Онлайн чтение книги Страна снов Dreamland
Глава 3

Начиная с шести утра, даже в субботу, часы отбивали время, затевая перезвон каждые шесть часов. Сперва полдюжины одновременно, потом просыпались еще несколько, и наконец остальные. У Мириам было больше двадцати часов – со звоном, музыкой, гонгами и свистками. Мириам любила часы – они ее успокаивали, вытаскивая в утро звуками своих зубчатых колесиков и прочей механики.

Деа привыкла. Часы кочевали с ними повсюду. Как правило, она уже не просыпалась под привычный перезвон, но сегодня Деа резко открыла глаза и долгий сумбурный миг не могла вспомнить, где она, в каком городе и в какой части страны. Как только замолчали последние часы, Деа перевернулась на другой бок, натянула одеяло на голову и заснула снова, глубоко и, как всегда, без сновидений. Так, казалось ей, люди плавают, погружаясь в воду.

Когда она снова проснулась, солнце сочилось сквозь бумажные жалюзи. Шел уже двенадцатый час. Внизу на кухне слышались шаги матери. Деа очень нравился здешний простор, личное пространство. Она ненавидела Филдинг и скучала по Чикаго и даже Хьюстону, но там они с матерью жили на голове друг у друга, иногда ночуя в одной комнате.

Деа оделась, не глядя, что надевает, затем подошла к шкафу и из-за кучи кроссовок, сапог и шлепанцев, изношенных до картона, достала маленькое зеркало. Мириам не держала в доме ни единого зеркала – всякий раз, переехав, она в первую очередь снимала шкафчики в ванной. У Деа собралась целая коллекция запрещенных зеркал с дворовых распродаж: ручные в потускневшей серебряной оправе, круглые из пудрениц, мутные от толстого слоя старой пудры. В прошлом году она невзначай проговорилась Голлум, что собирает зеркала, и на день рождения подруга преподнесла ей красивое хромированное зеркало с ручкой, явно старинное и такое тяжелое, что его приходилось поднимать с натугой. При виде подарка Деа так и ахнула, зная, что у семьи Голлум практически нет денег.

– Не волнуйся, – сказала Голлум, словно читая мысли Деа. – Я его украла.

Разумеется, она шутила. Деа была смущена и пристыжена щедростью подруги, притом что сама подарила ей плед с рукавами расцветки «под леопарда» (хотя Голлум просто помешалась на пледах с рукавами). Хромированное зеркало и фотография отца, выставленная в гостиной, были тем немногим имуществом, которым Деа дорожила.

Она поглядела в зеркало. Волосы: буйные и густые. Кожа: чистая. Ее главная красота. Глаза: бледно-голубые, как льдинки. Скорчив гримасу, Деа спрятала зеркало.

– Тебе получше? – спросила Мириам, когда дочь сошла вниз. Как всегда, она знала, что Деа снова ходила в сны.

– Немного, – Деа отпихнула с дороги Тоби и подошла к кофеварке.

Неделю назад она незаметно сунула в карман дешевую пластмассовую заколку, которую Шона Макгрегор оставила на скамейке после физкультуры. Заколка, конечно, не совсем то: идеальные для проникновения предметы – те, которыми дорожат и берегут, вроде драгоценностей или бумажника. Мириам считала, что мозг трансформирует предметы, которые мы ценим, в продолжение нашего тела. Коснуться любимого ожерелья – это почти как взять за руку: становится куда легче проникнуть в сон.

Прошлой ночью Деа почти час сжимала заколку в кулаке, прежде чем протиснулась в сон Шоны.

Она вышла оттуда довольно быстро, прежде чем сон успел измениться. Шоне снилась банальная вечеринка в цокольном этаже дома; в реальной жизни Деа на такие не звали. Как она и подозревала, там было тесно и скучно – потные старшеклассники из самых популярных и пластмассовые стаканы. Были, впрочем, и незнакомцы – один красивый, как из сказки. Может, это прекрасный принц Шоны Макгрегор?

Притаившись за одной из стен воздвигнутой подсознанием Шоны структуры (полуразрушенного замка, увешанного побитыми молью гобеленами и пустыми рамами), Деа рассматривала юношу, испытывая смутное влечение. Волосы у него были темные, спутанные, длиной до подбородка, а сильный загар – будто парень много времени проводил на солнце – контрастировал со странным одеянием и старинным поясом, на котором висел нож. Пока остальные танцевали под неслышную музыку, он неподвижно стоял и наблюдал, совсем как Деа, будто правила воображения Шоны на него не действовали.

Неожиданно он повернулся туда, где стояла Деа, и она поспешно вышла из сна.

Мириам обняла Деа, и даже через одежду девочка почувствовала, какая мама худая.

– А тебе? – спросила она.

– Со мной все прекрасно. – Мама взялась за кофеварку.

– У тебя усталый вид. – Мириам выглядела не просто усталой, а больной, но Деа не хотела это говорить. Мать была настолько бледной, что отчетливо виднелись синие жилки на запястьях и шее. Глаза – большие, красивые, цвета грозовых туч – казались огромными на узком лице со впалыми щеками.

Она тоже умела ходить в сновидения. Деа узнала об этом после случая с Мирой, но мать никогда ничего не рассказывала, изложив только общие правила. Однажды Деа спросила: «А дедушка с бабушкой тоже ходили по снам?», – думая, что, может, это какая семейная генетическая мутация. Но Мириам коротко ответила «нет», и Деа не стала допытываться. Еще одна тема, которой они не касались в разговоре, – родня: почему у них нет родственников и куда все делись.

Единственная фотография отца, водруженная на каминную полку в гостиной, была сделана лет двадцать назад. Совсем молодой человек в безвкусной красной рубашке-поло смеется и гладит собаку. Деа не знала, его это пес или мамин и когда и где сделан снимок, но спрашивать не хотела – это сузило бы простор для воображения.

А воображение у нее было богатое. То отец у нее был пожарным и героически погиб одиннадцатого сентября, то работал на ЦРУ и попал в плен, выполняя особо опасное задание, но однажды обязательно вернется, сбежав из тюрьмы с помощью пинцета. Или что его посадили за преступление, которого он не совершал, и он не объявится, пока не обелит свое имя. Словом, Деа готова была принять любую версию, кроме подозрения, возникавшего исподволь: что отец просто устал от них и ушел.

– Ты точно нормально себя чувствуешь? – спросила она. Деа знала, что между походами в сны мать совершает далекие прогулки, после которых едва держится на ногах.

– Абсолютно. Предоставь волноваться мне, дочка. – Мириам разлила кофе и добавила молока, задержав молочник над чашкой ровно на три секунды. – Будешь?

– Сейчас, – Деа села за стол и рассеянно потянулась к газетам, пестревшим заголовками о жаре и убийствах в округе Арангасетт. Как хорошо – суббота, солнце, до школы сорок восемь часов.

– Вообще-то я читаю, – быстро сказала мать, сделав движение. Но она опоздала: из газеты выпало несколько рекламных буклетов со стандартными осчастливленными семьями, нашедшими новое жилье в Гринвиле, Северная Каролина, Таллахоме, Теннесси, и Сент-Поле, Миннесота.

Деа похолодела.

– Что это? – спросила она, отпрянув, будто брошюры могли ожить и укусить. – Для чего?

Помешивая кофе, Мириам ответила, не поднимая глаз:

– Не надо кричать, Деа. Я просто смотрю.

– Ты же обещала – больше никаких переездов. – К горлу Деа подступил комок. С обложки буклета о Сент-Поле на нее насмешливо смотрел светловолосый подросток.

– Тебе здесь даже не нравится, – сказала мать.

– Мне и там не понравится, – отрезала Деа. Везде одно и то же – ребята новые, сплетни старые. Здесь у нее хотя бы есть Голлум. В памяти мелькнуло лицо нового знакомого, разительно изменявшееся от улыбки. – Давай начистоту! Миннесота?

– Я же сказала, я пока только смотрю. – Мириам подняла глаза. В ее взгляде читалось предупреждение, но Деа было все равно. Она встала, дрожа.

– Ты обещала. Ты поклялась!

– Обстоятельства изменились, – перебила Мириам, с грохотом ставя чашку на стол. Немного кофе выплеснулось через край. Мать и дочь молчали, испепеляя друг друга взглядами. Наконец мать вздохнула: – Послушай, Деа, еще ничего не решено, понимаешь? Это же только варианты…

– Я никуда не поеду, – сказала Деа. – Ты меня не заставишь.

– Еще как заставлю, – нахмурилась Мириам. – Есть вещи, которых ты не понимаешь, они слишком сложны для тебя и…

В дверь громко постучали. Мириам подскочила. Деа тоже. Тоби заорал. Никто никогда не приходил к ним с парадного входа, кроме разносчика пиццы и иногда двинутого проповедника, призывавшего покаяться и предлагавшего Библии за три девяносто девять. С Голлум Деа встречалась утром у калитки и вечером расставалась там же.

– Кто это? – почти испугалась Мириам, задвинув брошюры под газету, будто скрывая улики (каковыми, по мнению Деа, они и являлись). – Ты никого не ждешь?

Деа не ответила. Ярость в ней еще не улеглась.

Тоби увязался за ней. Прижав его ногой к стене, чтобы кот не выбежал на улицу, Деа отперла все три замка, не озаботившись взглянуть в глазок. Наверняка явился очередной краснобай с Библией.

На пороге стоял Коннор.

– Привет, – помахал он рукой, хотя стоял всего в футе от Деа.

С разгона Деа чуть не сказала: «Пошел вон», как обычно говорила бродячим торговцам. Тоби вывернулся и бросился на крыльцо, но Коннор его перехватил:

– Не так быстро, шустрый.

– Спасибо, – сказала Деа, когда Коннор передал Тоби, держа его осторожно, словно фарфорового. Повернувшись, чтобы забросить кота в коридор, Деа уловила быстрое движение: Мириам поспешно отступила в кухню. Деа вышла на крыльцо и прикрыла дверь, чтобы мать не стояла и не слушала, а Коннор случайно не увидел десяток часов и бледные следы от снятых зеркал на обоях.

– Чего хотел? – спросила она. Это прозвучало грубо, но вылетевшее слово обратно не возьмешь.

– И тебе хорошей субботы, – отозвался Коннор, но беззлобно, в шутку. Деа показалось, что он ждет от нее каких-то слов, но не знала, что сказать. – Гм… Можно войти?

– Нет, – ответила Деа, вдруг пожалев, что оделась наспех, небрежно. Она стояла в шлепанцах, потрепанных шортах из обрезанных джинсов, выставлявших напоказ бледность ног и россыпь веснушек на бедрах, и вылинявшей голубой футболке с логотипом «Мистер Клин» поперек груди. Она даже зубы не почистила! – А что случилось? – поинтересовалась она, скрестив руки и стараясь не дышать ртом.

Коннор широко улыбнулся, и Деа подумала: уж не является ли его улыбка козырем в переговорах, когда нужно выманить согласие. Интересно, на других девчонок это действует так же?

– Хотел узнать, может, ты желаешь прогуляться, – непринужденно продолжал Коннор. – Устрой мне экскурсию, покажи достопримечательности Филдинга!

– Поверь, там не на что смотреть.

Коннор пожал плечами:

– Тогда, может, просто погуляем?

На миг Деа испугалась, что загостилась в чьем-то сне. Парни вроде Коннора – признанные школьные красавцы-спортсмены – не замечали замарашек вроде Деа. Это основной закон природы – не общаются же пантеры с сурками, если только не добывают очередной обед. Вот-вот лицо Коннора потрескается, и он превратится в ее учителя математики. Или все вокруг расплывется, крыльцо станет бурным океаном, а Коннор исчезнет.

Но нет, он по-прежнему стоял на крыльце и выглядел классно: старые джинсы, поношенные черные «Чакс», футболка с рок-группой, слегка растрепанные волосы, асимметричная улыбка – самый красивый парень, который когда-либо заговаривал с Деа или подходил так близко, что можно учуять запах жевательной резинки.

– Я же здесь никого не знаю, – пояснил он почти виновато.

– А двоюродный брат?

Коннор поморщился:

– Терпеть его не могу, и давно. Знаешь, в детстве он отрывал лягушкам лапки, просто для прикола.

– Вот идиот, – возмутилась Деа, хотя и не удивилась. В прошлом году в спортивной раздевалке Уилл Бригс затолкал в шкаф Карла Гормли и оставил на целый день. Карла выпустил охранник, совершавший вечерний обход и услышавший стук и крики.

– Не то слово, – Коннор глядел на нее с непонятным выражением. – Ну, решайся. Прокатимся по окрестностям?

Деа вдруг стало интересно, какие у Коннора сны. Наверное, залитые солнцем, счастливые, полные цветов, девушек в бикини и целых рек легкого пива. Нормальные сны.

Она чуяла: здесь что-то нечисто. И точно знала, что долго это не продлится.

Но притвориться на денек не повредит.

– Ключи возьму, – сказала она.

Впервые Деа влюбилась в мальчишку по имени Броуди Дос в Аризоне. Все шестиклассницы любили Броуди – он учился в восьмом классе и носил длинные светлые волосы, концы которых часто совал в рот, особенно на контрольных. Он приезжал в школу на скейтборде и ходил с потрепанным армейским рюкзачком, покрытым наклейками с рок-группами, о которых никто и не слышал. Когда он не сосал концы своих прядей или кончик ручки, то со скучающим видом перебирал свои наклейки. Рюкзак он всегда держал на коленях, будто ежеминутно готовый схватить его и выйти.

Однажды на школьном собрании Деа оказалась рядом с Броуди. Она этого не планировала – сидела в тесноте на верхнем ряду на трибунах, когда Броуди пришел и уселся перед ней. Вскоре подтянулись его друзья, и сорок пять минут Деа просидела неподвижно, опасаясь шевельнуться и даже вздохнуть, боясь, что он обернется и велит ей убираться. Когда он встал, с рюкзака упала одна из наклеек: красно-черная, с вышитыми словами «Турецкая армия». Деа притворилась, что завязывает шнурки, и незаметно сунула наклейку в карман.

Проникнуть в сон Броуди было просто – его мозг практически не защищался, висели лишь какие-то занавеси, портьеры, многие рваные, и трепетали, будто от ветра. Сразу за легкой тканью оказались пятнистый двор и дешевый выносной бассейн. Солнце светило так, как бывает только во сне – сразу отовсюду, будто по другую сторону увеличительного стекла.

Полуголый Броуди был в бассейне – не больше чем в двух футах от Деа. Она могла просунуть между занавесей руку и коснуться его плеча или погладить по волосам. Или забраться в бассейн с Броуди. Или припасть губами к его губам, как по утрам у аудитории делали Мишти Барнс и Марк Спенсер. Деа этого отчаянно хотелось.

Но это было бы нарушением правил.

Вода дрогнула, и из нее беззвучно появилась Хилари Дэвис, еще красивее, чем в жизни, – с золотистой кожей, отбеленными до снежной белизны зубами и светящимися на солнце волосами. Груди лежали на воде, как перевернутые чаши.

Они с Броуди начали целоваться. Стоя меньше чем в двух футах, Деа смотрела как завороженная. Она слышала звук поцелуев, шлепки играющих языков и шепот его пальцев на спине и плечах Хилари. Вдруг занавеси превратились в железные стены: Броуди просыпался. Деа едва успела выскочить из его сна, ощутила внезапное резкое давление в груди и снова очутилась в своей комнате, в своем теле, прижимаясь губами к собственной холодной руке.

До сего дня Деа никто не целовал.