энн Апкотт закрыла дверь и села на стул немного поодаль от остальных. Ано отложил газету в сторону. Под ней оказалась одна из больших зеленых папок, которые Джим видел в Сюртэ. Открыв ее, детектив взял верхний лист бумаги и обратился к Ваберскому:

– Вы заявляете, мосье, что в ночь с двадцать седьмого на двадцать восьмое апреля эта девушка, Бетти Харлоу, намеренно дала своей приемной матери и благодетельнице Жанне-Мари Харлоу смертельную дозу наркотика.

– Да, – с потугами на дерзость подтвердил Ваберский.

– Вы не уточнили, какой именно наркотик был использован?

– Возможно, морфий, но я не уверен.

– Согласно вашим показаниям, если они верно изложены здесь, наркотик был добавлен в стакан лимонада, который всегда стоял у кровати мадам Харлоу.

– Да.

Ано положил бумагу.

– Вы не обвиняете сиделку Жанну Боден в соучастии? – спросил он.

– Нет-нет! – испуганно воскликнул Ваберский, выпучив глаза и подняв брови почти к краю жестких курчавых волос. – Я не подозреваю Жанну Боден, мосье Ано. Хорошо, что я пришел сюда и не дал свершиться несправедливости! Если бы я заболел, то охотно бы нанял Жанну Боден в качестве сиделки!

– Яснее не скажешь, – серьезно отозвался Ано. – Я только потому задал вам этот вопрос, что Жанна Боден, несомненно, находилась в спальне мадам Харлоу, когда мадемуазель вошла туда пожелать мадам доброй ночи и показать ей новое бальное платье.

– Понятно, – кивнул Ваберский. Уверенность возвращалась к нему – этот мосье Ано из Сюртэ был так добр и обходителен. – Безусловно, наркотик добавили в стакан, когда Жанна Боден этого не видела. Я не обвиняю ее. – Его голос дрогнул. – Это сделала та черствая душа, которая заглянула в комнату и ушла танцевать до утра, пока ее жертва умирала. Это ужасно, мосье Ано! Моя бедная сестра!

– Свояченица, – с ехидным спокойствием поправила Энн Апкотт, сидящая в кресле у двери.

– Мне она была как сестра! – Ваберский снова обратился к Ано: – Я никогда не перестану упрекать себя, мосье. Только подумайте – я удил рыбу в лесу! Если бы я остался дома…

– Да, но вы вернулись, мосье Ваберский, – прервал Ано, – и меня кое-что озадачивает. Несомненно, вы любили свою сестру, так как не можете даже думать о ней без слез.

– Да-да. – Ваберский прикрыл глаза ладонью.

– Тогда почему вы ждали так долго, прежде чем принять какие-нибудь меры, чтобы отомстить за ее смерть? Должна быть какая-то причина, но мне она не ясна. – Ано развел руками. – Давайте уточним даты. Ваша дорогая сестра умерла в ночь с двадцать седьмого на двадцать восьмое апреля. Вы вернулись домой двадцать восьмого и не предъявили никаких обвинений. Мадам похоронили тридцатого, и вы по-прежнему ничего не делали. Только через неделю вы выдвинули обвинение против мадемуазель. Почему? Умоляю вас, мосье Ваберски, не смотреть на меня между пальцами, ибо ответ не написан на моем лице, и объяснить мне эту загадку.

Просьба была произнесена тем же любезным и дружелюбным тоном, который Ано использовал до сих пор. Однако Ваберский резким движением оторвал руку от лба, покраснел и выпрямился.

– Отвечу вам сразу же, – заявил он. – С самого начала я знал вот здесь… – и он постучал кулаком по груди, – что произошло убийство. Но так как здесь… – Ваберский постучал себя по лбу, – я еще не был в этом уверен, то продолжал думать. Причины и мотивы ясны. Красивая молодая девушка, обладающая странным и скрытным характером, тайно жаждет власти, богатства и удовольствий. Вот каково, на мой взгляд, это черствое создание, Бетти Харлоу.

Впервые с начала разговора Бетти проявила какой-то интерес к нему. До сих пор она сидела неподвижно, с маской холодного отвращения на лице. Теперь же Бетти склонилась вперед, опираясь локтем на колено, поддерживая ладонью подбородок и насмешливо улыбаясь этому публичному анализу ее личности. Стоящему за дверью Джиму Фробишеру казалось, будто он слышит поток богохульств. И почему Ано это терпит? Он говорил, что хочет вытянуть из Бориса Ваберского определенную информацию, но ведь это уже произошло в самом начале неофициального допроса. Ясно как день, что Ваберский не имеет отношения к анонимным письмам, полученным Бетти. Тогда почему Ано позволяет этому фигляру клеветать на Бетти Харлоу? Почему он продолжает задавать вопросы, словно обвинение имеет под собой какие-то основания? Почему, наконец, он не откроет эту дверь, не позволит Джиму предъявить угрожающие письма, присланные мистеру Хэзлитту, и не отойдет в сторону, покуда Ваберский не будет приведен в состояние, когда ему потребуются услуги Жанны Воден? Поведение мосье Ано приводило Джима в негодование.

Тем временем Борис Ваберский, придя в себя после шока, вызванного внезапным движением Бетти, продолжал свое описание.

– Для такой девушки Дижон – скучное место. Ежегодные визиты в Монте-Карло для нее как сигарета для курильщика. Но каждый раз приходиться возвращаться. А теперешний Дижон, мосье, это не Дижон герцогов Бургундских,[20]В X–XV веках герцогство Бургундское, одним из крупнейших городов которого являлся Дижон, хотя и находилось в вассальной зависимости от французской короны, тяготело к самостоятельности, но после гибели герцога Карла Смелого в 1477 году оказалось в полном подчинении Франции и даже не Дижон Провинциальных штатов[21]С конца XV века в Дижоне происходили заседания Провинциальных штатов (высшего законодательного органа провинции) и городского парламента. а всего лишь унылый провинциальный город, от былой славы которого не осталось ничего, кроме нескольких старинных зданий. Вот если бы мосье Бориса удалось выставить из дому! Но это не все. В доме есть еще дама-инвалид, нуждающаяся во внимании. – Ваберский полузакрыл глаза и кивнул. – Ухаживать за инвалидом нелегко. Даже у моей дорогой сестры были свои слабости. Мы не должны забывать об этом, когда придет время для смягчающих обстоятельств. – Он сделал широкий жест рукой. – Я первый заявлю о них судье перед вынесением приговора.

Бетти Харлоу вновь откинулась назад с равнодушным видом. С губ Энн Апкотт сорвался смешок. Даже Ано улыбнулся.

– Но до суда еще далеко, мосье Ваберский, – заметил он. – Пока что мы не сдвинулись с той стадии, когда вы все знали в сердце, а не в голове.

– Да-да, – быстро отозвался Ваберский. – Но в субботу, седьмого мая, я предъявил обвинение в префектуре. Почему? Потому что в то утро я наконец узнал все и здесь. – Он снова коснулся лба и сдвинулся вперед, на самый край стула – В десять утра я шел по рю Гамбетта[22]Гамбетта Леон-Мишель (1308–1342) – французский государственный деятель – одной из новых улочек с не слишком хорошей репутацией, когда из магазинчика в нескольких ярдах от меня вышла моя племянница.

Характер разговора внезапно изменился. Хотя Джим Фробишер сидел поодаль, он сразу же ощутил возникшее напряжение. Еще минуту назад на нелепо жестикулирующего Ваберского было невозможно смотреть без смеха. Сейчас же, хотя он продолжал дергаться, как марионетка, ему удалось приковать к себе внимание всех – всех, кроме Бетти Харлоу. Пустая болтовня сменилась повествованием о конкретном инциденте, происшедшем в определенное время и в определенном месте.

– Что ей могло понадобиться на этой скверной улочке? Я шагнул в переулок и выглянул из-за угла. Да, это была она – я видел ее собственными глазами. – Ваберский указал на глаза двумя пальцами, как будто в том, что он видел ими, а не локтями, было нечто удивительное. – Когда моя племянница скрылась из виду, я вышел посмотреть, в какую лавку она заходила, и снова не поверил своим глазам. Над дверью была вывеска: «Жан Кладель. Лечебные травы».

Он с торжеством произнес название и откинулся на спинку стула, энергично кивая. Наступившее молчание нарушил голос Ано:

– Не понимаю. Кто такой Жан Кладель и почему мадемуазель не должна посещать его магазин?

– Вы не житель Дижона, иначе не стали бы об этом спрашивать, – отозвался Ваберский. – Жан Кладель вполне достоин улицы, на которой он живет. Спросите о нем любого дижонца, и вы увидите, как он молча пожмет плечами, словно этой темы лучше – не касаться. А еще лучше, мосье Ано, спросите в префектуре. Жан Кладель был дважды судим за торговлю запрещенными снадобьями.

– Вот как? – Ано наконец утратил свою невозмутимость.

– Да, мосье, дважды. Правда, каждый раз он выходил сухим из воды. У него могущественные друзья, а свидетелей удалось спровадить. Но о нем все знают!

– Жан Кладель, торговец лечебными травами с улицы Гамбетта, – медленно повторил Ано. – Но, мосье Ваберский, в десять утра на улицах много народу. Было бы неосторожно выбирать такой час для визита в такое сомнительное заведение.

– Мне тоже так показалось, – подхватил Ваберский. – Я же говорил вам, что не мог поверить своим глазам. Но ведь преступления раскрывают, так как даже самые ловкие преступники рано или поздно делают глупости, не так ли, мосье Ано? Иногда они слишком осторожны, и доказательства их невиновности выглядят слишком совершенными для нашего несовершенного мира. А иногда они, напротив, чересчур беспечны и действуют опрометчиво. Но, как бы то ни было, ошибка сделана и правосудие выигрывает.

Ано улыбнулся.

– Вижу, мосье, вы интересуетесь криминалистикой. – Детектив повернулся к Бетти, и на Джима неприятно подействовало, что он впервые с начала разговора посмотрел на нее. – А что вы скажете об этой истории, мадемуазель?

– Это ложь, – спокойно ответила Бетти.

– Значит, вы не посещали Жана Кладеля на улице Гамбетта в десять утра седьмого мая?

– Нет, мосье.

Ваберский улыбнулся и подкрутил усы.

– Ну конечно! Трудно было ожидать, что мадемуазель в этом признается. Каждый спасает свою шкуру.

– Однако, – заметил Ано достаточно резким тоном, чтобы самодовольная мина исчезла с лица Ваберского, – не будем забывать, что седьмого мая мадам Харлоу была мертва уже десять дней. Зачем мадемуазель могло понадобиться посещать лавку Жана Кладеля?

– Чтобы расплатиться, – ответил Ваберский. – Несомненно, товары Кладеля стоят дорого, и их приходится оплачивать в рассрочку.

– Будем говорить откровенно, – сказал Ано. – Под товарами вы подразумеваете яд, которым была отравлена мадам Харлоу?

– Совершенно верно. – Ваберский скрестил руки на груди.

– Очень хорошо. – Ано достал из зеленой папки еще один лист, исписанный твердым почерком и снабженный официальной печатью. – Тогда что вы скажете, мосье, если я сообщу вам, что тело мадам Харлоу было эксгумировано?

Слегка побледнев, Ваберский уставился на детектива. Его подбородок нервно дергался.

– И что вы скажете, – продолжал Ано, – если в нем найдено не больше морфия, чем необходимо для одной дозы снотворного, и не обнаружено ни следа других ядов?

В полном молчании Ваберский достал из кармана носовой платок и вытер лоб. Игра была окончена. Он рассчитывал выдвинуть свои условия, но его блеф разоблачили. Ему оставалось только отказаться от обвинения и заявить, что к ошибке его подтолкнула глубокая привязанность к свояченице. Но Ваберскому хватило глупости вообразить, будто Ано тоже может блефовать.

Придвинув свой стул ближе к столу, он с усмешкой кивнул детективу.

– Вы сказали «если я вам сообщу». Но ведь вы мне это не сообщаете, мосье Ано. Напротив, вы даете понять следующее: «Мой друг Ваберский, это дело очень деликатное, и разоблачение чревато скандалом, исход которого сомнителен. Так что незачем разгребать грязь».

– Разве? – с любезной улыбкой осведомился Ано.

Ваберский снова почувствовал себя в своей стихии.

– Да, и более того. Вы даете мне понять: «С вами плохо обошлись, мой друг Ваберский, и если вы придете к соглашению с вашей черствой племянницей…» – Отодвинув стул назад к книжной полке, он застыл с открытым ртом, словно человек, получивший заряд дроби.

Ано вскочил на ноги; его лицо потемнело от гнева.

– Вот как? – загремел он. – Значит, я проделал путь из Парижа в Дижон, чтобы председательствовать при заключении сделки с целью замять убийство? Я, Ано? Хо-хо! Сейчас я преподам вам урок! Прочтите это! – Наклонившись, он передал Ваберскому бумагу с печатью. – Это заключение лаборанта-химика. Читайте!

Ваберский протянул дрожащую руку, опасаясь придвигаться ближе. Буквы прыгали у него перед глазами. Но так как он никогда не верил в свое обвинение, читать было необязательно.

– Да, – пробормотал он. – Несомненно, я допустил ошибку.

– Ошибку! – подхватил Ано. – Подходящее слово! Сейчас я покажу вам, какую ошибку вы допустили. Придвиньте-ка ваш стул к этому столу напротив моего. Вот так! Возьмите ручку и лист бумаги. Л теперь пишите.

– Да-да, – кивнул Ваберский. Вся его бравада испарилась без следа. Он дрожал с головы до ног. – Я напишу, что сожалею…

– В этом нет надобности, – прервал Ано. – Я позабочусь, чтобы вы пожалели о своем поведении. Пишите по-английски то, что я вам продиктую. Готовы? Тогда начнем. «Дорогие господа!» Написали?

– Да-да. – Ваберский быстро скрипел пером по бумаге, косясь на нависающую над ним массивную фигуру детектива, чьих намерений он все еще не понимал.

– Прекрасно. Но нам необходима дата. Пожалуй, подойдет тридцатое апреля – день, когда прочитали завещание мадам Харлоу, и вы обнаружили, что вам не досталось ничего. Итак, поставьте сверху дату – тридцатое апреля и пишите: «Дорогие господа! Вышлите мне одну тысячу фунтов скоростной почтой, иначе я причиню вам неприятности…»

Ваберский уронил ручку и вскочил со стула.

– Я не могу это писать… Это ошибка… Я не имел в виду… – бормотал он, подняв руки, словно опасался нападения.

– Вы не имели в виду шантаж? – осведомился Ано. – Хо-хо! Вам повезло, что я это знаю. Ибо когда, как вы деликатно намекнули мадемуазель, придет время для смягчающих обстоятельств, я могу подняться со своего места в зале суда и заявить: «Господин председатель, хотя бедняга занимался шантажом, он не имел этого в виду. Пожалуйста, прибавьте ему еще пять лет». – С этими словами Ано ураганом пронесся по комнате и распахнул дверь, за которой ждал Фробишер. – Входите, мосье Фробишер, – сказал он, пропуская Джима, – и покажите два письма, которые он направил вашей фирме.

Но предъявлять письма было незачем. Борис Ваберский упал на стул и разразился слезами. Всем стало не по себе, кроме Ано, но и его гнев иссяк. Он с отвращением смотрел на Ваберского.

– Мне стыдно за вам. Можете вернуться в ваш отель, мосье Ваберский, но не покидайте Дижон, пока мы не решим, какие нам следует принять меры в отношении вас.

Ваберский поднялся и заковылял к двери.

– Приношу свои извинения, – пробормотал он. – Это ошибка. Я не хотел причинить вред… – Не глядя ни на кого, он вышел из комнаты.

– Ну и тип! Теперь Дижон ему не покажется скучным. Знаете, что сказал бы мой друг мистер Рикардо? – И Ано вновь рискнул пуститься в рискованное плавание по волнам английского языка. – «Этому парню палец в рот не клади!»

Бетти, Энн Апкотт и Джим Фробишер были готовы смеяться над самой незамысловатой шуткой. Обвинение против Бетти было опровергнуто, и теперь вся эта кошмарная история подошла к концу. По крайней мере, так им казалось. Но когда Ано, закрыв дверь, повернулся к остальным, на его лице не было никаких признаков веселья.

– Теперь, когда этот человек ушел, – заговорил он, – я должен сообщить вам нечто серьезное. Хотя Ваберский об этом не знает, я уверен, что мадам Харлоу была отравлена в этом доме в ночь с двадцать седьмого на двадцать восьмое апреля.

Последовало гробовое молчание. Джим Фробишер застыл как вкопанный. Бетти склонилась вперед; на ее лице были написаны страх и недоверие. Внезапно с кресла у двери, где сидела Энн Апкотт, послышался громкий крик:

– Кто-то был в этом доме в ту ночь!

Ано повернулся к Энн, сверкнув глазами.

– И именно вы сообщаете мне это, мадемуазель? – странным тоном осведомился он.

– Да. Это правда. – В голосе Энн слышалось облегчение, словно у нее больше не было сил хранить этот секрет. – Теперь я уверена. В доме был посторонний. – Хотя ее лицо было белым как бумага, она бесстрашно встретилась взглядом с Ано.