Глава X. ДОРОГА ГИГАНТОВ

Онлайн чтение книги Дорога гигантов
Глава X. ДОРОГА ГИГАНТОВ

Весна наступила как-то сразу. Еще даже накануне никто не мог и думать, что она совсем близка — здесь, в грустном саду оголенными деревьями, вдоль которых мне разрешили гулять четверть часа в день, в саду с мокрыми черными дорожками, на которых улитки виднелись красноватыми пятнами. И вот теперь — весна пришла. Небо было голубое, как голубиная шея, когда ветерок шевелит ее нежные черные перышки. Молодое солнце улыбалось. Со своей постели слышал я радостные птичьи голоса. Было часов десять утра.

Ко мне с достоинством подходила сиделка, в очках, в холщовом халате — воротничок у халата накрахмален, манжеты украшены маленькими красными крестами и застегнуты английскими булавками. Ей нечего было торопиться, дела было у нее мало, потому что из двенадцати кроватей в этой длинной зале с белыми занавесками занята была лишь моя.

— Был доктор, — сказала она. — Вы спали. Он нашел, что не стоит вас будить. Это доказывает, что, по его мнению, вы хорошо поправляетесь.

— Можно мне сегодня выйти?

— Конечно, не в Дублин. Но вы можете встать в одиннадцать и пройтись по саду. Завтракать будете за столом. Думаю, что числа десятого мая вы сможете оставить госпиталь.

— Ах, — воскликнул я, — еще четыре дня!

— Знаете, — сказала она с некоторой досадой, — можно подумать, что за вами был плохой уход. Когда вас привели сюда, мы думали, что продержим вас не двенадцать дней, а целый месяц.

— Я не жалуюсь, — пробормотал я.

Она сделала жест, который говорил: еще бы этого недоставало... Она поправила одеяло, похлопала по подушке и вышла, отдав какие-то приказания служащему. Он, высокий бородатый парень, сидя на подоконнике, мыл стекла.

Это окно было как раз против моей кровати. Спина человека, который мыл стекла, заслоняла мне вид в сад. Кажется, он никогда не кончит! Было такое впечатление, что вот уже четверть часа трет он все тот же четырехугольник.

— Сколько вы получаете в день? — спросил я.

— Десять шиллингов, господин, и еще харчи.

— Положим пятнадцать шиллингов, — сказал я. — И за сколько часов работы?

— В среднем, десять.

— Значит, по-моему, мытье одного стекла обходится администрации в шиллинг и шесть пенсов.

— Очень может быть. Но администрация заинтересована в том, чтобы работа была хорошо сделана. Дольше простоит чистым.

С этими словами служащий степенно стал собирать свои инструменты: губку, шерстяную тряпку, чашку. Я с большим изумлением увидал, что он подошел к моей кровати и чрезвычайно развязно уселся в ногах.

— Никогда бы я не подумал, — сказал он, — что борода может за неделю так изменить человека. Не узнаете меня, господин профессор?

Я привскочил.

— Вы! Вы здесь!

Ральф поднес палец к губам.

— Ш-ш! Как вы сами можете понять, это — только на время, господин профессор. Ш-ш! Будем говорить тише, прошу вас об этом как о личном мне одолжении. У меня такое впечатление, что моя голова не нравится мисс Герти, вашей достойнейшей сиделке. И я предпочитаю, чтобы она по-прежнему не знала, что за эту голову назначена плата.

Ральф стал на колени. Он методически мыл теперь белые доски пола, совсем рядом со мной.

— В нашем распоряжении очень мало времени, — сказал он. — Постараемся привести в порядок вопросы, которые нужно нам сделать друг другу. Как вы себя чувствуете, господин профессор?

— Теперь, кажется, хорошо.

— Тем лучше, вы очень нас встревожили.

— А вы, сколько времени вы здесь? Никто не знал, что с вами сталось.

— О, только этому я обязан тем, что еще продолжаю жить. Вас принесли в этот госпиталь 29-го вечером. Я поступил сюда почти в то же время, что и вы, только вошел с черного хода, конечно. Я уже имел честь вам сказать, что это — на время. Двойная выгода: я экономлю свои скромные капиталы и остаюсь в распоряжении своих друзей. — И он с странной усмешкой сказал мне: — Вы ничего о них не спрашиваете?

— Я имел до последней среды, — сказал я с усилием, — сведения через барона Идзуми и полковника Гарвея.

— Кстати, может быть, эти господа не сказали, что вы им обязаны жизнью. Я считаю справедливым сообщить вам это.

— Они так же скромны, как и добры, — прошептал я.

— И очень храбры, господин профессор. Я могу вам рассказать, как все это произошло. Когда злополучный снаряд попал в дом, почти в ту самую комнату, где только что была подписана капитуляция, — все остались почти совершенно невредимы, кроме вас, господин профессор. Вас отшвырнуло к стене, затылок у вас, по-видимому, слабый, и вы лежали без чувств. Вы, конечно, сами понимаете, не такой это был момент, чтобы заняться вами. Те мужчины и женщины, господин профессор, которые бы особенно хотели сделать это, сами бы тут же арестованы нашими добрыми британскими друзьями.

— Я знаю, в этот момент вмешались Идзуми и Гарвей.

— Со своими документами в руках, господин профессор, они подняли чертовский шум; в то самое время, когда профессора Генриксена солдаты подняли на ноги прикладами, они не только не тронули вас, но, ошеломленные ругательствами американца и японца, очень любезно перенесли вас в более спокойное место; полковник гремел впереди вас, барон Идзуми бушевал позади... Я дальше не видел, так как предпочел уклониться от объяснений, которые были вправе от меня потребовать верные войска его величества Георга V.

— Барон Идзуми и полковник Гарвей покинули Дублин два дня назад, — сказал я. — Я знаю, что перед отъездом они сделали все необходимое у генерала Максуэла, чтобы я, как только поправлюсь, мог вернуться во Францию. Я всегда буду у них в долгу.

Ральф старательно тер пол. Он повторил свой вопрос:

— А другие? О них вы меня не спрашиваете?

— Пирс?

— Расстрелян, господин профессор, в эту среду.

— Клерк?

— Расстрелян, тоже в среду.

— Мак-Донаг?

— Расстрелян, все в ту же среду.

— Конноли?

— Приговорен к смертной казни. Но они гуманны. Они отложили расстрел до того времени, когда он будет в состоянии стоять.

— Мак-Бранд?

— Расстрелян, так же как Планкетт, Эдуард Дэйли, Уильям Пирс, О’Ганраган, один — вчера, остальные — третьего дня.

— Граф д’Антрим? — спросил я, понизив голос.

— Его сиятельство, — сказал Ральф голосом как будто спокойным, под которым крылось страшнейшее волнение, — его сиятельство был арестован 26 апреля и немедленно заключен в тюрьму в Трали. Но, вы понимаете, для старика такие потрясения... Прибавьте, что в это время года камеры довольно холодные. Графа д’Антрима нашли мертвым в его камере в воскресенье, 30 апреля, когда тюремщик пришел спросить, не желает ли он присутствовать на мессе.

Оба мы замолчали. Ральф выжимал с губки коричневые капли воды в чашку.

— Еще кого нет ли, господин профессор, о чьей участи вы хотели бы получить сведения?

— Графиня, — проговорил я дрожащим голосом, — графиня Маркевич?

Ральф собрал свои принадлежности и собирался уходить.

— Графиня Маркевич... Она ждет в тюрьме, когда военный суд произнесет свой приговор. Недолго ждать.

Он с усмешкой прибавил:

— Теперь, конечно, все, не правда ли? Право, как будто больше не о ком... До свидания, господин профессор.

Я с мучительным стоном приподнялся на постели.

— Ральф, постойте, ради Бога, постойте!

Он опять подошел ко мне. Лицо его было бледно, на нем блуждала улыбка.

— Прекратите, прекратите, — сказал я, — эту отвратительную комедию. Не видите вы, что ли, что нет у меня сил?

— В самом деле, господин профессор?

— Довольно, Ральф, довольно! Скажите мне, скажите!

В эту минуту послышались тихие шаги.

К нам шла мисс Герти, сухая и торжественная, скрестив руки на плоской груди.

Ральф уронил губку.

Когда он наклонился, чтобы ее поднять, я расслышал его свистящий шепот:

— Она также ждет в тюрьме своего приговора. Она тверда. Будем, как она.

И он умолк.

Мисс Герти стояла между нами.

— Что вы тут делаете? — сказала она подозрительно. — Разве вам неизвестно, что правилами воспрещается служителям разговаривать с больными?

Ральф с сокрушенным видом прижал чашку к груди.

— Известно, мисс Герти. Но господин позвал меня.

— Да? — обратилась она ко мне. — Правда? Что же вам было угодно?

— Господин хотел узнать, — проговорил он, смиренно опуская глаза к своей губке, — хотел узнать, к кому обратиться, чтобы достать Библию. И я позволил себе, мисс Герти, сказать им, что вы почтете за большое удовольствие доставить ему Библии.

Глаза ее выразили и удивление, и чувство удовлетворенности.

— За удовольствие? Нет, — сказала она величественно, — скажите, что я почту это за долг.


***


— ... Между тем все Мадианитяне и Амаликитяне, и жители Востока собрались вместе, перешли реку и стали станом на долине Израильской. И Дух Господень объял Гедеона; он вострубил в трубу, и созвано было племя Авиезерово идти за ним. И послал послов по всему колену Манассиину, и оно тоже вызвалось идти за ним ...

Ральф ровным голосом читал мне Священное писание, так как я заявил, что у меня плохо с глазами, и сам я читать не могу. Уже три дня нес он эту службу при мне. Мисс Герти охотно согласилась сократить ему работу по уборке комнаты, чтобы забота о моей душе шла рядом с заботою о моем теле. Достойнейшая сиделка, страдавшая изрядною глухотою, обычно присутствовала при наших душеполезных занятиях. На этот раз она вязала и отрывала глаза от работы лишь за тем, чтобы поправить на носу очки или окинуть нас удовлетворенным взглядом.

— ... Мадианитяне же и Амаликитяне и все жители Востока расположились на долине в таком множестве, как саранча ...

— Ничего нового? — спросил я шепотом.

— ... Верблюдам их не было числа, много было их, как песку на берегу моря ... — продолжал невозмутимо Ральф. И тем же тоном, не показывая, что прервал чтение, сказал: — Да, есть новости.

— Какие?

— ... Когда же пришел Гедеон, то некий человек рассказывал другому сон и говорил так: снилось мне ... Вы выходите из госпиталя завтра утром, в четверг, 11 мая. Все это было предусмотрено... будто бы круглый ячменный хлеб катился по стану Мадианитян .

— А... она?

— ... это не иное что, как меч Гедеона, сына Иоасова, Израильтянина ... Она?.. Военный суд еще не вынес приговора... Завтра или в субботу.

— Я не хочу уезжать из Дублина, пока не узнаю...

— Вы говорите: не хочу. Но о вашем желании и не спросят. Решено, что вы оставите Дублин завтра вечером... Когда я и находящиеся со мной затрубим в трубы, трубите и вы в трубы ваши вокруг всего стана и кричите: меч Господа и Гедеона ... Сношения морем между Дублином и Англией еще не восстановлены. Завтра вечером вы поедете поездом на Белфаст. Не качайте головой, это только привлекло бы внимание мисс Герти; она глупая, но не совсем уж идиотка. ... обратил Господь меч одного на другого во всем стане и бежали полчища до Беошиты, до предела Авелмехолы близ Табафы ... Право, весьма интересная история.

— О, значит я не могу ничем быть ей полезным! — сказал я.

— Вы будете читать газеты, — сухо ответил г-н Ральф. — И вы не забудете, что я тут. ... И поймали двух князей Мадианитских: Орива и Зива, и убили Орива в Цур-Ориве, а Зива — в Иекев-Зиве и преследовали Мадианитян ... Не могли бы вы, господин профессор, оказать одну услугу и мне, вашему покорному слуге?

— Вам?

— Да, мне. Вы завтра вечером, повторяю, оставите Дублин. В Белфаст приедете около полуночи. Пароход в Ливерпуль отходит лишь в воскресенье, 14 мая. Таким образом, в вашем распоряжении вся суббота. Даю вам слово, Белфаст — не очень уж веселый город. Когда походите вы часик вокруг памятника — фонтана Томпсона...

— Ну?

— ... Виноградная гроздь Ефраима не драгоценнее ли всего урожая Авиезерова ... Прошу вас, господин профессор, сесть в поезд на станции Мидланд. Через два часа вы будете в Колмайне и Портраше. Оттуда электрический трамвай доставит вас к замку Денмор. Вы, конечно, знаете, господин профессор, что их сиятельства жили в Денморе до переезда в Кендалль.

— Знаю, Ральф.

— ... Когда предаст Господь Зевея и Салмана в руки мои, растерзав тело ваше терновником пустыни ... Вы подойдете к главной двери замка и там увидите вделанный в стену железный звонок. Вы дернете два раза, и не беспокойтесь, что не услышите звонка, он довольно далеко, внутри здания. Вы подождете, пока вам отопрут. Отопрет старуха. Моя мать, господин профессор.

— Я поеду, Ральф.

— Благодарю, господин профессор. Моя мать никогда не выезжала из Денмора, сейчас она там, должно быть, единственный сторож. Очень боюсь, что и там в последние дни были какие-нибудь истории со стороны полиции. Наверное, сделали обыск, может быть — произведен разгром... Гедеон, пошел к живущим в шатрах на восток от Нов и Иокбеги ... Но все-таки не думаю, чтобы они потревожили мою мать, ей семьдесят два года, господин профессор.

— Что должен я ей сказать, Ральф?

— То, что случилось: что я жив и что при первой возможности приеду ее поцеловать. Вы объясните ей, что в данную минуту это невозможно и что тут еще есть у меня дела. Вы караетесь успокоить бедную старушку. Заранее благодарю с... и возвратился Гедеон, сын Иоаса, с войны от возвышенности Хереса. И захватил юношу из жителей Сокхофа ... Вы будете в Денморе около одиннадцати. Поезд в Белфаст отходит лишь в шесть. Моя мать даст вам позавтракать. И может быть, вы попросите ее разрешить вам посетить замок, кладбище, где покоятся графы Кендалль, оттуда, и в тихую погоду, и в бурю, великолепный вид на море. ... Иефер не извлек меча своего, и встал и убил Зевея и Салмана и взял пряжки, бывшие на шеях верблюдов их ...

Сиделка встала и, перегнувшись через плечо Ральфа, тоже стала читать:

— Вы дочитали только до сих пор? — спросила она.

— Да, мисс Герти. Это потому, что господин профессор Жерар время от времени перебивает каким-нибудь подходящим объяснением чтение божественного текста.


***


На следующий день утром, около десяти часов, я, с Библией в одной руке, со своим маленьким багажом в другой, переступил порог госпиталя, напутствуемый пожеланиями мисс Герти. Повидать Ральфа мне не удалось.

В полдень я все уладил с британским правительством. Мне вручили, с несколькими не весьма ласковыми словами, мой паспорт на Белфаст, где я должен его снова визировать у военных властей, так как военное положение еще продолжалось.

Я наскоро позавтракал в только что открывшемся снова плохеньком трактире. Я был там один. Неловко прислуживала мне девушка и вся дрожала.

По разрушенным улицам, которых не узнавал, попробовал я добраться до тех мест, где провел с Антиопой несколько часов, но не мог их разыскать. Всюду были только развалины, и охранявшая их, со штыками или пушкой, стража еще издали делала знаки, чтобы я не подходил.

Тогда я вышел из тех кварталов, где борьба развертывалась с особою яростью, и направился к Норс-Кинг-стрит.

— Госпожа Хью!

— Ах, это вы!

Я пришел узнать что-нибудь об этих самоотверженных людях, которые сделали для нас все, что только могли. Госпожа Хью была вся в черном. Я безмолвно стоял перед нею.

— Садитесь, сударь, пожалуйста. Я рада, что вижу вас здоровым после всех этих ужасов.

Она обратилась за эти двенадцать дней в старуху, совсем в старуху, с жалкими, дрожащими руками и надорванным голосом.

Наконец я нашел в себе силу заговорить.

— Дэни?

Г-жа Хью махнула рукою.

— Слава небесам, они не захватили его, он бродит где-нибудь по дорогам в глубине страны. Ведь нечего было и думать том, чтобы он вернулся к себе в полк во Фландрии; на его счет я более или менее спокойна, потому что, сами понимаете, после того, что произошло, вся Ирландия на их стороне. Где бы он ни был, его спрячут, о нем позаботятся. Ему же удалось за неделю два раза дать мне о себе знать. Не о нем думаю я, сударь, — я думаю об умерших.

— Об умерших, госпожа Хью?

— Да, о моем муже, они убили его.

— Господин Хью убит!

— Да, ведь вы видели его! Такого человека, который за всю свою жизнь не сделал никому никакого зла... И господина Уальша они тоже убили.

Она стояла передо мной, без слез, сложив на новом черном фартуке бескровные руки.

— Это случилось в субботу, вскоре после того, как ушли ваши друзья.

Она говорила все это монотонным голосом, почти спокойно, как говорят слишком уставшие от слез люди.

— Солдаты вошли в наружную дверь и в дверь в вестибюле. Они бросились к нам с криком: «Руки вверх!» Бегали по всему дому, обыскивали лавку, кухню и комнаты наверху. Мы им сказали, что нет у нас никаких дел с шинфейнерами. Солдаты стали обыскивать мужчин. У мужа были некоторые наши драгоценные вещи, я отдала их ему для верности. Солдаты забрали их, засунули себе в карманы, и больше я этих вещей уже не видела. Затем они приказали нам, женщинам и детям, спуститься в подвал, а мужа увели наверх. Господина Уальша отвели в комнату в первом этаже, откуда мы только что ушли. Прошло немного времени, и я услыхала, как кто-то наверху говорит: «Зачем вы это делаете? Ничего мы вам не сделали». Потом послышался какой-то глухой шум, мы вздрогнули; как будто солдаты сдвинули с места или опрокинули какую-то тяжелую мебель вроде шкафа. Мне и в голову не пришло, что это упал один из наших мужчин. Всю ночь над нашими головами ходили солдаты, приходили, уходили. В вестибюль принесли раненого солдата, я ухаживала за ним и сделала для него все, что могла.

— А потом, госпожа Хью?

— Днем я отнесла чашку чаю слепому старику, знаете, который у нас живет. Когда я поднималась по лестнице, один солдат крикнул: «Нельзя вам туда». Я начинала нервничать, беспокоиться. Проходя мимо залы, я заглянула в замочную скважину. Какой ужас! У камина лежал мертвый человек. Я спросила солдата: «Кто это?» Он ответил: «Мятежник из одного дома». Я не была еще уверена. Вся дрожа, сошла я вниз и спросила госпожу Уальш, какого цвета носки были на ее муже, так как я хорошо разглядела ноги лежавшего там наверху человека. Она заметила, что я в смертельном испуге, и сама тоже заволновалась. Я на некоторое время ее успокоила. Но я стала подозревать, в чем дело, и несколько раз спрашивала солдат: «Где мой муж?» Они ответили: «Его взяли в плен и отвели в казармы». Я настаивала, чтобы мне сказали точнее, и кто-то из солдат сказал мне, что нужно обратиться к офицеру. Наконец, часов в десять вечера, пришел офицер. После долгих просьб, он разрешил мне подняться наверх и поглядеть. Предварительно он попросил дать ему чашку с водой и тряпку и сам поднялся туда. Наверное, он хотел смыть с трупов кровь, потому что одежда на них, когда мы пришли, была вся мокрая. Окончив свое дело, офицер спустился вниз и со свечей в руке проводил меня в комнату наверху. Там увидала я труп моего мужа.

— Напишите все это, госпожа Хью, не пропустите ни одной подробности. И может быть, смерть несчастного господина Хью не останется совсем бесполезной для его родины[4]Г-жа Хью последовала данному ей совету. В ее показаниях перед следственной комиссией — буквально те же выражения, что в вышеприведенном рассказе. (См.: Дублинские убийства. Показание г-жи Хью, вдовы Майкла Хью, № 172, Норс-Кинг-стрит)..

Часов в семь вечера, на мрачном вокзале на Амьенской улице, кишевшей темными солдатами, со мной сделался обморок. Я вдруг решил остаться, чего бы это мне ни стоило, в том городе, где решалась судьба Антиопы. Уже захлопывались одна за другой дверцы в отходящем поезде. Я сидел весь разбитый, дрожа в лихорадке, на скамейке платформы. Предо мною выросли две тени. Без долгих объяснений мне предложили занять место в отделении вагона, и эти люди повели, почти поволокли меня к нему. Один из них сел вместе со мной. Когда проживешь такие часы, уже ничто не страшно в жизни.


***


Я дернул старый, ржавый звонок, о котором говорил мне Ральф. Сердце у меня билось. Прошли две минуты, показались они бесконечностью. Тяжело отворилась громадная дверь.

— Госпожа Макгрегор, не правда ли?

Предо мною была маленькая-маленькая старушка. Глаза ее вопросительно смотрели на меня, и был в них какой-то скорбный испуг. Бледно-голубые глаза, почти такого же цвета, как небо над нами, по которому величественно плыли большие белые облака.

— Я от вашего сына Ральфа. Он жив. И на свободе.

Она прижала к сердцу свои ручки в черных шерстяных митенках.

— От Ральфа? Ах, сударь, войдите, войдите.

Дверь с глухим шумом затворилась за нами.

— Входите, входите!

Мы прошли двор, окруженный гигантскими серыми стенами. У пышного, но уже обветшавшего подъезда, с травой между разошедшимися, истоптанными плитами, была конура, около нее дремала цепная собака. Она тоже была очень стара. Когда я проходил мимо, она как будто даже и не заметила этого.

Замок Кендалль имел, по сравнению с Денморским, вид почти игривый.

В комнате со сводами, с облупившейся, старинной наивной живописью по стенам, я сел у яркого огня, который поблескивал между железными полосами в камине.

— Присядьте, сударыня, прошу вас.

Но она ни за что не соглашалась и продолжала стоять, такая маленькая, вся в черном. И было непостижимо, как такой колосс, как Ральф, мог получить жизнь от этой крошечной женщины.

Она слушала, что я ей рассказывал, передавая всякие подробности, иногда вскрикивала, но пыталась сдержать эти возгласы. Я старался ничего не забыть, понимая, что робкая маленькая женщина никогда не отважилась бы задать мне какой-нибудь вопрос.

Когда я сообщил ей, что граф д’Антрим умер, что графиня Кендалль арестована, она точно еще больше сморщилась. Она не плакала. Только правая рука украдкой сотворила крестное знаменье.

— А здесь? — спросил я, чтобы прервать последовавшее за моим рассказом молчание.

Она сделала какое-то неопределенное движение рукой.

— Приезжали какие-то господа из Белфаста, с солдатами и полицией. Целый день обыскивали замок. Увезли большой чемодан с бумагами. А так ничего не тронули.

— Вы здесь одна?

— Да, господин.

— Ральф сказал мне, — заговорил я снова, помолчав немного, — Ральф мне сказал, что вы будете так любезны и покажете замок. Когда-то я знал графиню Антиопу, еще совсем девочкой. Она много рассказывала мне о Денморе. Я был бы очень рад...

— О, все, что вам угодно, сударь.

На поясе у нее висела толстая связка ключей. Она взяла ее.

— Ральф сказал мне еще, — прибавил я с улыбкой, — что с моей стороны не будет неделикатностью попросить у вас разрешения разделить с вами завтрак.

Она всплеснула руками.

— О сударь, прошу вас, простите. Я — несчастная старуха события отняли у меня и последний ум. Сама я уж ничего не соображаю, нужно все мне сказать.

И за весь этот день впервые засветился огонек в ее глазах.

— О, Ральф — он обо всем подумает, — сказала она, — он всегда обо всем думал.

Она протянула мне свою связку ключей. Я скромно отстранил их.

— О, а эти господа из Белфаста брали у меня ключи, — сказала она с обезоруживающею наивностью. — Полагаю, что у друга моего сына не меньше прав, чем у английских полицейских.

Целый час бродил я по замку. Гулко раздавались мои шаги по пустынным лестницам и коридорам. Поднявшись во второй этаж, я растворил окно. Облокотился. На необозримом пространстве стлалось море, весеннее море, бледно-лиловое, и по его поверхности проступали более темными красками течения.

Я опять закрыл окно. Я открывал одну дверь за другой. Сердце мое было полно глубокого волнения. Все такие же комнаты, формою похожие на церковные залы, торжественные, как часовни, отделанные строгим дубом. По стенам — портреты. Длинный ряд джентльменов, ведших на протяжении веков трагическую борьбу с саксами. Кое-где зеркала, в которых уже издали видел я свое все приближающееся отражение, еще увеличивали фантастические размеры этих зал. И двух лет не прошло, как было покинуто это жилище, а казалось, что уже века оно необитаемо.

Толкнув еще одну дверь, я вздрогнул. Не было сомнений, что я вошел в комнату Антиопы.

Я подошел прямо к маленькому кронштейну из розового дерева. Несколько фотографий в стареньких рамках. Портреты Антиопы, когда она была ребенком. На одной фотографии она была в коротенькой юбочке, в блузке с матросским воротником. Я вынул фотографию из рамки. На обороте прочитал имя фотографа, его адрес — Э-ле-Бене, Гранд Авеню — и дата — 1894.

Я положил маленький портрет себе в бумажник и тихо вышел на цыпочках.

На лестнице послышались легкие шаги. Это была старушка, наверное, она, не мог, конечно, быть никто другой. Но какая тревога охватила меня! Она прошла лишь тогда, когда я увидал на площадке старушку, и она засеменила ко мне.

— Ваш завтрак готов.

Я был вынужден, несмотря на все мои возражения, один сесть за стол в громадной столовой, где она накрыла мне завтрак. Хрустальная с серебром чаша, наполненная светлым вином, бросала на скатерть свою розовую переливчатую тень. Я быстро поел, стараясь не греметь посудой.

— А теперь, не угодно ли вам пойти со мной, — сказала старушка.

Я пошел. Мы спустились в парадный двор. Она отперла входную дверь, посторонившись, чтобы пропустить меня вперед. Тут только я заметил, что у нее в руках букет цветов.

— Вы разрешите мне проводить вас туда.

Мы пошли по скалистой дорожке, вившейся вдоль основания Денморского замка. По другую ее сторону была стена футов шесть в вышину, посередине ее — железная решетка с крестом.

Мать Ральфа толкнула решетку, та со скрипом отворилась. В ответ на этот скрип раздались какие-то хриплые крики. Вокруг нас закружились чайки.

Мы были на площадке, высеченной в скале. С трех сторон — громадные голубые и белые просторы неба и моря; за нами высился суровый и величественный силуэт замка.

На этой площадке стояли в два ряда, словно какая-то гигантская игра в домино, приблизительно двадцать каменных столов.

— Могилы графов Кендалль, — сказала старушка.

Она пошла проходом, который образовали тяжелые серые четырехугольники. На всех этих камнях были вырезаны надписи. По мере того как мы подвигались вперед, как уходили вместе с моей спутницей из дали времен, надписи становились все более разборчивыми. Старушка подошла к последнему камню, на котором лежал увядший букет цветов. Она сняла этот букет, вместо него положила свежие цветы, которые принесла. Она опустилась на колени и молилась.

Круги чаек вокруг нас все сужались. Некоторые из них уже успокоились и опустились на камни.

Я стоял позади коленопреклоненной матери Ральфа, глаза мои блуждали по небу, по морю. Потом они остановились на могильном камне, который был перед нами.

Камень был разделен посередине черной полосой. На левой стороне я прочитал:

Генри Бакстер, граф Кендалль.

22 ноября 1878 — 6 июня 1914.

По правую сторону от черной полосы не было ничего.

Скоро старушка поднялась.

— До отхода поезда у вас еще два часа. Вместо того чтобы идти опять в замок, а там уж почти нечего больше осматривать, может быть, вам было бы приятно спуститься по узенькой тропинке к морю. Ее сиятельство графиня Антиопа, с тех пор как стала ходить, каждый день совершала эту прогулку. И если бы мой сын был здесь, он непременно посоветовал бы вам воспользоваться остающимся еще временем и пойти посмотреть Дорогу Гигантов. Прошу извинения, — прибавила она, — что сама не провожаю вас, но я не имею права оставлять надолго замок. Впрочем, вы не можете заблудиться. Вот эта тропинка ведет прямо к Дороге Гигантов. Не больше десяти минут ходу.

И Дорога Гигантов узрит победу Фин Мак-Кула и бегство утеснителя.

Фин Мак-Кул, гигант, первый граф в стране д’Антрим, в стране пещер, был вызван на странный бой своим английским соперником, гигантом Баллендонером. Фин Мак-Кул не побоялся Баллендонера; не только не побоялся, но даже, чтобы дать Баллендонеру возможность прийти к нему, довел свою любезность и свою снисходительность до того, что соединил Шотландию и Ирландию дорогою, собственноручно им построенною. Так может Баллендонер прийти, не замочив ног. Баллендонер пришел, и Фин Мак-Кул победил его. Можно было надеяться, что Баллендонер честно примет свое поражение. Он не был честен. Началась эпоха войн между потомствами этих двух людей, и каких войн! В течение веков и веков потомство Фина Мак-Кула подвергалось адским нападениям, и, казалось, будет уничтожено. Ужели же напрасно пролилась кровь мучеников Пасхи? Баллендонер трубит о своей победе. Но в то же время протягивает руку примирения. А раз делает он, добрый вестник, этот жест, значит — побежден он, совсем побежден. Неужели вы, сыны Фина Мак-Кула, принимая эту руку, сами поможете Баллендонеру занять вашу землю, за которую цепляется он с отчаянною энергией?

Ирландцы, открывается для вас новая битва, в которой вся расточаемая вами кровь и храбрость не дают еще победы. Вы, бесстрашно, с улыбкою стоявшие перед виселицею и митральезами, бойтесь, больше всего бойтесь тихого маклера, сегодня протягивающего вам ту самую руку, которой еще вчера старался вас задушить. Сила не могла вас сломить. Тогда — вперед, лицемерные билли и двусмысленные проекты «решения ирландского вопроса»! Ирландцы, помните про барышнические договоры, которых «доводы продиктованы силою, статьи оплачены подкупом и подписи сделаны трусостью».

Честнее всего у вашего врага — его пуля. Да, в тысячу раз лучше Стронгбоу, чем Николас Брекспир, Кромвель-солдафон, чем Кромвель-апостол, Корнуоллис, чем Кастлри. Тем, кто ведет переговоры со вторыми, грозят куда более отвратительные козни, чем тем, кто борется с первыми. Из этих переговоров люди всегда выходили одураченными и часто — опозоренными.

Да, Дорога Гигантов увидит разгром поработителей, но при условии, что скорее базальтовые плиты, когда-то облегчившие приход несущих войну Баллендонеров, навсегда погрузятся в морские волны, чем послужат мостом для Баллендонеров, несущих ложный мир. На смену пахнущему водкой маршалу приходит медоточивый посредник. Всмотритесь в него, узнайте его, с его благородными седыми волосами, с его розовым лицом патриарха, под зонтиком из серого альпага, в его честном квакерском сюртуке. Что на чашах весов, колеблющихся в его жирной руке? О, почти ничего: семь веков мук и тревог. О, вы увидите, кроткие мои ягнята, как оплатят вам кровь Пирса, кровь Мак-Брайда, кровь Кларка, кровь Мак-Донага... Проходите, фигляр! Между двумя чашками чаю, двумя стихами Библии, двумя партиями в гольф заключают такое милое соглашение: «Подпишите, друзья мои, подпишите! Неужели же исчезло из этого мира доверие?..» Так, готово. И вдруг добренький человечек выпрямляется во весь свой рост, отшвыривает всю свою вкрадчивость, как привязную бороду:

Дом принадлежит мне. Уходите из него вы.

Когда я поднимался назад по тропинке, сумерки осыпали величественные базальты Дороги Гигантов своей лиловатой пылью. Шумные воды прилива подбегали к гигантским колоннам, покрывали те из них, что лежали, поверженные, на земле. Вдали убегало в беспредельность великое серое море, то море, сквозь туманы которого воины Цезаря увидали остров, названный ими Туле, и поверили после всех мук, с гордостью, что достигли они последнего края земли.

Как часовой, делающий свои сто шагов, двигался по темной воде взад и вперед контрминоносец. По мере того как густел мрак, — красные огни смешивались с густыми черными клубами, изрыгавшимися его трубами.


***


Ожидая в одной из Колрэйнских таверн поезда, который отвез бы меня в Белфаст, я прочитал в вечерней газете последние новости. Джеймс Конноли и Шон Мак-Диармада были в это утро казнены в Дублине. Кроме того, газета сообщала список повстанцев, приговоренных военным судом к бессрочным каторжным работам.

В этом списке я нашел имена де Валера и двух графинь — Маркевич и Кендалль.


Читать далее

Глава X. ДОРОГА ГИГАНТОВ

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть