Онлайн чтение книги Дополнительный том. Лети, корабль!
I

В 1383 году на месте нынешнего города Тихвина явилась чудотворная икона Божьей Матери. На месте ее явления была сооружена деревянная церковь, возле которой быстро вырос поселок. К концу XIX века в Тихвине насчитывалось 80 церквей (деревянных и каменных) и три монастыря.

В этом благословенном месте и родился в 1830 году Дмитрий Иванович Конецкий, старейший из рода Конецких, о котором мы имеем сведения. Доподлинно известно, что был он из тихвинских мещан.

Дмитрий Иванович служил бухгалтером на железной дороге (по другим сведениям — конторщиком в типографии).

Женился он поздно, в 46 лет, и брак, давший пятерых детей, можно было бы назвать счастливым. Но Дмитрий Иванович тяжело болел, последние 16 лет своей жизни был парализован.

Семья жила на заработки его старших дочерей — артисток Императорского театра.

Умер Д. И. Конецкий 11 августа 1908 года в возрасте 78 лет и похоронен был на пособие, которое дочерям было выплачено по месту их службы.

Похоронен Дмитрий Иванович Конецкий на Волковском кладбище.

Старинная семейная икона Тихвинской Божьей Матери, которая долго хранилась в семье Д. И. Конецкого, была подарена его вдовой Никольскому собору в тридцатые годы.

День Тихвинской Божьей Матери всегда почитался в доме Конецких семейным праздником.

Жена Д. И. Конецкого — Мария Павловна, урожденная Базунова, родилась 26 июля 1859 года.

Маша была сиротой и воспитывалась в семье своих крестных родителей.

Сразу же после окончания гимназии, в 16 лет, она была выдана замуж.

Мария Павловна «была женщина строгая и крутого, этакого адмиральского нрава. Ее в семействе не только слушались беспрекословно, но и побаивались трепетно»… — так написал о ней, по рассказам родных, Виктор Конецкий.

Супружество было омрачено тяжелой болезнью мужа; дочери, отличные и по характеру, и по темпераменту, требовали большого внимания и терпения; расходы семьи диктовали необходимость подрабатывать шитьем.

Что было радостного в ее небогатой событиями жизни? Может быть, поездка со старшей дочерью в Париж, редкие красивые наряды, которые она очень любила, театральные впечатления, которыми не была обделена…

Мария Павловна дожила до той поры, когда можно было радоваться внукам — их было пятеро…

По счастью, она не увидела всей дальнейшей трагедии семьи — аресты зятьев, гибель дочерей в блокаду, одиночество младшей, любимой дочери…

Умерла Мария Павловна Конецкая 30 июля 1933 года. Похоронена на Смоленском кладбище.

По правую сторону от ее могилы надгробная плита. На ней можно прочитать:

Не является ли эта могила захоронением ее крестной матери? Вероятно, это так. Иначе как объяснить тот факт, что она погребена рядом с абсолютно чужим человеком в одной ограде? Да и дата смерти Варвары Ивановны в этом случае вполне может объяснить ранний брак Марии Павловны.

По правую сторону — захоронение младенца (надгробье не сохранилось), здесь упокоен ее умерший в младенчестве сын…

Доподлинно известно, что Мария Павловна Базунова принадлежала к известной в Петербурге семье книгоиздателей Базуновых.

Сведения об этой некогда большой и интересной семье имеются в разных источниках. Но недаром С. Н. Белов, один из исследователей книгоиздательской деятельности Базуновых, писал, что «Базуновы — одна из самых странных и загадочных фамилий в истории русского книготоргового и книгоиздательского дела»[1]Белов С. Н. Издательская деятельность А. Ф. Базунова // Роль книги в демократизации культуры. Л., 1987. С. 61–73..

Действительно, ни один из известных печатных источников не содержит сведений о всех представителях этой семьи, занимавшихся книжным делом, не раскрывает со всей полнотой незаурядную их деятельность и практически умалчивает о дальнейшей судьбе семьи после разорения А. Ф. Базунова — последнего известного книгоиздателя из этого рода.

Книжная торговля Базуновых существовала с 1810 года. Начало торговому делу положил Василий Иванович Базунов в Москве, продолжили дело его сыновья — Иван Васильевич, помогавший отцу с 15 лет, в Москве, Олег Васильевич и Федор Васильевич в Петербурге, дело также продолжил внук В. И. Базунова — Александр Федорович.

Безусловно, что последний из известных нам Базуновых — Александр Федорович — оставил самый заметный след в истории петербургской книготорговли.

Александр Федорович начинал приказчиком в книжном магазине А. Ф. Смирдина, а затем, в 1850 году, унаследовав дело отца, открыл на Невском проспекте, 25 (в доме Ольхиной), свою книготорговлю.

«Между фирмами петербургской книжной торговли фирма А. Ф. Базунова считалась всегда одной из солидных, а из либеральных книжных магазинов, к которым почему-то причислялся и магазин г. Базунова, этот магазин был почти единственно благонадежным…» — так писали «Отечественные записки» [2]Елисеев Г. «Внутреннее обозрение» // Отечественные записки. 1876. № 3. С. 133–153..

В магазине Базунова продавались книги по самым разным отраслям знаний — богословская литература, книги по экономике, истории, искусству, книги для народного чтения и обучения (азбуки и грамматики), «Жизнеописания замечательных людей», «Краткая русская история» Н. Ушакова, сочинения Брема и многое другое (книги эти стоили 10–40 копеек и были доступны для покупателя из простого сословия). В магазине продавались разнообразные периодические издания — «Русская старина», «Морской сборник», «Русский вестник», «Природа», «Московские ведомости». Отдал дань А. Ф. Базунов и морской теме, издав «Морское призовое право», «Краткие сведения о русских морских сражениях», 2-томник Мордвинова «История американского флота».

Но самым значительным поступком А. Ф. Базунова стало издание «Библиотеки современных писателей».

А. Ф. Базунов был в хороших отношениях со многими известными литераторами — он стал первым издателем Глеба Успенского, его имя встречается в письмах Герцена, который часто отправлял через магазин Базунова книги по нужным адресам, Достоевского, три книги которого он издал («Записки из Мертвого дома», 1862; «Преступление и наказание», 1867; «Вечный муж», 1871), А. К. Толстого, М. Е. Салтыкова-Щедрина.

В книге Н. И. Свешникова Александр Федорович характеризуется как человек «с большим культурным размахом»[3]См. именной указатель к «Воспоминаниям пропащего человека» Н. Н. Свешникова, составленный Л. Модзалевским и С. Шестериковым. М.; Л.: «Academia», 1930. С. 505.. Ф. М. Достоевский, хорошо знавший А. Ф. Базунова, в письме к А. Майкову говорил о своем книгоиздателе как о человеке, с которым «можно говорить прямо», и который «любит спрашивать советы»[4]Достоевский Ф. М. Статьи и материалы // Под ред. А. Долинина. СПб, 1922. С. 428–429..

На издании книг современных писателей Базунов и разорился — задолжал бумажным фабрикантам, типографиям, отдельным лицам и был объявлен несостоятельным должником.

«Решив издавать отдельными книгами произведения русских беллетристов, Базунов выпустил в короткое время более 50 сочинений разных авторов, в том числе Достоевского, Глеба Успенского, Лескова, Боборыкина, Засодимского, Авсеенко и даже… Буренина. В несколько лет он буквально заполонил весь русский книжный рынок своими изданиями по беллетристике. Писатели один за другим охотно передавали Базунову право на издание своих романов и повестей, во-первых, потому, что каждому приятно было видеть свои произведения изданными отдельно, и, во-вторых, потому что Базунов платил всегда наличными, хотя, как утверждали люди сведущие, платил мало. В литературных кружках держалось твердое убеждение, что Базунов наживает на русских беллетристах громадные капиталы и… вдруг оказался банкротом, несостоятельным должником…» — так комментировал финал книгоиздательской деятельности А. Ф. Базунова «Книжный вестник»[5]Либрович С. Ф. Литературные гонорары русских беллетристов // Книжный вестник. 1904. № 34. С. 917–951..

Большинство исследователей книготорговой деятельности Александра Федоровича Базунова считает, что причина его разорения заключалась в желании «согласовать коммерческие начала с общественной полезностью изданий» [6]Книговедение: Энциклопед. словарь. М., 1982. С. 29..

Показателен тот факт, что в свое время и А. Ф. Смирдин, друг и учитель Ф. В. Базунова, разорился на массовом издании «Полного собрания сочинений русских авторов».

После разорения Базунова остались нераспроданными книги на несколько сотен тысяч рублей — книги, на которые не было спроса и которые «лежали камнем» на складах издателя. Проблему с книгами Базунова разрешил в 1900 году пожар на складе, который и уничтожил остатки его изданий.

После разорения Базунова Лесков предложил издать сборник в пользу прогоревшего издателя «Библиотеки современных писателей», наподобие сборника, изданного в пользу Смирдина, но не встретил сочувствия.

Разорение А. Ф. Базунова вызвало множество толков. На коммерческом суде по делу о банкротстве издателя всплыл вопрос о мизерных гонорарах, которые выплачивал издатель авторам [7]Из «Воспоминаний» А. Г. Достоевской (М.: Захаров, 2002) («…К кому бы из них (издателей. — Т. А.) мы ни обращались, нам предлагали очень невыгодную цену: так, за право издания отдельной книгой романа „Вечный муж“ (в 2000 экземпляров) книгопродавец А. Ф. Базунов уплатил нам сто пятьдесят рублей…»)… В печати появились неприличные намеки на «излишнее увлечение молодыми чувствами», «перекрасившего свои волосы не просто в темный цвет, а в смесь темнаго с зеленым» немолодого издателя, «на гнусную алчность книгопродавцов». Отъезд оглушенного разорением издателя за границу на непродолжительный срок печать была склонна характеризовать как попытку побега от кредиторов.

Александр Федорович Базунов, оставшись без средств к существованию, занял скромное место приказчика на жалованье 90 рублей в месяц у книгопродавца Плотникова в Гостином дворе.

ИЗ ДОКУМЕНТОВ ИСТОРИЧЕСКОГО АРХИВА

Поставщиком Его Императорского Величества стал счастливый конкурент Базунова — поляк М. О. Вольф.

В июне 1999 года Виктору Конецкому пришло письмо из Новосибирска. Его адресатом оказался физик Евгений Петрович Базунов. Он писал, что является потомком знаменитого рода книгоиздателей Базуновых. К сожалению, в дальнейших письмах Евгения Петровича не было подробных сведений о судьбе семьи Базуновых.

Надо отметить, — писал он, — что, возможно, все Базуновы — от одного корня, которого звали «базуном», т. е. человеком, дающим затрещины (это слово исчезло из русского языка уже в 19 веке, но в толковом словаре Даля оно еще есть). Октябрьская революция обернулась для нашего рода кровавой трагедией, хотя именно он боролся в 19 веке за социальную справедливость. Мой дед — офицер русской армии Базунов Е. А. погиб в тюрьме перед войной, отец мой одно время был беспризорником, учился в ФЗО, затем трудно пробивался в жизни, в институт поступил в 40 лет, закончил — в 45. Естественно, документов нет никаких, давно нет в живых моего отца и его брата (они остались только в моей памяти). А от рода Базуновых мне достались «упорная моя кость, да природная моя злость» и еще любовь к книгам…

Старшая дочь Марии Павловны и Дмитрия Ивановича Конецких — Матрона Дмитриевна — родилась 27 (ст. ст.) марта 1876 года.

Ей было 10 лет, когда она поступила в театральное училище на балетное отделение.

Училище числилось среди привилегированных учебных заведений столицы и отбирали в него учеников с пристрастием. «Тут строго оценивали данные будущих танцовщиков. Кроме того, немалое внимание обращали на внешность. Она должна была быть привлекательной, особенно у девочек — опять-таки с балетной точки зрения. Это значило: важна прежде всего не красота даже, а сценичность, пропорциональность черт лица…»[8]Красовская В. М. Ваганова // М.: Аграф. 1999. С. 331. От поступающих на балетное отделение требовалось умение читать и писать по-русски, знать необходимые молитвы и элементарные понятия о счислении.

Учителями будущих танцовщиц и танцовщиков были М. И. Петипа, Е. О. Вязем, П. А. Гердт, Х. П. Иогансон, П. К. Карсавин. Учили их не только танцу, но и музыке, церковному пению, фехтованию и военным приемам… Воспитанники училища принимали участие в публичных выступлениях в Михайловском и Мариинском театрах, школьных и выпускных спектаклях.

В 1893 году Матюня, как ее называли дома, закончила училище и была принята в кордебалет Мариинского театра.

Радостное событие — начало театральной карьеры — для нее совпало с рождением младшей сестры, тяжелой болезнью отца, с необходимостью брать на себя все заботы об обучении двух сестер — учениц гимназии… И Матюня стала, по словам Виктора Конецкого, «семейным центром любви и помощи всем».

Характер ее верно передают все сохранившиеся фотографии — скромный мягкий взгляд, серьезность широко распахнутых карих глаз.

В «Ежегодниках Императорских театров» есть сведения о спектаклях, в которых она принимала участие, — «Корсар», «Баядерка», «Сильвия», «Дочь фараона», «Дон Кихот Ламанчский», в опере «Жизнь за царя» танцевала краковяк, в балете «Раймонда», в котором блистала знаменитая Леньяни, в роли «испанки» «по оживлению и стремительности старалась приблизиться к г-же Петипа…»[9]Плещеев А. Наш балет. 1673–1899. Балет в России до начала 19 столетия и балет в С.-Петербурге до 1899 года. СПб, 1899. С. 462. Были и небольшие сольные партии — в «Испытании Дамиса» (подруга Изабеллы), «Фиаметта» (цыганка), в «Петрушке» Стравинского (кормилица).

В известной книге «Русский балет» А. Плещеев писал: «Было бы несправедливо не упомянуть о кордебалете, который бесспорно является одним из украшений нашего балета; такие кордебалетные танцовщицы, как г-жи Сланцова, красавица Уракова, Кшесинская-1, Бакеркина, Васильева, Конецкая… едва ли найдутся на европейских сценах, где кордебалет составляется из совершенно не подготовленных к сцене красивых женщин. О танцовщиках кордебалета я уже не говорю: это самое слабое место парижской и итальянской сцен»[10]Плещеев А. Наш балет. С. 448..

Позднее, когда многие танцовщики из кордебалета Императорского театра окажутся в труппе Дягилева в Париже, французская публика будет в восторге от их мастерства, а «Intransigeant» напишет: «У нас, когда балерина танцует, кордебалет остается словно вросшим в землю, с повисшими руками. У русских же вся сцена залита лихорадочным ожиданием, среди которого отдельные балерины врываются в общую пляску и появляются на гребне ее, подобно морским травам, что приносятся на берег волною и вновь уносятся ею…»

В семье вспоминали, что у Матюни было много поклонников и в день ее ангела — 9 апреля — она получала так много подарков, что часть их отправлялась в Литовский замок — там была тюрьма, и подарки предназначались арестантам…

Матильда (сценическое имя) Конецкая прослужила в театре 19 лет и закончила свою сценическую карьеру в положении 2-й танцовщицы.

Служба на сцене расшатала здоровье Матильды. «Нервное расстройство, упорные головные боли, головокружения, бессонница при крайнем упадке сил» — так определял ее состояние доктор театра Литский, когда она закончила сценическую карьеру.

ИЗ ДОКУМЕНТОВ ИСТОРИЧЕСКОГО АРХИВА

На документе резолюция: «Виду того, что г-жа Конецкая в настоящее время имеет ангажемент и является лицом трудоспособным, предоставить ей пособие из Кабинета не представляется возможным».

«Всегда будет чиновничья власть конторы с ее безразличием к судьбам актеров», — писала Вера Красовская о русском Императорском театре того периода.

После выхода на пенсию Матильда Дмитриевна продолжала работать — служила в частной антрепризе Э. Фацера в Гельсингфорсе, затем оказалась в Париже в русской труппе Сергея Дягилева.

Матильда, закончившая службу в Мариинском театре в 1912 году, оказалась в Париже в 1913-м — в самый важный (по словам Сержа Лифаря) год и в жизни русского балета, и в личной жизни Сергея Павловича — год триумфа «Весны священной», год первых турне в Америку, женитьбы Нижинского и разрыва с ним Дягилева.

Но началась Первая мировая война, сезоны прекратились, и труппа рассыпалась по свету. В 1914 году Матильда вернулась в Петербург, работала санитаркой в Мариинской больнице. Затем преподавала в балетной школе Волынского.

В 1918 году (23 февраля) вышла замуж за полковника Николая Михайловича Семенова. Это был второй брак Семенова.

Венчались новобрачные в Эстонской Исидоровской православной церкви.

Н. М. Семенов не имел «никаких собственных средств для жизни». Этот, по словам сослуживца генерал-майора А. И. Прозорова, «очень умный, хитрый и осторожный человек», спасал Матильду Дмитриевну от голодной смерти в Петрограде…

Супруги уехали в Омск, где служил Н. М. Семенов, но прожили недолго, в 1921 году Матильда Дмитриевна одна вернулась в Петроград.

О недолгом замужестве Матильды в семье не говорили. Более того, до написания этих страниц мой муж, Виктор Конецкий, и не догадывался о том, что Матильда Дмитриевна была замужем. Ответ на вопрос «почему?» кроется, вероятно, в биографии этого человека.

Из документов ГА РФ и РГВА известно, что родился Николай Михайлович Семенов в Приморской губернии, в деревне Тебенянская, в 20 лет начал свою службу служащим 12-го Верхнеуфимского Сибирского стрелкового полка. Закончил в Петербурге Александровский кадетский корпус (куда принимались дети военнослужащих) и 2-е Константиновское военное артиллерийское училище. Произведен в офицеры 17 августа 1888 года. Служил он в Омском военном округе по интендантской части.

В начале 1918 года в Петербурге он оказался не случайно. 1–5 февраля 1918 года в Петрограде проходил Всероссийский интендантский съезд, и Н. М. Семенов был делегирован на него Военно-окружным комитетом. Он должен был сделать доклад в столице «по делам Интендантства» в Центральном комитете по снабжению и продовольствию, «сообщить окружному интендантскому управлению самые подробные сведения о наличном составе военнослужащих в войсках Омского округа по каждому гарнизону отдельно, дабы при докладе народным комиссарам точно и определенно заявить потребность того или другого вида интендантского продовольствия».

В телеграмме-вызове требовался для доклада именно Семенов «как лицо вполне опытное в интендантском деле и знакомый с положением дела».

Членом Совдепа Семенов «был избран в марте 1917 года от всех чинов Интендантского ведомства, вследствие приказа по Округу, на основании которого избрание производилось во всех частях войск, управлениях и заведениях округа. Эта организация была узаконена Временным Всероссийским Правительством, но ему не придавалось значения органа власти, каким он стал при октябрьском перевороте, во времена власти большевиков».

«Возвращение революцией лозунга „свобода, равенство и братство“ в их истинном, государственном значении, — писал Н. М. Семенов позднее, — для меня не принесло ничего нового. В глубокой основе их заложено признание достоинства человеческой личности, что всегда мною учитывалось во всей моей жизненной и служебной деятельности. Свое отношение к службе я не изменил, продолжал требовать ее исполнения по-прежнему и, когда мои права, вследствие приказа № 1 Временного правительства были сужены и, можно сказать, были почти отняты, я определенно и решительно осуществлял их… Уважение ко мне было настолько признано среди низших чинов, что я даже не замечал почти никакой перемены в общем порядке службы…»

На пути в Петроград Семенов прочитал декларацию Советского правительства о заключении позорного Брест-Литовского мира и демобилизации армий…

В Петрограде ему было предложено «принять участие в формировании Красной армии на добровольческих началах, которая должна была выступить на смену утомленной регулярной армии для защиты против вторжения германских войск в Россию». Семенов отказался, ибо понимал, что для создания такой армии «нужно время и определенные настроения», которых в обществе, как он полагал, не было.

В 1918 году Н. М. Семенов служил председателем Коллегии Омского окружного интендантского управления. Распоряжением командира Степного корпуса от 8 июня 1918 года был назначен и. о. окружного интенданта Западно-Сибирского военного округа.

Назначение полковника, долгие годы заведовавшего вещевым складом, на столь ответственный пост, его поездка в Петроград, ставший к тому моменту большевистским, общее катастрофическое положение дел со снабжением войск Верховного правителя России Колчака, под чьим командованием служил Н. М. Семенов, обернулось для него в начале 1919 года разбирательством в Управлении контрразведки при Штабе Верховного Главнокомандующего.

«Мое впечатление, — писал на документах допросов Семенова генерал-майор Зубов, — что в этом деле есть интрига, но есть и серьезное».

Интрига — обыкновенная человеческая зависть, анонимки, оговоры… Все это есть в материалах допросов сослуживцев Семенова. И это на фоне погибшей империи…

Серьезное — Интендантское ведомство поставлено в такие условия, при которых оно оказалось бесполезно для войск Колчака при вопиющей разобщенности его действий с действиями Министерства снабжения и высшего Совета снабжения союзных армий, да еще на фоне беспредельной вольности сибирских атаманов.

На допросах Н. М. Семенов показал, что «в области снабжения он делал все, что было возможно, так как Интендантское ведомство большевиками было разрушено, запасы расхищены. Войсковые части не считались с правилами, установленными для распределения довольствия, а брали все сами: Сибирь не имела ни фабрик, ни заводов, из Европейской же России нельзя было ничего получить. Военные министры были осведомлены обо всем и, ввиду невозможности наладить интендантское дело, были приглашены к работе кооперативные организации, дело заготовок впоследствии было передано министру снабжения…»

«Можно допустить — писал он, — вынужденную необходимость оставаться на службе при ней (Советской власти. — Т. А.), а может быть, и домогаться назначения под влиянием материальной нужды, но восхищаться ею может только человек, нравственно изуродованный, лишенный государственного чутья и не осознающий важности правового порядка и не имеющий никаких традиций».

В 1919–1920 годах Семенов служил в Главном интендантском управлении Приморской земской управы.

О дальнейшей службе Н. М. Семенова, о его смерти (гибели?) ничего не известно.

До начала Великой Отечественной войны Матильда Дмитриевна работала в банке на Невском проспекте — разбирала денежную мелочь и упаковывала согласно ее достоинству.

Она очень любила своих племянников — Олега и Виктора, именно она прочитала им первые книжки.

В январе 1942 года Виктор пришел навестить тетю Матюню. Она жила с сестрой Зикой на улице Декабристов. Зика лежала полуголая и в валенках — была мертва. Матюня примерзла к полу и страшно кричала: «Кипяточку!..» Она приняла племянника за ангела: «Я знала, знала, что ты придешь…»

Самым трудным для 12-летнего мальчика было оставить ее и идти за матерью…

Умерла Матильда Дмитриевна Конецкая в больнице им. 25 Октября 22 января 1942 года «от дистрофии и тромбоза вен нижней конечности». Ей было 66 лет. Когда умирала, молилась и благодарила Бога за муки, посланные ей на земле…

Трупы из больницы свозили на Пискаревку. В регистрационной книге кладбища, которая сохранилась со времен блокады, есть запись, это подтверждающая.

Остается надеяться, что Матюня покоится именно там рядом с родными…

Вторая дочь Конецких, Ольга Дмитриевна, родилась 28 (ст. ст.) июля 1878 года. Окончила гимназию и в 18 лет вышла замуж за Сергея Петровича Васильева, офицера и дворянина.

Ольга Дмитриевна славилась красотой, отличалась веселым нравом, была хозяйкой большого и гостеприимного дома. У Васильевых было две дочери — Кира и Тамара, в семье воспитывался сын губернатора Владивостока Миша Сташевский. За детьми следила гувернантка француженка Жанна де Морен (брат которой служил в русской гвардии), с ней в начале 60-х годов во Франции встречался Виктор Конецкий.

Муж Ольги, Сергей Петрович Васильев (29 (ст. ст.) 09. 1868-4.12.1937), окончил Александровский кадетский корпус и Петроградское пехотное юнкерское училище. Его отец был чиновником казначейства в чине статского советника.

Службу начинал в Александро-Невском батальоне. Командовал ротой ратников Государственного ополчения. В 1895 году был командирован в распоряжение Красносельского коменданта — так началась его 10-летняя адъютантская служба, прерванная Первой мировой войной. Полковник Васильев воевал на румынском фронте. Военную службу закончил в январе 1918 года в должности командира роты.

Сергей Петрович имел множество наград (мне не обо всех известно. — Т. А.) — ордена Св. Станислава 3-й и 2-й ст., Св. Александра Невского, Св. Анны 3-й и 2-й ст., «в августе 1899 Государь Император во внимание к отлично-усердной службе и особых трудов во время Высочайшего присутствия в Красном Селе за исполнение в течение 9 лет должности комендантского адъютанта Всемилостивейше соизволил пожаловать из кабинета его величества подарок по чину, о чем объявлено в приказе по полку», «2 апреля 1907 г. Высочайше разрешено принять и носить пожалованный Его Высочеством Эмиром Бухарским орден серебряной звезды 1-й ст.», а затем и орден золотой звезды 3-й ст., 5 мая 1910 года награжден серебряной медалью Российского общества Красного Креста в память участия в деятельности этого общества во время Русско-японской войны в 1904–1905 годах.

В 1918 году С. П. Васильев служил в комендатуре и вел организационно-инструкторские курсы. В 20-е годы работал корректором в Академии наук при Якутской комиссии.

Первый раз его арестовали в 1929 году, но у него нашелся заступник по фамилии Каро — фамилию спасителя навсегда запомнили все члены семьи, — он служил писарем в полку Сергея Петровича, а затем в карательных органах и прекрасно знал своего офицера по Первой мировой. Васильева отпустили.

Второй раз взяли 8 марта 1935 года: «сущность обвинения — социально-опасный элемент» (дело № 49210). Сергей Петрович служил тогда секретарем в полиграфическом техникуме. Ему было 67 лет.

В медицинской справке ОДПЗ, где он содержался после задержания, отмечалось: «годен к интеллектуальному труду», «следовать этапом может».

Допрос был один.

ИЗ ДОКУМЕНТОВ ФСБ

Так слушатель 3-й Пограничной школы НКВД, надо полагать — стажер, решил судьбу семьи Васильевых.

Арест, допрос и постановление о высылке Сергея Петровича, Ольги Дмитриевны и их дочери Киры заняли три дня: 7-го обыск и арест, 8-го допрос, 9-го было вынесено постановление о высылке. 17-го семья выехала в ссылку в Астрахань, затем место ссылки было заменено на Саратов.

Из книги В. Бережкова «Питерские прокураторы»: «В январе и марте 1935 года в соответствии с постановлением особого совещания при НКВД СССР проводились две операции по выселению из Ленинграда „бывших людей“». По завершении этих операций за подписью Заковского (руководитель ленинградских чекистов того периода. — Т. А.) была направлена информация в ленинградский обком партии, в ней говорилось, что в первой операции «за 28 дней… изъято бывших людей из Ленинграда… 11072, из них глав семей — 4833, членов семей — 6249 чел.»[11]Бережков В. Питерские прокураторы. СПб: Блиц, 1998. С. 150..

Массовой чистке «бывших», как известно, предшествовало убийство С. М. Кирова.

Какое-то время семья жила в Саратове на Крапивной улице — Сергей Петрович служил делопроизводителем, Кира — артисткой в Саратовской госэстраде, Ольга Дмитриевна вела «дом». Жить было трудно, но немного помогали родные — Виктор Конецкий помнил посылки, которые мать с сестрой Зикой собирали для саратовских горемык.

Изредка собирались у Васильевых знакомые — земляки из высланных…

Этот факт и позволил довольно скоро арестовать Васильевых вновь и предъявить им обвинение: «организовали контрреволюционную группу из числа административно-высланных из города Ленинграда, таких же антисоветски настроенных», «в своих антисоветских высказываниях выражали злобные клеветнические измышления по адресу руководителей партии и правительства, восхваляли расстрелянных врагов народа Пятакова и Радека и проводили контрреволюционную агитацию пораженческого характера».

Ни больше, ни меньше…

29 октября 1937 года Васильевы оказались в саратовской тюрьме.

Ольга Дмитриевна рассказывала впоследствии, что видела в окно тюремной камеры, как мужа вели на расстрел, и она успела ему крикнуть: «Спасибо за счастливую жизнь».

Сергей Петрович Васильев был «осужден тройкой Управления НКВД СССР по Саратовской области к высшей мере наказания по обвинению в антисоветской агитации и контрреволюционной деятельности» и расстрелян 4 декабря 1937 года в городе Саратове в 22.00…

Старшая дочь Васильевых Кира Сергеевна Ушакова (9.04.1901-июнь 1939), выпускница Ленинградской консерватории, получила 8 лет лагерей. По сути, за то, что в частном разговоре высказала мысль: «Спасибо товарищу Сталину за нашу замечательную жизнь может сказать лишь наш бульдог Жаник»…

В тюрьме, в ожидании приговора, уже после расстрела отца, Кира ослепла и сошла с ума. Умерла она в саратовской тюремной больнице (туда ее поместили по настойчивой просьбе младшей сестры Тамары).

Ольга Дмитриевна была осуждена «к 10 годам лишения свободы за антисоветскую деятельность», отбывала наказание в Пугачевском ИТК № 7 Саратовской области, из которой была освобождена 16 февраля 1943 года по инвалидности.

В Ленинград она вернулась в 1947 году. Умерла в Ленинграде 10.02.1969 в возрасте 92 лет. Похоронена на Северном кладбище.

Младшая дочь Васильевых Тамара (15.02.1904 — 23.04.1997) прожила длинную жизнь, она не была в тюрьме и лагерях, на ее долю выпала блокада и нелегкие годы полной слепоты и одиночества…

Ее крестным был о. Добровольский, священник, который служил в полку Сергея Петровича. А крестной — Анастасия Михайловна Семевская, дочь историка и основателя исторического журнала «Русская старина» М. И. Семевского.

Тамуся, так называли ее дома, училась в Институте благородных девиц, после революции — в школе им. Ушинского. Затем вместе с родителями оказалась в Череповце (спасались от голода в 1918–1919 годах) и закончила там среднюю школу.

Ее ближайшей подругой тех лет и всей последующей жизни была Катя Ильницкая, ставшая впоследствии женой ученого А. Е. Ферсмана. Семья Васильевых, живя в Череповце, была знакома с писателем А. Грином, и Тамуся хорошо его помнила — уже пожилого тогда человека.

После возвращения из Череповца Матильда Дмитриевна Конецкая привела Тамусю в Школу русского балета А. Л. Волынского.

Школа Акима Львовича Волынского открылась в 1920 году на углу Невского проспекта и Большой Морской в здании бывшего Благородного собрания и… пользовалась поддержкой Балтфлота. Политотдел Балтфлота организовал несколько драмстудий и школу, чтобы обучать в них моряков, имеющих призвание к сценическому искусству…

Довольно скоро Тамара перешла из школы Волынского в балетную школу Александра Федоровича Кларка.

А. Ф. Кларк, известный петербургский балетоман, открыл хореографическую школу на собственные деньги в разгар Гражданской войны.

Располагалась она в знаменитом «доме-сказке» — Офицерская улица, 60.

Дом этот был известен петербуржцам — увы, до Великой Отечественной войны — не только своей псевдорусской красотой, майоликовыми панно, воспроизведенными по эскизам М. А. Врубеля, но и тем, что в разные годы жили в нем П. И. Чайковский и Анна Павлова.

Тамара с радостью вспоминала время учебы в школе Кларка. И своих друзей той поры — Женю Мравинского и Колю Черкасова.

Мало кто знает, что Е. А. Мравинский и Н. К. Черкасов в юности выступали мимистами (в частности, в балете «Жар-птица») на сцене Мариинского театра. Николай Константинович Черкасов несколько лет был учащимся балетных классов Кларка и серьезно мечтал о карьере солиста балета. Его балетной карьере помешал рост… Тамуся вспоминала не без трепета, как «Коля хватал и в прыжке подбрасывал» ее «прямо к небу».

А Евгений Александрович Мравинский служил в школе в должности аккомпаниатора…

Почти вся семья Кларков и сам Александр Федорович погибли от голода зимой 1942 года.

Творческую жизнь Тамары, в самом ее начале, прервала серьезная травма позвоночника, долгое лечение и война.

Во время войны, в эвакуации, Тамара работала в госпиталях (в Омске занималась с ранеными лечебной физкультурой). Тогда же она начала слепнуть — последствие блокадной дистрофии.

Когда Тамара вернулась в Ленинград, ее жилплощадь была занята, все вещи пропали. Она продолжала слепнуть и 40 с лишним лет доживала свой век абсолютно слепой — сначала в коммуналке, затем в семье Анастасии Владимировны Подозеровой, которая дала кров ее матери, когда она вернулась из лагеря, а затем и ей. Единственным утешением для нее в эти годы были яркие воспоминания о счастливом детстве.

Тамара Сергеевна Васильева похоронена в одной могиле с матерью на Северном кладбище.

Мужем Тамары был эстрадный исполнитель Владимир Александрович Ушаков (1897–1942).

Владимир был женат первым браком на Кире. Этот брак — двух творческих людей — не был удачным… После развода с Кирой Ушаков случайно встретил на улице ее сестру Тамару. Долгий разговор, дальнейшие встречи, уже не случайные, общее горе — арест Киры и стариков Васильевых…

Когда Васильевых выслали из Ленинграда, Ушаков и Тамара делали все, чтобы облегчить их участь. Но мало что они могли…

В. А. Ушаков родом был из Петергофа, из дворянской семьи — его отец служил в канцелярии Ее Величества. Владимир Александрович служил на флоте, потом неожиданно для всех поступил в консерваторию, по ее окончании — в Ленгорэстраду, был вокалистом (баритон). По семейной легенде, в «эстрадники» пошел потому, что в театре царил Печковский и соперничать с ним Ушаков не мог.

Ленгорэстрада располагалась на ул. Лассаля, 2 (Михайловская) и обслуживала дома культуры, клубы, санатории, рабочие и военные площадки. Владимир Ушаков пел романсы, советские песни (из репертуара Э. Буша), любил выступать перед детской аудиторией.

Во время блокады участвовал в сборных концертах и ждал повестку на фронт.

Он умер в январе 1942 года, в день, когда пришла повестка, — от голода и холода (простудился, возвращаясь с концерта). Похоронен на Пискаревском кладбище в братской могиле № 10.

В сознании Виктора Конецкого почему-то осталось, что Ушаков сошел с ума, выбежал на улицу и кричал в безумии, что Ленинград надо сдавать немцам и объявить его вольным городом…

Эти слова никто из знавших В. А. Ушакова (прежде всего его жена Тамара Сергеевна) не подтвердил. Но, конечно, не случайно это запало в голову 12-летнего мальчишки. Видимо, подобные умопомрачения были известны ему с блокады…

Третья дочь Конецких, Зинаида Дмитриевна, родилась 2 (ст. ст.) октября 1880 года.

Конецкие гостили в это время в Саратове и крестили дочь в Александро-Невском соборе города Саратова.

Зика (так звали дома) окончила гимназию, затем консерваторию, 28 лет служила в хоре Мариинского театра.

Муж Зинаиды, Виктор Федорович Грибель (8.05.1887–1942) был моложе жены на 7 лет, офицер, военный инженер. Брак с Зинаидой Дмитриевной не обрадовал его семью, которая считала его неравным…

Но семейная жизнь Грибелей удалась, нервность ревнивой Зики уравновешивалась невозмутимостью всегда выдержанного Виктора Федоровича, рос сын Игорь, в доме было много музыки, ведь и глава семьи был музыкально одарен, по словам невестки Сузи, «читал ноты, как книги».

Виктор Федорович Грибель был из дворянской семьи, из обрусевших немцев Оренбургской губернии. Окончил Оренбургский кадетский корпус, затем Николаевское инженерное училище, Александровскую юридическую академию.

С Первой мировой войны штабс-капитан Грибель вернулся с орденом Владимира с мечами.

В январе 1918 года он демобилизовался из армии и поступил работать секретарем правления акционерного общества «Русский Рено», где служил до консервации завода в 1919 году.

В сентябре 1919-го был мобилизован в ряды Красной армии и назначен для поручений в Управление запасных войск Петрограда. При расформировании запасных войск в 1920 году был назначен преподавателем военно-железнодорожной школы комсостава и преподавателем военно-хозяйственной академии.

В 1921 году Виктор Федорович был впервые арестован по делу так называемой «Петроградской боевой организации» (дело профессора университета В. Н. Таганцева). Сначала его обвинили в участии в контрреволюционной организации, а затем в том, что знал о ее существовании, но не донес.

10 месяцев он провел под стражей в тюрьме, был «приговорен к 2-м годам принудительных работ с содержанием под стражей и высылкой в Архангельский лагерь», но затем по распоряжению Мессинга (в то время занимал пост главы Петроградской ЧК, в 1937-м — расстрелян как член «Польской организации войсковой». — Т. А.) 4 июля 1922 года был освобожден ввиду болезненного состояния.

По «делу Таганцева» проходило 833 человека. Было расстреляно 62 представителя русской интеллигенции, и в их числе Н. С. Гумилев. «Оно было придумано чекистами, чтобы оправдать расправу над Кронштадтом. Буйная фантазия чекистов родила фантастическую идею „кадетско-белогвардейского заговора“, как спрут опутавшего Петроград, зловредным образом связанного со множеством иностранных разведок»[12]Профессор слишком любил озерный ил, чтобы организовать мятеж кронштадтских матросов // Вечерний Петербург. 1994. 8 июля. С. 3–4.

ИЗ ДОКУМЕНТОВ ФСБ

6 февраля 1938 года В. Ф. Грибель был арестован органами НКВД вторично. Он работал в должности начальника строительного отдела Гдовского сланцеперегонного и битумного завода. Проходил по делу «о шпионско-диверсионной группе РОНД».

ИЗ ДОКУМЕНТОВ ФСБ

В. Ф. Грибелю было предъявлено обвинение в участии в контрреволюционной вредительской организации и шпионской деятельности по заданию германской разведки.

Через два месяца после ареста В. Ф. Грибель подписывает следующий документ:

На В. Ф. Грибеля дали показания все члены «вредительской» группы. Без сомнения, они были выбиты пытками…

Через 18 месяцев после ареста — 22.08.1939 года — на допросе Грибель заявил: «Участником контрреволюционной вредительской организации никогда не был и все мои показания не соответствуют действительности.

На допросах ко мне были применены меры физического воздействия, и я был вынужден написать и подписать то, что мне было предложено следствием… Об участии в контрреволюционной организации указанных лиц я не знал. Попов, Бессмертный и Немчинов были вписаны в протокол следователем и мне было предложено протокол подписать… Вредительской деятельностью не занимался… Никаких шпионских сведений не передавал…»

При ознакомлении с материалами следственного дела он потребовал возможности написать свои мысли собственноручно.

Из жалобы В. Ф. Грибеля на имя наркома внутренних дел (написано 11.12.1939):

Тюремная больница… После «лечения» он опять пишет отказ от показаний, которые из него выбил Селихов. В итоге — 11 часов «стойки».

И опять Грибель подписывает отпечатанные на машинке и не подписанные лично Булгаковым, Поповым, Немчиновым показания.

8 месяцев проводит он в одиночной камере без единого вызова. И в августе 1939 года подписывает протокол, составленный следователем Захаровым, с полным отказом от своих прежних показаний.

В письме наркому внутренних дел он писал: «Обвинение меня в шпионаже просто чудовищно: мой отец и брат Сергей защищали родину в Германской войне, брат Леонид был весь изранен, брат Владимир потерял ногу в Японскую войну, я сам в Германскую войну имел только отличия за боевые действия. Это обвинение для меня совершенно неприемлемо.

Если хоть часть из того, что сфальсифицировано Селиховым, верно, то меня надо расстрелять, а если все это ложь, то я не могу нести позорное клеймо и наказание».

Очереди с передачами в ленинградские «Кресты» хорошо помнил Виктор Конецкий.

Умер В. Ф. Грибель в день своего 55-летия — 8 мая 1942 года в Ивдельлаге (Северный Урал).

Зинаида Дмитриевна Грибель-Конецкая умерла от голода в блокаду 18 (19) января 1942 года. Похоронена в братской могиле № 10 на Пискаревском кладбище.

Перед смертью она оставила записку, нацарапанную обгорелой спичкой, и тоненькую свечку: «Прошу зажечь эту венчальную свечку, когда умру. — З. Д. Конецкая-Грибель».

Ее племянник Виктор, обнаруживший записку, был потрясен не ее содержанием, а тем, что свечка не была съедена.

Сын Зинаиды Дмитриевны и Виктора Федоровича Игорь (1.09.1914–1942) закончил 34-ю советскую трудовую школу (б. Реформатское немецкое училище), поступил в Институт коммунального строительства, затем работал в ГИПРОГОРе (институте по проектированию городов).

Игорь, уверенный в невиновности отца, писал Берии, тогда главному военному прокурору СССР, заявления в защиту Виктора Федоровича. Ответа не получил.

Зам. командира саперной роты 265-й стрелковой дивизии Игорь Викторович Грибель погиб во время Великой Отечественной войны 20 января 1942 года — подорвался на противотанковой мине в районе деревни Лодва Мгинского района.

Из последнего письма Игоря Грибеля жене Сусанне Соркиной

Жена Игоря Грибеля — Сусанна Александровна Соркина, Сузя, как называют ее все в нашей семье, родилась 18 июня 1914 года. Она училась с Игорем в одной школе. Потом окончила техникум строительных материалов (за 1,9 месяца — по почину «Даешь стране досрочно техников-технологов!»). Родила Игорю сына Володю. Работала в институте синтетического каучука.

Во время войны с матерью и сыном находилась в эвакуации в Омске. Год служила в санитарном поезде. Прорыв блокады Сузя встретила в Ленинграде — в Лавру, где размещался главный эвакогоспиталь, их поезд привез раненых. «Сестры плакали, что раненые никак не реагировали на прорыв блокады…» — вспоминала она.

Виктор Конецкий вспоминал не раз, как в мае 1945 года мать разбудила его и сказала, что объявлено об окончании войны, а он перевернулся на другой бок и продолжал спать: «Я всегда знал, что мы победим. Но лишь теперь понимаю, как никогда, какой ценой мы победили»…

После войны Сусанна Александровна поступила на службу в Институт прикладной химии. Ее работа носила секретный характер. Но теперь можно сказать, что Ленинскую премию по специальной технике в 1961 году С. А. Соркина и ее коллеги получили за работу над ракетным топливом, «за органический синтез продуктов особого назначения».

Сын Сусанны Александровны и Игоря Викторовича Грибеля — Владимир Игоревич — химик, занимается научной работой.

Родители Сусанны Александровны — Дора Ильинична (1889–1973) и Александр Яковлевич (1884–1951) Соркины были врачами, дерматологами по специальности. Оба закончили Тартуский университет. Во время блокады именно А. Я. Соркин попытался спасти умирающую Матюню и каким-то неведомым образом устроил ее отправку в больницу им. 25 Октября. Он же и похоронил обеих на Пискаревском кладбище. Александр Яковлевич всю блокаду служил главным врачом госпиталя, который находился на улице Огородникова (Рижский пр.) и по долгу врача и по велению своего доброго сердца спас сотни людей. После войны великолепной библиотекой А. Я. Соркина пользовался Виктор Конецкий.