Онлайн чтение книги Древнее сказание
VII

Немного времени спустя Виш вышел из своей избы, но он до того изменился, что трудно было узнать в нем того же прибитого горем старца, который час тому назад с опущенною головою слушал рассказ Дивы. Дома он обыкновенно носил полотняную одежду и ходил без сапог; теперь же старик одет был в дорожное платье — новую коричневого цвета сермягу, обшитую синими лентами; на ногах у него были одеты кожаные сапоги, перевязанные красными шнурами, на голове меховая шапка с белым пером. У кушака висели блестевший от солнца меч и праща, а через плечо Виш забросил лук и пучок стрел. Он выглядел теперь истым воином: поступь твердая, гордо подымающаяся голова и повелительный, звучный голос — все это придавало старику воинственный вид. Он на двадцать лет казался теперь моложе.

У ворот два парня держали трех оседланных скакунов, покрытых попонами; парни были вооружены и чисто одеты. Они ожидали здесь своего хозяина, готовые отправиться в путь по его приказанию. Все — родня и слуги — провожали Виша и целовали его руки. Старуха Яга, отирая слезы фартуком, шла за мужем; она предугадывала, бедняга, что быть горю непременно. Старый Виш, который столько лет никуда не ездил со двора, разве в лес или на пчельник — вдруг, никому не говоря ни слова, куда и зачем, в путь собрался, оделся, приказал приготовить лошадей и вот прощается со всеми.

Старуха и Дива следовали за Вишем до самых лошадей. Пегий конь старого воина нетерпеливо бил копытом о землю, ожидая своего хозяина. Умное животное, увидев Виша, обратило свою голову в его сторону и весело заржало. Один из парней подскочил к Вишу, желая помочь ему сесть на лошадь, но старик, как будто бы к нему вернулась сила давно минувшей молодости, вскочил без всякой помощи на своего коня, поклонился своим, рукою указал по направлению к лесу, и молча трое всадников тронулись в путь. Долго они ехали вдоль реки по ее берегу. В одном месте стояло несколько жалких хижин у самой воды, перед ними висели сети на высоких жердях, несколько человек отдыхали на песке. Хижины выглядели убого; до половины зарытые в земле жилища эти все-таки имели более бодрый вид, чем их обитатели. Виш громко крикнул, желая вызвать кого-нибудь из жителей этой бедной, заброшенной деревушки. Двое полунагих мужчин выбежало на этот зов. Вся эта деревня выросла очень недавно на землях старика, основало ее здесь несколько никому не известных бедных скитальцев. Деревня носила название Рыбаков. Несколько детей и почерневшая от дыма старуха, заслышав голос хозяина, убежали от него, остались только мужчины. Они бросали косые, боязливые взгляды на старика, едва отвечая на его вопросы.

Немного дальше в лесу Вишу и его спутникам попалась на пути такая же почти деревушка, Бондари. Несколько жалких хат теснились одна около другой. У дверей каждой из них лежали кучи стружек и разбросанные в беспорядке клепки и деревянные изделия. В эту минуту ни в одной хижине не было живого человека: женщины и дети ушли в лес за грибами, мужчины за деревом для клепок. Двери во всех хатах были настежь открыты по туземному обычаю, и ни один прохожий никогда не полакомился чужим добром. В каждой избе на столе лежал нож, хлеб, а в кувшине стояла вода. Все было открыто: сараи, амбарчики и погреба.

Один из парней вошел в первую избу, напился воды и сейчас же вернулся. Отсюда наши путешественники повернули влево и лесом подвигались дальше; тропинки, не только что дороги, не было здесь и следа, а старый Виш и его спутники ни разу не сбились с дороги, которая скорее всех вела к желанной цели. Охотнику известны все урочища, опрокинутое ветром дерево, долина в лесу или ручей.

До самой ночи и Виш и его слуги подвигались все вперед; звезды давно уж блестели на небе, когда они остановились, чтоб выбрать место поудобнее для ночлега. Парни в одну секунду построили шалаш для старика; один остался сторожить лошадей, другой лег у входа в шалаш.

Ночь прошла спокойно. Старик проснулся раньше всех, и чуть свет они уже отправились в путь. Виш указывал, по какому направлению следует ехать: он знал каждое дерево своих и соседних с ним лесов. Задумываться о выборе пути старик не имел обыкновения, в нем еще не исчез инстинкт охотничьих племен; Виш даже в чужом лесу сумел бы найти дорогу, он жил с ним в тесной дружбе.

По временам старик полною грудью вдыхал воздух, определяя по нему близость дубравы, луга или полей. Тот или другой вид травы, так или иначе наклоняющиеся ветви, мох, покрывающий стволы деревьев, наконец, кусты и лужайки служили ему приметой. Полет птиц, направление, по которому бежал испуганный зверь — и это принималось во внимание стариком, который по этим данным всегда удачно определял направление, которого надлежало держаться.

Около полудня всадники выехали из леса и очутились на широком лугу, по самой середине которого журчащий ручей прокладывал себе узорчатую дорогу- Вдали, на возвышенном берегу этого ручья, виднелся дом, окруженный заборами, а над ним высоко поднимался столб дыма.

Виш, увидя жилище, вынул рог и три раза протрубил в него. Между тем всадники все приближались к селу, около которого на полях работали мужчины и женщины. Один парень подбежал к лошади, стоявшей на лугу, вскочил на нее и, погоняя ее руками, поскакал по направлению к старику и его слугам; но, увидя, что в гости к ним едет Виш, повернул назад и поскакал к своим.

Видно, сюда редко заезжали гости, потому что работники с любопытством теснились у ворот, а из-за забора виднелись белые платки женщин. Виш еще не доехал до ворот, когда в них показался мужчина высокого роста в белой домашней одежде, с накинутою на плечи сермягою. Густые белокурые волосы длинными прядями спускались ему на плечи, подбородок едва начинал покрываться редкими волосами, а румяное лицо его осенялось приветливою, веселою улыбкою. Издали увидев Виша, молодой мужчина, желая выказать радость редкому и уважаемому гостю, рукою посылал ему приветствия. Старик тем же ответил хозяину. Не доезжая до ворот, Виш остановил лошадь и соскочил на землю.

— В добрый час, господин мой милый! — воскликнул молодой хозяин. — Такого гостя, как старый Виш, моя убогая хижина никогда не надеялась видеть.

Говоря это, он с почтением приблизился к Вишу, точно к родному отцу, взял его за руку и поднес ее к губам.

— Я рад тебе, как солнцу! — говорил он весело. — Но мне и досадно: чем трясти старые кости, отец мой, приказал бы ты молодому Доману самому явиться к тебе, и он тотчас же исполнил бы твое приказание.

— И у старика является желание погулять по белу свету да посмотреть, все ли на нем в порядке, не изменилось ли что-нибудь, — отвечал старик.

Они обнялись, и Доман повел Виша в светлицу. Жилье Домана тоже стояло посередине большого двора, со всех сторон окруженного сараями и избами. Видно было, что молодой человек хороший хозяин: все было выбелено, выкрашено, а на крыльце деревянные украшения, о которых старик Виш и не подумал бы. Над окошками и на крыльце во многих местах висели пучки душистых трав, чайбура и душицы. Женщин совсем не было видно, они все разбежались по избам, когда увидели чужого. Светлица, в которую вошел Виш в сопровождении хозяина, была чисто выметена, но в ней замечалось отсутствие женщины, потому что в очаге огня не было… В углу стояло покрытое кожею деревянное ложе, по стенам красовались луки, стрелы, мечи, пращи, рога зверей и недавно снятые с них кожи. На столе лежал белый хлеб, которым хозяин угостил Виша, а затем предложил ему сесть на скамью; сам же продолжал стоять перед стариком. Виш долго уговаривал Домана сесть возле него и почти насильно заставил его занять место на скамье рядом с собою. По глазам Домана было заметно, что он с нетерпением желает узнать причину посещения старика, но не решается расспрашивать его. Виш тоже не торопился с объяснениями; он начал говорить о хозяйстве, об охоте. Наконец, принесли мед; хозяин предложил гостю чарку.

Они одни остались в избе.

— Ты угадал, — начал старик, — что я не без цели приехал к тебе; прямо скажу, недобрую весть я привез. Теперь нам скверно живется, но еще худшая жизнь ждет нас в будущем, и недалеком будущем.

— Будем же так делать, чтобы стало лучше, — отвечал Доман.

— Недолго ждать придется, как и мир, и вече, и мы, кметы, исчезнем с лица земли, — сказал Виш, — всех нас спутают по рукам и по ногам… Люди обыкновенно говорят, что в старых головах ни с того, ни с сего зарождается недоверие, как в старой бочке кислота; но суди сам, имеет ли основание мое горе или нет. Князь и все Лешки не считают нас более свободными людьми. Кметов и жупанов, родившихся свободными на нашей земле, хотят подвергнуть тяжкой неволе. Они хотят всех нас сделать своими рабами. Они угрожают нам, прижимают нас все более и более; нас хотят выжить, точно пчел, от которых избавляются, когда хотят очистить улей. Хвостек на озере, на Гопле, чересчур уже проказничает. Вот третьего дня он позвал кметов к себе в гости. Дали им какой-то отравы в кипятке… Немка готовит ее на нашу погибель. Среди мира начали они ругать, бить да грызть друг друга; кончилось тем, что они перебили один другого. Тела их Хвостек велел бросить в озеро, точно падаль. У Самона девку-красавицу взяли силою, а княгиня назначила ее князю в наложницы. По нашим селам разъезжают Смерда и слуги князя, берут у нас людей, женщинам от них покоя нет. Никто не знает, господин ли он у себя или нет, не сегодня-завтра могут отнять и хату, и землю, и детей… Да. Что же, должны мы все это переносить, молчать и по-бабьему только руки ломать, да слезы проливать? Говори, Доман.

Лицо Домана горело гневом, щеки его пылали, губы тряслись, как в лихорадке; он старался сдерживать свой гнев, но когда Виш кончил, Доман не вытерпел и крикнул:

— Э, давно уж следовало нам уничтожить это гнездо ос и сравнять его с землею!

— Слово сказать легко, Доман, — заметил старик, — но от слова до дела еще далеко. Крепко держится проклятое гнездо, крепко прилипло оно к столбу.

— А столб не духи строили, но люди, человеческие руки хотят его так же и уничтожить, — сказал Доман.

— Так нельзя рассуждать, — проговорил Виш после некоторого молчания, — откуда столб взялся, об этом никто не знает. Он стоял уже на месте, когда жили праотцы. Одно верно: те, кто его строил, были не наши; тот народ давно исчез с лица земли.

Доман, не находя ответа на это замечание, промолчал.

— Да, впрочем, — продолжал Виш, — нам рассуждать об этом нечего; это дело мира, он найдет средство спасти своих детей.

Старик многозначительно посмотрел в глаза молодому человеку. Доман только и ждал этого немого предложения.

— Нужно разослать приглашение всем кметам и жупанам и созвать общее вече старшин. Пусть соберутся все наши селяне и поляне; мы начнем, а за нами и другие…

— Твое слово лучше приказания, — отвечал Доман. — Хорошо созвать вече; но позволь прежде и мне сказать свое слово. Кого звать и куда? Тебе хорошо известно, что у Хвостка есть свои и среди наших кметов; Лешки размножились; их много, очень много; нужно, значит, сперва осторожно разузнать кое о чем, да прислушаться ко всему хорошенько и рассчитать свои силы раньше, чем начнем дело, а то могут нас задавить. Пока нас горсть, не больше.

— Я так же думаю, — согласился Виш. — Знаю я хорошо, что у Хвостка нет недостатка в друзьях и что многие из наших считаются в числе его приятелей, но я тоже и то знаю, Доман, что не весь Леший род будет стоять за него. Родных своих дядей князь притесняет, обратил их в кметов; племянникам своим одним выколол глаза, а другие из боязни не оставляют своего городища ни на минуту. Они станут на нашу сторону.

— На вече все это объяснится, увидим, что и как делать, — отвечал Доман. — Не теряя времени, нужно созвать вече.

— Сперва следовало бы побывать у того, у другого, чтобы разузнать хорошенько, как наши кметы смотрят на это дело, — прервал старик. — Поедем вдвоем, Доман, посмотрим, поговорим и с кметами, и с Лешками.

— Поедем, — согласился Доман. — Я готов ехать с тобою, отец Виш. Отдохни у меня, а потом отправимся вместе в путь.

— А как думаешь? К кому ехать? — спросил Виш.

— Сперва к мудрому Пясту; он может дать хороший совет, — подумав немного, ответил Доман. — Он бедный кмет, но умный… молчит, но больше знает, чем те, которые много болтают.

Виш согласился на это предложение.

— А потом? — спросил он.

— А из Лешков… разве к Милошу, — отвечал Доман.

— Его сыну князь выколол глаза, — заметил Виш.

Виш и Доман долго еще советовались, к кому заезжать, кто достоин того, чтобы его посвятить в тайну.

— Кроме нас двоих никто об этом знать не должен, — сказал Виш. — Пусть думают, что мы едем охотиться.

— Да, поедем на охоту, — повторил Доман. — Твои парни останутся у меня, а мы поедем только вдвоем. Это будет лучше.

— Да, так будет лучше, — согласился Виш.

— А где же вече созвать; давно уж не слыхали мы о нем, — сказал Доман.

— Где же, если не там, где оно собиралось с незапамятных времен; нового места незачем искать, да и не найти. Змеиное урочище, где священный дуб и источник на старом городище, где вечевали наши деды и прадеды. Там и мы должны собраться, там только держать совет.

Старик посмотрел в глаза Доману.

— Урочище лежит в глубине леса, — продолжал Виш, — оно безопасно, со всех сторон окружено болотами. Там лучше, чем где-нибудь в другом месте. Если бы старшины собрались у твоего или моего дома, князь стал бы мстить нам и поджег бы наши дома, а там — кто знает, чья была затея о вече.

— Знать не будет? — повторил Доман с горечью. — У него везде свои, скажут ему, едва успеем начать дело, но не следует его бояться и сидеть, сложа руки, в избах. Не первый раз съедутся кметы на вече, отчего же нам теперь, как и в старину, не держать общий совет? Скорее надо приниматься за дело; нужно разослать гонцов.

— Да, — сказал Виш, — пошлем по два человека к каждому старшине пригласить его приехать на съезд. И надо заранее решить, кого звать и кто будет с нами. Следовало бы с каждого взять клятву на огонь и воду.

Виш и Доман долго еще совещались, как быть и что делать. Наконец, они решили, что вече должно состояться и что навряд ли среди кметов и жупанов найдется хотя один, который не разделял бы их мнения. Они задумались только над способом, как бы потише созвать всех. На Купалу обыкновенно собирались люди около урочищ, они и решили назначить вече за день перед этим праздником. Времени оставалось довольно, чтобы созвать всех; но и не так было его много, чтобы возможно было откладывать.

Долго еще разговаривали друзья-кметы; уже день приходил к концу, а они все еще вполголоса совещались о предстоящем вечевом собрании. Мед стоял в чарках на столе перед ними, а они еще даже не дотронулись до него. На лицах их было грустное выражение, даже веселый Доман имел унылый вид. Не стало у них под конец ни совета, ни слов, они подали руки друг другу, и хозяин пригласил старика под липу, которая росла на пригорке за селом. Едва уселись они на скамье под липою, как целая свора собак побежала за своим господином; у Домана было десятка два собак, так как он был завзятый охотник. Молодые парни собрались на дворе; казалось, они чего-то ожидали, как будто приказания своего господина. Доман бросил взгляд в сторону своего дома и сказал Вишу:

— Хотелось бы мне угостить тебя, как следует, да чем-нибудь развеселить. Я знаю, что старику не нравятся молодые песни, но все-таки мне хочется показать тебе, что мы здесь не ходим заспанными и не греемся вечно у очага. Эй! Спибор, — крикнул он громко, — пойди сюда!

Красивый парень, глаза которого блестели от избытка жизни, прибежал к Доману.

— Удобнее времени для травли нашего волка не найти, — сказал Доман. — А перед кем же похвастаться, если не перед стариком Вишем? Выпусти-ка его на волю, — говорил он слуге, — покажем, что дикий зверь нам не страшен.

Спибор побежал к воротам и тотчас же за забором раздались веселые крики. Собак, кроме избранных, загнали в сарай и заперли. Виш и Доман встали со скамьи и подошли к воротам, у которых толпилась челядь в ожидании любопытного зрелища. Хозяин велел каждому из них взять меч и расставил их вокруг большой поляны, а сам взял в руки длинное копье с железным острием и занял место несколько дальше всех. Собаки нетерпеливо рвались вперед; добрые псы, конечно, чуяли, что недаром держат их на привязи.

Доман дал знак рукою, и ворота отворили настежь. Волк, просидевший несколько дней взаперти, испуганный и ослепленный дневным светом, не сумел воспользоваться дарованною ему свободою… Парни подняли крик, начали бить палками в стены сарая, а волк не трогался с места, ежился и щелкал зубами. Почти насильно, с помощью палок, удалось им выгнать его за ворота. Здесь он внимательно осмотрел местность, бросился бежать, но сейчас же остановился. Охотники держали оружие наготове, собаки подняли ужасный вой. Волк тронулся с места; сперва он шел тихо, подкрадываясь, затем начал бежать все скорее и все отыскивал глазами дорогу, по которой было бы удобнее улизнуть в лес. Но нелегко ему было уйти: со всех сторон заграждали ему дорогу вооруженные охотники. Доман первый бросился на волка; он нарочно стремглав кинулся на зверя, чтобы последний не мог его обойти. Собаки, выпущенные на волю, бросились на врага. Охота началась.

То один, то другой парень наносили волку удары копьем, кто-то бросил в него острым куском железа и ранил в спину окруженного собаками зверя. Собаки удерживали его за ноги, тормошили несчастного волка. Пользуясь этим, Доман с большою ловкостью вонзил волку в открытую пасть свое копье, нанося ему последний, смертельный удар.

Во время этой охоты веселые крики и смех не умолкали ни на минуту. Женщины сидели на заборах, дети кричали и стучали палками, даже старый Виш не раз хватался за меч, не будучи в состоянии оставаться только зрителем забавы, напомнившей старику давно минувшие молодые годы его жизни. Когда зверь, заливаясь кровью, упал на землю, и собаки бросились на него со всех сторон, в воздухе раздались громкие радостные крики. Несчастного волка со всех сторон окружили охотники, женщины и дети, тормошили его, рассматривали, удивлялись ловкости Домана.

Несколько дней тому назад волка поймал в лесу один из работников Домана, оглушив его сильным ударом палки о голову. Связав его, он притащил зверя во двор. К своему несчастью, волк выздоровел, чтобы ради забавы погибнуть от руки Домана.

Налюбовавшись волком досыта, Доман велел убрать его. Затем началась стрельба из луков и пращей. Доман и здесь оказался ловчее всех, хотя и другие делали все возможное, чтобы не отставать от своего хозяина. Старый Виш смотрел только и любовался на молодежь, а старые его руки дрожали, вспоминая те времена, когда и они умели стрелять не хуже Домана. Но то время давно уж прошло.

Когда наступил вечер и в избах зажгли лучины, старик и хозяин долго еще совещались, разговаривая вполголоса о предстоящих важных делах. Наконец Доман уступил свое ложе Вишу, а себе приказал сделать постель в этой же комнате и пригласил гостя отдохнуть.

На следующий день, чуть свет, Виш и Доман были уже на ногах. Лошади дожидались их у крыльца. Как было решено, Виш и Доман отправились в путь немедленно, одни.

До села Лешка Милоша можно было приехать не раньше вечера. У Виша и Домана было достаточно съестных запасов в сумах; в деревянных, облитых смолою бутылках, привязанных к кушакам, каждый из них имел по две чаши меда; а лошади, привыкшие к болотам и лесным дорогам, не боялись утомительного путешествия. Доман ехал впереди.

Не желая терять времени понапрасну, всадники решили отправиться кратчайшим путем — через болота и непроходимые леса. Не раз пришлось им объезжать массы сваленных ветром в одну кучу гигантских деревьев, не раз нельзя было проехать чрез слишком вязкое, густою травою заросшее болото; все это затрудняло путешественников. Внутренность леса, наполненная таинственным мраком, едва пропускающим несколько лучей солнца, навевала невеселые думы. Виш и Доман только тогда свободнее вздохнули, когда очутились на сухом лугу, оставив леса за собою. Здесь они остановились; нужно было привести в порядок одежду, обвешанную листьями, сухими ветвями, гусеницами и мохом, которыми лесная глушь наградила всадников за то, что они посмели вторгнуться в ее внутренность.

На краю горизонта Виш заметил столб дыма; всадники прибавили шагу; на холмистом возвышении вдали виднелся высокий земляной вал, покрытый зеленым дерном, а за ним густая роща. Из самой середины этой небольшой рощи струился синеватый дым, поднимаясь длинною лентою к небесам — самый верный знак присутствия человеческого жилища. Земляной вал был так высоко насыпан, что из-за него не видно было даже крыши хижины.

Когда Виш и Доман подъехали к этой насыпи, они заметили в ней узенький проход, закрытый высоким частоколом. Кроме столба синеватого дыма нигде не было заметно даже малейшего признака жизни. Ворота были заперты. Они подъехали к ним, но никто не вышел им навстречу, хотя на насыпи появилось несколько любопытных голов. Виш затрубил.

Они долго еще стояли у ворот, но никто не являлся. Наконец над воротами показалась человеческая голова, покрытая волчьей кожею.

Старый Виш просил впустить их — его и Домана, в городище, но слуга, показавший свою голову над воротами, отвечал угрюмо, что князь Милош никого к себе не допускает. Волей-неволей пришлось Вишу спорить, сердиться; несколько раз шли переговоры с князем, пока Милош согласился пустить гостей к себе в дом. Отворили ворота; всадники прошли по длинному и темному проходу, вырытому в насыпи, опоясывавшей городище, и вошли во двор, заросший высокими деревьями. Дубы и липы, громадные стволы и широко расстилающиеся ветви которых закрывали почти весь двор, образуя над ним зеленую крышу, были свидетелями не только молодых лет хозяина, но и его праотцев. В глубине двора, в тени деревьев, стояло небольшое строение, окруженное длинным навесом и покрытое деревянною крышею.

По двору, в разных направлениях, ходили какие-то угрюмые, молчаливые люди, с ног до головы покрытые кожею. Большие собаки подошли к Вишу и Доману, заворчали, обнюхали их и, окружив со всех сторон, остановились, готовясь по первому приказанию хозяина броситься на приезжих. Много еще прошло времени, пока из избы вышел сгорбленный, едва передвигающий ноги старик, небольшого роста, с длинною палкою в руках; голова его была покрыта кожей. С ним трудно было сговориться: он говорил едва слышным голосом, и, по-видимому, не понимал приезжих. После некоторого колебания он, однако ж, согласился впустить их в избу. Вечерний мрак и тень деревьев, листья которых закрывали окна, не позволяли Вишу и Доману рассмотреть что-нибудь в светлице. Они долго стояли, пока глаза их успели свыкнуться с мраком. На очаге догорали обугленные дрова.

В глубине избы лежал старик высокого роста, с длинною белою бородою, волоса которой не вьющиеся, прямые, как трава, доходили ему до колен. Лежал он на постели, покрытой кожею. Густые, нависшие брови почти совсем закрывали глаза старика, который подпирал свою лысую голову костлявой рукой. Ноги его покоились на чем-то черном, что едва заметно двигалось, как бы из лености. Виш, всматриваясь в старика и его ложе, увидел, наконец, что двигающаяся черная масса есть ручной медведь, который лежал у ног своего господина. Две сороки прохаживались по полу.

Когда приезжие вошли в светлицу, князь Милош даже не тронулся с места; он только посмотрел на них и, казалось, ожидал с их стороны первого слова. Сороки между тем спрятались в углу, а медведь, зевая, посмотрел на приезжих и снова положил голову на прежнее место, более не обращая внимания на вошедших гостей.

В светлице была жара невыносимая, а старый князь дрожал, как в лихорадке.

— Князь Милош, — сказал Виш после некоторого молчания, — да будешь благословен ты и твой дом.

— Кто ты такой? — спросил князь грубым, охрипшим, точно из колодца выходящим, голосом.

— Кмет Виш и сосед мой Доман. Князь долго молчал.

— Позволяешь, князь, говорить с тобою? — начал снова Виш.

— Говорить со мною? — повторил тот же грубый голос. — У меня с людьми ничего нет общего: мне до них дела нет и им тоже до меня! Что же вы хотите?

— Доброго совета, — отвечал Виш.

— Я для себя не сумел найти доброго совета, для других и подавно не найду. Идите к кому-нибудь другому за этим.

— У нас и с нами творятся нехорошие дела, — говорил Виш, не обращая внимания на отказ князя Милоша, — ваш и наш общий враг мучит нас и угнетает все хуже и хуже.

— Кто?

— Хвостек, — отвечал Виш, нарочно употребляя это насмешливое имя.

Милош захохотал диким голосом.

— Мне-то он уж больше ничего дурного не сделает; он лишил меня детей, а теперь пусть и жизнь мою берет, если хочет; я не дорожу ею. Идите, куда хотите, за добрым советом и помощью; у меня их нет ни для кого!

— И мстить ты не хочешь? — спросил Виш. — За детей своих ты должен отмстить ему. Один убит, другому выкололи глаза; не оставил он тебе на старости лет никакого утешения, и это должно остаться безнаказанным?

Князь замолчал, как бы взвешивая слова Виша; вдруг он вскочил, пылая гневом.

— Вон, или я натравлю на вас Маруху! — вскричал он. — Хвост подослал вас ко мне, чтобы тянуть меня за язык… собачьи сыны… Вон!..

— Князь Милош, — твердым голосом сказал Доман, — я сын того, который спас твою жизнь; а Виш никогда никого не обманул. Мы свободные кметы, князь, но не рабы Хвостка.

На постели Милоша что-то так странно заворчало, что трудно было сказать, медведь ли это, или его господин отозвался; затем раздалось громкое сопение и стоны.

— Идите за советом к тем, у кого есть еще ум. У меня его теперь нет. Во мне все высохло от боли, я потерял силы безвозвратно; память куда-то ушла от меня, даже и отомстить за все это нет никакой охоты. Идите, отомстите и за меня, а когда вырвете у него сердце, принесите мне этот безжалостный кусок мяса, я его сожру и умру… Мне уж давно пора умереть, я призываю смерть, я умоляю ее. Больше мне ничего не надо!.. Ничего больше… Дети мои! Мои цветы, сыновья мои. Что я без вас стал? На что же мне жизнь, если вас нет около меня?

Старик закрыл лицо руками и умолк. Смотря на его мучения, Виш страдал страданиями несчастного старца. Князь стонал, не отнимая рук от лица. Не скоро поднял он голову и начал более мягким голосом:

— Бедные вы люди, но чем же я вам могу помочь? Чего вы у меня ищете? У меня теперь нет ничего, ничего! Пусть весь мир сгорит, пусть море его зальет, пусть люди на нем исчезнут — мне не будет ни лучше, ни хуже. Цветы мои, дети мои, мои сыны!

И снова страдалец опустил голову на обе руки и залился горькими слезами. Виш и Доман не знали, что им делать, ждать ли еще или уйти прочь, чтобы напрасно не мучить старика. Между тем Милош привстал немного и сел на постели; он начал тереть руками лицо и лоб. Затем он ударил в ладоши. Из боковой избы вошла женщина такого же высокого роста, как и Милош; голова ее так была окутана платками, что из-за них едва виднелось ее пожелтевшее и покрытое морщинами лицо. Сермяга темного цвета покрывала ее белую женскую одежду. Она остановилась у порога в нерешительности, идти ли дальше или вернуться: чужие пугали старуху. Милош протянул к ней дрожащие руки, она подошла ближе и подала ему кувшин с каким-то напитком. Старик пил с жадностью. Напившись, он дал знак рукою женщине, чтобы она вышла из избы, и обратился к стоявшим у входных дверей Вишу и Доману:

— Скажите, что вы намерены делать? Соберете кметов на вече, а потом поругаетесь и перессоритесь между собою? Пока вы будете совещаться да разъезжать, он вас поодиночке выудит. Пригласит к себе, задаст вам пир, а потом одного на другого натравит. А вы-то что же думаете ему сделать? Он ваших совещаний и вашего веча не боится!

Старик смеялся сквозь слезы.

— Половина ваших будет стоять за него горою; другая половина, может быть, восстанет против него! Он раздарит ваши земли тем, которые будут ему помогать вас душить! Вы ему ничего не сделаете! А если у него не хватит людей, придут немцы и опустошат нашу землю и массу наших захватят в неволю.

Старик снова лег на постели.

— Князь, — проговорил Виш, — наше дело нелегкое, это мы знаем, но мы должны избавиться от Хвоста! Многие из наших погибнут, многие нам изменят, но все же победа останется за нами, и Хвосту не сдобровать. Мы пришли спросить у тебя, князь, дашь ли ты нам своих людей, если мы решим всем миром поход на Хвоста, на его Столб? Будешь ты с нами или нет?

Старик долго молчал, не отвечая на предложенный ему вопрос.

— Нет, — отвечал он, наконец, — я бы вырвал у него сердце, если бы я это мог сам сделать; если вы это сделаете, я буду радоваться, но с вами не пойду против него. Это дело кметов, а я князь! Я Лех! Не забывайте, что если бы вы его и победили, у него останутся двое детей, два сына за Лабою. Этим ничего не станется, они вернутся с немцами и отомстят вам. Напрасны ваши стоны, даром пропадут ваши заботы! Не он, так дети его поработят вас; не он, так я бы научил вас, что такое кмет, а что князь! Я был бы не лучше него! — ворчал старик едва внятным голосом.

Виш посмотрел на Домана.

— Больше нам не о чем говорить с тобою, — сказал Виш, — но ты завтра же можешь послать к Хвосту сказать ему обо всем, о чем говорили с тобою сегодня!

Князь улыбнулся, а медведь заворчал.

— Между мною и Хвостом нет ни разговора, ни уговора; он мой враг, а я его враг, — сказал гордо Милош. — Не я, другие скажут ему об этом, и он вас всех повесит на дубах! Да пусть вас вешает! Нет уж более у меня детей… нет моих сыновей!.. Цветов моих не стало!.. Пусть весь мир пропадает!

Милош застонал и лег ничком, уткнув свою голову в звериную шкуру. Виш, а за ним Доман вышли из светлицы. В избе раздавались теперь крики двух сорок, которые вышли на середину светлицы и затеяли ссору.

На крыльце гостей поджидал сгорбленный старик, который вместе с ними вышел во двор под старые дубы.

— Ваш князь всегда такой, как теперь? — спросил Виш у старика.

— Всегда, когда увидит чужих, — шепнул старик на ухо Вишу. — Иногда случается, что духи мучают его по целым ночам, тогда он вскакивает с постели, кричит и плачет так громко, что все просыпаются от его крика. Бедный он, несчастный человек!..

Виш и Доман намеревались, несмотря на поздний час, сейчас же оставить печальное городище Милоша, но и здесь соблюдался святой обычай гостеприимства. Старик пригласил гостей в отдельную избу, где для них были приготовлены и ужин и постель. Старик вошел с ними в избу, но не было никакой возможности выведать у него что-нибудь. Все в этом мрачном и полном печали городище было молчаливо и безжизненно; казалось, все только и дожидалось смерти и конца.