Онлайн чтение книги Дракула Dracula
Глава шестая

Дневник Мины Мюррэй

24 июля.

Уайтби.

Люси встретила меня на вокзале, откуда мы поехали прямо к ним домой, в Кресшенд. Прелестная живописная местность. Маленькая речка Эск протекает здесь по глубокой долине, расширяющейся вблизи гавани. Долина утопает в зелени, что придает необычайную красоту местности, причем берег реки так крут, что когда стоишь наверху, то долины совсем не видно. Дома в старом городе покрыты красными крышами и нагромождены один на другой, как на видах Нюрнберга. В самом конце над городом виднеются руины аббатства Уайтби, которое разорили датчане. Между руинами и городом виднеется приходская церковь, окруженная кладбищенской оградой, внутри которой много могил и памятников. Я нахожу, что это самое красивое место во всем Уайтби, так как оно находится как раз над городом, и отсюда прекрасный вид на гавань и бухту; здесь находится также и мыс Кетлнес, который выдается далеко в море. Мыс так круто спускается в гавань, что часть берега сползла далеко за дорогу. В ограде расположены скамьи; здесь гуляет масса народу и просиживает целыми днями, любуясь живописным видом и наслаждаясь прекрасным воздухом. Я сама буду очень часто приходить сюда и работать. Вот и сейчас я сижу здесь, держа свою тетрадь на коленях, и прислушиваюсь к разговору трех стариков, сидящих около меня. Они, кажется, по целым дням ничего не делают, сидят здесь и болтают.

Гавань расположена прямо подо мною, причем отдаленная сторона представляет собой гранитную стену, далеко выступающую в море, загибающуюся к концу, где находится маяк. Выступ этот с двух сторон окружен тяжелым водянистым массивом. С внутренней стороны он, изгибаясь, врезается в сушу и оканчивается у второго маяка. Между этими обоими молами находится узкий проход в гавань, которая гораздо шире прохода.

С наружной стороны гавани тянется почти на всем ее протяжении большой утес, длиной около полумили, острый край которого далеко выступает из-за южного маяка. У самого утеса находится бакен с колоколом, заунывные звуки которого разносятся в дурную погоду ветром.

Сюда направляется довольно забавный старик! Он, вероятно, страшно стар, так как все его лицо испещрено морщинами, как кора дерева. Он сказал мне, что ему около ста лет и что он был матросом в рыболовном флоте в Гренландии во времена битвы при Ватерлоо.

Я решила, что от нею можно будет узнать много интересного, поэтому я спросила его, не захочет ли он рассказать мне что-нибудь о ловле китов в былые годы. Только он уселся, чтобы начать рассказ, как часы пробили шесть, и он немедленно поднялся, чтобы уйти, сказав:

— Я должен идти домой, мисс. Моя внучка не любит ждать, когда у нее готов чай, а ведь мне потребуется немало времени, чтобы вскарабкаться по всем ступеням, их ведь много; да и я люблю, мисс, поесть вовремя.

Он заковылял прочь, и я видела, как он поспешно, насколько ему позволяли силы, начал спускаться по ступенькам.

Я тоже пойду сейчас домой. Люси с матерью пошли делать визиты, а так как они все чисто деловые, я с ними не пошла. Теперь-то они, я думаю, дома.

1 августа.

Сегодня мы с Люси сидели опять на нашей любимой скамейке на кладбище. Вскоре к нам присоединился и старик. Он оказался большим скептиком и рассказал нам, что под могильными плитами кладбища вряд ли похоронены те лица, имена которых высечены на плитах, так как моряки по большей части гибнут в море. Люси очень расстроилась при мысли об этом пустом кладбище. Мы скоро ушли домой.

Позже

Я вернулась сюда одна, так как мне очень грустно. Heт никаких писем. Надеюсь, что ничего не случилось с Джонатаном. Только что пробило 9. Я вижу, как город освещен рядами огоньков вдоль улиц, а иногда огоньки мелькают в одиночку. Огоньки бегут прямо вдоль реки Эск и по изгибу долины. По левую сторону вид как бы скрыт от меня черной линией — крышей соседнего с аббатством дома. Позади на полях слышно блеяние овец и ягнят, а внизу на мощеной дороге раздается топот копыт осла. Оркестр на молу играет какой-то жестокий вальс, а немного дальше на берегу армия спасения устроила митинг на одной из отдаленных улиц. Обе группы друг друга не слышат, я же вижу обе. Не имею понятия, где Джонатан может быть, и думает ли он обо мне. Как бы я хотела, чтобы он был здесь!

Дневник доктора Сьюарда

5 июня.

Ненормальность Рэнфилда становится все интереснее. Некоторые черты характера у него особенно сильно развиты: эгоизм, скрытность, упрямство.

Хотел бы я понять основу последнего. У него как будто есть свой собственный, определенный план, но какой — еще не знаю. Его подкупающие качества — это любовь к животным, хотя, в сущности, она у него так странно выражается, что иногда мне кажется, будто он просто ненормально жесток с ними. Его ласки очень странного характера. Теперь, например, его конек — ловля мух. У него их сейчас такая масса, что мне пришлось сделать ему выговор. К моему изумлению, он не разразился бурею, как я этого ожидал, а посмотрел на это дело просто и серьезно. Немного подумав, он сказал: «Дайте мне три дня сроку — я их тогда уберу». Я согласился.

18 июня.

Теперь у него страсть перешла к паукам; у него в коробке несколько очень крупных пауков. Он кормит их мухами и число последних очень заметно уменьшилось, несмотря на то, что он употребляет массу времени для приманки мух со двора.

1 июля.

Я сказал ему сегодня, что он должен расстаться и с пауками. Так как это его очень огорчило, то я предложил ему уничтожить хотя бы часть их. Он радостно согласился с этим, и я дал ему на это опять тот же срок. Теперь, когда я к нему прихожу, он возбуждает во мне отвращение, так как недавно я видел, как к нему, жужжа, влетела страшная, жирная муха, наевшаяся, вероятно, какой-нибудь падали — он поймал ее и рассматривал, держа в пальцах, и раньше, чем я мог опомниться, взял ее в рот и съел. Я начал его бранить, но он преспокойно возразил мне, что это очень вкусно и здорово и что это придает ему жизни. Это и навело меня на мысль, или, вернее, это дало мне толчок следить за тем, каким образом он избавляется от своих пауков. У него, очевидно, большая задача на уме, так как он всегда держит при себе маленькую записную книжечку, куда то и дело вносит разные заметки. Целые страницы испещрены в ней множеством формул, состоящих по большей части из однозначных чисел, которые складываются, затем суммы их снова складываются, как будто он подводит какой-то итог.

8 июля.

Мое основное предположение о какой-то системе в его сумасшествии подтверждается. Скоро, по-видимому, получится целая, стройная концепция. Я на несколько дней покинул своего пациента, так что теперь снова могу отметить перемены, которые за это время произошли. Все осталось как было, кроме разве того, что он отделался от некоторых своих причуд, но зато пристрастился к новым. Он как-то умудрился поймать воробья и отчасти уже приручил его к себе. Его способы приручения просты, так как пауков стало уже меньше. Оставшиеся, однако, хорошо откормлены, так как он все еще добывает мух, заманивая их к себе.

19 июля.

Мы прогрессируем. У моего «приятеля» теперь целая колония воробьев, а от пауков и мух почти что следов не осталось. Когда я вошел в комнату, он подбежал ко мне и сказал, что у него ко мне большая просьба — «очень, очень большая просьба», при этом он ласкался ко мне, как собака. Я спросил его, в чем дело. Тогда он с каким-то упоением промолвил: «котенка, маленького, хорошенького, гладкого, живого, с которым можно играть и учить его и кормить, и кормить и кормить». Не могу сказать, чтобы я не был подготовлен к этой просьбе, так как я уже заметил, до чего быстро его причуды прогрессировали в размере, но я не верил, чтобы целое семейство прирученных воробьев могло быть уничтожено таким же способом, как мухи и пауки, так что я обещал ему поискать котенка и спросил, не хочет ли он лучше кошку, чем котенка. Он выдал себя:

— О да, конечно, мне хотелось бы кошку, но я просил только котенка, боясь, что в кошке вы мне откажете.

Я кивнул головою, сказав, что сейчас, пожалуй, не будет возможности достать кошку, но я поищу. Тут его лицо омрачилось, и в глазах появилось опасное выражение — выражение внезапно вспыхнувшего гнева, косой взгляд, выражавший жажду убийства. Этот человек — просто человекоубийственный маньяк.

20 июля.

Посетил Рэнфилда очень рано, до того еще, как служитель сделал обход. Застал его вставшим и напевающем какую-то песню. Он сыпал сбереженные им крошки сахара на окошко и вновь принялся за ловлю мух, причем делают это весело и добродушно. Я оглянулся в поисках его птиц и, не найдя их нигде, спросил, где они. Он ответил, не оборачиваясь, что они все улетели. В комнате было несколько птичьих перьев, а на подушке его виднелась капля крови. Я ничего не сказал ему и, уходя, поручил служителю донести мне, если в течение дня с Рэнфилдом произойдет что-нибудь странное.

11 часов дня.

Служитель только что приходил ко мне сообщить, что Рэнфилд был очень болен и что его рвало перьями. «По-моему, доктор, — сказал он, — он съел своих птиц — просто брал их и глотал живьем».

11 часов вечера.

Я дал Рэнфилду сильную дозу наркотика и забрал у него его записную книжку, чтобы рассмотреть ее. Мысль, которая меня последнее время занимала, теперь оправдалась. Мой смертоносный пациент — маньяк особого типа. Мне придется придумать новую классификацию и назвать его зоофагус (жизнь пожирающий маньяк); он жаждет истребить как можно больше жизни, и он решил выполнить это в восходящем порядке. Он дал несколько мух на съедение одному пауку, несколько пауков одной птице и потом захотел кошку, чтобы та съела птиц. Что было бы его последней ступенью? Стоило бы, пожалуй, продолжать опыт. Это можно было бы, если бы для этого нашлось достаточно оснований. Люди смеются над вивисекцией, а вот, посмотрите, каких результатов она достигла. Почему же не подогнать науку и не довести ее до самого трудного в жизни: до знания мозга. Зная тайну хотя бы одной из этих отраслей, зная источник фантазии хотя бы одного сумасшедшего, я привел бы всю эту отрасль знания к такой точке, что сравнительно с нею физиология Берден Сандерсона или же «о мозге Фельера» казались бы ничтожеством. Лишь бы было достаточно оснований. По не следует часто предаваться этим мыслям, иначе искушение будет слишком сильно; хорошее побуждение может победить ко мне здравый смысл, так как возможно, что и я тоже человек с особенно устроенным мозгом.

Как хорошо этот человек рассуждал! Ненормальный всегда исходит из своей собственной цели. Хотел бы я знать, во сколько он ценит человеческую жизнь?

Дневник Мины Мюррэй

26 июля.

Я очень беспокоюсь, и единственное, что на меня благотворно действует, возможность высказаться в своем дневнике; в нем я как будто изливаю свою душу и одновременно слушаю сама себя. Я получила, наконец, весточку от Джонатана. Послание заключается в одной строчке и в ней сообщается, что Джонатан только что выехал домой. Это не похоже на Джонатана. Я не понимаю этой краткости, и она меня беспокоит. Да тут еще Люси, несмотря на совершенно здоровый вид, снова принялась за свою прежнюю привычку ходить во сне. Мы с ее матерью обсудили этот вопрос и решили, что отныне я на ночь буду закрывать дверь нашей спальни на ключ. Миссис Вестенр вообразила, что лунатики всегда ходят по крышам домов и по краям утесов, а за тем внезапно пробуждаются и с раздирающим душу криком, который эхом разносится по всей окрестности, падают вниз. Она боится за дочь и говорит что это у нее наследственная привычка от отца. Осенью свадьба Люси, и она уже теперь мечтает о том, как все устроит у себя и доме. Я очень сочувствую ей, так как у меня те же мечты, но только нам с Джонатаном предстоит вступить в новую жизнь на очень скромных началах, и мне придется с трудом сводить концы с концами. Мистер Холмвуд, вернее, высокочтимый сэр Артур Холмвуд — единственный сын лорда Холмвуда — приедет сюда, как только сможет покинуть город. Задерживает его лишь болезнь отца. Милая Люси наверное считает дни до его приезда. Ей хочется свести его на нашу скамейку на кладбищенской скале, чтобы показать ему, до чего живописен Уайтби. Я убеждена, что из-за этого ожидания она так и волнуется. Она, наверное, совершенно поправится, как только он приедет.

27 июля.

Никаких известий о Джонатане. Очень беспокоюсь о нем, хотя, собственно, не знаю, почему: хорошо было бы, если бы он написал хоть одну строчку. Люси страдает лунатизмом больше, чем когда-либо, и я каждую ночь просыпаюсь от ее хождения по комнате. К счастью, так жарко, что она не может простудиться, но все-таки мое беспокойство и вынужденная бессонница дают себя знать. Я стала нервной и плохо сплю. Слава Богу, что хоть в остальном она совершенно здорова.

3 августа.

Еще неделя прошла, и никаких известий от Джонатана, и даже мистер Хаукинс ничего не знает. Но я надеюсь, что он не болен, иначе, наверное, написал бы. Я перечитываю его последнее письмо, но оно меня не удовлетворяет. Оно как-то непохоже на Джонатана, хотя почерк, несомненно, его. В этом не может быть никакого сомнения. Люси не особенно много разгуливала по ночам последнюю неделю, но с ней происходит что-то странное, чего я даже не понимаю: она как будто следит за мною, даже во сне; пробует двери и когда находит их запертыми, ищет по всей комнате ключи.

6 августа.

Снова прошло три дня без всяких известий. Это молчание становится положительно невыносимым. Если бы я только знала, куда писать или куда поехать, я бы чувствовала себя гораздо лучше; но никто ничего не слышал о Джонатане после его последнего письма. Я должна только молить Бога о терпении. Люси еще более возбуждена, чем раньше, но в общем здорова. Вчера ночью погода стала очень бурной, и рыбаки говорят, что ожидается шторм. Сегодня пасмурно, и небо заволокло большими тучами, высоко стоящими над Кэтлнесом. Все предметы серы, исключая зеленую траву, напоминающую изумруд. Море, окутанное надвигающимся туманом, перекидывается с ревом через отмели и прибрежные камни. Тучи висят, как исполинские скалы, и в природе слышится голос приближающегося рока. На морском берегу виднеются тут и там черные движущиеся в тумане фигуры. Рыбачьи лодки спешат домой; влетая в гавань, они то появляются, то снова исчезают в бешеном прибое волн. Вот идет старик Свэлз. Он направляется прямо ко мне, и по тому, как он мне кланяется, я вижу, что он хочет со мной поговорить…

Меня тронула перемена, происшедшая в старике. Сев возле меня, он очень ласково заговорил со мною:

— Мне хочется вам кое-что сказать, мисс.

Я видела, что ему как-то не по себе, поэтому я взяла его старческую, морщинистую руку и ласково попросила его высказаться; оставив свою руку в моей, он сказал:

— Я боюсь, дорогая моя, что я оскорбил вас всеми теми ужасами, которые наговорил, рассказывая вам о мертвецах и тому подобном на прошлой неделе. Но у меня этого вовсе не было на уме, вот это-то я и пришел вам сказать, пока еще не умер. Но я, мисс, не боюсь смерти, нисколько не боюсь. Мой конец, должно быть, уже близок, ибо я стар и 100 лет — это для всякого человека слишком долгое ожидание; а мой конец уже так близок, что «Старуха» уже точит свою косу. В один прекрасный день Ангел Смерти затрубит в свою трубу надо мной. Не нужно грустить и плакать, моя дорогая, — перебил он свою речь, заметив, что я плачу. — Если он придет ко мне сегодня ночью, то я не откажусь ответить на его зов, ибо, в общем, жизнь нечто иное, как ожидание чего-то большего, чем наша здешняя суета, и смерть — это единственное, на что мы действительно надеемся; но я все же доволен, дорогая моя, что она ко мне приближается, и при этом так быстро. Она может настигнуть меня вот сейчас, пока мы здесь сидим и любуемся. Смотрите, смотрите, — закричал он внезапно, — возможно, что этот ветер с моря уже несет судьбу и гибель, и отчаянное горе, и сердечную печаль. Смертью запахло! Я чувствую ее приближение! Дай Бог мне с покорностью ответить на ее зов!

Он благоговейно простер свои руки вдаль и снял шапку. Его губы шевелились — будто шептали молитву. После нескольких минут молчания он встал, пожал мне руку и благословил меня, затем попрощался и, прихрамывая, пошел домой. Это меня тронуло и потрясло. Я обрадовалась, когда увидела подходившего ко мне берегового сторожа с подзорной трубой под мышкой. Он как всегда остановился поговорить со мною и при этом все время не сводил глаз с какого-то странного корабля.

— Я не могу разобрать, какой это корабль; по-видимому, русский. Смотрите, как его страшно бросает во все стороны! Он совершенно не знает, что ему делать: он, кажется, видит приближение шторма, но никак не может решить — пойти ли на север и держаться открытого моря или же войти сюда. Вот опять, посмотрите! Он совершенно неуправляем, кажется, даже не знает, как употреблять руль; при каждом порыве ветра меняет свое направление. Завтра в это время мы что-нибудь узнаем о нем! Мы еще услышим о нем завтра!